CC BY
22
Наши разногласия: к юбилею ведущего кантоведа современной России
Конечно, можно было бы сказать, что наши разногласия с Леонардом Александровичем Калинниковым состоят в том, что я не верю, что этому энергичному и мудрому человеку уже 80 лет. Однако время неумолимо и 80 — уже факт.
Можно было бы указать как на наши разногласия на защиту докторской диссертации Л. И. Тетюева «Современный проект трансцендентальной философии» в 2002 году, на которой автор этих строк выступил консультантом, а Леонард Александрович — официальным оппонентом. Но остановлюсь на менее значимых и принципиальных разногласиях, касае-мых наших оценок неокантианства. Речь идет, прежде всего, о статье Л. А. Калинникова «О необходимости переоценки неокантианства в свете современной интерпретации системы И. Канта»1. Статья во многом провокационная, с достаточно резкими и однозначными оценками, но в то же время основательная, с серьезной доказательной базой, что дает возможность поспорить с ее автором, и это, собственно, я и намереваюсь сделать.
Итак, если совсем кратко изложить суть идеи Л. А. Калинникова, то она заключается в следующем: неокантианство не является никаким новым кантианством, никаким развитием Канта, а совсем напротив, есть отход, отказ от него, есть неофихтеанство; и если у Фихте уже нет ничего общего с кантианством, то тем более у так называемого, совершенно напрасно называемого, по мысли Калинникова, неокантианства, то есть неофихтеанства, эта пропасть с учением Канта еще более масштабная, она просто фатальна для судеб Марбургской и Баденской философских школ. И главным аргументом, который наш автор разворачивает и обосновывает с разных сторон, становится системный характер критицизма великого кенигсбергско-го мыслителя; эта система выверена во всех своих основных частях и требует лишь «прорисовки» и детализации. В этом, собственно, и состоит суть кантианства, и никакое неокантианство при таком подходе к учению Канта невозможно в принципе. Здесь следует указать и на то, что подобная точка зрения на неокантианство не является оригинальной, присущей лишь отечественному автору. Можно привести слова известного немецкого историка философии Герберта Шнедельбаха, который заявляет: «Если марбургское неокантианство из того факта, что все, что есть, есть только через мышление, заключает, что тогда, строго говоря, и есть только мышление, то этот "логический идеализм" ближе Фихте, чем Канту»2.
Основной причиной, которая обусловливает все резко негативные оценки Калинниковым неокантианства, стала, на мой взгляд, та, что он не принимает варианта различения буквы и духа кантовской системы философии, они для него едины и неразделимы: если мы принимаем букву кан-товской трансцендентальной философии, то должны и в своих самостоятельных размышлениях всегда этой буквы твердо держаться. Как это сделать реально в практике научного исследования? Ответ, по мнению нашего
1 Доклад, результатом которого и стала данная статья, вызвал бурную дискуссию на одной из конференций — см.: Белов В. Н. Международная научная конференция «Неокантианство немецкое и русское: от логики познания к "социальной педагогике"» // Кантовский сборник. 2008. № 2 (28). С. 141 — 143.
2 Schnädelbach H. Philosophie in Deutschland 1831 — 1933. Frankfurt/M., 1983. S. 242.
отечественного кантоведа, содержится в «принципе осмотрительности», который гласит: «Если кажется тебе, что Кант в чем-то ошибается, ищи сначала ошибку в своем собственном разуме!»3. Великолепно! По моему мнению, такое утверждение было бы более естественным в рамках гегелевской метафизической системы, закрытой, законченной, содержащей все свои идеи и принципы внутри себя. Но никак не в рамках открытой для самостоятельных усилий последователей системы трансцендентального идеализма.
Глава марбургского неокантианства Герман Коген приложил немало усилий как для прояснения понимания буквы и духа кантовской философии, так и для реального воплощения в своей работе этого понимания. Именно не В. Виндельбанд с его знаменитым выражением4, которое осталось только красивым словосочетанием, не поясняющим конкретно, что значит каждая из частей данного выражения. Как раз такое пояснение мы находим в работах марбургского неокантианца. Стоит обратить внимание на верное замечание одной из современных исследовательниц неокантианства У. Ренц по поводу этой программы интерпретации Канта со стороны Виндельбанда и ее отличие от подобной у Когена: «Винбельбанд рассматривает Канта не с точки зрения единства его системы, а с точки зрения противоречия, которое якобы присутствует в кантовском мышлении»5. Осмысляя в конце своей жизни главные творческие импульсы, лежащие в основе всех усилий и их обусловливающие, Коген замечает: «...в моем стремлении восстановить Канта и освободить его дело ото всех существующих недоразумений объединились и должны были объединиться две точки зрения. Одна была направлена на документальное обоснование основных кантовских понятий, даже приблизительное понимание и знание которых было утеряно. Этот факт был установлен в результате спора, который разразился тогда между великими исследователями Тренделенбургом и Куно Фишером.
