CC BY
38
КРУГОЗОР
Наш современник Гоголь (к 200-летию со дня рождения)
Б.Г. ЯКОВЛЕВ, публицист, литературный критик
Прежде чем сесть за эти заметки, мне хотелось зайти в маленький скверик в самом центре Москвы, на Никитском бульваре, где стоит андреевский памятник Гоголю, не похожий ни на какой другой.
Надо было еще раз всмотреться в согбенную фигуру гения. Опущенная, чуть повернутая в сторону голова; полузакрытые глаза, передающие то ли глубокую задумчивость, то ли болезненное состояние полузабытья, отрешенности от всего живого; слабое движение почти безжизненной руки. Впечатление уходящего Гоголя
- в другой, неведомый даже его буйной фантазии мир.
И нет ему ни от чего спасения, хотя многочисленные персонажи его великих творений, окружающие в барельефном порядке низ постамента, вроде бы стараются ради их создателя изо всех сил.
Ведь это силой уникального гоголевского воображения вкупе с присущим Гоголю неистребимым сердечным жаром, неизбывной добротой и глубокой душевной болью появились они в книжном и театральном обличье, такими, какими были изображены,
- вплоть до свойственных им нелепостей...
И еще очевидно, что затаилась в этом изумительном памятнике поразившая гоголевский дух горечь одиночества, чашу которого он по своей собственной воле испил до конца, особенно на самом донышке своего земного существования. Временами оно изводило его еще в годы буйной молодости, но терялось, уходило под напором фонтанирующего жизнелюбия, замешанного на вере и надежде, на добре и свете.
Теперь можно смело взглянуть на проложенные Гоголем в литературе и общественной жизни звездные маршруты, поражаясь раз за разом его гениальным художе-
ственным открытиям, озарениям ищущей мысли, восхищаться редчайшим даром проникновения в самые сокровенные тайны и устремления человеческой души и духа.
Для этого, полагаю, нет необходимости восстанавливать здесь подробности его жизненного пути и творческой биографии. Люди, для которых все это пишется, слава Богу, знают многое еще по школьным временам. Естественно, хочется, чтобы эти знания оставались с нами, становились достоянием новых поколений, помогали в иных социальных, исторических и духовных реальностях нести дальше драгоценное гоголевское наследие.
Он ведь и сам постоянно мечтал именно об этом. Заканчивая, к примеру, повествование о Плюшкине, пожалуй, самом мрачном его персонаже - «прорехе на человечестве », он не только возмущается тем, до какого ничтожного состояния может довести себя человек, но и предостерегает: «Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости ». А следом звенят, призывно звуча, проникнутые глубоким чувством строки: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом» [1, с. 119].
«Мертвые души» - «самое зрелое и самое выношенное произведение Гоголя» -тут А. Воронский, автор первой книги о нем в серии ЖЗЛ, абсолютно прав [2, с. 657], (жаль, мы не знаем этой книги, поскольку после ареста и расстрела ее автора, выдающегося русского критика, из многотысячного тиража осталось всего лишь один-два
экземпляра). К сожалению, полностью гоголевский замысел - написать три тома «Мертвых душ » - не осуществился. Даже от уже готового к печати, но сожженного Гоголем в минуты душевного кризиса второго тома осталось несколько глав...
Именно этот трагический поворот в литературной судьбе писателя дает, быть может, больше всего оснований хотя бы беглым взглядом окинуть основные вехи творческого пути Гоголя, коснуться, пусть и вкратце, тех сторон его художественного и общественного развития, о которых побуждает говорить наше время. Время Гоголя!
Может, началось все в те младенческие лета, когда он только входил в жизнь на земле предков, в крошечной Васильевке - с ее деревенским бытом, театральными увлечениями отца, сказаниями и фантазиями, составлявшими в совокупности духовную среду тогдашнихмалороссиян. Учеба в Полтавском поветовом (по-нынешнему - уездном) училище не стала исключением, а помогала наращивать, обдумывать приобретенное.
Наконец, Нежинская гимназия высших наук - нечто подобное знаменитому Царскосельскому лицею - вводит Гоголя в круг та-лантливыхпреподавателей (И.С. Орлан, Н.Г. Белоусов) и одаренных сокурсников (И.В. Кукольник, А.С. Данилевский, Е.П. Гребенка, НЯ. Прокопович и др.), каждый из которых в той или иной степени поспешествовал развитию гоголевских дарований. И именно здесь, на новых местах, закрепились его театральные привязанности, любовь к литературе и истории, а также острая наблюдательность относительно самой жизни в Малороссии, первые попытки связать ее с общероссийским контекстом - в плане не только художественном, но и социальном.
