CC BY
43
УДК 902(571.53)
НАСЕЛЕНИЕ ПРИОЛЬХОНЬЯ НА РУБЕЖЕ ЭР: ПО АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ А.М. Коростелев1
Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664007, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Работа посвящена исследованию погребальных традиций на территории Приольхонья (западное побережье оз. Байкал), относящихся к концу I тыс. до н.э. - началу I тыс. н.э. Обозначены характерные особенности погребального ритуала и его трансформация в результате прихода на байкальское побережье с сопредельных территорий носителей иных культурных традиций. Сделан вывод о преобладании на рубеже эр на территории Приольхонья «елгинской» погребальной обрядности, характерными чертами которой являются плоские четырехугольные или овальные кладки и положение костяка в могильной яме на боку, с согнутыми ногами, головой ориентированного на юго-восток. Ил. 2. Библиогр. 11 назв.
Ключевые слова: Байкальское побережье; Железный век; погребальная традиция; захоронение; надмогильная конструкция; погребённый; сопроводительный материал.
POPULATION OF THE OLKHON REGION AT THE TURN OF EPOCHS ACCORDING TO ARCHEOLOGICAL DATA A.M. Korostelev
National Research Irkutsk State Technical University, 83, Lermontov St., Irkutsk, 664074.
The work is devoted to the study of funeral traditions on the territory of the Olkhon region (west coast of the lake Baikal), which are referred to the late I millennium BC - early I millennium AD. It identifies characteristic features of the burial ritual and its transformation as a result of the arrival of peoples with other cultural traditions to the Baikal coast from the adjacent territories. A conclusion is made that at the turn of eras "Elginsky" funeral rites were predominant in the Olkhon r e-gion. They are characterized with flat tetragonal or oval layings and the position of the skeleton on a side in a burial pit, with legs bent, head to the southeast. 2 figures. 11 sources.
Key words: Baikal coast; Iron Age; funeral tradition; burial; gravestone design; buried; accompanying material.
Время с I тыс. до н.э. по I тыс. н.э. на территории Предбайкалья связано с разделением населения региона на два культурно-хозяйственных типа: 1) с преобладанием в хозяйстве охоты, собирательства и отчасти рыболовства; 2) с преобладанием скотоводства. В это время происходит знакомство, а затем и переход к скотоводству большей части населения региона. Также с середины I тыс. до н.э. население Предбайкалья начинает изготавливать железные орудия, ставшие к концу тысячелетия преобладающими в производстве продуктов жизнеобеспечения [8, с. 198]. Необходимо отметить, что данные изменения происходили не случайно и носили не локальный, а общий характер. Схожие процессы происходили на всей территории Южной Сибири и Центральной Азии.
Проследить культурные изменения позволяют результаты исследований, ежегодно проводимых на различных археологических объектах байкальского побережья. Но материалы именно из погребальных комплексов по своему разнообразию и информативности выглядят наиболее представительными, в отличие от городищ, поселений и стоянок. Это связано с тем, что погребения являются закрытыми археологическими комплексами, то есть обнаруженный в них материал не контактировал и не перемещался с момента захоронения умершего [9, с. 184]. В погребени-
ях содержится ценный вещественный материал, редко встречающийся или вовсе отсутствующий на стоянках. Кроме остатков материальной культуры при раскопках погребений можно обнаружить находки, позволяющие реконструировать духовную культуру древнего населения Прибайкалья и проследить особенности ритуала, связанного с бытом людей.
Так как любая группа захоронений характеризуется сочетанием определённых элементов погребального обряда, имеет хронологическую и территориальную локализацию, то существование на территории Предбайкалья нескольких групп захоронений, или типов погребений, свидетельствует о наличии в этом регионе синхронных или асинхронных территориальных сообществ, имеющих определённые погребальные традиции [9, с. 184]. На протяжении нескольких веков в Предбайкалье отмечается совместное существование разных погребальных традиций - бутухейской, плиточных могил, на смену которым в конце I тыс. до н.э. приходит елгинская погребальная традиция [3, с. 136].
