CC BY
456
3. CCELD - Collins Cobuild English Language Dictionary [Text]. - Collins; London; Glasgow: Collins ELT; HarperCollins Publishers, 1991. - 1703 p.
4. CODCE - The Concise Oxford Dictionary of Current English [Text] / Ed. by
H. W. Fowler & F. G. Fowler. - 1956. - 1536 p.
5. OSDCE - Oxford Student’s Dictionary of Current English [Text] / Ed. by Christina Ruse. - Oxford: Oxford University Press, 1989. - 748 p.
6. RHDEL - The Random House Dictionary of the English Language [Text] / Ed. by Jess Stein, Laurence Urdang. - New York: Random House, 1966. - 2059 p.
Список электронных ресурсов
1. Мир психологии [Электронный ресурс] / Мир психологии. - Режим доступа : http://www.psychology.net.ru (дата обращения: 25.09.2012).
2. Merriam-Webster Dictionary [Электронный ресурс] / Merriam-Webster Dictionary. - Режим доступа : http://www.merriam-webster.com (дата обращения: 10.10.2012).
ИСТОРИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ Пузейкина Лариса Николаевна
pusejkina@gmail.com
Кандидат филологических наук, старший преподаватель ФГБОУ ВПО «Санкт-Петербурский государственный университет», г. Санкт-Петербург, Россия
УДК 81 ББК 81.00
НАСЛЕДИЕ В.М. ЖИРМУНСКОГО В ОБЛАСТИ ТЮРКОЛОГИИ
Статья посвящена исследованиям известного литературоведа и лингвиста академика В.М. Жирмунского (находившегося в годы Великой Отечественной войны в эвакуации в Ташкенте) в области тюркологии. Результатом этих исследований стал целый ряд основополагающих работ, открывших новую веху в тюркологии в целом. В статье освещается период жизни В.М. Жирмунского в Ташкенте и дается подробный обзор и частичный анализ работ ученого, посвященных оригинальному исследованию живых эпических традиций, сохранившихся у народов Средней Азии, а также исследованиям в области стилистики и лингвистики применительно к тюркским языкам. В обзор включены опубликованные работы ученого и материалы, находящиеся в личном архиве Жирмунского в С.-Петербургском филиале Российской Академии Наук.
Ключевые слова: Жирмунский; тюркология; эпос; Алпамыш; Манас; Идиге; Коркут; Салор-Казан; Навои; орхонские надписи; тюркские диалекты; архив Академии наук.
This article is dedicated to the well-known literary critic and linguist, academician V.M. Zhirmunsky’s (evacuated to Tashkent during the Great Patriotic War) studies of Turkic languages. These scientific works resulted in a number of fundamental publications that opened a new stage in Turkic studies in general. This article highlights V.M. Zhirmunsky’s life in Tashkent and provides a detailed
overview and a partial analysis of his researches, dedicated to the study of peoples’ of Central Asia living epic traditions, as well as the research of linguistics and stylistics of Turkic languages. The review includes published scholarly work and materials from a personal Zhirmunsky’s archive, located in the St. Petersburg branch of the Russian Academy of Sciences.
Key words: Zhirmunskii; turkology; the epic; Alpamysh; Manas; Idige; Korkut; Salor-Kasan; Mir All Shir; Orkhon inscriptions; Turkic dialects; archive of the Academy of Sciences.
1. Зарождение тюркологии в России как самостоятельной науки относится ко 2-й половине XVIII в. (С. Хальфин, И. Гиганов). До середины XIX в. тюркология в России развивалась как общая дисциплина, охватывавшая изучение тюркских языков, литературных и исторических памятников, этнографии и фольклора тюрко-язычных народов. Новый этап развития данной науки в России связан с именами Н.И. Ильминского и В.В. Радлова (изучение древне- и среднетюркских памятников письменности, сравнительное изучение языков, составление общетюркского словаря и др.). Начиная с конца XIX в. В.В. Бартольд ввел в научный обиход многие научные исторические источники на языках народов Ближнего Востока. В первой половине XX в. были разработаны научные основы новых алфавитов и орфографий для тюркских языков СССР, изучалась их фонетика, грамматика, лексика, разрабатывалась и упорядочивалась терминология. С 40-х гг. наряду с изучением современных тюркских языков и их диалектов начинается изучение истории и сравнительно -исторической фонетики, грамматики, развиваются лексикология, лексикография, диалектография и диалектология, а начиная 50-х гг. -лингвистическое изучение памятников тюркской письменности.
2. В связи с успехами, которых советская тюркология добилась в области литературоведения, ни одно исследование не обходится без имени выдающегося литературоведа, лингвиста, диалектолога академика В.М. Жирмунского. Жирмунский, начинавший свою научную деятельность как литературовед, заинтересовался во время пребывания в Саратове в 1919 г. исследованием языка и фольклора российских немцев. Однако сложная политическая ситуация в стране, вылившаяся лично для Жирмунского в три ареста (1933, 1935, 1941 гг.), препятствовала продолжению исследований в области немецкого языка. После начала Второй мировой войны В.М. Жирмунский был эвакуирован в ноябре 1941 года из блокадного Ленинграда с правом выбора места пребывания. Ход научного развития ученого, его интерес к сравнительно-историческому методу в языкознании и литературоведении определили выбор Жирмунского - Ташкент.
Этот древний город богатой культуры мусульманского средневековья, центр советского Среднего Востока стал во время Великой Отечественной войны одним из центров эвакуации, сюда переезжали фабрики, заводы, театры, киностудии. Известный впоследствии фольклорист, ученик и аспирант В.М. Жирмунского, Е.М. Мелетинский, живший во время эвакуации также в Ташкенте, пишет в своих воспоминаниях: «В Ташкент было эвакуировано
много учебных, научных и культурных учреждений ... Кроме Института мировой литературы, был здесь огромный Институт востоковедения. Собралось много известных московских и особенно ленинградских ученых и писателей; культурная и научная жизнь, что называется, била ключом. Семинары и лекции в университете и в Академии наук проводились с большим энтузиазмом, увлеченностью, отчасти связанной с чувством относительной свободы, — к ученым меньше приставали с идеологией в военное время, было не до того» [Мелетинский, 1998, с. 512].
Трудности военного времени переносились в Ташкенте, «городе хлебном», легче, чем в других местах эвакуации: «В Ташкенте прекрасный климат, всегда синее небо над головой, тепло чуть ли не весь год. В феврале иногда уже цветет урюк. Летом бывает слишком жарко, но жара сухая, легко переносится. Цветущая земля совсем рядом, и кажется не страшным на нее упасть, даже если что и случится» [Мелетинский, 1998, с. 511-512].
Находясь в Ташкенте, В.М. Жирмунский вел активную педагогическую и научно-исследовательскую работу: с 1942 по 1944 гг. состоял профессором Среднеазиатского государственного университета на кафедре западноевропейских литератур (САГУ, с 1960 года - Ташкентский государственный университет им. В. И. Ленина, сегодня - Национальный университет Узбекистана), руководил по воспоминаниям Мелетинского объединенным аспирантский семинаром, вел занятия по готскому, а затем также и по древнеисландскому языкам. В этот же период Жирмунский был директором Научно-исследовательского историко-филологического института при данном университете, заведовал кафедрой Ташкентского государственного педагогического института (в 1947 году данное учебное заведение было реорганизовано в Ташкентский государственный педагогический институт имени Низами, а почётный статус университета был присвоен ВУЗу в феврале 1998 года по решению Кабинета Министров Республики Узбекистан).
С 1943 по 1944 гг. Жирмунский заведовал Отделом фольклора в Институте языка и литературы Академии наук Узбекской ССР, в порядке общественной работы возглавлял секцию иностранных языков Высшего учебно-методического совета при Народном комиссариате просвещения Узбекской ССР. В 1944 г. ученому было присвоено почетное звание Заслуженного деятеля науки Узбекской Советской Социалистической Республики.
