CC BY
103
УДК 82-1/-9
М. Г. Павловец *
НАСЛЕДИЕ МАЯКОВСКОГО VS ХЛЕБНИКОВА В РЕЦЕПЦИИ АВТОРОВ НЕПОДЦЕНЗУРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ **
Для русских неподцензурных поэтов 2-й пол. ХХ в. остро стояла проблема выстраивания собственной творческой преемственности по отношению прежде всего к той части русской культуры, традиции которой были, по мнению многих из них, искусственно прерваны в годы насаждения соцреализма. Так, по свидетельству Льва Лосева, значимой фигурой для его поколения, еще только входящего в мир поэзии, был Владимир Маяковский, канонизация которого в советский период открывала возможность для легального приобщения к творчеству и поэтов его круга, прежде всего Велимира Хлебникова. Однако можно видеть, как в восприятии ряда неподцензурных поэтов Маяковский не просто уступал место Хлебникову, но противопоставлялся ему. Так, ленинградский поэт-неофутурист Александр Кондратов называл Хлебникова в числе трех самых значимых для него поэтов, тогда как Маяковскому давал весьма критическую оценку в своих произведениях прежде всего из-за его политической ангажированности, а «трансфурист» Сергей Сигей в работе «Смыслы "футуристического письма"» прямо отказывал Маяковскому в праве считаться настоящим футуристом из-за его недостаточного эстетического радикализма.
Ключевые слова: Маяковский, неподцензурная литература, футуризм, Хлебников.
M. G. Pavlovets
MAYAKOVSKY VS KHLEBNIKOV: HERITAGES IN THE RECEPTION OF UNCENSORED LITERATURE AUTHORS
For the Russian uncensored poets of the second half of the 20th century there was an acute problem of building their own creative continuity with respect particularly to the part of the Russian culture, which traditions, according to many of them, were artificially interrupted during the implantation of socialist realism. Thus, according to Lev Losev, a significant figure of his generation, on that moment just entering the world of poetry, was
* Павловец Михаил Георгиевич — кандидат филологических наук, доцент, Школа филологии Факультета гуманитарных наук Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики»; [email protected]
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-04-00413.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 1
269
Vladimir Mayakovsky, whose canonization in the Soviet period afforded an opportunity to join legally the creation of poets of his circle, first and foremost — Velimir Khlebnikov. However, you can see how in the perception of a number of uncensored poets Mayakovsky not gives way, but opposes to Khlebnikov. For example, for Alexander Kondratov, the Leningrad poet-neofuturist, Khlebnikov was among three most significant poets, whereas in his works he gave very critical evaluation to Mayakovsky primarily because of his political involvement. In addition, «transfuturist» Sergei Sigey in his article «The purpose of the "futuristic writing"» categorically denied the Mayakovsky's right to be considered as a true futurist because of his deficiently aesthetic radicalism.
Keywords: Mayakovsky, uncensored literature, futurism, Khlebnikov.
Судьба поэтического наследия двух ведущих фигур русского поэтического авангарда — Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова — по-разному складывалась в послевоенное время. Процесс канонизации Маяковского после того, как Иосиф Сталин назвал его «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи», шел полным ходом: вслед за публикацией в 1949 г. последнего, 12-го тома первого Полного собрания сочинений поэта [7] (выходившее с 1928 г. десятитомное, восемь томов которых были подготовлены при участии самого автора, еще таковым не являлось [6]) всего через шесть лет, в 1955 г., начинается выпуск нового, уже 13-томного собрания [8]; на переименованной еще в 1935 г. в честь Маяковского бывшей Триумфальной площади возле установленного в 1958 г. памятника поэту возникает традиция поэтических чтений (любопытно, что, по воспоминаниям Рубины Арутюнян, «главные» поэты «Маяковки» даже стилизовали себя под поэтов начала века: «Шухт — под Хлебникова, Щукин — под Маяковского, Каплан — под Есенина» [1, с. 8]); на фронтоне школьных зданий с 1950 г. рядом с профилями Михаила Ломоносова (позднее — Льва Толстого), Александра Пушкина и Максима Горького размещается и профиль основоположника советской поэзии. Сложнее с Вели-миром Хлебниковым: упоминание его Николаем Асеевым в поэме «Маяковский начинается» в качестве «лучшего учителя» Маяковского стало своего рода охранной грамотой для поэта, однако если в 1930-е гг. отдельные публикации его произведений и исследований творчества еще выходили, то за послевоенное двадцатилетие, если верить Библиографическому указателю [12, с. 30-31], в СССР вышло не более пяти публикаций отдельных произведений поэта, а у мемуаристов и исследователей интерес к Хлебникову если и пробудился, то только в оттепельный период и то в основном в связи с творчеством его товарища по кубофутуризму Маяковского.