Не забудем, что Гоголь покинул Васи-льевку и, соответственно, Нежин всего лишь через три года после выступления Черниговского полка во главе с Сергеем Муравьевым-Апостолом. Это было одно из самых ярких событий в истории декабристского движения, прошедшего почти рядом, буквально в нескольких километрах от Ва-сильевки.
Много позже, когда Гоголь будет писать «Тараса Бульбу», ему наверняка припомнится этот трагический эпизод как проявление вольнолюбия, способного перешагнуть через сложившиеся порядки и установления.
А пока Гоголя манит к себе Россия. Он мечтает о жизни в Петербурге, о вхождении в круг самых именитых литераторов. Малоросс по происхождению, он считает себя русским. Это обстоятельство становится для него отнюдь не символическим, а принципиальным, хотя он всегда будет отдавать должное Малороссии как предмету особой, первородной любви. Он будет досконально изучать ее историю, этнографию, фольклор.
И тем не менее все свое зрелое творчество Гоголь свяжет с Россией, будет подчеркивать ее кровную связь с Украиной, общность их корней - не столько национальных, сколько исторических, культурных, из которых растет цивилизованная общественная среда, особое витальное вещество, которое не поддается уродливым стараниям нынешних образованцев националистического толка как с той, так и с другой стороны отвергнуть или исказить его.
Именно с таким пониманием общности народов, их органической близости друг другу, братских взаимоотношений приехал Гоголь в Петербург, надеясь, естественно, как бывает в молодости, завоевать Северную Пальмиру всю и сразу. Но творческий багаж явно не тянул на быстрый взлет: романтическая идиллия в стихах «Ганс Кюхельгартен», опубликованная в журнале «Сын отечества» под псевдонимом В. Алов, как и стихотворение «Италия »(без подписи) были восприняты резко критически. Гоголь сжигает поэму и, чтобы добыть средства к существованию, устраивается на службу - сначала в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий, а затем простым писцом в Департамент уделов.
За несколько лет он узнает жизнь петербургского чиновничества изнутри,что сыграло исключительно важную роль в создании петербургских повестей: «Невский проспект», «Игроки», «Нос», «Записки
162
Высшее образование в России • № 3, 2009
сумасшедшего», «Портрет», «Коляска», наконец, знаменитая «Шинель » - все эти шедевры так или иначе связаны с чиновническим, прежде абсолютно неизвестным, а потому ужаснувшим его миром.
Герцен, размышляя впоследствии о развитии общественных идей в России на волне декабризма, нашел для ситуации точные слова: «Перейдя от своих малороссов и казаков крусским, Гоголь оставляет в стороне народ и принимается за двух его самых заклятых врагов: за чиновника и за помещика. Никто и никогда до него не написал такого полного курса патологической анатомии русского чиновника. Смеясь, он безжалостно проникает в самые сокровенные уголки этой нечистой, зловредной души» [3, с. 220-221].
Но до чиновников пока еще далеко. Гоголь решил воспользоваться знанием того материала, который в избытке предоставила ему Малороссия. В 1830 году он публикует в «Отечественных записках» (без подписи) повесть «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала ». Это был первый успех, который ознаменовался вхождением автора в круг самых именитых петербургских литераторов, в числе которых В.А. Жуковский, П.А. Плетнев, а потом и москвичи - М.П. Погодин и И.И. Дмитриев. Недоставало среди этих именитых людей самого-самого, с кем Гоголь связывал всё свое будущее - А.С. Пушкина.
П.В. Анненков, один из ближайших друзей Гоголя, талантливый критик и публицист, так описывает первую попытку встречи с «солнцем русской поэзии», носившую несколько комический оттенок.
«Когда Гоголь, впервые приехавший в Петербург, поспешил навестить Пушкина, он у самых дверей его комнаты до того оробел, что "убежал" в кондитерскую и выпил там "для храбрости" рюмку ликеру. Снова явившись и узнав от слуги, что Пушкин "почивает", Гоголь с участием спросил: "Верно, всю ночь работал?" - "Как же, работал, - отвечал слуга, - в картишки играл"» [4, с. 36]. Пушкину, как известно, ничто человеческое не было чуждо. Гоголю в этом смысле не повезло, о чем дальше.
