CC BY
344
Этнический фактор в Первой мировой войне
УДК 323.17
В. А. Ачкасов
НАЦИОНАЛИЗМ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Статья посвящена роли и глобальным последствиям массовой националистической мобилизации в годы Первой мировой войны. Автор отмечает, что небывалый размах Первой мировой войны требовал мобилизации усилий всех категорий населения воюющих государств, тем самым стирая различия между армией и обществом, ранее вполне определенные. Неудивительно поэтому, что в официальной пропаганде на первый план было выдвинуто понятие «народная война», подразумевавшее ведение войны всем народом во имя защиты от внешней агрессии и достижения окончательной победы над врагом, которая, в свою очередь, приведет к установлению «вечного мира». Поэтому в войне участвовали не только армии и политики, но и ученые, художники, литераторы и духовенство. Причем по своей разрушительности «война идей» не уступала «войне армий», уничтожив и появившиеся ранее предпосылки для запуска процесса европейского объединения и создания общности европейских культур, породив тоталитарные идеологии, движения и проекты радикального передела Европы и мира.
Ключевые слова: Первая мировая война, национализм, национальная политика, этно-политическая мобилизация, право наций на самоопределение, мировой порядок.
Известному испанскому социологу Мануэлю Кастельсу принадлежит важное наблюдение относительно идеологического сдвига, пережитого современными обществами в конце ХХ — начале XXI столетия. Причем сдвиг этот, по его мнению, носит глобальный характер, затрагивая не только богатый Север, но и бедный Юг. «Если на протяжении XIX и первой половины XX в. большинство государств состояло из националистических элит и относительно индифферентных к национализму масс, то начиная с последней трети ХХ столетия диспозиция полностью меняется. Теперь мы имеем дело с националистическими массами и космополитическими элитами» (цит. по: Малахов, 2014, с. 77-78), которые зачастую используют эту радикально изменившуюся диспозицию для националистической мобилизации масс.
Приведенное наблюдение легко подтвердить социологическими данными, фиксирующими изменения в массовом сознании граждан постсоветских государств. Так, согласно данным ежегодного мониторинга массового сознания, осуществляемого Институтом социологии НАН Украины, «если в конце 1980-х гг. отмечалось в целом почтительное, возвышенное, гуманистическое отношение к этносам, которое сохранялось до середины 1990-х гг., то начиная с 2002 г. происходит резкий спад толерантности... Если в 1994 г к россиянам была толерантность у 60 % населения Западной Украины, то в начале 2000-х она снижается до 15 %. Показатели по толерантности к евреям и цыганам на западе страны пред-
© В. А. Ачкасов, 2014
ставляют следующую картину: евреи — снижение с 30 до 5-6 %, цыгане — с 15 до 3-4 %. В центральных областях Украины толерантность к россиянам снизилась более чем в два раза. На востоке страны произошли наименее заметные колебания этого показателя относительно россиян», и в настоящее время (данные на 2010 г.) толерантность в отношении россиян сохраняют около 70% опрошенных (Украинцы становятся все большими ксенофобами // www.segodnya.ua).
В свою очередь, согласно мониторингам ВЦИОМ именно с началом нового века в России ксенофобия перешла в свою активную фазу. В целом суммарная (полная и частичная) поддержка лозунга «Россия для русских» с 2002 по 2013 г. выросла с 55 до 66 %, между тем категорически не приемлет этот лозунг только 21 % россиян, а среди русских доля его противников и вовсе мизерная. За 70 % перевалили показатели поддержки лозунга «Хватит кормить Кавказ» и необходимости ограничения иммиграции и депортации «нелегальных» иммигрантов. Явное большинство граждан России отнюдь не руководствуется соображениями гражданского единства: уже 54 % считают нужным ограничить проживание в России «выходцев с Кавказа», а 63 % прямо говорят, что надо «ограничить приезд на постоянное место жительства и на заработки жителей других регионов России» (Верховский, 2014, с. 29). Правда, в России ксенофобия пока практически не коснулась «наших братьев» — украинцев.
Тем не менее история свидетельствует о том, что при определенных обстоятельствах процессы формирования национальной идентичности и широкого распространения этнонационализма в массах могли развиваться взрывообраз-но и гораздо раньше рубежа ХХ-ХХ1 вв., «охватывая заметно более широкие, чем вчера, слои населения, превращая национальную идентичность из проблемы, достаточно периферийной в условиях спокойной жизни, в ключевой элемент стратегии выживания не только социальных групп, но и индивидов» (Миллер, 2008, с. 91). Именно так развивались события после начала Первой мировой войны. Как отмечал П. Ганак, «до 1918 г. национальные чувства еще не кристаллизовались в устойчивый компонент сознания широких народных масс; люди еще не воспринимали вполне отличие лояльности государству от верности нации или не успели сделать между ними окончательный выбор» (цит. по: Хобсбаум, 1998, с. 204). Поэтому именно из-за Первой мировой войны национал-центристское мышление постепенно становится доминирующим и национализм действительно становится массовым.
«С тех пор как впервые в войну вступила первая современная нация — Франция 1792 г., — пишет О. Данн, — национальная идеология всегда играла большую роль в легитимации войн; но степень национализации этой войны по своему масштабу превзошла все, что было раньше. В Англии и Франции, как и в Германии, эту войну представляли как великую битву не только армий, но целых народов, не только государств, но и принципиально различных систем государственного устройства и мировоззрений» (Данн, 2003, с. 219). Националистическая пропаганда использовалась прежде всего правящими элитами, чтобы укрепить собственную легитимность. Однако националистическая мобилизация в воюющих странах была поистине тотальной, захватив все политические силы, в том числе левые. Действительно, среди руководства левых партий и профсоюзов
стран Европы националистические настроения тоже были достаточно сильными. Соответственно и среди рабочих патриотические настроения, воспитанные школой и военной службой, преобладали. Первая мировая война наглядно показала крах интернационалистских призывов левых сил, только две партии Второго интернационала — Итальянская социалистическая партия и РСДРП(б) — сохранили верность пролетарскому интернационализму. Однако в Италии это привело в 1915 r. к расколу социалистической партии, из которой вышла группа сторонников вступления Италии в мировую войну во главе с Бенито Муссолини.