Несколько иначе обстояло дело в среде русского литературного андеграунда. Для русских неподцензурных поэтов второй половины ХХ в. остро стояла проблема выстраивания собственной творческой преемственности по отношению прежде всего к той части русской культуры, традиции которой были, по мнению многих из них, искусственно прерваны в годы насаждения соцреализма. На стадии формирования неподцензурного поля словесности — в основном через издание мизерными тиражами, подчас — в единичных экземплярах, самиздатовских журналов и альманахов, именно фигура Маяковского олицетворяла для их авторов подлинно советский нонконформизм и эстетическую новизну. Так, по свидетельству Льва Лосева, одного из поэтов
т. н. филологической школы, значимой фигурой для его поколения, еще только входящего в мир поэзии, был изначально Владимир Маяковский, канонизация которого в советский период открывала возможность, однако, для легального приобщения к творчеству и поэтов его круга, прежде всего — Велимира Хлебникова. Лев Лосев отмечал в мемуарном очерке «Тулупы мы» (названного так по цитате из поэмы Хлебникова «Прачка», начало которой поэты «филологической школы» любили напевать на мотив «Марша советской авиации»), что для их поколения приход в поэзию осуществлялся через фигуру Маяковского — к Хлебникову,
ибо Владимир Владимирович, хотя и служил исправной пропагандистской завитушкой на ихнем (большевиков. — М. П.) бетоне, но также прикрывал и не замеченный товарищами пролом в стене, через который можно было проникнуть к футуризму, к Хлебникову, к главному стволу. <.. .> Итак, от Маяковского шли к Хлебникову и Крученыху, а затем назад уже через Заболоцкого и обериутов, т. е. приобщаясь к наивысшей иронии и философичности [5, с. 11].
В отличие от послевоенного поколения поэтов, значимость Хлебникова куда понятнее была тем, кто был современником выхода пятитомного собрания сочинения поэта [14], объемных изданий его избранного [15; 16], а также брошюр «Неизданный Хлебников» (1928-1935) [10] и тома «Неизданных произведений» (1940) под редакцией Н. Харджиева и Т. Грица [17]. По воспоминанию Алексея Терновского, рукописный альманах «.Настоящих и лучших», в конце 1930-х гг. задуманный его другом поэтом Николаем Глазковым, открывался манифестом, отсылающим к декларациям русских футуристов:
Нашим стихам было предпослано нечто вроде небольшой декларации, составленной самим Глазковым. Она примечательна тем, что называет имена поэтов, наиболее чтимых им. Вот ее текст: «Поэтическое здание веков — небоскреб. Пушкин и классики — фундамент.
Блок, Гумилев, Хлебников, Маяковский, Пастернак — лучшие этажи. Мы — строители очередного этажа, в настоящее время самого верхнего»
В черновом наброске этой «Декларации» была еще одна фраза, заключительная: «а в фундаментах люди не живут», но, по зрелом размышлении, она была исключена из окончательного текста. Добавлю также, что в перечень поэтов-предшественников нередко включался и Есенин [2, с. 80].
Как вспоминала Е. Мурина, Николай Глазков «жил сообразно своим богемно-эпатажным вкусам, позиционируя себя наследником футуристов — Бурлюка, раннего Маяковского и Хлебникова, которого он боготворил. Гордился, что Лиля Брик, ценившая его стихи, сравнивала его с великим Велимиром» [9].
Однако уже в годы войны и первые послевоенные годы имя Хлебникова выпадает из поля зрения молодежи, желающей создавать новое, неангажиро-ванное искусство, и образцом для подражания для них все более становится именно Маяковский — как воплощение советского нонконформизма и революционной «левизны», противостоящих воцарившемуся реакционному стали-
низму с его лукавым «двоемыслием». Так, подготовленный силами студентов ВГИКа альманах «ИЗМИЗМ» также включал в себя манифест пародической группы «измистов», авторы которого хотя и заявляли: «Нет мы не "под", не "за" Маяковского. Мы сами по себе», — однако в перечне тех, кого они включают свой круг, из всех отечественных поэтов упоминают одного Маяковского:
МЫ это: Ришар, Кухта, Епихова, Неретнек, Моцарт, Гете, Бетховен, Чайковский, Рафаэль, Маяковский, Бальзак, Пракситель, Чернышевский, Хемингуэй и все творчески мыслящие
ОНИ — те же без первых четырех
ВЫ — все творчески НЕмыслящие (Архив ЦК КПСС. Ролик 1385. Ед. хр. 212. Л. 188об.).