Характерными чертами бутухейской погребальной обрядности, существовавшей с XIV в. до н.э. до I в. н.э., является плоская каменная надмогильная кладка кольцевой или овальной формы и положение погребённого в могильной яме вытянуто на спине, головой на восток или юго-восток [3, с. 136]. Подобное поло-
1Коростелев Алексей Михайлович, аспирант, тел.: 89027610039, е-mail: [email protected] Korostelev Aleksei, Postgraduate, tel.: 89027610039, e-mail: [email protected]
жение погребённого отмечается и в плиточных могилах, но над захоронением сооружались четырёхугольные или овальные оградки из вертикально или наклонно установленных каменных плит. Культура плиточных могил является привнесённой в Прибайкалье переселенцами из Южного Забайкалья, где подобного рода объекты сооружались, начиная с XIII в. до н.э. [11, с. 114].
В конце I тыс. до н.э. на западном берегу Байкала происходит смена погребальных традиций, знаменуя тем самым наступление нового культурно-хронологического периода. Распространяются погребения с плоскими четырёхугольными или овальными кладками и положением костяка в могильной яме на боку, с согнутыми ногами, головой ориентированного на юго-восток. Захоронения такого вида относятся к елгинской погребальной традиции, хронологические рамки которой определяются III в. до н.э. - IV в. н.э. [8, с. 204]. В это время исчезают из употребления каменные изделия, и большая часть орудий труда начинает изготавливаться из железа.
Самые древние захоронения с расположением костяка в скорченном положении отмечены в бассейне р. Селенги и относятся к началу второй половины I тыс. до н.э. По мнению А.Д. Цыбиктарова, в V в. до н.э. этот погребальный ритуал приходит на смену культуре плиточных могил [11, с. 110]. Повторяя путь, когда-то проделанный носителями культуры плиточных могил, елгинцы пересекли Байкал и заселили лесостепные районы, охватывая территории, на которых можно было заниматься полуоседлым скотоводством [10, с. 46]. Этнически елгинцы соотносятся с восточными динлинами (протодарасунцами), которые в конце I тыс. до н.э. под натиском хунну эмигрируют из Южного Забайкалья в Предбайкалье [8, с. 211].
К настоящему времени о елгинцах имеются достаточно представительные материалы с территории Приольхонья [1, 4-6]. Здесь на протяжении III в. до н.э. они соседствовали с бутухейцами и плиточниками, а во II-I вв. до н.э. их полностью ассимилировали. Сейчас известно несколько памятников на западном побережье оз. Байкал, которые можно сопоставить с ел-гинцами [10, с. 46].
На восточном берегу Куркутского залива И.В. Асеевым исследовано два погребально-ритуальных комплекса (могильники 1 и 2), материалы которых стали основой культурно-хронологической схемы развития Приольхонья в железном веке. Исследованные могилы не одинаковы по своему устройству: имеются сооружения шатрового типа, округлые или четырёхугольные в плане. Плиты установлены по периметру в 2-3 ряда с наклоном к центру. Плоские каменные кладки, сложенные из плит в 2-3 слоя, имеющие овальную или округлую форму в плане и четырёхугольные оградки напоминают плиточные могилы. Четвёртую группу составляют кладки, большинство из которых разрушено и поэтому их невозможно отнести к той или иной группе. Исходя из конструктивных особенностей сооружений, исследователь датировал первую группу III в. до н.э. - I в. н.э., вторую - VI-X вв.
н.э., третью - X—XI вв. н.э. и четвёртую - Х11-Х1У вв. н.э. [1].
