CC BY
171
ИСТОРИЯ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
В.А. Чалый
УДК 1(091); 171
Наследие Иммануила Канта в современном мире
Выступление на Фестивале уличной еды. Калининград, 19 сентября 2015 г.
Тема этого неформального выступления была предложена организаторами Фестиваля уличной еды, проходившего в сентябре в Калининграде на острове Канта. Очевидно, предполагалось, что доклад будет в занимательной форме знакомить пришедших отдохнуть горожан с великим философом. Однако вместо того, чтобы снова рассказывать о том, где Кант родился, как он жил, что написал, какие следы его присутствия остались вокруг нас, я рискнул попытаться рассказать о том, что представляет собой этот самый современный мир, несущий следы мысли Канта, — во всяком случае на взгляд философской традиции, к которой принадлежит и на которую глубочайшим образом повлиял великий житель Кёнигсберга.
Ключевые слова: модерн, Новое время, современность, ценности, толерантность, индивидуализм, конкуренция, научная рациональность, трансцендентное, Кант.
Часть первая: своими словами
Что такое современный мир, современность? Где его начало? Конечно, это не просто «миг между прошлым и будущим», в котором мы находимся. Современный мир имеет некоторую длительность, некоторую историю. Он начался довольно давно в результате некоторых важных сдвигов в человеческой культуре и в человеческом сознании, которые во многом формируют нас сегодняшних.
Первым о современности заговорил Шарль Бодлер. Поэты вообще первыми улавливают дух времени и ярче всех его выражают, философы лишь идут следом. В 1864 году Бодлер написал, что современный художник «стремится выделить в изменчивом лике повседневности скрытую в нем поэзию, старается извлечь из преходящего элементы вечного» [2]. Вот определяющая характеристика современного мира: в нём вечное скрыто в повседневном. Попробуем перевести это на понятный язык.
Обычно говорят, что современная эпоха, или эпоха модерна, или Новое время, началась в Евро-
© Чалый В.А., 2015
132
Наследие Иммануила Канта в современном мире
пе в XVII веке. Но «началась» — это неудачное слово. Эпоха не «начинается», она, как и человек, рождается в муках, её предпосылки зреют невидимо, её начало часто сопровождает кровь. Как и человек, эпоха проходит жизненный цикл — рождение, становление, зрелость, упадок, растворение в другой эпохе. Всё это происходит и с модерном.
Понятие «современности» или «модерна» принадлежит лексикону западной философии, но получило хождение во всём мире. Существует не лишённая справедливости критика разделения культур на «современные» и «несовременные», или «архаичные», существует такая же критика понятия «модернизация» как заранее обречённой попытки догнать уходящий поезд западной культуры. Однако даже критики согласны с тем, что процессы, происходившие и происходящие на Западе, имеют беспрецедентное влияние на весь остальной мир и что эпоха модерна глубоко затронула все большие культуры, в том числе, конечно, нашу.
Часто встречается суждение, что современность, или эпоха модерна, или Новое время, началось в Европе в силу двух главных причин: экономических изменений и развития научного рационализма. С одной стороны, развитие производительных сил, новых форм достижения благосостояния привело к тому, что традиционное общество, имевшее намного меньший КПД, сошло с исторической сцены, сохранившись лишь на периферии, не играющей роли в «мировом ансамбле». С другой стороны, научная революция, связанная с именами Кеплера, Коперника, Галилея, Ньютона, выявила архаичность, объяснительную и предсказательную слабость религиозной картины мира.
Однако это суждение не совсем справедливо. Современность рождалась прежде всего в результате войны. Война эта длилась без малого 150 лет (а если прибавить войны позднего Средневековья, то и того дольше). Эта война велась не за территории и богатства, она велась за веру. Что является предметом веры? Какие-то представления о потустороннем, о трансцендентном, о том, что в мире прямо не проявляется и что нельзя проверить опытом и изложить в логично построенном рассуждении — но что при этом наделяет жизнь целью, ценностью и смыслом. Парадокс в том, что искренне принять веру нельзя ни убедить, ни заставить. Поэтому если человек не согласен с предметом твоей веры и тем самым оскорбляет твои чувства, можно либо уничтожить его, либо оставить в покое. И вот в 1524 году Европа приняла первый сценарий: католики стали уничтожать протестантов, протестанты — католиков. К 1648 году стало ясно, что победить в этой войне не сможет ни одна из сторон. Потери к этому времени составили только в одной Германии и только мирных жителей около шести миллионов человек, или примерно одну треть населения. Был заключён Вестфальский мир.