Члены школьной группы Юрия Воронеля не только протестовали против массовой популярности в послевоенное время оперетт как вульгарной формы и боролись с «филатовщиной» — моделью поведения, которую они связывали с образом одной из героинь романа «Молодая гвардия» Валей Филатовой, но и в своих собственных творческих опытах ориентировались на Маяковского с его антиэстетизмом и пристрастием к грубой лексике. Об их взглядах можно судить по полемике с группой одной из читательниц выпущенного ими самиздатовского альманаха «Вонзай критику», письмо которой приведено в документе под названием «СПРАВКА о группе учащихся средних школ № 10 и 14 гор. Астрахани, проводивших идеологически вредную работу среди молодежи в 1948 году» (орфография оригинала сохранена):
Вы говорите, что любить Маяковского должна каждая девушка. Девушка должна любить стихи, в которых поминутно встречается мат! Вероятно, под влиянием Маяковского вы, борясь против пошлости, сами говорили ужасно пошло и грубо на вечере. Я не понимаю (да и не я только!), как можно любить поэта, у которого нет рифмы (лбом бы, — катакомбы!??), ни размера, у которого нет стройной фразы, все изломано, скомкано, не понятно. Маяковский не волнует даже при публичном чтении, а просто шокирует ругательствами и грубостью. И мы, девушки, можем и не любить его, а любить Симонова, Есенина, Щепачева и оставаться советскими (Архив ЦК КПСС. Ф. № 1. Оп. 3. Ед. хр. 553. Л. 19-20).
Из докладной записки «О крупных недостатках в политико-воспитательной работе среди молодежи высших и средних специальных учебных заведений Челябинской области» можно узнать, что на творчество Маяковского ориентировалась и группа студентов Челябинского педагогического института, издавших два номера альманаха «Студент» и планировавших издание сборника «Снежная маска»:
Авторы альманаха оставляли в каждом номере несколько чистых страниц для отзывов читателей. И хотя альманах попадал в руки только «близких» людей, все отзывы (а их много в каждом номере) резко критикуют идеологическое направление альманаха:
«И вы свою затею считаете искусством? Да это же вульгарщина! Вы сравниваете себя с Маяковским. Но ведь его произведения оценил гениальнейший Ленин, его произведения идейны. А вы что? Просто свое настроение высказываете, свое
личное. Вы же люди советского общества. Вы не игрушка судьбы, а сами создатели
совей жизни. Неужели вы не можете ее заполнить нужными полезным вещами.
Уходите от действительности, а она спутница ваша» (РГАСПИ Ф. 1. Оп. 46. Д. 42.
Л. 54).
Но интересно, что группа поэтов-неофутуристов с филологического факультета ЛГУ, которая прославилась своим первым авангардистским перфор-мансом на самом закате сталинской эпохи, 1 декабря 1952 г., с записыванием лекции гусиным пером и хлебанием на перемене тюри деревянными ложками и распеванием «Лучинушки», по свидетельству Льва Лосева, пела именно стихи Хлебникова, да и сам пародически-«русопятский» характер перформанса, с одной стороны, отсылал к официально расцветшему после войны культу русского патриотизма, с другой — к славянофильским увлечениям Велимира Хлебникова, «как бы осуществляя панславянскую хлебниковскую утопию» [5, с. 12].
Но если для Льва Лосева «велимировед», по словам из его стихотворения «Левлосев», — лишь одна из его множества поэтических ипостасей, наряду с «александроманом», «аннофилом», «маринистом» и «бродскистом в очках и с реденькой бородкой», то значение Хлебникова для другого неподцензурного поэта, принадлежащего к «филологической школе», — Александра Кондратова, исключительно. К Маяковскому у Кондратова было двойственное отношение, что заметно и по его циклу «Маяковки», и по тому, как он противопоставлял до- и послереволюционное творчество поэта, упрекая того в политической ангажированности поздних произведений и всей литературной деятельности:
Ты стал казенным, как казна. Оформленным билетом. Не знаю — знал ты иль не знал пред ликом пистолета.
Но выстрел твой был как итог — так многие кончали. За Божий дар
свел счеты Бог.
Итог —
подвел начальник, сказав:
«Товарищ Маяковский таков-
сяковский и каковский» [4, с. 359].
Значение же для него Хлебникова подчеркивается Кондратовым не только указанием того в числе трех главных поэтов и отдельным упоминанием в числе «дедов» в личной поэтической генеалогии (см. [4, с. 7]), но и замыслом книги «Велимир», названной в честь поэта-футуриста и содержащей в себе посвященные ему стихи, а также большим количеством упоминаний поэта
и как прямых, так и скрытых цитирований его в других произведениях самого Кондратова (кроме того, обращался к наследию Хлебникова Кондратов и в своих стиховедческих штудиях, см. [3, с. 100]).
Эта переориентация неподцензурных поэтов с Маяковского на Хлебникова заметна и на примере творчества поэтов других групп поэтического андеграунда. В сентябре 1964 г. в манифесте «Незапучтое пузо 2» из рукописного сборника «Будущел» футуродадаистов — группы, стоящей у истоков транс-фуризма, — утверждалось:
ЭЙ! ЭЙ!