Но другой точкой зрения была истинно историческая, определяющая Канту место в ряду мировых философских мыслителей»6.
Чрезвычайно примечательны и другие рассуждения Когена, в которых он дает представление о своем отношении как к процессу «понимания», так и к моменту «выхода за пределы» интерпретируемой философской системы: «... понимать, — пишет он в работе «Kants Begründung der Ethik», — значит не судить о подобной проблеме духовной истории и не выявлять неразрешимые противоречия, но в кажущихся противоречиях все же находить руководство, которое не только психологически, но и логически и по существу учреждает связь ... первоначальных основных идей»7.
3 Калинников Л. А. О необходимости переоценки неокантианства в свете современной интерпретации системы И. Канта // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры / под ред. И. Н. Грифцовой, Н. А. Дмитриевой. М., 2010. С. 61.
4 «Понять Канта — значит выйти за его пределы» (Виндельбанд В. Прелюдии : философские статьи и речи / пер. со 2-го нем. изд. М. И. Левиной // Виндельбанд В. Избранное: дух и история. М., 1995. С. 21).
5 Ренц У. Карлики на плечах гиганта? Рецепция Канта в неокантианстве // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры. С. 25.
6 Коген Г. Теория опыта Канта / пер. с нем. В. Н. Белова. М., 2012. С. 78.
7 Cohen H. Kants Begründung der Ethik. 3 Aufl. // Cohen H. Werke. Herausg. H. Holzhey. Hildesheim ; Zürich ; N. Y., 2001. Bd. 2. S. 482.
Обратимся же к более внимательному анализу логики рассуждений и выводам проф. Л. А. Калинникова, которые он из них делает. «Вторая же причина (после восприятия кантовской философии как системы, содержащей внутренние противоречия. — В. Б.), — отмечает он, — граничившая с предрассудком уверенность, что правильная, единственно верная система философии может быть только монистической системой, что, конечно же, сопряжено с монотеизмом как базисом всей христианской культуры. В свете такой исходной установки кантианство изначально нуждается в исправлении под догматизм»8. Опять же достаточно спорное утверждение, во всяком случае, в отношении Когена. Известно его стремление более выверен-но и непротиворечиво соотнести в системе критицизма логику и этику, но он был последовательным противником как редукции этики к логике по образцу Гегеля, так и, наоборот, примат практического разума трактовать расширительно, как это сделали Фихте и баденские неокантианцы. Так, отвечая на обвинения В. Виндельбанда в свой адрес в «натурализации эти-ки»9, Г. Коген настаивает на необходимости учета кантовского различения бытия как объекта логики и долженствования как содержания этики. Следовательно, этика никоим образом не может быть натурализована. «В различении обоих видов реальности, видов познавательной значимости, — заключает немецкий философ, — состоит теоретическая проницательность критического идеализма, в сопоставлении обоих видов — этическая сила и величие кантовской системы»10.
Если и заявлять о монистичности философской системы Когена, то сразу следует предложить и ряд необходимых пояснений и уточнений: не монизм, но систематическое единство, не единство философской системы, но систематическое единство культуры. Монизма как такового не обнаруживается внутри когеновской системы, не представляется она монистическим философским монолитом и по отношению к другим вариантам трансцендентальной философии. Особенно характерен здесь спор об иудаизме Когена и его месте в системе когеновской философии11.
Еще одно утверждение проф. Калинникова также вызывает недоумение. Он заявляет: «Философия Канта сохраняет всю свою значимость в XXI веке, тогда как неокантианство вызывает в настоящее время, по-видимому, лишь историко-культурный интерес. Конечно, и это немало. К тому же непреходящее значение получили многие детально разработанные неокантианцами аспекты гносеологии и аксиологии»12. Мало того, что совре-
8 Калинников Л. А. О необходимости переоценки неокантианства в свете современной интерпретации системы И. Канта // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры. С. 58.
9 Наторп П. Кант и Марбургская школа // Наторп П. Избранные работы. М., 2006. C. 140.
Cohen H. Kants Begründung der Ethik. 3 Aufl. S. 299.
11 За более подробной аргументацией по обозначенным темам не-монизма когенов-ской системы философии отсылаю к опубликованным уже работам: Белов В. Н. Этика в системе философского критицизма Германа Когена // Этическая мысль. Вып. 14. С. 174 — 200 ; Его же. Является ли Герман Коген неокантианцем? // Кантовский сборник. 2015 № 3. С. 38—46.