Опыт тяжелейших войн заставил европейцев выбрать второй сценарий — оставить религиозные убеждения других людей в покое. Современный мир
133
Наследие Иммануила Канта в современном мире
начался с изгнанием трансцендентного в сферу приватного [см. 5, p. XV— XXXVII]. Предельные смыслы, ценности и цели стали личным делом каждого.
Сложилась ситуация, одновременно имеющая огромный потенциал и опасная — как ядерная реакция. С одной стороны, открывались просторы для свободного, творческого самоопределения, для создания новых идентичностей, новых, разнообразных форм жизни, а не только предписанных традицией, церковной и светской властью. С другой стороны, в этом творчестве человек, предоставленный сам себе, мог серьёзно ошибиться.
Эта ситуация, созданная модерном, является фундаментом современности до сих пор. В предельной форме выраженное Сартром представление о том, что человек, столкнувшись с фактом собственного существования, вынужден сам наполнять его смыслами, стало нормой. Однако в этой ситуации сложилась опасность того, что человек, тяготящийся бременем свободы самосозидания и связанной с ней ответственности, захочет перепоручить свои ценности и смыслы опекунам, которые могут и часто оказываются недобросовестными. Например, вверить себя какой-то идеологии, не обладая собственной твёрдостью, отдать себя «твёрдой руке». И в этой связи мы впервые подходим к Канту: в статье «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?» он предельно чётко описывает опасности этого «несовершеннолетия, в котором человек находится по собственной вине», и утверждает необходимость выхода из него через систематическое пользование собственным умом. Кант называет сочетание разумности и свободы сущностной характеристикой человека и предостерегает от их утраты.
Итак, первейшая опора модерна получила название веротерпимости или, шире, толерантности. Чтобы понять, что толерантность действительно является ценностью, Запад заплатил огромную цену, — вдумайтесь, эпохе модерна меньше 500 лет, и первые 150 прошли в войне! — и тот, кто сегодня в нашей стране или за её пределами пытается вернуть трансцендентное в сферу публичного, сделать религию инструментом политики, побуждает нас второй раз заплатить эту цену.
Вторая опора модерна связана с первой. Поскольку трансцендентное было вытеснено из сферы публичного в сферу частного, приватного, возросла значимость индивида. Если человек сам отвечает за цели, ценности и смыслы, принимает эту ответственность, то и его значимость возрастает. Он уже не целиком подотчётен коллективу, обществу, государству. По крайней мере некоторые его интересы первичны по отношению к интересам государства, народа и даже человечества (что отразилось в понятиях естественного права и прав человека). Человек как носитель человечности и представитель человечества не может быть только средством — вот чеканная мысль Канта.
Экономические изменения, инициированные эпохой модерна, сложны и многообразны, я остановлюсь только на одном важном аспекте — по-
134
Наследие Иммануила Канта в современном мире
нятии конкуренции. Религиозные войны были примером конфронтации, того, что сегодняшние экономисты называют «игрой с нулевой суммой»: победа или смерть, пан или пропал. Модерн сформировал новое представление о взаимодействии, в котором соперники являются ещё и партнёрами. Они нуждаются друг в друге, чтобы вместе произвести больше. Чем больше получится созданный совместными усилиями «пирог», тем больший кусок сможет достаться каждому. Разумеется, этот механизм действовал всегда, но к концу XVIII века он возводится в принцип. Евгений Онегин не зря читал Адама Смита, в его «Богатстве народов» эта мысль отчётливо звучит.
Итак, эпоха модерна формирует общество индивидов, оставивших свои предельные, фундаментальные убеждения для частного пользования и вступивших в соревновательное сотрудничество ради увеличения благосостояния. Посмотрите вокруг — именно это и происходит на нашем фестивале.
И только эти три предпосылки: толерантность, индивидуализм, конкуренция — создали условия для развития главной силы модерна — научного рационализма. Если бы не было массового свободного применения разума, возможного только в толерантном обществе, и если бы не было экономической конкуренции, наука так и осталась бы делом отдельных гениев, укрывшихся от мира в башнях из слоновой кости и ищущих ответов на сакраментальные вопросы, а отнюдь не решающих конкретные инженерные задачи. Три предпосылки модерна можно и нужно критиковать по самым разным причинам, но, пожалуй, самый прочный аргумент в их защиту заключается в том, что науки, техники, а следовательно, и сегодняшнего мира не случилось бы без них.