С того момента как ведение войны стало делом народов, а не королей, пространство обеспечения национальной безопасности тоже неуклонно расширялось. Если Фридрих II вел войну, как замечает Д. Лукач, «таким способом, чтобы гражданское население ее вообще не замечало», то современная война исподволь проникает во «всю жизнь нации» (Lucacs, 1962, p. 22-23). Эта война потребовала полной мобилизации ресурсов страны и активной поддержки своих граждан. «В условиях войны, — пишет немецкий историк С. Мюллер, — любое направление политики должно было формулироваться в категориях национального; это позволяло представлять любую политическую проблему как вопрос выживания, реальный или мнимый» (Muller, 2002, p. 353). В результате ограничение свободы тех или иных категорий граждан, не склонных одобрять действия власти, и репрессии против «этнически чуждых» могли теперь быть оправданы как законный акт национальной обороны.
Небывалый размах Первой мировой войны требовал мобилизации усилий всех категорий населения воюющих государств, тем самым стирая разницу между армией и обществом, ранее вполне определенную. Неудивительно поэтому, что уже в начале войны в публичном пространстве и официальной пропаганде на первый план было выдвинуто понятие «народная война», подразумевавшее ведение войны всем народом во имя защиты от внешней агрессии, достижения быстрой, окончательной победы над врагом и справедливого «вечного мира». Этим во многом объясняется воодушевление, даже восторг, с которым во вступающих в войну странах воспринималось известие о ее начале. Так, 2 августа 1914 г., в день оглашения царского Манифеста о вступлении России в войну, на Дворцовой площади собрались тысячи людей. После оглашения Манифеста Николай II появился на балконе, выходящем на площадь. Председатель Государственной думы Российской империи Михаил Родзянко вспоминал позднее: «Когда огромная толпа увидела государя, то ее словно пронизала электрическая искра и громовое "ура" огласило воздух... И вся толпа как один человек упала перед царем на колени». На коленях перед Николаем II в тот день стояли и восторженно кричали «ура» и лучшие люди России, в том числе даже такие, как «буревестник революции» Максим Горький и непокорный Федор Шаляпин (Соколов, 2014, с. 22). Георгий Дерлугьян приводит другой знаменательный пример: «Летом 1914 г. все вступившие в войну державы привычно готовились к поимке множества дезертиров — каковых нашлось тогда на изумление мало. Такова оказалась сила современной патриотической пропаганды» (Дерлугьян, 2014, с. 33). Характерно, что даже в многонациональных европейских империях мобилизация прошла без особых проблем.
В войне участвовали не только армии и политики, но и ученые, художники, литераторы и духовенство. Активным участником глобального конфликта был и пропагандистский аппарат воюющих государств.1 Не случайно специалисты считают сегодня, что «Великую войну можно расценивать как первую великую медиавойну в истории» (Chwalba, 2014, s. 390). Причем по своей разрушительности эта «война идей» не уступала «войне армий», разрушив появившиеся ранее социально-экономические предпосылки для запуска процесса европейской интеграции и создания общности европейских культур, породив тоталитарные идеологии, руководствующиеся ими массовые движения и проекты радикального передела Европы и мира.
Особенно представителен здесь пример Второго Германского рейха. Провозглашение 18 января 1871 г в Версале, под стенами Парижа, создания Германской империи стало настоящей геополитической катастрофой. «Был существенно нарушен сложившийся баланс сил: в самом центре Европы возникло мощное централизованное государство, для которого не было предусмотрено места ни в региональной системе безопасности, ни в системе колониальных владений... По экономической и военной мощи Германия превосходила любое из государств континентальной Европы» (Мирзаян, 2014, с. 34). Уже это подталкивало новую империю к проведению экспансионистской внешней политики и патриотическому, великодержавному воспитанию немцев.
В Германском рейхе и в Австро-Венгерской империи первые националистические организации возникают на рубеже Х1Х-ХХ столетий и представлены прежде всего антисемитскими партиями — Германское антисемитское объединение (1886 г.), Немецко-национальная партия Г. фон Шенерера, Христианско-социальная партия К. Люгера (последний был одним из политических кумиров молодого Адольфа Шикльгрубера в период его мытарств в Вене), а также пан-германскими объединениями «покровительства немцам», официально провозглашавшими своей целью поддержку немецкоязычных меньшинств в других странах, — Союз в поддержку немцев за границей, Всенемецкий/Пангерман-ский союз и др. Данные организации первоначально не были массовыми, но они задавали тон в распространении националистического великодержавного мышления в массах, получая одновременно все большую поддержку со стороны господствующих слоев. В частности, в программе Пангерманского союза было заявлено, что его цель — создание «национального объединения всей совокупности немецкого народа Центральной Европы, т. е. в конечном счете — создание Великой Германии» (Данн, 2003, с. 196).
Указанные цели находили обоснование в работах «высоколобых интеллектуалов». Так, социолог Вернер Зомбарт писал: «Мы, немцы, должны пройти сквозь современность тем же путем, с высоко поднятой головой, преисполненные уверенности в том, что мы — народ Божий. Так же, как орел, птица германцев, высоко парит над другими тварями на этой земле, так и немец должен стоять над другими народами, которые его окружают, и смотреть на них свысока. Но у ари-
1 Именно в ходе Первой мировой войны в Великобритании было создано первое в истории министерство пропаганды.
стократии есть свои обязанности, что верно и здесь. Идея о том, что мы избранный народ, налагает на нас серьезные обязательства — и только обязательства. Прежде всего, мы должны оставаться сильнейшим народом мира» (Sombart, 2002, р. 36). Таким образом, принадлежность к великому народу становилась основанием права и обязанности управлять слабыми мира сего.
Инструментом распространения националистических идей в Германии стало массовое и чрезвычайно пестрое фёлькиш-движение. Как писал еще в 1904 г. Эрнст Гункель, все эти «реформаторы аграрных порядков: реформаторы искусства, социума и экономики, все почитатели Бисмарка, Вагнера, Гобино и Чем-берлена, все друзья немецкого флота и враги римского Папы, все антисемиты, защитники родины, очистители языка, поборники древних обрядов, сторонники трезвости, народные воспитатели и как там они еще называются», — все они имели общую конечную цель (Endziel), а именно расовое и религиозное «возрождение немецкого народа», и перед лицом этой конечной цели все они соединялись воедино (цит. по: Кондратьев, 2010, с. 81-82).