Полностью прекратив на время исследования в области немецкого языка, Жирмунский обратился к исследованиям в области тюркологии, в первую очередь тюркского эпоса. Результатом этого интереса стал целый ряд основополагающих работ, открывших новую веху в тюркологии в целом. Интерес Жирмунского к германским фольклорно-эпическим традициям перерос со временем в широкие сравнительно-исторические исследования мирового эпоса. Жирмунский освоил ряд тюркских языков и произвел широкомасштабное сравнительное исследование тюркских эпических традиций.
Жирмунский учился узбекскому языку под руководством проф. А.К. Боровкова, в течение пяти лет принимал участие в тюркологическом семинаре
члена-корреспондента Академии наук СССР С.Е. Малого, брал уроки персидского языка у будущего доктора филологических наук и известного петербургского востоковеда, профессора А.Т Тагирджанова, который поступил в Ленинградский государственный университет в 1937 году и учился в аспирантуре в Ташкенте. Позже Тагирджанов также преподавал в Среднеазиатском университете. В.М. Жирмунский консультировался по узбекскому героическому эпосу у узбекского фольклориста Т.Н. Зарифова. Позже, в 1962 г., в предисловии к изданию монографии «Народный героический эпос», Жирмунский поблагодарит всех, кто ему помогал в работе надо фольклором народов советского Востока: «Автор, как романо-германист по своей основной специальности, не вправе считать себя специалистом в области славистики и еще менее - по фольклору и литературе народов советского Востока. Поэтому во всех сомнительных случаях, в которых он не находил ответа в специальной научной литературе, он обращался за советом к компетентным специалистам, которым он приносит сердечную благодарность. В особенности он хотел бы поблагодарить за бескорыстную научную помощь многочисленных своих друзей в национальных республиках советского Востока, собирателей и исследователей, которые щедро делились с ним своими знаниями родного фольклора и своим научным опытом. С неизменной благодарностью автор вспоминает тех выдающихся русских востоковедов, ныне уже покойных, которые были его учителями в новой для него специальности, -академика И. Ю. Крачковского, членов-корреспондентов Академии наук СССР
А. Ю. Якубовского, С. Е. Малова, Е. Э. Бертельса - и своих постоянных консультантов и товарищей по работе, членов-корреспондентов Академии наук СССР А. К. Боровкова и А. Н. Кононова» [Жирмунский, 1962, с. 3-4].
3. Говоря о деятельности В.М. Жирмунского как теоретика и историка литературы следует учитывать в первую очередь восприятие им художественного произведения как целостной системы, базирующейся на единстве содержания и формы. Художественно-исторический метод, который предложил В.М. Жирмунский, предполагает раскрытие социальной обусловленности событий и характеров, отношение к действительности как к факту социальному, и тем самым историческому. Занимаясь вопросами сравнительно-исторического изучения народного героического эпоса, Жирмунский особо указывает на то, что «основой такого сравнительного изучения могут служить только углубленные специальные исследования монографического характера, выясняющие своеобразие исторического развития данного национального эпоса на его национальной почве. Однако при постановке общих теоретических проблем возникает настоятельная необходимость выхода за рамки узкой специализации . Сравнение, выходящее за пределы такой специализации, раскрывает общие закономерности исторического развития, как и национальные различия предметов специального исследования» [Жирмунский, 1962. - С. 3].
Уже через два года после приезда в Ташкент В.М. Жирмунским была опубликована статья «Узбекский народный героический эпос: Критиколитературный обзор» в журнале «Новый мир» (1943), вскоре вслед за этим была
написана вступительная статья к книге «Алпамыш. Главы из поэмы» (1943). Эпос «Алпамыш», как одно из ярких произведений фольклора тюркских народов, всегда был в центре внимания не только тюркских фольклористов, но и русских исследователей. Различные версии этого сказания бытуют на огромной территории расселения тюркоязычных народов, от Алтая до Волги, в Средней Азии и в Малой Азии и является одним из древнейших эпических сказаний этих народов. В опубликованной значительно позже статье «Эпическое сказание об Алпамыше и "Одиссея" Гомера» Жирмунский, говоря об истории этого эпоса, замечает: «Эпическое сказание об Алпамыше известно в форме героического эпоса у узбеков, казахов и каралпаков (кунгратская версия); как древняя богатырская сказка - у горных алтайцев («Алып-Манаш»); оно бытует как современная, в значительной степени модернизированная, «побывальщина» у башкир и казанских татар («Алпатыша» или «Абпамша»); еще в XV-XVI вв. оно было записано в Азербайджане и Анатолии под заглавием «Рассказ о Бамси-Бейреке, сыне Кам-Буры», в составе цикла литературно обработанных огузских богатырских песен или эпических рассказов, вошедших в состав известной «Книги моего деда Коркута» («Китаби Коркут»), и до сих пор продолжает бытовать в Анатолии как народная сказка, известная в большом числе фольклорных записей 30-х гг. XIX в.» [Жирмунский, 1957, с. 98].
В.М. Жирмунский внес огромный вклад в исследование тюркского эпоса об Алпамыше. Почти каждое издание узбекской версии «Алпамыша» предваряет его предисловие. Исследование данного героического эпоса вылилось позже в капитальную монографию «Сказание об Алпамыше и богатырская сказка», изданную в 1960 г. В ней Жирмунский не только убедительно раскрывает архаический характер эпического памятника и убедительно представляет историю его становления, но и подробно анализирует художественные и поэтические особенности разных национальных версий «Алпамыша». Так, анализируя алтайскую версию "Алып Манаш", Жирмунский отнес ее к древнейшему периоду истории огузов тюркского каганата, ставшей основой эпоса «Алпамыш» у узбеков, каракалпаков и казахов, а также выдвинул гипотезу об исторической связи древнего тюркского сказания с «Одисеей» Гомера, имевшей в основе вариант древнего «восточного» сказочного сюжета (VII в. до н. э.), при этом следует сказать, что сама идея связи античных сюжетов и тюркского эпоса была выдвинута Жирмунским еще в 1946 г. в докладе «Античные сюжеты в тюркском эпосе», прочитанном в ЛГУ (Ленинградском государственном университете). Проводя параллель между этими эпосами, связанными сюжетом «мужа на свадьбе своей жены», ученый пишет: «Сюжет «мужа на свадьбе своей жена» известен в нескольких десятках самостоятельных версий - французских, немецких, английских, итальянских, испанских, скандинавских, русских и славянских, венгерских, румынских, новогреческих . Совершенно иной характер имеет древнейшая дошедшая до нас версия сказания о «возвращении мужа», представленная «Одиссеей» Гомера, и именно с этой версией, а не со средневековыми западноевропейскими, ближе всего связано эпическое сказание об «Алпамыше». В центре древнегреческого эпоса стоит не романтический мотив
разлуки героя с молодой женой и последующего узнавания по кольцу или песне, а героическая борьба изгнанника-царя против насильников, захвативших в его отсутствие его дом, жену и власть в родной стране» [Жирмунский, 1957, с. 106-107].
Доказательно рассматривая ряд существенных параллелей между двумя эпосами, Жирмунский приходит к выводу, что сюжет возвращения Одиссея и связи этого сюжета со среднеазиатским сказанием об Алпамыше следует возводить к тому факту, что решающую роль в сложении гомеровского эпоса играли ионийские колонии в Малой Азии. Ученый отмечает при этом, что «близость «Одиссеи» и «Алпамыша», в особенности в его кунгратской редакции, настолько значительна, что вряд ли можно говорить о случайном совпадении мотивов: «Алпамыш» и «Одиссея» восходят, по-видимому, к общему, «восточному» (героическому) варианту древнего сказочного сюжета» [Жирмунский, 1957, с. 112]. Говоря о времени существования восточной версии сказания о возвращении мужа, Жирмунский относит ее к VII в. до н.э., ставя при этом вопрос о древнейших связях между античной и среднеазиатской культурой, точнее - о восточных влияниях на греческую культуру.