А пока отмечу, что встреча состоялась благодаря П.А. Плетневу, другу А.С. Пушкина, которому как помнит читатель, посвящен «Евгений Онегин ». Плетнев в течение всей жизни принимал самое деятельное участие в судьбе Гоголя. Не без его помощи в 12-м номере «Журнала Министерства просвещения» за 1831 год (кстати, нашего прямого предшественника - имею в виду «Высшее образование в России ») была опубликована первая книжка «Вечеров на хуторе близ Диканьки», автором которой числился пасичник Рудый Панько. Кстати, в этом же номере вышли и «Повести Белкина» самого Александра Сергеевича.
Так что встреча Пушкина и Гоголя состоялась поначалу заочно. Но к тому времени, со слов того же Плетнева, да и по «Вечеру накануне Ивана Купала », который опубликовал до этого Антон Дельвиг в «Литературной газете», Пушкин не только приветствовал талантливого малоросса, но и отзывался о нем самым лестным для Гоголя образом. «Вот настоящая веселость, искренняя, без жеманства, без чопорности. Какая чувствительность! Поздравляю публику с истинно веселой книгой, а автору сердечно желаю дальнейших успехов» [5, с. 80].
С тех пор до самой своей трагической гибели великий поэт был и поклонником, и издателем, и опекуном Гоголя. Общеизвестно, что он подарил своему наследнику (ведь послепушкинский период в литературе принято называть гоголевским) сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ». Известно также, что перед отъездом Гоголя в Италию они провели вместе почти целые сутки: старший по «литературному цеху» наставлял младшего, который, в свою очередь, никогда не забывал о Пушкине и его уроках.
Раз уж появилось в этих заметках слово «уроки », то напомним еще об одном знаменательном периоде в гоголевской судьбе.
Да, обе книжки «Вечеров » были встречены восторженно многими современниками. Аполлон Григорьев одним из первых увидел особое свойство таланта молодого Гоголя - «очертить всю пошлость пошлого человека и выставить на вид все мелочи, так
что они у него ярко бросаются в глаза, но еще не выступили карающим смехом. Все это произойдет позже, когда в нем проснется и со временем разовьется аналитик »[6, с. 113-114]. Критик имел здесь в виду и «Вечера», и «Арабески», и «Миргород», так что его следующий вывод еще более примечателен:
«Наконец, в образе Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеления божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного: волос становится дыбом от злобно-холодного юмора, с которым следится это умиление» [6, с. 114 ].
Все это, точно подмеченное, относится прежде всего к воспринятым Гоголем от Пушкина художественным урокам, в которых, подчеркнем, отчетливо слышны и исторические, и нравственные мотивы. Не случись ранний уход Пушкина из жизни, можно смело полагать, что этот тандем принес бы отечественной культуре немало сверхвыдающихся свершений. В том числе и в смысле произведений, исполненных «протеста против испорченности общественной жизни» (А.Н. Пыпин), новых прорывов к социальным контекстам художественных поисков.
В этом ключе Гоголь представляет особый интерес, поскольку нравственное чувство было в нем настолько сильно, что со временем стало преобладать над художественным. «Выбранные места из переписки с друзьями », к которым мы еще вернемся, - убедительное, ярчайшее тому свидетельство.
А пока - начало 30-х годов, и Гоголь, находясь в определенном творческом ступоре после «Арабесок» и «Миргорода», решается испытать себя на преподавательской стезе. Плетнев устраивает его на преподавательскую работу в Патриотический институт учителем истории. Гоголь всегда, как мы помним, тяготевший к истории, заявил о себе наилучшим образом; это позво-
лило ему в 1834-1835 годах занять должность адъюнкт-профессора при Санкт-Петербургском университете. На его лекции в этом качестве побывали В.А. Жуковский и А.С. Пушкин; оба остались весьма довольны лектором.