Анализируя причины скатывания Европы к катастрофе Первой мировой войны, которые, конечно же, многообразны, Генри Киссинджер в книге «Дипломатия» указывает, в частности, на отсутствие у объединенной О. фон Бисмарком Германии (по сути, Большой Пруссии) политической культуры умеренности и, напротив, избыток имперского шовинизма, что и побуждало Берлин стремиться к абсолютной безопасности, однако за счет безопасности других государств Европы (Киссинджер, 1997, с. 157). В результате серьезные противоречия, существовавшие между державами Антанты, перед лицом излишне агрессивной политики Германии отошли на второй план. Кайзер Вильгельм II верил в полное превосходство Рейха над всеми остальными державами и потому взял курс на проведение экспансионистской политики. Германский генералитет убедил политиков в том, что война будет непродолжительной, не более года. По замыслу германской правящей элиты нужно было использовать желание Австро-Венгрии «наказать» Сербию с целью изменить самым радикальным образом политическое равновесие на континенте в свою пользу. Как писал тогда британский дипломат Эйр Кроу, «каждый из этих грандиозных планов кажется невыполнимым при современных международных условиях. Однако похоже на то, что Германия носится со всеми ими сразу, сама нагромождая, таким образом, на своем пути препятствия и развязывая силы сопротивления встревоженного мира» (цит. по: Мирзаян, 2014, с. 44).
Подобная политика получала поддержку и на элитарном, и на массовом уровне почти до самого конца войны. Так, выпущенная в 1916 г, в разгар мировой войны, книга депутата германского рейхстага Фридриха Наумана «Срединная Европа» (Mitteleuropa) следующим образом рисовала место и роль Германии в послевоенной Европе и мире. Австро-Венгрия войдет в состав Германской империи. Возникшая в результате этого слияния сверхдержава станет центром еще большей Среднеевропейской федерации. Поскольку жизнеспособная Срединная Европа «нуждается в соседних аграрных областях», она «должна сделать желательным и возможным их присоединение». «Она нуждается также в расширении своего северного и южного морских побережий и в своей доле участия
в заморских колониальных владениях» (Науманн, 1918, с. 181-182). Колониальные притязания Германской империи предусматривали расширение владений и создание компактной германской «Черной Африки», установление германской опеки над Магрибом, завоевание доминирующих позиций на Ближнем и Среднем Востоке и решающее участие в продолжающемся разделе Китая.2 Правда, Науманн оговаривается, что образование вокруг Германии «свободного союза народов» предусматривает либерализацию самой Германии, ее отказ от государственности прусско-бисмарковского образца, признание права народов Восточной Европы на самоопределение и их освобождение от российской имперской экспансии. Однако, как справедливо отмечает И. В. Яковюк, на самом деле его концепцию «Срединной Европы» стоит рассматривать всего лишь как один из путей обеспечения жизненного пространства Германской империи и подтверждения ее статуса великой державы (Яковюк, 2013, с. 133). В той же книге Науманн утверждает: «По сути, Срединная Европа будет немецкой; она будет пользоваться для международных отношений немецким языком» (Науманн, 1918, с. 198). Даже Макс Вебер оправдывал Первую мировую войну, которая для него прежде всего была войной за культуру будущего, а также за предотвращение дележки мира между «русской бюрократией» и «англосаксонским обществом и его условностями» (Max Weber-Gesamtausgabe, 1992, S. 626).
В свою очередь, военное поражение Германии привело к национальному унижению и, как казалось многим, поставило под вопрос само существование немецкой нации, которую многие представители среднего класса считали основной политической ценностью и последним оплотом политического единства. «После Первой мировой войны и Версальского мира национальная память немцев была типичной памятью побежденных. Ее определяли центральные, заряженные аффектами понятия "стыда" и "позора", чувство потерянной чести, разрушение положительной индивидуальной и коллективной идентичности. Для восстановления утраченной чести психо-логика подсказывает единственное средство: надо обратить позор в героическое величие, постыдное унижение и лишение могущества — в демонстрацию превосходства и силы. Феодальный "миф чести" формирует в национальном коде героическую связь между победителем и побежденным; побежденный обязан любой ценой вернуть себе честь, утраченную в результате поражения и последовавших за ним унижений» (Асс-ман, 2014, с. 68). Именно на этой социально-психологической основе в Германии происходит невиданная активизация радикальной националистической оппозиции и маргинальных политических движений, которые, активно используя миф «о кинжале, вонзенном в спину победоносной германской армии», мобилизуют и организуют эту «неструктурированную массу разъяренных индивидов». Так, в 1920-е гг. только на юге страны «действовало множество отечественных
2 Характерно, что проект Mitteleuropa начал реализовываться Германией в том же 1916 г. на территориях, отвоеванных у России, где стали создаваться государственные образования, полностью зависимые от Германии. Предполагалось использовать экономический потенциал этих территорий для военных нужд Германии. Так, 5 ноября 1916 г было провозглашено создание на оккупированных территориях Королевства Польского, границы которого никогда не были окончательно установлены до конца войны, а король так и не был избран (Chwalba, 2014, р. 591).
союзов самого разного характера: Орден германцев, Общество Туле, Баварский союз, Союз Бавария и Рейх, Немецкий народный союз защиты и отпора, Союз горцев, Знамя Рейха, Организация Эшерих и др. Национал-Социалистская рабочая партия (НСРП) была лишь небольшой частью этого движения, но, как самая активная и воинствующая, она, начиная с 1922 г., постепенно продвигалась к некоторому, хотя далеко не однозначному, превосходству» (Нольте, 2003, с. 111). Нацистами был найден и наиболее эффективный способ организации этих масс — «войско, подготовленное к бою» (слова А. Грамши, лидера Итальянской коммунистической партии в 1920-е гг.).