Ещё один объект железного века — Елга VII — расположен на о. Ольхон. О.И. Горюнова и Е.А. Пудовкина, проводившие на нём раскопки, отметили пережиточный характер устройства надмогильных сооружений памятника, указывая на некоторое их сходство с кладками плиточных могил. Анализируя полученные материалы, исследователи обнаружили определённое сходство по некоторым чертам погребального обряда с погребениями как Предбайкалья, так и Забайкалья. В то же время выявлены отличия в конструкции надмогильных кладок. В итоге исследователи предложили выделить погребения могильника в отдельную елгинскую группу захоронений раннего железного века и определили её место «в хронологическом ряду непосредственно между культурой плиточных могил и курыканами» [2, с. 171].
И если исследования на могильниках в бухте Кур-кут и на о. Ольхон были завершены полностью, то на ещё одном подобном погребально-поминальном комплексе железного века — Цаган-Хушун II — раскопки продолжаются. Ввод в научный оборот новых данных по результатам археологических работ на нём является актуальным при построении целостной картины исследования погребений железного века.
Могильник Цаган-Хушун II находится в 1,25 км к юго-востоку от с. Курма, в восточной части мыса Ца-ган-Хушун. Памятник открыт в 1995 г. А.В. Харинским. С 2000 г. на нём проводятся систематические раскопки [6]. Прежде всего, раскапывались те участки поверхности, на которых были видны скопления камней. Камни использовались древними обитателями Приольхонья для перекрытия могильных ям, поэтому, даже по прошествии значительного времени, они служат хорошим маркером при поиске древних погребений. Для удобства фиксации комплексов памятник был поделён на 2 пункта. Пункт «а» расположен в южной части могильника, пункт «Ь» занимает его северную территорию. Наиболее исследована на сегодняшний день северная часть могильника (пункт «Ь»). Здесь вскрыто 29 комплексов, большая часть из которых включала могильные ямы с разрозненными останками погребённых. Единственным захоронением, в котором костяк сохранил анатомический порядок, является комплекс № 4. Погребённая в нём женщина располагалась на правом боку, с согнутыми в коленях ногами, головой ориентирована на юго-восток. Руки умершей скрещены в нижней части груди, кисти опущены вниз [6, с. 249].
Пункт «а» могильника Цаган-Хушун II включал 18 комплексов. Все они, как и в пункте «Ь», были разграблены. В комплексе № 6 сохранился неполный костяк молодой женщины. Судя по непотревоженным берцовым костям, погребённая была уложена скор-ченно на правом боку, головой на юго-восток.
В 2010 г. раскопан ещё один комплекс, за которым закреплён № 19. Исследования проводились группой студентов 1-ого курса ИрГТУ под руководством автора статьи. Раскоп размером 4*5 м был заложен в юго-западной части пункта «а», в 13 м от раскопа прошлых
лет. Кладка комплекса овальной кольцевой формы частично разрушена, ориентирована по линии северо-запад - юго-восток, имеет размер 1,6*3 м (рис. 1: 1). Камни кладки на поверхности земли были едва заметны. Во время расчистки раскопа обнаружено 235 фрагментов керамики, преимущественно от тулова сосуда, 1 каменный наконечник стрелы, кремневый отщеп и кремневая пластина (рис. 2: 6). Основное скопление керамики находилось в южной части раскопа, в 2 м от захоронения.
При проведении камеральных работ выяснено, что фрагменты керамики относятся к четырём сосудам:
1. Верхняя часть гладкостенного сосуда (№ 1) закрытой формы с венчиком прямой симметричной формы. В 0,5 см от края венчика расположен налеп-ной валик треугольной формы. Тулово сосуда украшает аналогичный налепной треугольный в сечении валик, рассечённый наклонными овальными вдавле-ниями, имеющими продольные рёбра и желобки. Толщина стенок фрагмента 4-7 мм (см. рис. 2: 1).
2. Верхняя часть сосуда (№ 2) с венчиком овальной внутренне асимметричной формы. В 0,8 см от края венчика сосуд украшен горизонтальными рядами вдавлений палочкой с острым окончанием. Высота вдавлений 0,8 см, расстояние между рядами 0,2 см. Сверху венчик украшают пальцевые зажимы, выполненные большим пальцем левой руки, в результате чего венчик приобрёл волнистую форму. Толщина стенок фрагмента 6 мм. Он обнаружен в 0,5 м к западу от захоронения (см. рис. 2: 3).