4. Возвращаясь к периоду работы В.М. Жирмунского в Ташкенте, следует сказать, что в 1943-44 гг. ученый написал также несколько рецензий на книги узбекских авторов: Хамида Алимжана, Гафура Гуляма, Айбека. Ученый издал также ряд статей, посвященных частным и общим вопросам не только среднеазиатского героического эпоса, но и проблемам литературных отношений Запада и Востока - «Литературные отношения Востока и Запада как проблема сравнительного литературоведения» (1944, 1946). Совместно с Т.Н. Зарифовым был написан основополагающий труд «Узбекский народный героический эпос» (1947).
Огромное впечатление произвели на ученого живые носители среднеазиатского героического эпоса - сказители Фазыл Юлдашев, Ислам-шаир и др., которым он посвятил впоследствии доклад на II Всесоюзном географическом съезде - «Среднеазиатские народные сказители» (1947), изданный позже, в 1964 г. в переводе на английский язык и вошедший в несколько переработанном виде в сборник «Народный героический эпос». Ученый пишет: «Среди узбекских сказителей певец-импровизатор носит почетное звание шаира, выделяющее его из ряда простых бахши (например, Фазил-шаир, Ислам-шаир и др.). Творческие варианты дастанов, созданные в прошлом такими знаменитыми шаирами, остаются в народной памяти прикрепленными к их именам. . В «Алпамыше», по словам тех же сказителей, гротескно-комические портреты калмыцких богатырей-великанов в сцене борьбы приписывались традицией Амину-бахши, сказителю середины XIX века, который славился как мастер гиперболического стиля» [Жирмунский, 196, с. 248].
В этой же статье Жирмунский размышляет над социальными условиями бытования эпоса у народов Средней Азии, говоря о социальном происхождении сказителей эпоса и их основной аудитории. Ученый отмечает, что узбекские народные сказители (бахши) являются в огромном большинстве выходцами из
среды трудового крестьянства (дехканства), а некоторые, как Фазил Юлдашев, были в детские и юношеские годы пастухами, у пастухов учились играть на домбре, и им же и мели свои первые песни. При этом, «крестьянской работой певцы, даже наиболее знаменитые, продолжали заниматься до конца жизни. Крестьянский труд оставался основным источником их существования, а сказительство (как у певцов былин на русском Севере) являлось второй, побочной профессией, дополнительным, для бедняка, конечно, немаловажным источником существования» [Жирмунский, 1962, с. 275]. Крестьяне были также основной аудиторией народного сказителя, это были не только жители родного кишлака певца, его приглашали также в близлежащие или отдаленные села, петь на праздниках, когда слушать певца сходилось все население кишлака.
В некоторых случаях сказителей приглашали петь для вышестоящих сословий, ханов, беков, эмиров. При этом исполнение эпического дастана подвергалось довольно строгой цензуре, так, например, если герой эпоса, в прошлом пастух или просто бедняк, становился беком или военноначальником, это вызывало негодование слушателя-аристократа. Жирмунский вспоминает эпизод, когда Султан-Мурад-шаир, один из лучших исполнителей поэм о Гороглы, назвал героя «султаном Гороглы», бек, разгневавшись, ударил его по губам своей туфлей и закричал: «Как ты смеешь называть этого нищего Гороглы султаном!».
При исполнении дастанов перед духовенством также приходилось учитывать особенности слушателей. Так, знаменитый Фазил Юлдашев имел однажды неосторожность выбрать дастан о Рустаме, когда пел перед духовным судьей Сафар-кази и его гостями. Когда судья остановил его и выяснил, что Рустам был язычником (кафиром), Сафар запретил Фазилу петь эту поэму. Когда через год Фазил снова пел у судьи, он выбрал народный дастан «Рустам -хан», разъяснив аудитории, что Рустам-хан — другое лицо, был мусульманином и храбрым богатырем, сыном Султан-хана, при этом Фазил подчеркнул в своем герое черты правоверного мусульманина, рассказал, что в молодости Рустам-хан учился у муллы, был человеком благочестивым, хорошо знал шариат и т. п. Жирмунский замечает, что «следы такой мусульманизации мы находим не только в относительно позднем по своему происхождению народном романе «Рустам-хан», записанном от Фазила, но и в древнем богатырском эпосе «Алпамыш» в его же редакции, где молодой герой, как это полагается знатному мусульманину, обучается чтению Корана и основам шариата. Однако эти и другие феодальные наслоения, более заметные в одних вариантах эпоса у одних сказителей, менее заметные у других, обычно имеют поверхностный характер и не затрагивают народной основы эпоса» [Жирмунский, 1962 (1), с. 276-277].
5. После возвращения из эвакуации в Ташкент, В.М. Жирмунский продолжил исследование тюркских героических эпосов и обратился к древнейшему киргизскому эпосу «Манас», издав в 1948 г. «Введение в изучение эпоса «Манас», переизданное позже в 1961 г.
В целом, у киргизов около сорока народных эпосов, из них самым монументальным является героический эпос «Манас». И именно по отношению к «Манасу», все остальные киргизские эпосы условно называются «малыми»,
хотя ни один из них никак не уступает ни по содержанию, ни по форме другим эпосам народов мира. Расширению масштабов эпоса способствовала любовь сказителей и их слушателей к широкому развертыванию сюжета, обогащению его новыми живописными подробностями. Эпическая пространность и растягивание исполнения всегда имела характер творческой импровизации, которая издавна считалась признаком высокого мастерства киргизского сказителя (манасчи), в результате чего возникало большое число вариантов эпоса. Жирмунский придавал огромное значение сравнению этих вариантов: «Вопрос о составе и происхождении киргизской эпопеи требует максимально широкого изучения всех ее вариантов. Поэтому только методическое сопоставление вариантов позволит разложить огромную эпопею на ее составные элементы, выделить более древние части, наметить основные этапы сложения и развития эпического сюжета - процесса весьма длительного и сложного, продолжавшегося много веков» [Жирмунский, 1962 (1), с. 283-284].
По указанию Жирмунского, «существуют две полные записи «Манаса», из которых каждая насчитывает более 200 000 стихов: от старого сказителя «великого акына» Сагымбая Орозбакова (1867—1930) и от ... сказителя-орденоносца Саякбая Каралаева (род. в 1894 году). К «Манасу» по принципу генеалогической циклизации примыкают поэмы о его сыне («Семетей») и внуке («Сейтек»), которые в версии Каралаева насчитывают около 250 000 стихов» [Жирмунский, 1962, с. 282].
Исследуя «Манас», В.М. Жирмунский выявил древний слой сюжетов и образов, характерных для алтайско-енисейских богатырских сказок, мотивы домусульманского шаманизма, отмечая, что походы Манаса представляют наибольшее сходство с соответствующими эпизодами сказания об Огуз-харе, легендарном предке тюрков-огузов и их первом эпическом властителе. Ученый определил связи «Манаса» с казахскими и ногайскими эпическими сказаниями. Так, говоря об исторических именах, встречающихся в «Манасе», Жирмунский отмечает, что и «сам Манас, согласно киргизскому эпосу, происходит, как у Радлова, из племени сары-ногай (желтые ногайцы), или, как у Валиханова, называется «владетелем ногайцев», или наконец, как у Орозбакова, является внуком хана Ногоя, родоначальника всей ханской семьи Манаса» [Жирмунский, 1962, с. 305]. Данное влияние связано, по Жирмунскому, с тем, что ногайская орда играла важную политическую роль в борьбе между Москвой, Казанью, Астраханью и Крымом и в судьбах всех тюркских кочевых племен Средней Азии и юго-западной Сибири.