Таким образом, Версальский договор принес Европе не мир, а ожесточение, ненависть, чувство мести и желание реванша. Он территориально расчленил Германию, отделив от нее так называемым Польским коридором всю Восточную Пруссию; Эльзас и Лотарингия отошли Франции, округа Эйпен и Мальме-ди — к Бельгии, Северный Шлезвиг — к Дании, Померания и часть Верхней Силезии — к Польше, область Мемеля (Клайпеда) — Литве. Версальский мир «вынудил страну отказаться от значительных территорий, населенных немцами, запретил ей иметь сколько-нибудь существенные вооруженные силы и возложил тяжелейшие репарации. Он фактически открыл возможность безнаказанного вмешательства иностранных держав во внутренние дела Германии. Этим, например, неоднократно пользовалась Франция, то открыто поддерживая сепаратистские силы, прежде всего на левобережье Рейна, то прямо оккупируя немецкие прирейнские территории. С Германией перестали считаться, обращаясь не как с субъектом, а как с объектом политики» (Галкин, 2007, с. 91). Само поведение победителей готовило условия для новой большой войны. Великобритания вернула себе господство на море, основные колонии Германии и Багдадская железная дорога также перешли под ее контроль. Своего рода лозунгом, которым руководствовалась политическая элита Франции, были слова «немец заплатит за все»; это еще более укрепляло антифранцузскую составляющую немецкой национальной идеи, а также делало крайне привлекательной для массовых категорий населения идею реванша. В результате победителям не удалось ни надолго ослабить Германию, ни эффективно интегрировать ее в новую систему международных отношений. Поэтому, «несмотря на, казалось бы, блестящую победу французов и их союзников в Первой мировой войне, победившая Франция оказалась в ситуации настоящей "пирровой победы", которая и создала предпосылки ее будущего "странного поражения" в 1940 г.» (Полякова, 2014, с. 279).
Исследователи отмечают также, что с началом войны радикально изменилась природа всех этнических проблем, особенно на востоке Европы. «В ходе мировой войны великие державы стали жестко подавлять потенциальных союзников врага у себя в тылу и использовать поддержку национального сепаратизма в лагере соперника без ограничений, характерных для предшествующего периода, когда они больше были озабочены сохранением определенной солидарности между империями в борьбе с национальными движениями. "Неправильная" этническая идентичность или идентичность сама по себе могла теперь стать достаточным основанием для ареста, депортации, экспроприации имущества,
(физического уничтожения. — В. А.), "правильная" — источником неожиданных преимуществ» (Миллер, 2008, с. 91). Так, в Бельгии немцы всячески поддерживали разделение страны на фламандскую и валлонскую части. В 1917 г, также по инициативе Германии, была провозглашена независимость Фландрии со столицей в Брюсселе. В оккупированных российской армией Галиции и Буковине украинские националисты подвергались преследованиям, многие были высланы в отдаленные регионы России, и, напротив, пророссийски настроенные русины всячески поощрялись.
Великая война привела к невиданной до тех пор гуманитарной катастрофе — массовому беженству и депортациям представителей «этнически враждебного» населения. Причем политика депортаций с размахом проводилась всеми государствами — участниками войны: депортированные выселялись из прифронтовых зон в административном порядке, попадали под надзор полиции, не получая помощи ни от государства, ни от общества.
Впервые в истории войн осуществлялось и массовое уничтожение мирного населения именно по этническим основаниям; примером тому стали действия австро-венгерских войск в Сербии (более 150 тыс. сербов оказались в концлагерях и тюрьмах, где погибли более 20 тыс. чел.) или массовое истребление армянских христиан в 1915 г. на территории Турции, в ходе которого было убито или погибло от голода и болезней более 1,5 млн чел., что часто называют первым геноцидом ХХ в., и др.
«В целом годы Первой мировой войны и первые послевоенные годы были периодом кризиса, когда отмирали старые ценности и установившиеся порядки, когда в мире господствовала невиданная доселе жестокость и террор, когда росла экономическая и социальная нестабильность и людей охватило смятение», — констатирует Э. Серенсен (Серенсен, 2014, с. 17). Все это во многом предопределило объем ресурсов и «форматы» национализмов как в Западной, так и в Центральной и Восточной Европе в ходе и после окончания войны.
Как отмечает Я.-В. Мюллер, «война оставила политическое наследство из двух образов будущего: с одной стороны, политики компромисса между государством, трудом и капиталом, или, иначе говоря, политики, преследующей рациональные интересы; с другой стороны, милитаристской политики воли, сосредоточенной на спасении нации. И та и другая были отрицанием классического либерализма XIX в., и та и другая, каждая по-своему, представляла собой попытку ответить на вызов, который был брошен "проникновением масс в политику"» (Мюллер, 2014, с. 49). Германия сделала выбор в пользу второго, националистического образа будущего.
Однако порождением Первой мировой войны можно считать не только германский национал-социализм и итальянский фашизм (массовые политические движения, идеологии и политические режимы, общепризнанными характеристиками которых являются крайний национализм и экспансионизм), но и радикальные формы интегрального национализма в новых государствах Центральной и Восточной Европы.
В Восточной Европе к началу ХХ в. успехи проектов строительства наций-государств, опиравшихся на империи или ориентированные на их разрушение,
были невелики. Однако Германская, Австро-Венгерская и Османская империи проиграли Первую мировую войну, и затем здесь были реализованы разрывавшие имперскую структуру периферийные проекты национального строительства. В таких периферийных проектах этнокультурный мотив акцентировался сильнее, чем в тех, что осуществлялись в имперском ядре. Определяющим признаком этнонационализма в этом регионе, по мнению Э. Геллнера, является стремление воплотить в жизнь формулу «Одна культура — одно государство». Средством ее воплощения могут быть как политика преференций для «титульной нации» в сфере культуры, так и насильственные средства — геноцид по этническому признаку, этнические чистки, принудительные изменения границ и др. (Геллнер, 2002, с. 146-200). Во всех новых государствах региона нация понималась примордиалистски как этнокультурная общность, и потому процессы нациестроительства повсеместно сопровождались насилием и практикой дискриминации национальных меньшинств.