Однако наряду с немногими блестящими выступлениями в профессорском амплуа было, как свидетельствуют очевидцы, гораздо больше неудач. И тому можно найти веские объяснения. Гоголь был импровизатор, а постоянная работа в качестве университетского профессора требовала системы - и в содержательном, и в методическом плане. Этого у Гоголя не было, и именно такого рода обстоятельства помешали ему полностью реализовать преподавательский талант. Не осуществилось и его намерение занять профессорскую кафедру в Киевском университете, на что он очень рассчитывал. Разумеется, эти неудачи сказались на его творческом самочувствии не лучшим образом.
Но спада не случилось. В 1835 году написан «Ревизор», а в следующем году в Александрийском театре состоялась премьера, на которой присутствовал сам Николай I. Успех был ошеломляющий. Но верно и то, что «Ревизор » разделил петербургскую публику на два противоположных лагеря. Если передовая общественность поддержала Гоголя, то консервативные круги встретили «Ревизора» в штыки. Так бывает всегда на крутых поворотах литературной и общественной жизни. Герой наших заметок оказался в эпицентре социальных и художественных страстей, усилившихся в связи со скорым уходом из жизни А.С. Пушкина.
Между тем Гоголь одержим новой, куда более грандиозной идеей - созданием поэмы «Мертвые души». Ради осуществления замысла он решается покинуть Россию. Так начался римский период в творчестве Гоголя, несомненно, самый драматичный в его личной и общественной жизни. К тому же на Гоголя буквально навалились болезни, и его слабый с детства организм подвергался то и дело испытаниям, в том числе ду-
164
Высшее образование в России • № 3, 2009
шевным. Не в последнюю очередь и по этой причине работа над «Мертвыми душами» шла трудно.
В наши дни, спустя 200 лет со дня рождения Гоголя, с учетом того исторического пути, который прошла Россия за два века, мы можем только удивляться провиденциальному духу гоголевского гения, которого уже не устраивал интерес к контрапункту сатирического и комического. Сатирический пафос выходит на первое место в обличении экономического и духовно-нравственного распада помещичьего сословия, представленного в первом томе шестью главными персонажами. Причем этот распад обнаруживается в общении с Чичиковым больше всего. А кто такой Чичиков? Это же представитель зарождающегося предпринимательства в содержательной плутовской упаковке! Он ловко, искусно околпачивает всех, с кем встречается! Этот тип вскоре уступит место гончаровскому Штольцу из «Обломова». Но за Чичиковым ли будущее? На это в первом томе нет ответа. «Птица-тройка», символизирующая родину, - это не знак судьбы, а образ ее исторического движения: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ! Не дает ответа...»
В письме А. Смирновой-Россет Гоголь вносит ясность в суть поставленных вопросов, правда, с оттенком некоторого творческого смущения.
«Вы коснулись «Мертвых душ», - пишет он, - и говорите, что исполнились сожалением к тому, над чем прежде смеялись. Друг мой, я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мертвых душ ». Но вы будете несправедливы, когда будете осуждать за них автора, принимая за карикатуру насмешку над губерниями, так же, как были прежде несправедливы, хваливши. Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет «Мертвых душ ». Это пока еще тайна, которая должна была вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась) раскрыться в последующих томах, если бы Богу угодно было продлить жизнь
мою. Повторяю Вам вновь, что это тайна, и ключ от нее покамест в душе у одного автора. Многое, многое даже из того, что по-видимому, было обращено ко мне самому, было принято вовсе в другом смысле. Была у меня, точно, гордость, но не моим настоящим, не теми свойствами, которыми владел я: гордость будущим шевелилась в груди - тем, что представлялось мне впереди, - счастливым открытием, что можно быть далеко лучше того, чем есть человек» [7, с. 18].
Не получилось. Приходится не только сожалеть, а страдать по поводу несбывшегося замысла Гоголя. Они сам, судя по письмам, многочисленным беседам с друзьями, «мыслям вслух», разбросанным по гостиным и светским салонам, мучительно переживал. Тем не менее часто звучала из них одна, пожалуй, наиболее глубоко выношенная: «Ум идет вперед, когда идут вперед все нравственные силы в человеке ».
Рано, вместе с родительскими генами пробудившееся в нем нравственное чувство, согретое исключительной исторической памятливостью, облагороженное близостью к сокровищнице народной культуры, бурлило в гоголевской натуре, искало выхода и, не находя его, постоянно ранило чувствительную душу, испытывало на прочность его дух.
