CC BY
124
УДК 1
НАРРАТИВНАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ КАК НОВЫЙ ВАРИАНТ ИСТОРИЦИЗМА
В.В. Агафонов (КамчатГТУ)
Предпринята попытка проанализировать эпистемологические основания нарративной философии истории. Определяются основные направления, существующие в нарративизме. Особое внимание уделяется тропологической теории X Уайта и критике объективности исторического познания Ф.Р. Анкерсмитом. Кроме того, рассматривается проблема соотношения нарративной философии истории и историцизма. В заключение делается вывод о том, что нарративизм представляет собой лишь новую оболочку старой теории.
The author makes an attempt to analyze epistemological foundations of narrativist’s philosophy of history. Author defines basic approaches which exist in narrativism. He pays special attention to the H. White’s tropological theory and F.R. Ankersmith’s attempts to criticize objectivity in historical knowing. Besides that, in this article the author submits problem of the reference between narra-tiveist ’s philosophy of history and historicism. In fact narrativism is a new shell of the old theory.
В последние десятилетия историческая наука переживает серьезную трансформацию. Пересмотру подвергаются базовые проблемы исторического познания: объективность исторического исследования, взаимоотношения историка и источника, интерпретация исторических концепций и многие другие. Все они так или иначе затрагивают вопрос о том, насколько историческая наука соответствует основным критериям научности.
Трудности со спецификацией истории как научной дисциплины порождены тем, что данный термин принадлежит к разряду полисемантических и может быть использован в трех значениях. Во-первых, под историей понимается некая сущность, субстанция, развертывающая свое существование во времени. Эта трактовка истории близка к так называемым спекулятивным концепциям философии истории. Еще одним названием является термин К. Поппера - «истори-цизм». Особенность подобного понимания истории связана с поиском истоков истории, ее цели и смысла, а также с неоднократными попытками вскрыть универсальные закономерности, ритмы и тенденции, которые управляют развитием человечества. Во-вторых, история трактуется как прошлое, как взаимосвязь отдельных событий, явлений и процессов. В-третьих, история - определенная процедура изучения прошлого. Зачастую для того, чтобы отделить третье значение от остальных, используется термин «историография».
В последнем случае история становится частью эпистемологии. Главная задача эпистемологии истории - исследование вопроса о том, насколько возможно познание истории, каковы особенности изучения прошлого, в чем язык историка отличается от языка других наук. К основным проблемам исторического познания относятся проблемы исторического факта, места объяснения и интерпретации, влияния идеологии, а также проблема истинности или, в более общем виде, проверяемости исторических высказываний и концепций и т. д. Исследование эпистемологических оснований исторического знания имеет значение потому, что в последнее время появились разного рода агностические, радикально-конструктивистские, инструменталистские концепции исторического познания. Особое место среди этих концепций исторического познания занимает нарративная философия истории, которая отказывает истории в праве на получение объективного и достоверного знания о прошлом. Нарративизм отрицает саму дистинкцию между историей и литературой, а в своем наиболее радикальном варианте враждебен научной рациональности в целом, заимствуя у постмодернизма критику логоцентризма.
Во многом появление этих концепций объясняется господствовавшим в предшествующий период упрощенно-эссенциалистским подходом к историческому познанию. История противопоставлялась хронике как нечто упорядоченное, интеллигибельное. Она однозначно включалась в число гуманитарных наук, при этом четко различались литературное повествование и историческое описание. Последнее, в свою очередь, отделялось от объяснительных процедур, которым история должна следовать. Помимо прочего, история объявлялась наукой, говорящей нечто об ушедшей действительности, т. е. наукой, покоящейся исключительно на фактах.
Три основных тезиса нарративизма вызывают особенно серьезную критику:
1) отрицание возможности воспроизводить реальность прошлого в тексте историка (скептицизм);
2) отрицание самой реальности событий прошлого (своеобразный исторический солипсизм);
3) применение методов литературного анализа при изучении историографии.