Однако эти периферийные проекты во многом были не только отрицанием империй, но и плодом имперской политики. Так, Румыния, Болгария и Сербия получили независимость еще до «большой войны» как результат компромисса христианских империй Европы по вопросу о контроле над перифериями сжимавшейся Османской империи. В свою очередь, независимые Польша, Латвия, Литва, Эстония, Украина возникли (на более или менее продолжительное время) как результат соперничества европейских империй в Первой мировой войне и поддержки ими периферийного национализма в лагере противника» (Серенсен, 2014, с. 32). Так, еще в конце XIX в. Галиция (до конца Первой мировой войны она находилась в составе Австро-Венгерской империи, а с 1918 по 1939 г. — в составе Польши) стала кузницей украинского национализма, и не без участия австрийских властей. Именно из-за усилий австрийского правительства, которое в условиях острого соперничества двух империй было заинтересовано в развитии украинского националистического движения в России, потерпела поражение москвофильская партия в Галиции, а во время Первой мировой войны австрийские власти подвергли преследованиям тех галичан, которые рассматривались ими как носители прорусских настроений (более 80 тыс. чел. за пророссийские настроения были отправлены в концентрационные лагеря). Именно в силу указанных обстоятельств «возникло выражение "галицкий Пьемонт", смысл которого в том, что Галиция, дескать, призвана объединить Украину, как Пьемонт — Италию. Выражение, сохранившее актуальность и сегодня» (Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики, 2013, с. 238-239).3 В отличие от украинцев Российской империи «украинцы австрийской Галиции голосовали на парламентских выборах, создавали легальные политические организации и на законных основаниях публиковали газеты и книги на своем родном языке, — отмечает Т. Снайдер. — Демократические методы
3 Однако «украинская идея имела черты родственного сходства с современными им чаяниями некоторых австрийских поляков превратить Галицию в "польский Пьемонт", который рано или поздно объединит всю Польшу, поделенную между разными империями» (Снайдер, 2013, с. 137).
ведения политической борьбы способствовали кристаллизации национальных идентичностей "этносов", проживающих в рамках Габсбургской империи, а всеобщее избирательное право для взрослых мужчин стало мощным инструментом в руках активных сторонников идеи крестьянских наций, таких как украинцы» (Снайдер, 2013, с. 145). Как констатирует сегодня украинский исследователь С. Щербак, «украинские национальные нарративы... несут в себе мощный заряд традиционализма, связывая национальные истоки, прежде всего, с аграрной культурой Центральной и Западной Украины. Вместе с тем в этих нарративах не присутствует индустриальный Юго-Восток страны, как если бы его никогда и не было, или присутствует, но в образе "Другого", который еще только должен стать, после определенных трансформаций, частью украинского "коллективного Я". Официальная национальная модель ориентирована, прежде всего, на западноукраинскую культуру, что порождает, в свою очередь, юго-восточный регионализм» (Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики, 2013, с. 231).
В целом в ходе революций и гражданских войн, порожденных Первой мировой войной, «на пространстве Балто-Черноморья возникают и сталкиваются разные проекты формирования государств и наций. Конкуренция этих проектов связана, как правило, с противоборством трех основных центров силы. Это были националистические круги прогерманской ориентации, которые консолидировались в условиях германской оккупации, охватившей после Брест-Литовска все пространство между Черными и Балтийскими морями (Королевство Литва, Украинская держава гетмана П. Скоропадского. — В. А.). Это были националисты, ориентировавшиеся на победившую в Первой мировой войне Антанту и опиравшиеся на ее поддержку (Польша, Румыния. — В. А.). Это были просоветские интернационалисты, которые вынужденно или вполне сознательно предпринимали усилия по созданию территориальных структур государственной власти (установление в 1917 г. советской власти в Латвии и на Украине. — В. А.). Нередко возникали более дробные разделения. В некоторых случаях в борьбу вступали белые армии или части бывшей германской армии (после Ноябрьской революции 1918 г. — В. А.). Порой возникали очаги крестьянской или анархистской самоорганизации снизу ("Директория" Симона Петлюры на Украине, "Гу-ляй-поле" Нестора Махно и др. — В. А.)» (Ильин, Мелешкина, 2010, с. 165).
В то же время, «несмотря на развал Австро-Венгерской и Российской империй, не было хотя бы одного квадратного сантиметра украинской территории, который поляки, белогвардейцы и/или большевики не рассматривали бы как часть своего, законного наследия, — указывает Т. Снайдер. — Поддержка Антантой армии генерала Деникина исключала какую-либо поддержку с ее стороны Украине, поскольку Деникин был русским националистом и считал Украину частью России. После разгрома Деникина западные державы поддержали Польшу в качестве противовеса большевистской России, что также автоматически означало принятие польских претензий на Восточную Галицию и Львов. Обоим украинским государствам, провозглашенным после Мировой войны во Львове и Киеве, предстояло столкнуться с двумя сильными державами — Польшей и Россией, ни имея при этом никаких союзников» (Снайдер, 2013, с. 150).
Поэтому попытка создания осенью 1918 r. Западно-Украинской республики на территории Восточной Галиции закончилась ее разгромом польской армией и включением (до 1939 г) в состав Польши. Как отмечает Дж. Армстронг в книге «Ukrainian Nationalism», правительство С. Петлюры «союзом с Польшей нарушило свое обещание представлять всю украинскую нацию. Это следовало из факта, что Галиция, которая при распаде Габсбургской империи сформировала собственную Западно-Украинскую республику, была отдана варшавскому режиму как плата за помощь на востоке. С этим решением большинство населения Галиции отказалось соглашаться». Поэтому «большинство западных украинцев не поддерживало эмигрантское правительство Украинской народной республики. Западноукраинцы, напротив, пытались найти собственные подходы к проблеме поддержания украинского уклада жизни в условиях притеснения не тоталитарными, но не толерантными иностранными националистическими правительствами (Польши. — В. А.)» (цит. по: Армстронг, 2014, с. 15, 20). Этому в значительной степени «способствовал переход инициативы в национально-освободительном движении к политическим деятелям, чей менталитет сформировался в конспиративных структурах наподобие "Украинской военной организации" (УВО). Одновременно радикализация этнонационалистических эмоций была вызвана репрессивным характером политики власти Второй Речи Посполитой в отношении украинского меньшинства, в глазах значительной части которого она не могла восприниматься как легитимная» (Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики, 2013, с. 296).