Ученый затронул также вопрос о времени сложения киргизского эпоса. В.М. Жирмунский относит сложение и развитие эпоса «Манас» к довольно широкому диапазону времени - VI - XIX вв., расчленяя это время на три периода: 1.VIIX вв. доисторический - сказочно-мифологический период; 2. IX-XVII вв. исторический - эпоха военной экспансии кыргызского кочевого государства (борьба с Китаем и калмыками); 3. XVII-XIX вв. поздний период -исламизация эпоса.
В составе эпической биографии Манаса Жирмунский выделяет следующие основные группы эпизодов: 1) собственно биографические мотивы (рождение и
детство, добыча невесты, смерть); 2) распри с родичами и вассалами; 3) картины мирной жизни (народные праздники и пиры); 4) походы Манаса. Основное содержание эпоса составляют подвиги богатыря Манаса, который борется с врагами киргизов. Герой сражается с вражескими богатырями, с девушкой-воительницей Сайкал, с одноглазыми чудовищами (дё), с различными волшебниками (аярами). В эпосе также представлены свадебные обряды, связанные с женитьбой Манаса на Каныкей, действуют и животные. В Манасе нетрудно обнаружить архаические сюжетные схемы, характерные для различных национальных эпосов (борьба с чудовищами, один из древнейших эпических персонажей великан Джолой и т.д.). При этом Каныкей (героическое сватовство к деве-воительнице) представлена, скорее, не как амазонка, а как непокорная девушка, за которую требуется уплатить огромный калым.
Волшебные подвиги творит не главный герой, а богатырь Алмамбет, с которым побратался Манас (в такой замене воплотились представления о волшебном помощнике). По мнению В.М. Жирмунского, в образе Манаса сливаются образы эпического государя и самого могучего богатыря, что необычайно редко встречается в архаической эпике: «Основная особенность киргизской эпопеи по сравнению с национальными эпическими циклами большинства других народов заключается в последовательном проведении принципа биографической циклизации эпических сказаний вокруг центральной фигуры эпического государя, являющегося в то же время первым богатырем своего народа, воплощением его героического самосознания» [Жирмунский, 1962, с. 285]. При этом Манас не утрачивает и черты культурного героя, он освобождает землю от чудовищ, собирает киргизский народ. Имеются гиперболизированные описания внешности героев, пиршественных угощений, добытой на охоте дичи. Все перечисленное свидетельствует о переходе от архаического к исторически-романному типу эпоса.
6. Увлечение тюркским героическим эпосом привело Жирмунского к изучению других эпических памятников. В 50-е гг. ученый вернулся к этой теме, желая разобраться в том, как протекает развитие эпического творчества у разных народов, не только тюркских, но и финно-угорских, славянских, германских. В это же время увидели свет его работы, частично подготовленные еще в Узбекистане и посвященные среднеазиатскому героическому эпосу: «Следы огузов в низовьях Сыр-Дарьи» (1951), «Китаби Коркут» и огузская эпическая традиция» (1958), «Огузский героический эпос» и «Книга Коркута» (1962) и др. Среди работ этого периода особенно выделяется обширная статья «Сказание об Идиге» и книга «Эпические сказания о ногайских богатырях в свете исторических источников», которые не могли быть опубликованы ранее, так как легенда об Идигее (Эдиге) находилась под запретом.
Дастан «Идегей» и по сегодняшний день остается уникальным и единственным, объемным эпическим произведением татарского народа. Впервые основательное изучение различных национальных версий ногайского цикла сказаний о сорока богатырях нашли свое отражение в монографии В. М. Жирмунского 1962 года «Народный героический эпос», затем в 1973 году в «Тюркологическом сборнике» был представлен целый ряд различных
публикаций по данной проблематике, а в 1974 году издается плод многолетней работы ученого - книга «Тюркский героический эпос», где была опубликована статья «Сказания об Идиге». Ученый отмечает, что эпос «Идегей» обладает относительной исторической достоверностью, независимо от вкрапленных туда элементов богатырской сказки, при этом он даже уточняет в некоторых моментах летописные данные и представляет собой один из тех редких случаев, когда можно представить себе формирование существующих фрагментов сюжета непосредственно по следам исторических событий.
Поразительные соответствия имен персонажей именам исторических деятелей побудили его заняться изучением документов и сведений о Ногайской Орде, чтобы выявить исторические и фольклорные компоненты эпоса, а также отделить одни от других. Результаты исследования были отражены в нескольких работах, главная из которых «Эпические сказания о ногайских богатырях в свете исторических источников». В итоге ученый приходит к выводу, что фольклорная интерпретация героев в ногайском цикле все же мало соответствует реальным историческим прототипам. Жирмунский старался выяснить, кем же приходились друг другу действующие лица сказаний и происходили ли в действительности те походы и битвы, которые в них описаны. Ученый сопоставил десятки вариантов и версий дастана об Эдиге с теми фактами, которые были известны о нем по хроникам и впервые дал его полное аналитическое биографическое описание. Большую ценность представляют при этом генеалогические штудии Жирмунского, а именно - определение состава и численности ближайшего потомства Эдиге, а главное - потомства его правнука Мусы [Жирмунский, 1974, с. 400, 431], поскольку сыновья Мусы стояли во главе Орды и боролись между собой в первой половине XVI в.
7. В 50-е годы В.М. Жирмунский вместе с А.Н. Кононовым подготовил к изданию и опубликовал в 1962 г. единственный письменный памятник средневекового огузского эпоса «Китаб-и дэдэм Коркут» (в перев. В.В. Бартольда) с обширными комментариями к переводу. В этой книге помещено также его исследование «Огузский героический эпос и «Книга Коркута». Этот эпос огузских племен, возже вошедших в состав туркменского, азербайджанского и турецкого народов, известен в 2-х записях: Дрезденская рукопись, состоящая из 12-ти сказаний (героических дастанов), и Ватиканская рукопись - из 6-ти сказаний.
Первые научные работы по данному эпосу принадлежат русскому историку Востока, академику Василию Владимировичу Бартольду (1869—1930 гг.). В.В. Бартольд опубликовал сначала (в оригинале и в своем переводе) четыре из двенадцати песен, а в 1922 г. закончил полный перевод эпоса, который должен был быть опубликован в издательстве «Всемирная литература» (А.М. Горьким), но перевод был издан впервые лишь в 1950 г. в Баку, правда данное издание не получило широкого распространения [Деде Коркут, 1950].
Идея повторного издания «Китаб-и Коркут» в переводе В.В. Бартольда принадлежала члену-корреспонденту АН СССР профессору А.Ю. Якубовскому, ближайшему ученику В.В. Бартольда. А.Ю. Якубовскому, который намеревался снабдить издание историческим (самостоятельно), а также филологическим и
фольклорным (приглашенные составители) комментарием, которому, однако, не удалось осуществить этот план при жизни. Издание «Книга деда Коркута» (1962 г.) содержала, помимо перевода самого эпоса, еще и обширное приложение, состоявшее из 6-ти частией: 1) статьи В. В. Бартольда «Турецкий эпос и Кавказ» (1930 г.); 2) статьи А. Ю. Якубовского «“Китаб-и Коркуд" и его значение для изучения туркменского общества в эпоху раннего средневековья» (1944 г.); 3) статьи В. М. Жирмунского «Огузский героический эпос и “Книга Коркута"», с анализом памятника, его состава и происхождения как произведения огузского героического эпоса; 4) примечаний к переводу, составленных А.Н. Кононовым; 5) литературы о «Книге моего деда Коркута»;
6) указателей имен личных, этнических и географических, составленных Н.А. Дулиной.