Особое место в нарративизме занимает проблема дистинкции истории и философии истории. В тропологической концепции историописания Х. Уайта предпринимается попытка стереть границы между исторической наукой и философией истории. Х. Уайт определяет работу историка как вербальную структуру в форме повествовательного прозаического дискурса, предназначенную для выполнения роли модели (или знака) прошлых структур и процессов с целью объяснения того, чем они были, посредством их представления. Х. Уайта не интересует содержание работ историков, а также их адекватность научным стандартам и объективность.
Язык историка - это язык художественной литературы. Но проблема языка рассматривается исследователем в рамках проблемы стиля того или иного историка. Для Х. Уайта интерес представляет прежде всего проблема влияния выбранных риторических процедур на содержание исторического произведения. Он вводит понятие тропологии - это теория преобразования (фигурации) и дискурсивного построения сюжета, которая позволяет соединить два измерения -денотативную и коннотативную сигнификацию. С их помощью историки придают прошлому статус факта и наделяют факты определенным смыслом. Тропологическая теория Х. Уайта основывается на работах Н. Фрая, М. Фуко, Р. Барта [1-3].
Чисто логический, научный анализ конкретного исторического дискурса обречен на неудачу из-за того, что он связывает логику с риторикой, подчиняя ее последней. По мнению Х. Уайта, сама классическая модель силлогизма содержит в себе идею тропологии: «Каждый применяемый силлогизм содержит энтимематический элемент. Этот элемент состоит не более чем из решения двигаться от общих суждений (представленных синекдохой) по направлению к экзистенциальным суждениям (выраженным метонимией)» [4].
Перед Х. Уайтом возникает проблема исторической реальности и проблема референции, т. е. отношения нарратива к исторической реальности: «...Как фигуративный язык может быть использован для создания образов объектов, которые более недоступны восприятию, и наделения их аурой своего рода «реальности» таким образом, чтобы они подпадали под избранные данным историком техники объяснения и интерпретации» [5]. Раз нет реальности как коррелята определенной концепции, то не может быть и принципов, позволяющих из двух концепций выбрать более объективную. Критика объективизма покоится в целом на некорректном применении категории «историческая реальность».
Рассматривая особенности исторического нарратива, Х. Уайт приходит к следующему выводу: «Дискурсивная последовательность, в которой различные уровни репрезентации связаны между собой аналогически, значительно отличается от логической последовательности, при которой одно выводится из другого» [5]. Логико-дедуктивные компоненты «могут дополнять эту репрезентацию формальным доказательством, претендующим на логическую последовательность, в качестве знака и индикатора его рациональности» [5]. Способы риторической организации исторического материала могут быть совершенно разнообразными, а число их комбинаций стремится к бесконечности.
В предисловии к работе «Метаистория: историческое воображение в Европе XIX века» он так резюмировал проблему соотношения истории и философии истории: «(1) не может быть “собственно истории”, которая не была бы в то же время “философией истории”; (2) возможные формы историографии являются теми же, что и возможные формы спекулятивной философии истории; (3) эти формы, в свою очередь, являются в действительности формализациями поэтических озарений, которые аналитически предшествуют им и которые санкционируют конкретные теории, используемые для придания историческим изложениям вида “объяснения”; (4) не существует апдиктически определенных теоретических оснований, опираясь на которые можно было бы обоснованно вынести суждение о превосходстве одной из этих форм над другими как более “реалистической”; (5) вследствие этого мы обязаны выбирать между конкурирующими интерпретативными стратегиями при любой попытке рефлексии над историей в целом; (6) в качестве вывода следует, что наилучшими основаниями для предпочтения одного видения истории другому являются эстетические и моральные, нежели эпистемологические; и, наконец, (7) требование сциентизации истории представляет собой утверждение о предпочтительности особой модальности исторической концептуализации, основания которой либо моральные, либо эстетические, но эпистемологическое оправдание которой еще предстоит установить» [5].