Именно поэтому организации украинских националистов (прежде всего ОУН, созданная в 1929 г.), действовавшие в Галиции после Первой мировой войны, культивировали «идеологию революционного этнонационализма с присущим ей культом "очищения" и идеалистического самопожертвования во имя нации» (Там же). В то же время националисты претендовали на выражение чаяний всей украинской этнонации и рассматривали и Польшу, и СССР в качестве своих непримиримых врагов. Это во многом предопределило их ориентацию в основном на Германию и использование подпольной и террористической борьбы с польским правительством и Советской Украиной. Ядро идейного субстрата галиций-ского национализма в основном подготовил Дмытро Донцов. «Эта идеология, — пишет Дж. Армстронг, — отклонялась от основ интегрального национализма и содержала следующие особенности: 1) акцент на силу, в значительной степени выражался в отсутствии возможности длительной открытой оппозиции доминирующей группе, в защите терроризма; 2) поскольку государства, которое можно было бы превозносить как носителя "национального идеала", не существовало, подчеркивалась огромная важность абсолютной приверженности "чистому" национальному языку и культуре; 3) отсутствие традиции государства, которое через свои институты и легальные структуры поддерживало бы национальные чаяния, и оппозиция существующим государствам вели к крайнему прославлению "нелегальности" как таковой; 4) в близкой связи с двумя предшествующими пунктами существенный иррационализм идеологии был выражен фантастическим романтизмом, который был, однако, среди сравнительно неискушенных украинцев более спонтанным и подлинным, чем циничное отклонение
разума со стороны немцев и итальянцев; 5) бездействие старшего поколения и его склонность к компромиссам с польскими "оккупантами" способствовали естественной тенденции интегрального национализма к тому, чтобы полагаться на молодежь и отвергать умеренность старших» (Армстронг, 2014, с. 23-24). В результате моральным и истинным признавалось лишь то, что скрепляет силу нации и обеспечивает ее возрастание, отсюда принцип инициативного меньшинства и творческого насилия в качестве сил порядка (Донцов, 2000, с. 190).
До недавнего времени даже украинским исследователям казалось, что «ОУН и интегральный национализм остались сугубо галицийским явлением, во многом чуждым остальной Украине» (Мальгин, 2005, с. 102). Однако сегодня именно носители такого рода национализма находятся у власти в стране.
В свою очередь, ряд новых государств на востоке Европы претендовали на имперский статус: Польша и Румыния создают квазиимперские структуры, ориентированные на соперничество с Советской Россией и становятся в межвоенный период центрами силы в регионе (наряду с СССР и Германией). В связи с этим можно вспомнить проект «конфедерации Междуморья», выдвинутый Юзефом Пилсудским и его окружением. «В основе лежало желание воспроизвести систему польской гегемонии в Балто-Черноморье времен Речи Посполитой, но уже в отвечающих требованиям современности формах. Предполагалось, что Польша (Вторая Речь Посполита. — В. А.) станет ядром конфедерации как минимум. Литвы, Украины, Белоруссии, Латвии, Эстонии и Молдавии. В нее также могли бы войти страны западного сегмента Балто-Черноморского пояса — прежде всего Чехословакия, а также Югославия, Румыния и Венгрия. По мнению Пилсудского и его сторонников, предлагаемая конфедерация должна была помочь государствам Балто-Черноморья избежать господства Германии и тем более Советской России. Однако именно гегемонистские устремления самого "начальника государства", война Польши в Западной Украине, вооруженный конфликт с Чехословакией из-за Тешинской области, польско-литовская и польско-советская войны делали идею Междуморья в исполнении Пилсудско-го неприемлемой для ее потенциальных участников» (Ильин, Мелешкина, 2010, с. 173-174).
В теории послевоенный период — после крушения великих континентальных империй Европы — должен был стать триумфом в реализации принципа национального самоопределения. Как известно, право на самоопределение впервые декларируется в знаменитых «Четырнадцати пунктах» президента В. Вильсона, оглашенных в его обращении к Конгрессу США 8 января 1918 г. Характерно, что это право не было определено Вильсоном в качестве общей нормы международного права. Но в Центральной и Восточной Европе весьма серьезно отнеслись к риторике Вильсона о праве наций на самоопределение, и многие связывали с этим возможность получения своих национальных государств после окончания войны.
Однако, когда на Парижской мирной конференции в 1919-1920 гг. «западным державам пришлось операционализировать принцип самоопределения, — писал Г. Денч, — они легко соскользнули на позиции волюнтаризма, к использованию культуры как объективного индикатора групповой принадлежности. Меньшин-
ства, которым нужно было обеспечить групповые права, определялись сверху, согласно языковым критериям. Их судьбы определялись в терминах истории, а не оставлялись на волю рынка. Выбор, вроде бы принадлежавший индивидам, делался сильными за счет слабых» (ОепеИ, 1986, р. 159). Результатом стало кардинальное изменение политической карты Европы. Отныне на ней значились 38 государств, общая протяженность границ между ними возросла на 8 тыс. км. Всего Парижские договоры дали собственные государства 60 млн чел., но одновременно превратили 25 млн в меньшинства (Мюллер, 2014, с. 43). Политические элиты стремились создать новые государства в максимально возможных территориальных пределах, однако амбиции одних лидеров наталкивались на амбиции других. Все эти обстоятельства обусловливали неустойчивость мира на востоке континента. Лидеры же государств Антанты прагматично решали свои задачи с позиций победителей, устанавливая границы новых государств, включавшие радикальные территориальные изменения, с использованием этнокультурного принципа, который, в частности, был практически неприменим к Центральной и Восточной Европе из-за крайнего смешения народов. «Чехословакия как главное государство — преемник Австро-Венгрии, была не менее многонациональным, чем бывшая двуглавая империя. В Польше тоже национальные меньшинства представляли треть населения. Ни одна сторона не могла сослаться только на национальный принцип. Чехи получили суверенитет на территории Судет в силу географических и военных причин. Восточная граница Польши была проведена вследствие войны. Польское правительство требовало территорий, находившихся восточнее линии Керзона, скорее во имя исторической справедливости, чем исходя из спорных статистических данных о национальностях. Ни одна из новых границ окончательно не была признана: Румыния и Венгрия имели столкновения интересов из-за Трансильвании, Чехословакия и Польша — из-за территории Тешина, Румыния и Болгария — из-за Добруджи. Там, где крестьянство говорило на одном языке, господствующий класс — на другом, там, где историко-географическое единство включало в себя смешанные нации, было недостаточно права большинства для решения нерешенной проблемы в поставленных границах» (Арон, 2004, с. 106). Кроме того, в результате множественного пересечения этнических, религиозных и социальных различий и границ зачастую представители тех или иных этнических и социальных групп, выигрывавших от попыток экономической и политической модернизации, воспринимались как чуждый элемент, как «национальные аутсайдеры». Не случайно политическое развитие большинства этих государств в межвоенный период имело практически общий алгоритм: учреждение (под давлением держав Антанты) институтов демократического правления, которое наталкивалось на нерешенность проблем социально-экономической модернизации и строительства государства-нации (как государства «титульной этнической группы»), что вызывало перманентную политическую нестабильность (так, в Румынии за период с 1918 по 1940 г. сменились 38 кабинетов министров; с 1920 по 1934 г. в Эстонии сменились 23 правительства, а в 100-местном парламенте заседали в среднем 14 партий) (Каэекатр, 2000, р. 48) и вело к последующему переходу к той или иной версии националистического авторитарного режима. Значи-
тельное воздействие на этот процесс имели и внешние центры силы: Советский Союз, Польша (в странах Балтии) и Германия.