«Книга Коркута» представляет запись и письменную обработку эпических рассказов и песен огузских сказителей — узанов. В.М. Жирмунский отмечает, что «Рассказы эти . создавались в разное время и разными сказителями, частично на территории Средней Азии, в низовьях Сырдарьи (IX—X вв.), частично на новой родине огузов, в Закавказье (Азербайджан) и соседних районах Малой Азии (XI—XV вв.) [Жирмунский, 1961, с. 257]. К среднеазиатскому периоду огузского эпоса ученый относит образы Коркута и Салор-Казана, его жены, Бурла-хатун, и сына Уруз-бека, к ним же он относит Кара-Гюне, брата Казана и, с меньшей степенью вероятности, его сына Кара-Будага. К вв., времени, связанном в полуисторических преданиях
туркменского народа с именами огузских ханов из племени кайы, Жирмунский относит происхождение «Рассказа о разграблении дома Салор-Казана» (II), при этом межплеменные распри этого времени отражают полуисторическое предание о восстании внешних огузов, с которым связаны имена старого Аруза и Бейрека (XII). «Рассказу о разграблении дома Салор-Казана Жирмунский посвятил отдельную статью, вышедшую в том же году, что и перевод всего эпоса: «Исторические источники сказания о разграблении дома Салор-Казана» [Жирмунский, 1962 (2), с. 377-385]. Наиболее древним по происхождению ученый считает сказание о Бамси - Алпамыше (III), которое восходит к богатырской сказке и имеет свидетельство в виде алтайской сказки «Альтп-Манаш». Подтверждение вхождения этой сказки в IX—X вв. в огузский (сырдарьинский) цикл В.М. Жирмунский находит в существовании мавзолея богатырской девы Барчин в низовьях Сырдарьи (около древнего Сыгнака).
8. В том же 1962 году, что и «Книга деда Коркута», вышла книга В.М. Жирмунского «Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки», представлявшая собой итог многолетних исследований ученого в данной области и получившая положительный резонанс в мировой науке. Несколько позже, в 1964 г. была издана статья «Алишер Навои и проблема ренессанса в литературах Востока», посвященная великому основоположнику узбекской литературы, временем написания которой Жирмунский обозначал 1947 г. (статья была переиздана несколько раз, в 1967 и 1979 гг.). Алишер Навои, великий узбекский поэт, мыслитель, государственный деятель, был незаурядной личностью. Он является автором около тридцати сборников
стихов, крупных поэм, прозаических сочинений и научных трактатов, всесторонне раскрывающих духовную жизнь Средней Азии XV века. Кроме того, Навои известен также как автор многих трудов в области философии, литературоведения, языкознания, истории. Характерно, что все свои основные произведения поэт и ученый написал на родном узбекском языке, хотя в его время в литературе господствовал язык фарси. Неудивительно, что Жирмунского, также отличавшегося разносторонностью интересов, привлекала неординарная личность Навои, явившегося подлинным представителем восточного Ренессанса и напоминавшего своим универсализмом великих деятелей эпохи Возрождения, таких, как Леонардо да Винчи, Альбрехт Дюрер, Макиавелли и др.
9. В 1974 г. уже посмертно были изданы избранные труды В.М. Жирмунского, посвященные тюркскому героическому эпосу. Они включают работы «Введение в изучение эпоса "Манас"», «Сказание об Алпамыше и богатырская сказка», «Сказание об Идиге», «Эпические сказания о ногайских богатырях в свете историч. Источников», «Огузский героический эпос и "Книга Коркута"» [Жирмунский, 1974]. Большой успех имела также его книга «Сравнительное литературоведение. Восток и Запад», изданная через 5 лет, в 1979 г., несколько лет назад вышло издание «Фольклор Запада и Востока» (2004).
Правда, признание заслуг ученого в области исследования тюркского эпоса одно время ставились под сомнение. Говоря о работе Жирмунского в данной области, нельзя упускать из виду тот факт, что когда в 1949 г. во время государственной кампании по «борьбе с космополитизмом» был ликвидирован Западный отдел в Институте литературы (которым Жирмунский руководил после окончания войны), а сам заведующий отделом подвергся строгой критике, ему припомнили среди всего прочего также и его занятия тюркским эпосом, который был объявлен «феодально-байским». Жирмунский был на несколько лет отстранен от преподавания в университете, где он руководил кафедрой западноевропейских литератур. Ученый пытался обращаться в Министерство высшего образования с просьбой предоставить ему работу в каком-либо ВУЗе, но разрешения не получил и лишь в середине 50-х гг. снова начал преподавать, правда уже лингвистику, в Ленинградском педагогическом институте им.
А.И. Герцена, а в 1956 г. вернулся к чтению лекций по литературоведению и языкознанию в ЛГУ!
10. В 60-е гг. В.М. Жирмунский вновь обратился к близким ему проблемам стилистики и метрики, в том числе - тюркского стиха. Этой теме посвящено несколько статей ученого: «Ритмико-синтаксический параллелизм как основа древнетюркского народного эпического стиха» («Вопросы языкознания», 1964 г.), «О некоторых проблемах теории тюркского народного стиха» (там же, 1968 г.), переизданная в авторской редакции в 1974 г. под названием «О тюркском народном стихе. Некоторые проблемы теории» в сборнике «Тюркский героический эпос», а также - статья полемического характера «Орхонские надписи - стих или проза?» («Народы Азии и Африки», 1969). Вопросы
стилистики и метрики тюркского эпоса рассматриваются также в работе «Огузский героический эпос и «Книга Коркута», разделы 2 и 3 (1962, 1974).
Наиболее общие и полные сведения по данному вопросу изложены ученым в статье, скромно названной «О некоторых проблемах теории тюркского народного стиха», хотя именно в ней В.М. Жирмунский, обладавший огромной эрудицией и глубокими знаниями в вопросах метрики и стихосложения, вносит порядок и ясность в теорию тюркского стихосложения, разъясняя также те терминологические недоразумения, которые встречаются в литературе по данной теме. В ней ученый рассматривает следующие вопросы:
1) исследования по тюркскому стиху;
2) силлабическая структура тюркского народного стиха (по тюркской терминологии - бармак);
3) вопросы слогового равенства (изосиллабизма);
4) ритмико-синтаксический параллелизм при относительно свободном счете слогов;
5) рифма;
6) лексические повторы;
7) аллитерация;
8) история развития аллитерации в тюркском народном стихе;
9) типологическая последовательность развития стиховой формы тюркского эпоса.
На сегодняшний день можно с уверенностью сказать, что В.М. Жирмунским лучше всех разработаны вопросы происхождения древнего тюркского стихотворного ритма, аллитерации и рифмы. Ученый приходит к выводу, что простое повторение строк с варьированием некоторых слов было древнейшей формой ритмической организации стиха и являлось, либо выражением
эмфатического состояния, либо магической заклинательной формулой. Жирмунский полагал, что в ходе своего развития простое повторение перешло в более свободную, содержательную, форму параллелизма, а одинаковый синтаксический строй стихов образовал более или менее общие группы -строфы.