Традиционно историческая наука и историцизм противопоставляются, по мнению Х. Уайта, по следующим основаниям. Во-первых, историк нацелен на поиск уникального, неповторимого, частного, в то время как историцист проявляет интерес к общему. Во-вторых, историк заинтересован в выработке точки зрения больше, чем в конструировании теории, что составляет интерес для историциста. В-третьих, историк использует нарративистскую форму репрезентации, исто-рицист - аналитическую. Наконец, историк изучает прошлое само по себе, в то время как исто-рицисту прошлое интересно только для выяснения закономерностей, которые позволили бы предсказывать будущее. Основное его утверждение: граница между философией истории и историографией, а равно и между исторической наукой и историцизмом является мнимой [6]. Репрезентация историка подчинена, по его мнению, законам нарративного дискурса.
Противопоставление исторической науки и историцизма основано, таким образом, на непонимании того, что исторический дискурс, как и любой другой, содержит в себе два полюса - метафорический и метонимический. Следовательно, историография - это смешение элементов прозаического и поэтического. «Риторический анализ исторического дискурса позволил бы показать, что каждая история, заслуживающая этого имени, содержит не только определенное количество информации и объяснение (или интерпретацию) того, что информация означает, но также более или менее открытое сообщение (message) об отношении (attitude), которое читающему следует принять, перед тем как он познакомится с данными и их формальной интерпретацией. Это сообщение содержится в фигуративных элементах, появляющихся в дискурсе, которые подсознательно направляют ход мысли читающего о качестве исследуемого предмета» [6].
Согласно его концепции невозможно избежать фигуративного использования языка. Фактически это означает, что построить неисторицистскую модель исторической науки невозможно: язык историка уже содержит в себе некое идеолого-этическое измерение, которое в момент постановки проблемы делает аргументацию историка историцистской. Этот механизм подобен работе сновидений, как представлял ее З. Фрейд [6]. Таким образом, как в случае с историографией, так и в случае с историцизмом мы имеем дело с некими подсознательными механизмами. Х. Уайт выделяет два уровня в историографии: буквальный и фигуративный. При рассмотрении конкретного историографического дискурса следует прежде всего обращать внимание на риторический уровень. Объективность и истинность оказываются производными. С точки зрения Х. Уайта, следует отказаться от языка описания, объяснения, доказательства, т. е. не строить исторический дискурс подобно научному. Исторический дискурс следует рассматривать в терминах метафоры, фигурации и построения сюжета (emplottment). Отказ от логико-дедуктивной композиции нарратива оказывается гарантией от псевдонаучных объяснений спекулятивных концепций исторического процесса. Интерес вызывают прежде всего «способы, какими историки конструировали прошлое как возможный объект научного исследования или герменевтической нагрузки и, что более важно, как объект повествования» [5]. Такая конструирующая активность историка является в большей степени делом воображения, чем рационального познания.
Определенное место в его концептуальном развитии играет проблема исторического факта, точнее, проблема соотношения факта, события и воображения историка: «Многие историки продолжают воспринимать “факты” как то, что “дано”, и отказываются признать, в отличие от большинства ученых, что они не столько “устанавливаются (found)”, сколько конструируются с помощью вопросов, который исследователь задает феномену, лежащему перед ним» [7]. Говоря о современных ученых, Х. Уайт имеет в виду некоторых представителей постпозитивистской философии науки, среди которых ему, по-видимому, особенно близки концепции Т. Куна и П. Фейерабенда [8, 9]. В целом позиция Х. Уайта близка постструктуралистскому видению соотношения факта и реальности, в частности это наблюдается при сопоставлении тропологической концепции с теорией Р. Барта. Последний полагал, что «факт обладает лишь языковым существованием ... это единственный дискурс, где референт рассматривается как внешний по отношению к дискурсу, хотя достигнуть его невозможно помимо этого дискурса» [1]. Х. Уайт настаивает на чисто лингвистической природе исторических фактов. Предположим, говорит Х. Уайт, мы имеем множество событий (правильнее было бы говорить - сообщений о событиях):
(1) a, b, c, d, e, ... , n.