3. Верхняя часть сосуда (№ 3) с венчиком овальной внутренне асимметричной формы. У внешнего края фрагмента расположен треугольный в сечении налеп, деформированный предметом с острым рабочим краем в виде ромба. Под налепом проходит ряд круглых вдавлений диаметром 0,4 см, нанесённых палочкой с плоским окончанием. Расстояние между вдавлениями 1,5 см, толщина стенок фрагмента 5 мм (см. рис. 2: 2).
4. Фрагмент тулова гладкостенного сосуда (№ 4) орнаментирован горизонтальным налепным валиком. На валике прослеживаются следы пальцевых защипов и наклонных овальных вдавлений, имеющих продольные рёбра и желобки. Судя по орнаментации, изначально были нанесены вдавления, а потом - пальцевые защипы, так как второй мотив перекрывает первый. Под валиком в некоторых местах прослеживаются следы ромбических оттисков («вафельный» орнамент). Толщина стенок фрагмента 5 мм (см. рис. 2: 4).
В 1 м к востоку от захоронения найден каменный остроугольный наконечник стрелы с прямыми плечиками и небольшим черешком (возможно обломанным). Длина пера 16 мм, ширина 9 мм, длина черешка 4 мм (см. рис. 2: 5).
Под кладкой захоронения обнаружено надмогильное перекрытие, состоящее из плотно уложенных в два слоя камней средних и мелких размеров, причём камни больших размеров находятся по контуру пере-
крытия (см. рис. 1: 2). Могильная яма овальной формы, размером 1,0*1,5*0,25 м ориентирована длинной осью по линии северо-запад - юго-восток (см. рис. 1: 3). Обнаруженный костяк женщины полностью сохранил анатомический порядок. Погребённая располагалась в скорченном положении, на левом боку, головой на юго-восток (см. рис. 1: 4). Крестец был придавлен плоским камнем, поэтому колени торчали вверх. Пяточные кости и фаланги пальцев рук и ног отсутствовали. Сопроводительный инвентарь в могильной яме не обнаружен.
Погребальный обряд, зафиксированный в комплексе № 19 могильника Цаган-Хушун II «а», относится к елгинской погребальной традиции. На это указывает овальная форма надмогильной кладки, захоронение погребённой в скорченном положении с ориентировкой на юго-восток. Обращает на себя внимание положение костяка не на правом боку, как в большинстве елгинских захоронений, а на левом, что характерно для подобных погребений, отмеченных на могильниках с северного побережья оз. Байкал [7, с. 144). Настораживает полное отсутствие сопроводительного инвентаря в могильной яме. Могила не была ограблена, а значит, инвентарь намеренно не был в неё помещён. Видимо, безинвентарный обряд захоронения в комплексе № 19 был обусловлен низким социальным статусом умершей женщины или причинами другого порядка, восстановить которые в настоящее время не представляется возможным.
Фрагменты гладкостенных сосудов, обнаруженных во время расчистки раскопа, соотносятся с керамикой елгинского типа, для которой характерны орнаменты в виде налепных валиков, круглых и овальных вдавлений. Керамика с ромбическими оттисками (борисовский тип) также встречается в погребальных комплексах елгинцев в составе сопроводительного инвентаря. Неясной остаётся находка каменного наконечника стрелы и изделий из кремния. По-видимому, это остатки материальной культуры более раннего времени, чем елгинское погребение.
Раскопки на погребально-поминальном комплексе Цаган-Хушун II в Приольхонье будут продолжены в ближайшее время. Пока же можно сделать ряд выводов на основе уже имеющихся материалов.