11. К этому же периоду работы относится статья В.М. Жирмунского «Орхонские надписи - стих или проза?», которая посвящена первому
дошедшему до нас произведению древнетюркской письменности. Эти до сих пор еще мало изученные надписи сделаны древнетюркским, так называемым руническим, письмом на каменных стеллах, которые входят в комплексы
погребальных сооружений ряда исторических деятелей. Памятники
расположены в степных долинах, к юго-востоку от Улан-Батора и западнее от него, на берегу реки Орхон, от которой они и получили свое название «орхонских надписей». Споры между тюркологами-литературоведами относительно характера и жанровой формы текстов рунических надписей продолжаются до сих пор. В своей статье В.М. Жирмунский полемизирует с известным тюркологом, доктором филологических наук И.В. Стеблевой. В своей первой книге, изданной в 1965 г., Стеблева ставила перед собой три вопроса: 1) можно ли называть древнетюркские надписи поэтическими
произведениями, и если да, то 2) каковы формальные критерии поэзии тюрков VI-VIII вв. и 3) являются ли орхонские тексты произведениями художественной литературы и можно ли установить по отношению к ним какие-нибудь признаки жанра [Стеблева, 1965]. Нет сомнений в том, что тексты таких крупных памятников, как Кюль-тегин, Бильге-каган, Тюньюкук являются прекрасными образцами литературы древних тюрок, т.к. высокий стиль этих надписей явно свидетельствует о том, что у древних тюрок сложился литературный язык. И.В. Стеблева считает орхонские надписи поэтическими произведениями и ссылается при этом на высокий стиль, разнообразность языка надписей, типологию описанных событий, а также многочисленные повторы и параллелизмы. Тот факт, что тексты рунических надписей не разбиты на строки, автор объясняет иной композицией орхоно-енисейских текстов. Стеблева утверждает, что «содержание надписей передается не от предложения к предложению, а по группам предложений - циклам... Каждый цикл надписей, имеющий длину рунической строки, распадается на приблизительно одинаковое количество строк» [Стеблева, 1965, с. 7]. Таким образом, автор полагает, что эти тексты являются высокими образцами поэзии, а их авторы «были выдающимися поэтами».
В.М. Жирмунский полемизирует в этом вопросе со Стеблевой на страницах журнала «Народы Азии и Африки». Он отмечает, что орхонские и другие древнетюркские рунические надписи представляют тексты не стихотворные, а прозаические. При этом ученый полагал, что надписи представляют собой особый литературный жанр, письменный, а не устный, и приводил в качестве исторической аналогии хорошо известные надгробные надписи древних царей Шумера, Вавилонии и Ассирии, хеттов, урарту или персов, которые также отличались торжественной приподнятостью и рядом признаков высокого стиля: параллелизмом и повторениями, связанными с известной ритмизацией, аллитерациями и рифмами, традиционными формулами, однако сильно отличались от песенных, собственно поэтических эпических памятников.
Жирмунский как всегда основательно подошел к изучаемому вопросу и обратился к авторитетным источникам по китаистике. Обращение к китаистам было не случайным, поскольку орхонские памятники сооружались китайскими мастерами, присланными китайским императором, чтобы почтить память его номинальных вассалов, тюркских каганов, о чем свидетельствуют тексты надписей и китайские исторические источники. Ученый обратился за разъяснениями к академику Н.И. Конраду, который подтвердил, что надписи на китайских надгробиях Ханьской эпохи (II в. до н. э. — III в. н. э.) являются художественными произведениями, «славословиями», а также согласился с предположением Жирмунского о взаимосвязи китайских и тюркских надписей. По сведениям другого известного китаиста проф. В.П. Васильева в китайских надписях на памятниках Кголь-теги ну и Бильге-кагану и карабалгасунской надписи более позднего (уйгурского) времени (ок. 795 г.) изложены абстрактные жизнеописания тюркских каганов, преимущественно этического содержания.
В тюркских рунических текстах используется своеобразная законченная композиция, позволившая Жирмунскому сделать заключение о существовании определенного жанра, присущего только древним тюркам, названного некоторыми исследователями «эпитафической прозой». В этом жанре личные биографии с элементами эпического повествования излагаются в контексте реальных политических событий. В своих выводах в этом вопросе ученый ссылается на А.Н. Бернштама, который подчеркивает, что текст орхонских надписей представляет собой стилистически живой и увлекательный рассказ, носящий черты стандарта при описании сражений, подчеркивании заслуг кагана, эпитетах, а также во вступлении и заключении текста. Жирмунский указывает также на то, что историю могильных надписей у тюркских народов надо прослеживать с их более древних и примитивных форм, с енисейских надписей (V—VI вв.), в которых нет таких элементов стиховой структуры как равносложность, равноударность или метрические стопы. При этом для них характерны элементы традиционной литературной формы, связанной с повторениями в конце строки.
12. Помимо основательных исследований метрики тюркского стиха,
В.М. Жирмунский не оставлял занятия языкознанием, которые занимали значительное место в интересах ученого как в военное, так и в послевоенное время. Сразу после возвращения из эвакуации В.М. Жирмунский издал две обширные статьи «Развитие категории частей речи в тюркских языках по сравнению с индоевропейскими языками» (1945) и «Происхождение категории прилагательных в индоевропейских языках в сравнительно-историческом освещении» (1946).
Намереваясь произвести «стадиально-типологическое» сравнение индоевропейских языков с тюркскими, ученый взял в качестве примера тюркского языка узбекский, который рассматривался с точки зрения признаков, присущих тюркским языкам в целом. Ученый отмечает, что «вообще между языками тюркскими и индо-европейскими наличествует большое типологическое сходство грамматической структуры, несмотря на различие лексического материала и строевых элементов. Противоположность так называемой агглютинации и флексии не отражается на этом сходстве, так как, в сущности, она не затрагивает строя языка как отражения мысли, а касается скорее технического оформления строевых отношений». Жирмунский отмечает, что явление агглютинации «позволяет исследователю тюркских языков с относительной легкостью заглянуть в прозрачную глубину грамматической формы, последовательно слагавшейся из наслоения таких строевых элемнтов: ср. мен иш-ла-мок - чи-ман - «я намерен работать». Подобной возможности лишены языки флективного типа, поскольку «слияние, ассимиляция и редукция строевых элементов в составе морфологически обособленного слова постепенно приводят к их полному обезличению и разрушению, так что для реконструкции этих элементов обычно требуются весьма сложные и нередко гипотетические операции сравнительно -грамматического анализа». В связи с этим ученый делает вывод о том, что именно сравнительно-типологические аналогии с тюркскими языками могут
дать существенные сведения по истории развития индоевропейских языков. Далее исследователь последовательно рассматривает генезис категории различных частей речи в индоевропейских и тюркских языках, наиболее подробно останавливаясь на имени прилагательном и глаголе. Жирмунский затрагивает вопрос о генетической связи категории прилагательных в индоевропейских языках с именами существительными, выступавшими в функции атрибута, опираясь на факт изначального единства морфологического оформления существительных и прилагательных. Ученый сопоставляет различные возможности выражения атрибутивных значений с помощью имени, выступающего носителем определенного качества. Данное историкотипологическое сравнение проводится на примере индоевропейских и тюркских языков.
Вопрос о развитии категории прилагательного в разных языках давно интересовал В.М. Жирмунского. Историко-типологическое сравнение данных индоевропейских и тюркских языков позволило ему сделать вывод о том, что выделение прилагательного из некоей обобщенной именной части речи является вторичным и что в индоевропейских языках сохранились пережитки слабой дифференциации этой части речи. Более подробно этот вопрос был освещен в другой статье того же времени - «Происхождение категории прилагательных в индоевропейских языках в сравнительно-историческом освещении» (1946), в которой ученый обосновывает данную точку зрения на материале сравнительно-типологических аналогий соответствующих конструкций в тюркских и монгольских языках. При этом сама эта концепция вполне соответствует традициям индоевропейского сравнительного языкознания, на что указывают в частности ссылки Жирмунского на работы К. Бругмана и в особенности на исследования А.А. Потебни.