События упорядочены хронологически, но нуждаются в характеризации и описании как элементы нарратива. Данная серия событий может быть организована различными способами и снабжена значениями разного типа. Так, продолжает Х. Уайт, можно организовать данный пример одним из следующих способов:
(2) A, b, c, d, e, ... , n;
(3) a, B, c, d, e, ... , n;
(4) a, b, C, d, e, ... , n;
(5) a, b, c, D, e, ..., n (и т. д.).
Заглавные буквы в примере означают привилегированный статус, которым наделяются события определенного типа. Выделяемые события в каждом примере могут означать то, что историк уделяет первостепенное внимание объяснениям в духе экономического детерминизма. Значение события не заключено в нем самом, а является частью языка, который историк использует: «Все исторические нарративы предполагают фигуративную характеризацию событий, которые они пытаются репрезентировать и объяснить. А это значит, что исторические нарративы, рассматриваемые как вербальные артефакты, могут быть охарактеризованы при помощи сопоставления с типом фигуративного дискурса.» [10].
На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что в историческом дискурсе невозможны ни фальсификация, ни верификация на основе прямого наблюдения. С помощью прямого наблюдения можно, по мнению Х. Уайта, изучать документ, отражающий природу объекта прошлого, интересующего историка. Однако «этот документ требует интерпретации», следовательно, «историческое знание - это всегда знание второго порядка, то есть оно основано на гипотетических конструкциях возможных объектов исследования, требующих толкования с помощью процессов воображения, имеющих больше общего с “литературой”, чем с какой-либо наукой» [5].
Иным представителем радикально-конструктивистской позиции в нарративной философии истории является Ф.Р. Анкерсмит. Свою концепцию он считает нарративно-идеалистической, при этом, как и в случае с Х. Уайтом, его взгляды претерпели эволюцию от идеи трансцендентальной логики исторического нарратива к постмодернистской концепции историографии.
Ф.Р. Анкерсмит открыто противопоставляет «нарративистскую философию истории» и «эпистемологическую философию истории», определенно характеризуя эти направления. Эпистемологическая философия истории возникла, во-первых, как результат отрицания немецкого историзма; во-вторых, она опирается на отрицание спекулятивных концепций философии истории: «Историзм и спекулятивные системы были отвергнуты, поскольку предполагалось, что они не удовлетворяли эпистемологическим критериям исторического знания» [11]. В-третьих, основное внимание в эпистемологической философии истории уделяется попытке предложить удовлетворительную модель исторического объяснения. Наконец, определенное влияние на нее оказала «коллингвудовская герменевтика».
Обращаясь к проблеме соотношения историзма и спекулятивных версий философии истории, Анкерсмит приходит к выводу, что в англосаксонской философии историзм был ошибочно связан с этическим релятивизмом: «Этический релятивизм, некорректно связывающий темпорально-фиксированное множество этических норм с их темпорально-независимой применимостью, был ошиибочно выведен из запрета Ранке» [11]. Историзм смешивался с историцизмом, который, в свою очередь, отождествлялся со спекулятивными версиями философии истории. При этом Анкерсмит полагает, что основные критические нападки К.Р. Поппера на историцизм вызваны претензиями историцизма на некоторое пророчество: «Так как историки обычно заинтересованы в исследовании прошлого, а не будущего, критика Поппера не преуспела в представлении спекулятивных типов философии как незаконной формы того, что историки пробуют делать законно» [11]. Ф.Р. Анкерсмит считает несостоятельным проведение демаркационной линии между историографией и спекулятивной философией истории. Так, традиционно спекулятивную философию истории обвиняли в метафизичности. Метафизический статус спекулятивных концепций истории предполагает, что эти концепции являются принципиально непроверяемыми, что и отличает их от «нормальных» исторических концепций, которые вполне можно подвергнуть критической проверке. С его точки зрения, как спекулятивные концепции, так и «нормальная» историография пытаются выявить «сущность» определенной части прошлого, поэтому их нельзя отличать друг от друга посредством критериев, которыми различают утверждения метафизические и верифицируемые. Интересно то, что Ф. Анкерсмит рассматривает только верификацию как способ проверки теории.