В конце I тыс. до н.э. - начале I тыс. н.э. на территории Приольхонья преобладает елгинский погребальный обряд. Одной из его характерных черт является плоская каменная кладка, перекрывающая сверху могильную яму. Чаще всего это четырёхугольные и овальные кладки, но встречаются и конструкции, имеющие обрамление из крупных плит и внутреннее заполнение из мелких камней. Единичным пока является и случай сооружения над могилой кладки шатрового типа (на Куркутском комплексе I - 133) [1, рис. 29]. Ел-гинская погребальная традиция получила своё развитие во второй половине I тыс. н.э. в памятниках Че-ренхынского типа, датирующихся V-VII вв. н.э. [4, с. 65].
Рис. 1. Цаган-Хушун II «а», комплекс № 19: 1- кладка после расчистки; 2 - надмогильное перекрытие; 3 - профильные разрезы; 4 - положение костяка в могильной яме
Рис. 2. Цаган-Хушун II «а», комплекс № 19: 1 - фрагмент сосуда № 1; 2 - фрагмент сосуда № 3; 3 - фрагмент сосуда № 2; 4 - фрагмент сосуда № 4; 5 - наконечник стрелы; 6 - кремневая пластина
Завершение раскопочных работ в южной части могильника, обозначенного пунктом «а», позволит представить полную информацию о крупнейшем некрополе конца I тыс. до н.э. на байкальском побе-
режье. Обнаруженные в нём материалы станут репер-ными для дальнейших исследований железного века на байкальском побережье и в соседних регионах.
1. Асеев И.В. Прибайкалье в средние века. Новосибирск: Наука, 1980. 149 с.
2. Горюнова О.И., Пудовкина Е.А. Могильник Елга VII и его место в периодизации железного века Приольхонья // Байкальская Сибирь в древности. Иркутск: Изд-во ИГУ, 1995. С. 154-174.
3. Туркин Г.В. Современные представления о погребально-поминальной обрядности населения Предбайкалья (эпоха поздней бронзы - раннего железа) // Социогенез Северной Азии: прошлое, настоящее, будущее: материалы региональной науч.-практ. конф. (Иркутск, 12-15 ноября 2003 г.). Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2003. С. 131-137.
4. Харинский А.В. Предбайкалье в конце I тыс. до н.э. -середине II тыс. н.э.: генезис культур и их периодизация. Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2001. 199 с.
5. Харинский А.В. Погребальный обряд населения Приольхонья на рубеже эр // Археология и культурная антропология Дальнего Востока и Центральной Азии. Владивосток, 2002. С. 112-125.
6. Харинский А.В. Могильник Цаган-Хушун II на западном побережье Байкала // Археология и социокультурная антропология Дальнего востока и сопредельных территорий. Третья международная конференция «Россия и Китай на
Библиографический список
дальневосточных рубежах». Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2003. С. 248-254.
7. Харинский А.В. Погребальный ритуал населения северного Прибайкалья в середине I тыс. до н.э. - начале I тыс. н.э.: по материалам могильника Байкальское XXXI // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004. Вып. 2. С. 143-150.
8. Харинский А.В. Западное побережье озера Байкал в I тыс. до н.э. - I тыс. н.э. // Известия Лаборатории древних технологий. Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2005. Вып. 3. С. 198-215.
9. Харинский А.В. Культурные традиции как отражение этно-исторических процессов населения Предбайкалья в период формирования ранжированных обществ // Вестник ИрГТУ. 2005. № 2 (22). С. 181-187.
10. Харинский А.В. Вооружение жителей Приольхонья в III в. до н.э. - IV в. н.э. и некоторые тенденции развития военного дела населения Предбайкалья // Харинский А.В. Вооружение жителей Приольхонья в III в. до н.э. - IV в. н.э. и некоторые тенденции развития военного дела населения Предбайкалья // Снаряжение кочевников Евразии: сб. науч. тр. / отв. ред. А.А. Тишкин. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. С. 46-51.
11. Цыбиктаров А.Д. Культура плиточных могил Монголии и Забайкалья. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1998. 288 с.