13. К изучению тюркских языков Жирмунский снова обратился почти через 20 лет, в конце 60-х гг. XX в., в связи с созданием «Диалектологического атласа тюркских языков СССР». В мае 1963 в г. Фрунзе (Бишкек) состоялось IV региональное совещание по диалектологии тюркских языков, на котором Жирмунский сделал основной доклад «О диалектологическом атласе тюркских языков Советского Союза», посвященный памяти А.К. Боровкова и изданный в том же году в журнале «Вопросы языкознания». В данном докладе Жирмунский останавливается на уже проведенных исследованиях в области отдельных тюркских языков СССР, рассматривает различные попытки классификации тюркских диалектов и языков (классификации В.В. Радлова, Ф.Е. Корша, Н.А. Баскакова, А.Н. Самойловича, И.А. Батмонова и В.А. Богородицкого) и последовательно доказывает необходимость создания атласа диалектов тюркских языков на территории Союза: «Не карта, а атлас, состоящий из многих карт, фиксирующих изоглоссы отдельных диалектных признаков, должен быть целью диалектологического исследования и соответствует его современному научному уровню. <...> Историческое место и значение определенных диалектных различий для диалектологического членения отдельных языков можно установить лишь в более общей и широкой географической и исторической перспективе. Только когда каждый отдельный
диалектный признак будет прослежен на всей территории распространения тюркских языков, группировки по языкам и диалектам выступят с полной отчетливостью».
Жирмунский не только призывал к созданию Тюркского диалектологического атласа, но и давал конкретные и подробные рекомендации по данной работе, рассматривая вопрос участия в ней различных научных организаций СССР, способных разработать принципы и план подобной работы. Ученый останавливается также подробно на методах разработки диалектологической анкеты, необходимой для создания подобного атласа.
Надо сказать, что инициатива ученого долгое время не была реализована. Академик В.М. Жирмунский неизменно продолжал консультировать тюркологов по вопросам лингвогеографии и диалектографии, основные идеи ученого кратко отражены в статье 1966 г. «О некоторых вопросах лингвистической географии тюркских диалектов», вышедшей в «Тюркологическом сборнике». Жирмунского до последних дней жизни живо интересовали вопросы подготовки этого Атласа. Об этом свидетельствует, например письмо ученого в Научный совет по диалектологии и истории языка, который организовал 1—4 декабря 1970 г. диалектологическое совещание (Москва, Институт русского языка АН СССР). Академик В.М. Жирмунский не мог присутствовать на совещании по состоянию здоровья, но желал хотя бы в письменной форме и по необходимости кратко принять участие в обсуждении «Вопросника " Диалектологического атласа тюркских языков СССР" (проект)» (М., 1969), подготовленного при его помощи Сектором тюркских языков Института языкознания АН СССР.
В планах работ Советского комитета тюркологов на 1978 и 1979 гг. на первое место была выдвинута фундаментальная коллективная работа по составлению ДАТЯ СССР (Диалектологического атласа тюркских языков СССР). По просьбе А.Н. Кононова В.М. Жирмунский обеспечил составителей ДАТЯ СССР квалифицированной помощью своих учеников и коллег -ленинградских специалистов по лингвистической географии и ареалогии. По его рекомендации в работе над ДАТЯ стала участвовать М.А. Бородина, ставшая позднее научным консультантом по лингвистическому картографированию. На заключительном этапе работы ДАТЯ СССР был включен в план Института истории, филологии и философии СО АН на 19851986 гг.
Таким образом, В.М. Жирмунский, знакомство которого с тюркологией состоялось не совсем запланированно, в силу сложностей военного времени - в эвакуации, внес значительнейший вклад в разработку разнообразных проблем советской, а затем и постсоветской тюркологии, затронув существенные вопросы тюркского языкознания и литературоведения. Без цитирования или упоминания его работ не обходится до сих пор ни одно существенное исследование, посвященное вопросам тюркского эпоса, его поэтики, а также проблемам тюркской грамматики и диалектологии.
14. Для изучения наследия В.М. Жирмунского сегодня можно обратиться не только к уже изданным работам, но и к материалам, хранящимся в личном
архиве ученого в С.-Петербургском филиале Российской Академии Наук, фонд № 1001. Очевидно, что необходимо начать вводить в научный обиход материалы архива В.М. Жирмунского, который был подготовлен его женой Ниной Александровной Жирмунской и сдан (после смерти ученого в 1971 г.) в Ленинградское (ныне Санкт-Петербургское) отделение Архива Академии наук СССР (теперь РАН). Документы поступали частями, с 1971 по 1978 гг. В 1972 г. в архив поступила также часть материалов из Института языкознания АН СССР. Весь архив Жирмунского был обработан сотрудниками архива в виде описи папок. В 2001 г., к 110-летию со дня рождения Жирмунского данная опись была опубликована А.Н. Анфертьевой в книге: «Академик Виктор Максимович Жирмунский. Биобиблиографический очерк».
Частичную информацию о данном фонде можно получить на сайте Санкт-Петербургского филиала Российской академии наук. Этот интернет-проект имеет своей целью полное описание фондов РАН. На данный момент указание на архив Жирмунского обнаруживается только в общем реестре описей, дающем лишь краткие сведения о каждом фонде. Согласно данному реестру в фонде 1001 хранится в общей сложности 1993 единицы хранения, датированных 1909-1981 годами.
В первый раздел «Научные труды» входят работы самого ученого, его статьи, доклады, сборники и монографии, с 1924 по 1971 гг. Сюда же отнесены его лекции 1915-1964 гг., работы, вышедшие под редакцией Жирмунского, отзывы и рецензии ученого (упорядоченные в алфавитном порядке, по авторам), а также различные источники по восточному и славянскому эпосу и по немецкому языку и его диалектам.
В разделе «Документы к биографии и по деятельности» представлены личные документы Жирмунского, фотографии, рецензии и отзывы на его работы, в период с 1900 по 1971 г. Здесь же находится документация, касающаяся трудовой деятельности ученого в организациях и учреждениях Академии наук и в учебных заведениях (с 1918 по 1970 гг.); все, что относится к его редакционной и издательской деятельности, а также документы, относящиеся к участию Жирмунского в различных конгрессах, семинарах и симпозиумах (разделенные на зарубежные и те, которые состоялись в СССР).
В разделе «Переписка» письма делятся на две части - письма к Жирмунскому и от него. В четвертом разделе представлены научные труды других лиц.
Как уже указано, информацию по восточному эпосу можно найти в первой описи. Так, например, в папке N1. 283 хранится отпечатанное на машинке сказание «Идиге» («Эдиге»). Это - вариант каракалпакского эпоса в версии сказителя Ерпалата-Жирады, записанный К. Аимбетовым, переведенный Бекгалиевым и отредактированный фольклористом О. Кожуровым. В архиве находится 2-й машинописный экземпляр. Всего данная запись насчитывает 215 страниц текста, на одной из страниц представлена фотография сказителя Ерпалата-Жирады, сделанная К. Аимбетовым. Данная единица хранения датирована 1940-м годом, т.е. была сделана за год до появления Жирмунского в Ташкенте. Поскольку нет точных указаний на то, каким образом данная запись
попала в архив Жирмунского, остается предположить, что он сам привез ее из эвакуации для продолжения исследований по тюркскому эпосу.
В настоящее время работа в архиве на данную тему была приостановлена в самом начале в связи с закрытием архива на реконструкцию. Работа в архиве Жирмунского будет предположительно продолжена в начале следующего года, после его открытия для посетителей.
Основные работы В.М. Жирмунского в области тюркологии (по годам написания)
1. Жирмунский, В. М. Развитие категории частей речи в тюркских языках по сравнению с индо-европейскими языками [Текст] / В. М. Жирмунский // Известия Академии наук Союза ССР: Отделение литературы и языка. - 1945. -Т. IV. - Вып. 3-4. - С. 111-127.
2. Жирмунский, В. М. Происхождение категории прилагательных в индоевропейских языках в сравнительно-историческом освещении [Текст] / В. М. Жирмунский // Известия АН СССР. - М., 1946. - 183 с.
3. Жирмунский, В. М. Узбекский народный героический эпос [Текст] / В. М. Жирмунский, X. Т. Зарифов. - М. : Гослитиздат, 1947. - 520 с.