Уинстон Черчилль в т. 1 своей книги «Вторая мировая война» приводит слова главнокомандующего союзными войсками маршала Франции Фердинанда Фоша, который, узнав о заключении Версальского мирного договора, сказал: «Это не мир, а перемирие сроком на 20 лет». Как представляется, действительно существуют серьезные основания «период между двумя мировыми войнами, считать не чем иным, как двадцатилетним перемирием в ходе большой мировой войны ХХ столетия. Этот тезис, вероятно, можно оспорить в каких-то отношениях, но он безусловно верен для Балто-Черноморской системы. Поворот в сторону ужесточения власти. объясняется тем, что, не успев в полной мере выйти из состояния войны, все эти страны вынуждены были создавать новые режимы для подготовки к еще более широкомасштабным войнам» (Ильин, Мелешкина, 2010, с. 202-203).
Не случайно также, что для объяснения причин подъема национализма в посткоммунистических странах региона в 1990-е гг. появляется концепт «морозильной камеры» (холодильника), или «возвращения подавленного», автор которого, известный британский историк и политолог Э. Хобсбаум, утверждает, что этнизация политики в бывших социалистических странах Европы и на постсоветском пространстве, оживление здесь националистических движений в 1990-е гг. объясняются коренящимися в прошлом факторами. Предпосылки взрыва сепаратистского национализма в Восточной Европе, по его мнению, можно указать с большой точностью в истории начала ХХ в.: «Мины, заложенные в Версале и Брест-Литовске, взрываются до сих пор. Окончательный распад Габсбургской и Османской империй и временный распад царской России привели к образованию практически той же группы государств, что и события недавнего времени, и с тем же комплексом противоречий, разрешимых, в конечном счете, разве что путем массового уничтожения или насильственной массовой миграции: взрывоопасные проблемы 1988-1992 гг. были созданы в 1918-1921 гг.» (Хобсбаум, 1998, с. 268-269).
Литература
АрмстронгДж. Истоки самостийного нацизма. К чему пришла Украина в XXI веке. М.: ЗАО Центрполиграф, 2014. 368 с. (Armstrong J. The Origins of the Independent Nazism. What Came the Ukraine by in the XXI Century. M.: ZAO Aspect-press, 2014. 368 p.).
Арон Р. Избранное: Измерения исторического сознания. М.: РОССПЭН, 2004. 528 с. (Aron R. Selected Works: the Dimensions of Historical Consciousness. M.: ROSSPEN, 2004. 528 p.).
Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с. (Assmann A. Long Shadow of the Past: the Memorial Culture and the Historical Politics. M.: New literary review, 2014. 328 p.).
Верховский А. Этнополитика федеральной власти и активизация русского национализма // Pro et Contra. 2014. № 1-2, январь — апрель. С. 19-33 (VerkhovskyA. The Ethnopolitics of Federal Government and the Intensification of Russian Nationalism // Pro et Contra. 2014. N 1-2, January — April. Р. 19-33).
Галкин А. А. Метаморфозы немецкой национальной идеи // Национальная идея: страны, народы, социумы / отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М.: Наука, 2007. С. 76-94 (Galkin A.A.
Metamorphosis of the German National Idea // The National Idea: Countries, Peoples, Societies / ed. by Yu. S. Ohanesian. M. : Science, 2007. P. 76-94).
Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. С. 146-200 (Gellner E. Coming of Nationalism. The Myths of Nation and Class // Nations and Nationalism. M: Praxis, 2002. P. 146-200).
Данн О. Нации и национализм в Германии. 1770-1990. СПб.: Наука, 2003 . 472 с. (Dann O. Nations and Nationalism in Germany. 1770-1990. SPb.: Science, 2003. 472 p.).
Дерлугьян Г. Чисто империалистическое самоубийство // Эксперт. Специальный выпуск. 2014. № 31-33 (910). С. 28-33 (Derlugian G. Purely Imperialist Suicide // Expert. A Special Issue. 2014. N 31-33 (910). P. 28-33).
Донцов Д. Щеолопя чинного нацiоналiзму // Нацiоналiзм: антолопя / упорядк. И. Проценко,
B. Люовий. Кшв, 2000. 456 с.
Ильин М. В., Мелешкина Е. Ю. Балто-Черноморье: времена и пространства политики. Калининград: Изд. РГУ им. И. Канта, 2010. 386 с. (Ilyin M. V., Meleshkina E. Yu. Baltic-Black Sea Coast: the Time and Space of the Politics. Kaliningrad: I. Kant I. RSU, 2010. 386 p.).