В такой ситуации обращение Гоголя к религиозному сознанию, его увлечение православным мистицизмом можно понять. Скажу больше - и оправдать, поскольку в то время и в тех условиях идея христианского воспитания, при всей ее ограниченности, была, как это ни странно, ближе всего к реализации задачи формирования законопослушных, трудолюбивых, здравомыслящих и нравственно порядочных граждан. Гоголь осознал эту истину, быть может, одним из первых в кругу тогдашней дворянской и разночинной элиты.
Напомню, что еще в своих ранних статьях «преподавательского цикла» Гоголь явно тяготеет к нравоучительным мыслям. Это касается рассуждений об образе преподавания («О преподавании всеобщей ис-
тории»), о религии, которая «не срослась тесно с законом, с жизнью» («Взгляд на составление Малороссии»), о воображении, которое «не скоро выбьется из головы, если действует сильно» («Мысли о географии»), и многих других нравоучительных пассажей.
Но теперь, когда «опыты быстротекущей жизни» (А.С. Пушкин) выросли во много крат и стали нуждаться в интеллектуальном осмыслении, у Гоголя возникла идея собрать их в одну книгу. Так появились «Выбранные места из переписки с друзьями» - книга, имеющая, на мой субъективный взгляд, значение, мало уступающее «Мертвым душам ». Так случилось, что она стала заключительным жизнесмысловым аккордом в творческой и общественной судьбе Гоголя.
Как теперь говорят, «прогрессивная общественность »(в частности, в лице В.Г. Белинского) встретила «Выбранные места» в штыки, увидев в книге проповедь религии, апологию сложившейся в самодержавной стране системы управления и много других мыслей консервативного свойства.
Даже люди из круга С.Т. Аксакова, увлеченные идеями славянофильства и проповедавшие «мягкое» регулирование системы управления, были озадачены. Атакуя Гоголя письмами, они требовали объяснений, критиковали основные положения книги, и довольно резко.
Гоголь был крайне удручен таким оборотом дел; его раздражала непонятливость друзей и откровенная враждебность тех, кто давно и резко критиковал его позицию в общественной жизни и литературе. Дело доходило до прямых бестактностей со стороны «огромных корпораций разных служебных воров и грабителей », имевших неплохие связи в журналистике и литературе (не видит ли здесь читатель прямую перекличку с иными временами?).
Оставался один выход: напрямую обратиться к тем, кто был способен понять и принять такого Гоголя. Болезнь оставила для подобного рода обращений только один жанр - эпистолярный.
Наиболее полно высказался Гоголь о сути своей книги в письме к той же Смир-новой-Россет. «Мне хотелось только поселить посредством ее в голове идеал возможности делать добро, потому что есть много истинных доброжелательных людей, которые устали от борьбы и омрачились мыслью, что ничего нельзя сделать. И идею возможности, хотя и отдаленную, нужно носить в голове, потому что с ней, как с светильником, все-таки отыщешь что-нибудь делать, а без нее вовсе останешься впотьмах» [8, с. 295].
Идея очищения души, возрождения человеческого в человеке - через его конкретные дела, образ мыслей, нравственное состояние! Вот что отстаивал в своей книге, ставшей фактически его творческим завещанием, Гоголь. И в этом главном смысле людского существования он близок нам, преступившим в XXI век, и дорог, как никогда! Через века он протягивает нам свой негасну-щий светильник Истины, Добра и Света!
Гоголю оставалось недолго жить. Он еще побывает в Иерусалиме, съездит в Калугу, посетит Оптину пустынь и родную Васильевку. В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года он сожжет второй том «Мертвых душ», а утром 21 февраля умрет.
«Изчез, как светоч, дивный гений » - эти лермонтовские слова, посвященные памяти А.С. Пушкина, можно адресовать и
H.В. Гоголю.
Литература
I. Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 7 т. Т. V. М., 1985.
2. Воронский А. Искусство видеть мир. Го-
голь. М.: Советский писатель, 1987.
3. Русская эстетика и критика 40-50-х годов
XIX века. М.: Искусство, 1982.
4. Анненков П.В. Литературные воспомина-
ния. М.: Худ. литература, 1983.
5. Пушкин А.С. Собр. соч.: в 10 т. Т.6. М., 1976.
6. Григорьев А.А. Гоголь и его последняя кни-
га // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982.
7. Всего сорок три года... // Огонек. 1984.
№14.
8. Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 7 т. Т. VII. М., 1986.