Теперь обратимся к проблемам модерна. Я не зря дольше всего говорил о толерантности — она стала первой основой эпохи модерна, но её ценность сегодня подзабылась и очевидна далеко не всем. Человек, безусловно, нуждается в трансцендентном — вот вам мысль Канта в пересказе Ханны Арендт: «...цель существования природы следует искать за пределами самой природы» [3, с. 219], цель жизни — за пределами самой жизни, цель Вселенной — за пределами Вселенной. Эта цель, как и любая другая цель, должна быть чем-то большим, чем природа, жизнь или Вселенная, которые посредством этой постановки вопроса низводятся до средств для чего-то более значимого, чем они сами» [1, с. 128]. Но взращивание способности и стремления отдельного человека самостоятельно обращаться с трансцендентным, с ценностями и смыслами — то есть воспитание личности — требует сочетания индивидуальных усилий и настойчивой и при этом деликатной поддержки со стороны общества. Любая попытка со стороны внешней силы — коллектива, общества, государства — принудить человека к моральному образу мыслей обречена. Согласно Канту, патернализм есть наихудшая форма деспотизма. Однако и индивидуальное стрем-
135
Наследие Иммануила Канта в современном мире
ление к развитию личности и формы нормальной общественной поддержки этого процесса хрупки и работают с перебоями, поэтому появляется массовый человек, с готовностью передающий заботу о собственной душе — назовём так ценности, цели, смыслы, — как говорят программисты, на «аутсорс», во внешнее управление.
Проблема заключается в том, что социальные группы, в которые сбивается массовый человек, обладают силой притяжения, они начинают втягивать других — неявно, создавая культурный фон, либо явно, требуя подчинения своим ценностям и целям, требуя конформизма и нарушая тем самым принцип толерантности. Например, требуя веры (то есть требуя невозможного) в то, что утверждает пропаганда и идеология, вокруг которой они сгрудили/сгрузили своё мировоззрение, побросали свои флаги. Разумеется, власть не может не испытывать соблазн использовать эту гравитационную силу для воздействия на общество «ради его же собственного блага». XX век показал нам, как модерн с его индивидуальной свободой попадает в ловушку другой крайности — тоталитаризма.
Справедливости ради следует указать и на противоположную опасность модерна, связанную с отрицанием значения трансцендентного и попыткой свести мир, человеческую жизнь к повседневному, лишённому вечного [см.: 6]. При этом функция предельных смыслов ложится на не подходящие для этого посюсторонние аспекты бытия, такие как принадлежность к классу, нации, гендеру, субкультуре. Абсолютизация толерантности, распространение её на второстепенное оборачивается измельчанием идентичностей, утратой универсальных, глубинных оснований общественной жизни. Однако следует признать, что наше общество находится далеко от этой крайности.
Крушение толерантности означает крушение индивидуализма — если трансцендентное делегируется обратно вовне, если держателями ценностей и смыслов оказываются внешние силы, то и отдельная личность не имеет большого значения. Создаются условия для того, чтобы начать жертвовать людьми ради великих целей, отвлечённых от самих людей.
Без свободного индивидуального действия утрачивается конкуренция. Творческий поиск источников и форм благосостояния, пролиферация, многообразие экономики и форм общественной жизни прекращается — представьте, что вместо разнообразной и вкусной еды здесь всем выдавали бы одинаковую невкусную баланду. Но ещё важнее то, что неконкурентное общество утрачивает навык играть в игры с ненулевой суммой и возвращается к конфронтационным формам взаимодействия внутри и вовне.
Наконец, научная рациональность не живёт в таком обществе, и заинтересованное в ней (в военных целях) государство вынуждено поддерживать её в неэффективных и причудливых формах, тратя на это большие усилия и всё равно проигрывая тем, для кого свободное применение разума и возникающая из него научная рациональность естественны и органичны.
136
Наследие Иммануила Канта в современном мире
При всех сложностях модерна, находящегося в затяжном кризисе, ему не видно альтернативы. Спор о наличии и самой возможности альтернативы — это один из главных споров западной философии. Из этого спора явно одно: возврат к архаике, к традиционным формам невозможен, и те, кто выступают с подобными лозунгами, суть опасные утописты. Проект постмодерна, иногда предлагаемый как альтернатива модерну, пожалуй, не является самостоятельным. Это болезненная реакция на трудности модерна, это очень важный критический придаток к нему, но вряд ли можно считать его самостоятельным, и даже в названии он опирается на модерн.
Что можно противопоставить демодернизации? Как уравновесить частный, личный характер предельных ценностей, целей, смыслов — и необходимость универсальных, общезначимых оснований совместной жизни людей? Какие проявления личной свободы допустимы в публичном пространстве, а какие нет? Как совместить научную рациональность и внерациональные ценности и смыслы? Ответы на эти (и, разумеется, многие другие) вопросы есть у Канта. Эти ответы не являются истиной в последней инстанции, но по крайней мере обдумывание их — важная часть поиска выхода из кризиса модерна, важная часть современной философии.