12 Калинников Л. А. О необходимости переоценки неокантианства в свете современной интерпретации системы И. Канта // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры. С. 58.
менная философия культуры немыслима без методологических открытий немецкого неокантианства, о чем свидетельствуют многочисленные публикации как в России, так и за границей, активно обсуждается тема истоков философии диалога в когеновской философии религии. К этой дискуссии, отстаивая позицию непосредственной связи философии религии марбурж-ца и современной философии диалога, присоединились и некоторые отечественные исследователи, в частности З. Сокулер13 и И. Дворкин14.
Следующее спорное заявление проф. Калинникова требует прояснения: «Сами неокантианцы особенно охотно сопоставляют свою позицию не с Фихте (возможно, охлаждающим душем служит здесь именно наличие заявления Канта), а с Гегелем, но подчеркивают в качестве недостатка его системы тягу к достижимости абсолюта, к неустранимому догматизму; самим же им кажется, что догматизма удалось избежать»15. О том, что это не так, по крайней мере в отношении Когена, я уже писал. Но хотел бы еще раз, ссылаясь на мнение русских учеников и последователей марбургского мэтра, подчеркнуть истинные устремления основателя марбургской школы: философская система Когена пытается — с разной степенью успеха — реализовать искомый синтез философских систем Канта и Гегеля. Именно синтез, а не эклектику или редукцию, что под силу только самостоятельной философской программе. С. Рубинштейн замечает по этому поводу: «Можно было ожидать, что эта мысль, которая провозглашена порождающей основой бытия, которая сама порождает всё его содержание, что она окажется самопорождающейся и самоконструирующейся, то есть конструирующейся из самой себя, из абстрактной сущности понятия, построяющей все содержание мысли. Словом, можно было ожидать построения конструкций Гегеля, в логике которого все содержание бытия построяется в диалектическом саморазвитии понятия. Этот мотив, бесспорно, имеется и у Когена, но в него, по логике Когена, вплетается другой. Если бросить хотя бы беглый взгляд на то, как фактически построяется его логика, то станет очевидным, что в ней снова вступает в свои права трансцендентальный метод Канта в той форме, которую ему придал Коген в своих работах о Канте»16.
Для другого русского последователя Г. Когена — Б. Яковенко — развитие философской мысли в целом носит прогрессивный поступательный характер. Главными пунктами на этом пути самоопределения философии, приобретения ею осознания своей самостоятельности и самодостаточности является трансцендентализм Канта и Гегеля. Причем если, как замечает русский неокантианец, «Кант указал философии предмет», то «Гегель уточнил его указанием границ и смысла философского метода»17. Поэтому основную заслугу Когена Яковенко видит в том, что тот «воссоединил в се-
13 См.: Сокулер З. А. Герман Коген и философия диалога. М., 2008.
14 См.: Дворкин И. Философия диалога в поисках пути // Философские диалоги'2013. Вып. 7. Киев, 2013. С. 112 — 171.
15 Калинников Л. А. О необходимости переоценки неокантианства в свете современной интерпретации системы И. Канта // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры. С. 60.
16 Рубинштейн С. Л. О философской системе Г. Когена // Историко-философский ежегодник 92. М., 1994. С. 10—11.
17 Яковенко Б. О теоретической философии Германа Когена // Логос. 1910. Кн. 1. С. 201.
бе оба эти деяния и выдвинул их не только как основы нынешней философии, но и как основы философии вообще»18. Таким образом, Яковенко полагает, что Коген — как лучший восприемник традиции трансцендентализма, то есть истинной философии, — смог проникнуть в глубины систем своих великих предшественников, овладеть преимуществами и философии Канта, и философии Гегеля; при этом, исправляя Канта посредством Гегеля, а последнего, соответственно, посредством первого, добиться их непротиворечивого и искомого синтеза.