4. Жирмунский, В. М. Введение в изучение «Манаса» [Текст] / В. М. Жирмунский. - Фрунзе, 1948. - 111 с.
5. Жирмунский, В. М. Следы огузов в низовьях Сыр-Дарьи [Текст] / В. М. Жирмунский // Тюркологический сборник. - Т. I. - М.-Л. : Наука, 1952. - С. 93102.
6. Жирмунский, В. М. Эпическое сказание об Алпамыше и «Одиссея» Гомера [Текст] / В. М. Жирмунский // Известия АН СССР - 1957. - Т. XVI. -Вып. 2.
7. Жирмунский, В. М. «Китаби Коркут» и огузская эпическая традиция [Текст] / В. М. Жирмунский // СВ. - 1958. - № 4. - С. 90-101.
8. Жирмунский, В. М. Некоторые итоги изучения героического эпоса народов Средней Азии [Текст] / В. М. Жирмунский // Вопросы изучения эпоса народов СССР. - М., 1958. - С. 51-52.
9. Жирмунский, В. М. Легенда о призвании поэта. Исследования по истории культуры народов Востока [Текст] / В. М. Жирмунский // Сб. в честь акад. И. А. Орбели. - М.-Л., 1960. - С. 187-195.
10. Жирмунский, В. М. Сказание об Алпамыше и богатырская сказка [Текст] / В. М. Жирмунский. - М. : ИВЛ., 1960. - С. 63-84.
11. Жирмунский, В. М. Введение в изучение эпоса «Манас» [Текст] : Киргизский героический эпос «Манас» : Изд. подгот. М. И. Богданова, В. М. Жирмунский, А. А. Петросян / В. М. Жирмунский. - М., 1961. - С. 85-196.
12. Жирмунский, В. М. Народный героический эпос [Текст] : сравнит.-ист. очерки / В. М. Жирмунский. - М.-Л. : Гослитиздат, 1962 (1). - 435 с.
13. Жирмунский, В. М. Исторические источники сказания о разграблении дома Салор-Казана [Текст] / В. М. Жирмунский // Древний мир : сб. статей в честь акад. В. В. Струве. - М., 1962 (2). - С. 377-385.
13. Жирмунский, В. М. Огузский героический эпос и «Книга Коргута» [Текст] : книга моего деда Коргута: Огузский героический эпос / В. М. Жирмунский / пер. акад. В. В. Бартольда. - М.-Л. : Изд-во АН СССР. - 1962 (3).
15. Жирмунский, В. М. О Диалектологическом атласе тюркских языков Советского Союза [Текст] / В. М. Жирмунский // Вопросы языкознания. - 1963. -№ 6.
16. Жирмунский, В. М. Среднеазиатские народные сказители: Традиции и творческая импровизация [Текст] / В. М. Жирмунский. - М. : Наука, 1964. - 13 с. (VII Международный конгресс ангропологических и этнографических наук, Москва, авг. 1964 г.)
17. Schirmunski, V. The epic folk-singers in Central Asia: Tradition and artistic improvisation [Text] / V. Schirmunski. - M. : Nauka, 1964. - 18 p. (VII Intern. congr. of antropol. a. athnological science, Moskow, Aug. 1964).
18. Schirmunski, V. Syntaktischer Parallelismus und rhytmische Bindung im altturkischen epischen Vers [Text] / V. Schirmunski // Beitrage zur Sprachwissehschaft, Volkskunde und Literaturgeschichte. - Festschrift fur W. Steiniz“. - Berlin. - 1965.
19. Жирмунский, В. М. О некоторых вопросах лингвистической географии тюркских диалектов [Текст] / В. М. Жирмунский //Тюркологический сборник: К 60-летию А. Н. Кононова. - М. : Наука, 1966.
20. Жирмунский, В. М. Алишер Навои и проблема Ренессанса в литературах Востока [Текст] / В. М. Жирмунский // Учен. зап. МГУ - 1964. - № 299.
21. Жирмунский, В. М. О некоторых проблемах теории тюркского народного стиха [Текст] / В. М. Жирмунский // Вопросы языкознания. - № 1. - 1968.
22. Жирмунский, В. М. Орхонские надписи - стих или проза? [Текст] / В. М. Жирмунский // Народы Азии и Африки. - 1969. - № 2. - С. 71-82.
23. Жирмунский, В. М. Из текста отзыва В.М. Жирмунского на проект Вопросника [Текст] / В. М. Жирмунский // СТ. - 1971. - № 1.
25. Жирмунский, В. М. Заметки о подготовке «Диалектологического атласа тюркских языков СССР» [Текст] / В. М. Жирмунский // ВЯ. - 1971. - № 4.
26. Жирмунский, В. М. Тюркский героический эпос [Текст] : избранные труды / В. М. Жирмунский - Л. : Наука, 1974. - 727 с.
27. Жирмунский, В. М. Литературные течения как явление международное [Текст] / В. М. Жирмунский // Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. - Л. : Наука, 1979. - 493 с.
Библиографический список
1. Берков, П. Н. Краткий очерк научно-исследовательской, педагогической и общественной деятельности (вступительная статья) [Текст] / П. Н. Берков // Виктор Максимович Жирмунский : материалы к биобиблиографии ученых СССР. Серия лит. и яз. Вып. № З. - М. : Наука. - 1965. - С. 7-25.
2. Деде Коркут : Пер. акад. В.В. Бартольда : Подготовили к печати : Гамид Араслы, М. Г.Тахмасиб [Текст]. - Баку, 1950.
3. Лунин, Е. В. Биобиблиографические очерки о деятелях общественных наук Узбекистана [Текст] / Е. В. Лунин. - Ташкент, 1976.
4. Мелетинский, Е. М. Избранные статьи. Воспоминания [Текст] / Е. М. Мелетинский. - М., 1998. - 512 с.
5. Стеблева, И. В. Поэзия тюрков VI-VIII века [Текст] / Е. М. Мелетинский. - М., 1965.
6. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991) [Текст] / под ред. Я. В. Василькова, М. Ю. Сорокина. — СПб. : Петербургское Востоковедение, 2003.
CЕМИОТИКА
Татаринова Лариса Викторовна
lorata@mail.ru
Кандидат филологических наук, доцент, заведующий кафедрой прикладной лингвистики ФГБОУ ВПО «ИГЛУ», Иркутск, Россия
ББК 81.001.4 УДК 81’1
СЕМИОТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ ЗНАЧЕНИЯ ЗООГЛАГОЛОВ (на примере глагола быковать)
Моделирование знаков-зооглаголов основано на чередовании преобладания свойств иконичности или символичности знака. Различают 3 модели зооглаголов: а) с преобладанием свойств иконичности («быковать» в значении «упрямиться»); б) с преобладанием свойств символичности («быковать» в значении «жить в год быка»); в) модели с представленными в равной степени свойствами иконичности и символичности («быковать» в значении «задираться»).
Ключевые слова: семиотический; семантический; моделирование;
анималистический глагол; знак; икона; символ; когнитивный; преобладание; наивная картина мира; значение.
SEMIOTIC MEANING MODELS OF THE ZOO-VERBS (through the example of the verb to bull)
Semantic models of the so-called animal verbs (such as to bull.) function as a cognitive system that is reflected in the language world image. Alternation of icon-component and symbol-component in a sign entails predominating of either the first or the second. That is the essential issue in modeling of verbs as signs. So there are three verbmodels: a) with icon-component predominating, b) with symbol-component predominating, c) with both components equally represented in the sign.
Key words: semiotic; semantic; modeling; animal verb; sign; icon; symbol; cognitive; predominating; language world image; meaning.
Семиотика как наука о знаках, занимается изучением вопросов, связанных с природой знака, знаковых систем и возникновением языков общения, что с древнейших времен было в центре внимания лингвистов и философов, ибо сфера семиотики распространяется не только на человеческую коммуникацию,