Читающим нашу грозную баячь плевок в рыло шлют футуродадаисты. Вот вам мусолящие книги наши смелые опусы.
3 мая этого года впервые услышали о могущественных друзьях слова и Ве-лемира (так. — М. П.) Хлебникова — будущелах. Мы подняв красный стяг футуризма смеясь в лицо Репиным Пластовым и проч проч проч
смело штурмуем в лицо музеи заваленные реалистическим хламом <.. .> Мы бьём в барабан говоря вам наше новое ЭЙ! ЭЙ! (цит. по: [11]).
Один из подписавших этот манифест, нашпигованный прямыми цитатами и отсылками к декларациям и произведениям кубофутуристов, трансфурист Сергей Сигей впоследствии прямо отказывал Маяковскому в праве считаться настоящим футуристом из-за его недостаточного эстетического радикализма: «Написанное Гнедовым, Крученых, Подгаевским или Зданевичем безусловно принадлежит "футуристическому письму", а написанное Маяковским — нет» [13, с. 98-99]. Возможно, такое неприятие Маяковского некоторыми из неподцензурных поэтов связано не только с недостаточной радикальностью его творческих поисков, но и с тем, что его творчество было окончательно апроприировано советским литературным и идеологическим официозом (достаточно вспомнить обращенные к Маяковскому строки из программной «Молитвы перед поэмой» Евгения Евтушенко), тогда как творчество Велимира Хлебникова хотя и не было подзапретным, однако и не пропагандировалось в советское время, оставаясь в тени наследия «великого пролетарского поэта». Относительная доступность его произведений вкупе с новативностью поэзии определило то значение, которое творчество Хлебникова имело для целой плеяды неподцензурных поэтов, среди которых следует упомянуть также поэтов «Лианозовской школы» (особенно для Г. Сапгира), хеленуктов (А. Ник., Дм. М., Александр Миронов, ВНЕ, Владимир Эрль и др.), группы «Верпа» (Алексей Хвостенко, Анри Волохонский, Гаррик Восков, Кари Унксова), Владимира Казакова, Геннадия Айги и др. авторов, которых можно отнести к поэтическому андеграунду второй половины ХХ в.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арутюнян Р. Моя Маяковка. — М.: Магазин искусства, 2002.
2. Воспоминания о Николае Глазкове. Сборник. — М.: Советский писатель, 1989.
3. Кондратов А. Статистика типов русской рифмы // Вопросы языкознания. — 1963. — № 6. — С. 96-106.
4. Кондратов А. М. Избранные произведения / подг. текста и комм. М. Павловца и Ю. Орлицкого // Russian literature. — 2015. — Vol. LXXVIII, N I/II. — С. 44-507.
5. Лосев Л. Тулупы мы // «Филологическая школа». Тексты. Воспоминания. Библиография. — М.: Летний сад, 2006. — С. 11-20.
6. Маяковский В. В. Собрание сочинений: в 10 т. — М.: ОГИЗ, 1927-1933.
7. Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: в 12 т. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1939-1949.
8. Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: в 13 т. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961.
9. Мурина Е. Аркадий Белинков в 1943 году // Вопросы литературы. 2005. — URL: http://magazines.russ.rU/voplit/2005/6/mu14.html (дата обращения: 27.11.16).
10. Неизданный Хлебников: Вып. I-ХХХ / ред. А. Крученых. — М.: Изд. «Группы друзей Хлебникова», 1928-1935.
11. Русские писатели. Поэты (советский период). Биобиблиографический указатель. — Т. 28: Велимир Хлебников. — СПб.: РНБ, 2014.
12. Сигей Сергей, Ры Никонова. А. Нику // Антология новейшей русской поэзии «У голубой лагуны»: в 5 т. Том 5Б. — URL: http://kkk-bluelagoon.ru/tom5b/transpoety. htm#1 (дата обращения: 27.11.16).
13. Сигей С. «Смыслы «футуристического письма» // Подгаевский Сергей. Три поэмы тринадцатого года. / c послесловием Сергея Сигея и маргиналией Михаила Евзлина. — Madrid: Ediciones del Herbeo Errante, 2002. — С. 98-99.
14. Хлебников В. Собрание произведений: в 5 т. / под общ. ред. Ю. Тынянова и Н. Степанова. — Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1930-1933.
15. Хлебников В. Избранные стихотворения / ред., биографич. очерк и примеч. Н. Степанова. — М.: Советский писатель, 1936.
16. Хлебников В. Стихотворения / вступ. статья, ред. и примеч. Н. Степанова. — Л.: Советский писатель, 1940.
17. Хлебников В. Неизданные произведения / Поэмы и стихи — ред. и коммент. Н. Харджиева; Проза — ред. и коммент. Т. Грица. — М.: Художественная литература, 1940.