Киссинджер Г. Дипломатия. М.: Ладомир, 1997. 848 с. (Kissinger G. Diplomacy. M.: Ladomir, 1997. 848 p.).
Кондратьев А. Германская религия и христианство: теория «третьей церкви» // Неприкосновенный запас. 2010. № 1. С. 81-82 (KondratyevA. Germanic Religion and Christianity: the Theory of the "Third Church" // Untouchable Reserve. 2010. N 1. P. 81 -82).
Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики / под ред. М. Б. По-гребинского, А. К. Толпыго. М.: Изд. «Весь мир», 2013. 400 с. (The Crisis of Multiculturalism and Problems of National Policy / ed. by M. B. Pogrebinsky, A. K. Tolpygo. M.: "The whole world", 2013. 400 p.).
Малахов В. С. Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций. М.: Новое литературное обозрение, 2014, 232 с. (Malakhov V. S. Cultural Differences and Political Boundaries in the Era of Global Migration. M.: New literary review, 2014. 232 p.).
Мальгин А. Украина: соборность и регионализм. Симферополь, 2005. 286 с. (Malgin A. Ukraine: Unity and Regionalism. Simferopol, 2005. 286 p.).
Миллер А. Прошлое и историческая память как факторы формирования дуализма иден-тичностей в современной Украине // Политическая наука: сб. науч. тр. М.: ИНИОН, 2008. № 1. Формирование нации и государства в современном мире / ред.-сост. вып. А. И. Миллер. С. 83100 (Miller A. The Past and Historical Memory as Factors in the Shaping of Dualism Identities in the Contemporary Ukraine // Political Science: Collection of Scientific Works. M.: INION, 2008. N 1. The Formation of Nation and State in the Modern World / ed. by A. I. Miller. P. 83-100).
Мирзаян Г. Прагматик и мечтатель // Эксперт. Специальный выпуск. 2014. № 31-33 (910).
C. 34-39 (Mirzayan G. A Pragmatist and a Dreamer // Expert. A Special Issue. 2014. N 31-33 (910). P. 34-39).
Мюллер Я.-В. Споры о демократии: Политические идеи в Европе ХХ века. М.: Изд. Института Гайдара, 2014. 400 с. (Muller Ya.-V. The Debates about Democracy: Political Ideas in the Twentieth Century Europe. M.: The Gaidar Institute, 2014. 400 p.).
Науманн Ф. Срединная Европа (Mitteleuropa). Пг.: Огни, 1918. 386 с. (Naumann F. Middle Europe (Mitteleuropa). Pg.: Lights, 1918. 386 p.).
Нольте Э. Европейская гражданская война (1917-1945). Национал-социализм и большевизм. М.: Логос, 2003. 528 с. (Nolte E. The European Civil War (1917-1945). National Socialism and Bolshevism. M.: Logos, 2003. 528 p.).
Полякова Н. В. Марк Блок: Первая мировая война в контексте исторической антропологии // Международные отношения и диалог культур: сб. науч. ст. № 2 (2013) / под ред. С. Н. Погодина. СПб.: Издательство Политехнического университета, 2014. С. 274-283 (Polliakova N. V. Mark Bloch: the First World War in the Context of Historical Anthropology // International Relations and Dialogue of Cultures. N 2 (2013) / ed. by S. N. Pogodin. SPb.: Politechnic University Publishing Hous, 2014. P. 274-283).
Серенсен Э. Мечта о совершенном обществе. Феномен тоталитарной идеологии. М.: Прогресс-Традиция, 2014. 232 с. (Serensen E. Dream of a Perfect Society. The Phenomenon of Totalitarian Ideology. M.: Progress-Tradition, 2014. 232 p.).
Снайдер Т. Реконструкция наций. М.; Вроцлав: Летний сад; Коллегия Восточной Европы им. Яна Новака-Езераньского во Вроцлаве, 2013. 412 с. (Sneider T. The Reconstruction of Nations. M.; Wroclaw: Summer garden; Jan Nowak-Ezransky College of Eastern Europe, 2013. 412 p.).
Соколов А. Первый день Первой мировой // Петербургский дневник. 2014. 15 июля. С. 22 (SokolovA. The First day of the First World War // St. Petersburg Diary. 2014. July 15. P. 22).
Украинцы становятся все большими ксенофобами // www.segodnya.ua/politics/power/ ukraintsy-ctanovjatcja-vce-bolshimi-kcenofobami.html (The Ukrainians are Becoming Far Greater Xenophobes // www.segodnya.ua/politics/power/ukraintsy-ctanovjatcja-vce-bolshimi-kcenofobami. html).
Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб.: Изд. «Алетейя», 1998. 306 с. (Hobsbaum E. Nations and Nationalism After 1780. SPb.: "Alteyay", 1998. 306 p.).
Яковюк И. В. Идея Срединной Европы в концептуальных разработках европейских геополитиков второй половины XIX — начала ХХ в. // PolitBook. 2013. № 3. C. 132-151 (Yakovyuk I. V. The Idea of Middle Europe in the Conceptual Development of the European Geopoliticians of the Second Half of XIX — Beginning of XX Centuries // PolitBook. 2013. N 3. P. 132-151).
Chwalba A. Samobojstwo Europy: Wielka wojna 1914-1918. Krakow, 2014. 648 s.
Dench G. Minorities in the Open Society: Prisoners of Ambivalence. London, 1986. 359 р.
Kasekamp A. Radical Right in Interwar Estonia: Studies in Russia and East Europe. Palgrave, 2000. 256 р.
Lucacs G. The Historical Novel. Boston: Beacon, 1962. 245 p.
Max Weber-Gesamtausgabe / eds. W. J. Mommsen, W. Schluchter. Tübingen: Mohr Siebeck, 1992. 656 S.
Muller S. O. Die Nation als Waffe und Vorstellung: Nationalismus in Deutschland und Grosbritannien im Ersten Weltkrieg. Göttingen: Vandenhoeck und Ruprecht, 2002. 427 s.
SombartW. Handler und Helden. Patriotische Besinnungen // The Nazi Germany Sourcebook / ed. R. Stackelberg, S. Winkle. London: Routledge, 2002. P. 34-56.