Исследователь проводит определенные параллели с тем поворотом, который, на его взгляд, произошел в философии науки. Этот поворот связывается с именами У. Куайна, Н. Гудмена и Р. Рорти [12-14]. Заслуга У. Куайна и Н. Гудмена состоит в том, что они подвергли критике традиционную дистинкцию: аналитическое (синтетическое) в языке. Отказ от этой дистинкции
приводит к стиранию границы между наукой и спекулятивной философией. «Попытка установить природу аналитичности предполагает существование такого уровня исследования, на котором определяются критерии или даются дефиниции аналитичности, а также более низкого уровня, на котором эти определения или критерии могут быть применимы» [11]. Обращаясь к Р. Рорти, Ф. Анкерсмит пишет: «. Историография есть в особой степени та дисциплина, где “принуждение языка” имеет тенденцию быть перепутанным с “требованием опыта” и где то, что, казалось бы, является дискуссией о событиях реальности, в действительности является дискуссией о том, какой язык мы используем» [11].
Лингвистическая философия истории является, по его мнению, адекватным ответом на кризис аналитической философии истории. Она предполагает, что «язык историка не есть прозрачная пассивная среда, через которую мы можем видеть прошлое так же, как мы видим то, что написано в письме через стеклянное пресс-папье, лежащее на листе бумаги» [11]. Во-вторых, язык историка - язык метафорический или тропологический, в том смысле, как это понимал Х. Уайт. Следовательно, исторический нарратив референциально непрозрачен, а точнее, самореферентен в той же степени, как и метафора.
Для верного понимания ошибочности самой постановки проблемы нарративистами необходимо проанализировать, что следует понимать под спекулятивной философией истории и историцизмом.
Критика историцизма развивалась К. Поппером в работах «Нищета историцизма» и «Открытое общество и его враги» [15, 16]. В первой работе им была вполне четко поставлена проблема метода социальных наук, а именно: во второй половине XIX в. предпринимались попытки применить методы естественных наук к социальным. Все историцистские доктрины, так или иначе затрагивавшие проблему применения метода естественных наук в социальном познании, делятся К. Поппером на пронатуралистические и антинатуралистические. Первые предполагают возможным использование естественнонаучных методов в историческом познании, вторые считают подобного рода попытки неуместными. Однако исследователь обращает внимание на другой аспект данной ситуации: «Придерживается ли методолог антинатуралистических или пронату-ралистических воззрений, принимает ли теорию, объединяющую те и другие, зависит в большей степени от его взглядов на характер изучаемой науки и ее предмета. Но позиция методолога будет зависеть также и от его представлений о методах физики» [15]. Этот момент чрезвычайно важен для понимания попперовской критики историцизма, так как обычно его позицию сводят только к отрицанию за исторической наукой права на открытие законов, тенденций и ритмов в истории, а также к критике пророческих интенций историцистских доктрин. К. Поппер дает следующее определение историцизма: «. Под “историцизмом” я имею в виду такой подход к социальным наукам, согласно которому принципиальной целью этих наук является историческое предсказание, а возможно оно благодаря открытию “ритмов”, “моделей”, “законов” или “тенденций”, лежащих в основе развития истории» [15]. Корни ошибочности историцизма лежат в некорректном понимании методологии естественных наук, с которой историцист соотносит социальные науки. Особенно это связано с неправильной интерпретацией логической формы физических теорий. Иными словами, соотнося методологию естественных наук с методологией социальных наук, необходимо не только критически анализировать последнюю, но также более полно и правильно представлять первую.