Часть вторая: словами Канта
Просвещение — это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое [несовершеннолетие], причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-либо другого. Sapere aude! — Имей мужество пользоваться своим собственным рассудком. Таков, следовательно, девиз Просвещения...
Для подобного просвещения не требуется ничего, кроме свободы, причем самой безобидной из всего того, что может называться свободой, а именно свободы во всех случаях публично пользоваться своим разумом [4, с. 384].
Если я говорю «я мыслю», «я действую» и т.д., то либо слово «я» употребляется неправильно, либо я свободен [4, с. 384].
Свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, — это одно и то же [4, с. 384].
Понимать под моралью общее учение о благоразумии, то есть теорию. позволяющую выбрать наиболее подходящие средства для личных, рассчитанных на выгоду замыслов, равносильно отрицанию существования морали вообще [4, с. 386—387].
137
Наследие Иммануила Канта в современном мире
Человек — прирожденный судья над самим собой [4, с. 390].
Совесть не есть нечто приобретаемое, и не может быть долгом приобретение ее; каждый человек как нравственное существо имеет ее в себе самом... Бессовестность — не отсутствие совести, а склонность не обращать внимания на суждение ее [4, с. 390—391].
Какие цели суть в то же время долг? Таковы: собственное совершенство и чужое счастье [4, с. 391].
[Но] я никому не могу благотворить в соответствии со своим понятием о счастье (никому, кроме несовершеннолетних и умалишенных), а могу благотворить лишь в соответствии с понятиями того, кому я собираюсь оказать благодеяние [4, с. 391].
Никто не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья на том пути, который ему [самому] представляется достойным [4, с. 391].
[Не служителем, а фанатиком добродетели следовало бы назвать того,] кто на каждом шагу расставляет обязанности как капканы и кому не безразлично, питаюсь ли я мясом или рыбой, пью я пиво или вино. Это микрономия, и если ее включить в учение о добродетели, то ее господство превращается в тиранию [4, с. 392].
Ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла, которые нам приходится терпеть, ничто по сравнению с ней [4, с. 393].
Если исчезнет справедливость, жизнь на земле уже не будет иметь никакой цены [4, с. 393].
Долг в отношении достоинства человека в нас. можно более или менее пояснить на следующих примерах.
Не становитесь холопом человека. — Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав другими. — Не делайте долгов, если у вас нет полной уверенности, что вы можете их вернуть. — Не принимайте благодеяний, без которых вы можете обойтись, и не будьте прихлебателями и льстецами. [4, с. 394].
Право людей. самое святое, что есть у Бога на земле [4, с. 394].
Каждый человек имеет свои неотъемлемые права, от которых он не может отказаться, если бы даже и хотел [4, с. 394].
138
Наследие Иммануила Канта в современном мире
Право человека должно считаться священным, каких бы жертв это ни стоило господствующей власти. Здесь нет середины и нельзя измышлять... нечто среднее между правом и пользой; всей политике следует преклонить колени перед правом. [4, с. 395].
Право — это совокупность условий, при которых произвол одного [лица] совместим с произволом другого сообразно со всеобщим законом свободы [4, с. 395].
Под благом государства надо разуметь высшую степень согласованности государственного устройства с правовыми принципами, стремиться к которым обязывает нас разум через некий категорический императив [4, с. 395].
Если [в действиях власти] нет ничего такого, к чему разум внушает непосредственное уважение (каково всякое право человека), то никакое влияние на произвол людей не в силах их обуздать [4, с. 395].
Природа неодолимо хочет, чтобы право получило в конце концов верховную власть. То, что в этом отношении не сделано, совершится в конце концов само собой, хотя и с большими трудностями [4, с. 395—396].
Правление отеческое... есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить.
Не отеческое, а отечественное правление (imperium поп paternale, sed
patrioticum) — вот единственно мыслимое для правоспособных людей также и в отношении благоволения властителя. Патриотическим называется именно такой образ мысли, когда каждый в государстве (не исключая и его главы) рассматривает общность как материнское лоно, а страну свою как почву, возделанную отцами, — почву, на которой и из которой он вырос и которую он как драгоценный залог должен оставить после себя для того, чтобы охранять права общности посредством законов совместной воли, а вовсе не считая себя вправе использовать ее по своему капризу [4, с. 396].
Чего народ не может решить относительно самого себя, того и законодатель не может решить относительно народа [4, с. 397].