УДК 81'42
ЯЗЫКОВЫЕ МЕХАНИЗМЫ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ СУБЪЕКТА В ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ ЖАНРАХ ЮРИДИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
О.А. Крапивкина1
Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664074, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Описывается развитие языковых механизмов самопрезентации субъекта в пространстве англоязычного и русскоязычного законодательного дискурсов, начиная с периода классического Средневековья и до настоящего времени. Анализируется специфика самопрезентации субъекта в текстах современных конституций. Библиогр. 9 назв.
Ключевые слова: субъект; законодательный дискурс; самопрезентация; экспликация субъекта; маркер субъекта.
LANGUAGE MECHANISMS OF SUBJECT SELF-PRESENTATION IN LEGISLATIVE GENRES OF LEGAL
DISCOURSE
O.A. Krapivkina
National Research Irkutsk State Technical University, 83, Lermontov St., Irkutsk, 664074
The paper describes the development of language mechanisms of subject self-presentation in the space of English and Russian legal discourses, beginning from the period of classical Middle Ages to the present time. The features of subject self-presentation in the texts of modern constitutions are analyzed. 9 sources.
Key words: subject; legislative discourse; self-presentation; explication of the subject; subject marker.
Говорящий субъект получает разное языковое оформление в юридическом дискурсе, а его «я» может быть репрезентировано как эксплицитно, так и имплицитно посредством языковых единиц разных уровней в силу способности субъекта как категории дискурса варьировать от определённого, конкретного до полной бессубъектности.
Языковые механизмы самопрезентации субъекта детерминированы как жанровой принадлежностью дискурса, так и рядом других факторов: условиями правовой культуры и культуры в целом, в которой создаётся текст; хронологической отнесённостью текста; индивидуально-личностными характеристиками субъекта. Более того, даже в границах одного текста можно обнаружить разные варианты самопрезентации субъекта: от открытой экспликации его «я» до полной редукции, деперсонализации высказывания и отсутствия любых знаков, отсылающих к автору.
Объектом рассмотрения настоящей статьи является законодательный дискурс, представленный двумя центральными жанровыми образованиями - законом и конституцией. Законодательный дискурс направлен на регулирование поведения неопределённого круга адресатов. Статусно-индексальное общение в пространстве законодательного дискурса осуществляется на уровне «государство - общество» [7, с. 232-233], при этом государство может быть представлено как коллективным субъектом - сообществом законодателей, так и единоличным - главой государства.
Проследим развитие языковых механизмов самопрезентации субъекта законодательного дискурса, начиная с периода классического Средневековья и до современной нам эпохи.
Особенностью англосаксонских законодательных текстов классического Средневековья являются высказывания, разворачивающиеся при эксплицитном вмешательстве субъекта, реферирующего к себе с помощью я-валентности. Так, в англосаксонских текстах, датированных XII веком, основным маркером субъекта, с помощью которого он позиционировал себя как средоточие абсолютной, ничем и никем не ограниченной власти, было личное местоимение 1 -го лица единственного числа. Эта закономерность отмечена, в частности, в следующем фрагменте Хартии вольностей (Charter of Liberties), изданной от имени английского короля Генриха I:
... I have been crowned king of said kingdom; and because the kingdom had been oppressed by unjust exactions, I, through fear of god and the love which I have
toward you all.....
В примере местоимение I реферирует к единичному субъекту, который с его помощью декларирует единоличный характер своей власти, своё верховное положение в государстве, позиционирует себя как лидера, который берёт ответственность за свой народ, демонстрирует свою любовь к нему, исходя из присущей ему функции наставления и осуществления общественного блага.
Уже начиная со второй половины XII века, веду-
1 Крапивкина Ольга Александровна, старший преподаватель кафедры английского языка, тел.: 89642728682, е-mail: [email protected]
Krapivkina Olga, Senior Lecturer of the Department of the English language, tel.: 89642728682, e-mail: [email protected]