Поэтому и приведенные аргументы проф. Л. А. Калинникова следует рассматривать не с точки зрения соответствия или несоответствия предложенных Когеном решений проблем, связанных с взаимодействием теоретического и практического разума и с построением выверенной в своих составляющих частях, стройной и строгой системы, кантовским интенциям по данным проблемам, но с точки зрения его собственной, завершенной в основных аспектах системы философии. Что не отменяет, безусловно, и необходимость сравнения с кантовской системой, но не в качестве ее обновителя или даже популяризатора, а как самостоятельного игрока на поле философской традиции трансцендентальной философии. С такой оценкой своей позиции, на мой взгляд, согласился бы и сам Коген. О чем может свидетельствовать одна интересная мысль, высказанная им в «Предисловии к первому изданию» второй его фундаментальной работы — «Kants Begründung der Ethik» (1877) — в отношении систематической философии: систематическая философия ассоциируется у него с самостоятельным философским творчеством. Углубление в критический идеализм на основе систематики не может, по убеждению немецкого философа, быть филологической работой, это всегда только философская работа. И уточняет: работа методическая. Идеалом такой системы, базирующейся на методической работе, является наука, поэтому философия, повторяет Коген фундаментальное положение своего подхода, которое он начал доказывать в «Теории опыта Канта», может быть философией только в качестве науки19.
Таким образом, с оценкой проф. Л. А. Калинникова неокантианства как неофихтеанства следует соглашаться лишь наполовину, то есть отнести к неофихтеанству философскую позицию Баденской школы неокантианства. Что же касается Марбургской школы, и особенно его основного представителя Германа Когена, то такая однозначная оценка представляется слишком схематичной и поверхностной.
Не соглашусь и с мнением отечественного кантоведа относительно того, что неокантианство испортило и ухудшило настоящее понимание кан-товской системы философии. Я полагаю необходимым и продуктивным как для исследования Канта, так и для постоянной актуализации его учения существование и кантианства, и неокантианства, взаимоотношения которых не ослабляют, а усиливают кантовскую философскую позицию.
В заключение хотелось бы подчеркнуть еще один момент в профессиональной характеристике нашего юбиляра: при всей строгости и последовательности в выдерживании и отстаивании своей позиции Л. А. Калинников всегда очень внимательно относится к противоположному мнению и всегда
18 Яковенко Б. Указ. соч. С. 201 — 202.
19 См.: Cohen H. Kants Begründung der Ethik. S. V—VI.
готов к открытой и честной полемике. Свидетельством может служить тот факт, что при всей критичности в отношении неокантианства именно он — как главный редактор журнала «Кантовский сборник» — стал инициатором появления в нем рубрики «Неокантианство».
В. Н. Белов, д-р филос. наук, проф., Сочинский институт (филиал) РУДН
Проводник в «звездно-моральный» мир
Сегодня, в дни юбилея Л. А. Калинникова, нам, белорусам, трудно соперничать с его коллегами из Балтийского федерального университета им. И. Канта в деле перечисления заслуг этого замечательного ученого и человека. Хотя и мы прекрасно знаем о том, сколько за свои 50 лет работы в Калининграде сделал он для творческого развития, интерпретации и популяризации кантовских идей. Знаем мы и о том, какова его роль в создании и сегодняшнем успешном развитии такого уникального издания, как Кан-товский сборник; сколько усилий он приложил не только в профессионально-академической деятельности, но и в деле распространения идей немецкого мыслителя через периодическую печать, телевидение, лекции для населения. Как, глубоко владея основополагающими принципами столь сложного учения, он умеет популярно изложить и заинтересовать идеями И. Канта совсем юных — школьников. Кстати говоря, знаем мы и о том, что многие из них только благодаря Леонарду Александровичу пришли в свое время на философское отделение университета и стали первоклассными специалистами в области кантоведения — теперь уже полноправной отрасли историко-философских исследований, бурно развивающейся по всему миру, в том числе и благодаря усилиям профессора Калинникова.
Нам, философам из соседнего государства — Беларуси, остается только присоединиться к поздравлениям своих коллег-россиян, а также поделиться своими впечатлениями от знакомства как с самим президентом Российского кантовского общества, так и с его работами и выступлениями.
Мы впервые приехали в Калининград для участия в широко известных теперь и в нашей стране Кантовских чтениях только в 2004 году. С тех пор и я, и мои ученики — О. Познякова, А. Дудчик, А. Бархатков — теперь уже не просто аспиранты, а кандидаты философских наук, доценты, стараемся не пропустить ни одного мероприятия, посвященного философии И. Канта или знаковым фигурам — землякам великого философа, творчество которых немыслимо вне идей их знаменитого соотечественника. Каждый раз, когда мы посещаем город на Преголе, наши души и сердца наполняются какими-то особыми живительными флюидами, а по возвращении домой к своим студентам и коллегам хочется говорить и писать об этом замечательном мыслителе и человеке, передавая «схваченное» здесь, у вас, молодым, побуждая их мыслить, жить и поступать по Канту.
Одним из тех, кого по праву можно назвать проводником в мир кантов-ских идей, стал профессор Л. А. Калинников. После того как я впервые услышала его речь в день рождения великого кёнигсбержца, для меня стало