Несправедливы все. поступки, максимы которых несовместимы с гласностью [4, с. 397]
Посредством революции можно добиться, пожалуй, устранения личного деспотизма, а также угнетения со стороны корыстолюбцев и властолюбцев, но никогда нельзя осуществить истинного преобразования образа мышления; новые предрассудки, так же как старые, будут служить помочами для бездумной толпы. [4, с. 397]
139
Наследие Иммануила Канта в современном мире
[Уроками революций следует пользоваться] не для оправдания еще большего угнетения, а как призывом природы к тому, чтобы путем основательной реформы осуществить единственно прочное правовое устройство, основанное на принципах свободы [4, с. 397].
Не может считаться хорошим выражение: известный народ не созрел для свободы. Крепостные помещика [будто бы] не созрели для свободы, а для свободы веры не созрели люди вообще. Но при таких предположениях свобода никогда не наступит, ибо для нее нельзя созревать, если предварительно не ввести людей в условия свободы (надо быть освобожденными, чтобы иметь возможность целесообразно пользоваться своими силами на свободе). Первые проявления свободоволия могут, конечно, оказаться грубыми и обыкновенно сопровождаются большими затруднениями и опасностями, чем те, при которых всё стояло еще не только под приказаниями, но и под попечением других, но созревают для разума не иначе, как только через свои собственные попытки [4, с. 398].
Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и правление другого государства [4, с. 398].
Величие народа — выражение нелепое [4, с. 398].
Целью творения мы признаем человека только как моральное существо [4, с. 399].
Обретение разумным существом способности ставить любые цели вообще (стало быть, вполне свободно) — это культура... Только культура может быть последней целью, которую мы имеем основание приписать природе в отношении человеческого рода (а не его собственное блаженство на земле и не [его способность] быть главным орудием для достижения порядка и согласия в лишенной разума природе вне его) [4, с. 399].
Каково природное назначение человека? Высшая культура. Какое состояние делает это возможным? Гражданское общество. Каковы рычаги? Необщительность и соперничество. — Труд [4, с. 400].
Высший замысел природы — развитие всех природных задатков, вложенных в человечество [4, с. 401].
Формальное условие, при котором природа только и может достигнуть этой своей конечной цели, есть такое устроение взаимоотношений между людьми, когда ущемлению свободы сталкивающихся между собой людей
140
Наследие Иммануила Канта в современном мире
противопоставляется законосообразная власть в некотором целом, которое называется гражданским обществом [4, с. 401].
Величайшая проблема для человеческого рода, разрешить которую вынуждает его природа, — достижение всеобщего правового гражданского общества [4, с. 401].
Догматическое неверие несовместимо с нравственностью, сомневающаяся же вера вполне совместима [4, с. 402].
<Вместе с тем> я прежде всего принимаю следующее положение как правило, не нуждающееся ни в каких доказательствах: все, что кроме доброго образа мысли человек предполагает делать, чтобы быть угодным Богу, есть только религиозная иллюзия и лжеслужение Богу [4, с. 402].
Разумно вести себя, значит поступать таким образом, как будто нас безусловно ожидает будущая жизнь и при вступлении в нее будет учтено моральное состояние, в каком мы закончили нынешнюю [4, с. 403].
Две вещи наполняют душу всегда новым и тем более сильным удивлениям и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем чувственно воспринимаемом мире, и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь с мирами над мирами и системами систем, и сверх того в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моего невидимого Я, с моей личности, и представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который доступен только рассудку и с которым (а через него и со всеми видимыми мирами) я познаю себя не только в случайной связи, как там, но во всеобщей и необходимой связи. Первый взгляд на бесчисленное множество миров как бы уничтожает мое значение как животной твари, которая снова должна отдать планете (всего лишь точке во Вселенной) ту материю, из которой она возникла, после того как эта материя на короткое время неизвестно каким образом была наделена жизненной силой. Второй, напротив, бесконечно возвышает мою ценность как интеллигенции через мою личность, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира, по крайней мере поскольку это можно видеть из целесообразного определения моего существования через этот закон, которое не ограничено условиями и границами этой жизни... [4, с. 403—404].
141
Наследие Иммануила Канта в современном мире
Литература
1. Арендт Х. Лекции по политической философии Канта (Лекция вторая) // Кантовский сборник. 2009. Вып. 2 (30). С. 126—132.
2. Бодлер Ш. Поэт современной жизни / Об искусстве. М.: Искусство, 1986. С. 283—315.
3. Кант И. Собрание сочинений: в 8 т. М.: ЧОРО, 1996.
4. Соловьёв Э.Ю. Категорический императив нравственности и права. М.: Прогресс-традиция, 2005.
5. Rawls J. Political Liberalism. New York: Columbia University Press, 1993.
6. Taylor Ch. Sources of the Self. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989.