Антинатуралистическая историцистская позиция базируется на утверждении, что в силу исторической относительности (релятивности) исторических законов большинство естественнонаучных методов в историческом познании неприменимо. Такое утверждение является следствием ряда других тезисов.
Во-первых, говорится, что естественнонаучная методология основана на некотором всеобщем единообразии явлений природы, т. е. при одинаковых условиях будут происходить сходные события. Историцист настаивает, что в социоисторической действительности не существует никакого сохраняющегося единообразия.
Во-вторых, в естественных науках ключевым методом является метод эксперимента. При проведении эксперимента осуществляется искусственный контроль, искусственное изолирование и тем самым обеспечивается воспроизведение определенных условий. Явления социальной и исторической действительности достаточно сложны для воспроизведения в экспериментальных условиях, к тому же они не повторяются.
В-третьих, историцист настаивает на том, что предсказания, даваемые историей, не являются точными. Более того, их неточность связывается с проблемами объективности
и оценки, т. е. историческая теория всегда оказывает влияние на то, каким способом мы интерпретируем реальность.
В-четвертых, история в противоположность естественным наукам основана на «холистском» методе, что выражается в следующем тезисе: социальные группы не сводятся к простой сумма-ции индивидов, а всегда представляют собой нечто большее. По сути, историцизм использует здесь органицистские метафоры, уподобляя общество живому организму.
В-пятых, все вышеуказанные тезисы вполне закономерно приводят историциста к выводу о неприменимости естественнонаучной методологии в историческом познании и к постулированию метода интуитивного вчувствования (понимания). Следовательно, возникает следующее противопоставление: методы физики основаны на причинно-следственных зависимостях, в то время как методы истории - на неких процедурах понимания цели и смысла происходивших событий. В более широком виде интуитивный метод предполагает, что для понимания смысла и значения исторического события требуется анализ его генезиса, последствий, ситуационного значения. Кроме того (и это наиболее характерно для историцизма), необходимо учитывать глубинные исторические направления и тенденции, преобладающие в данный период, а также место исследуемого события в историческом процессе.
Наконец, это приводит к формулированию противоположности между эссенциалистской и номиналистической позициями. К. Поппер использует вместо понятия «реализм» понятие «эс-сенциализм», так как в его концепции реализм - это определенный метафизический принцип. К. Поппер противопоставляет методологический эссенциализм и методологический номинализм. С позиции методологического эссенциализма, задачей научного познания является постижение некоторых сущностей. Методологический номинализм считает слова просто полезными инструментами. Антинатуралистический вариант историцизма признает, что методологический номинализм одержал победу в естественнонаучном познании, в то время как историческая наука должна использовать методологический эссенциализм. Задачей исторической науки провозглашается объяснение исторической реальности, например таких сущностей, как государство, экономика, социальная группа, революция и т. д. Эссенциалистская позиция, по мнению К. Поппера, частично основывается на аргументе против использования количественных методов в историческом познании, при этом всячески подчеркивается качественный характер социальных событий.
Проведенная А. Данто дистинкция между субстантивной и аналитической философией истории существенно дополняет картину антинатуралистических доктрин историцизма. По мнению А. Данто, для субстантивной философии истории характерна претензия описать всю историю, т. е. прошлое, настоящее и будущее. Кроме того, история воспринимается как некая сущность, живущая по своим законам, при этом анализ некоторого отрезка прошлого, с позиции субстантивизма, предполагает установление его значения. События, таким образом, связываются в последовательности при помощи определенного принципа. События в субстанти-визме подчиняются детерминирующим факторам (экономическому, географическому, расовому и т. д.). Получается, что событие обладает значением в смысле последующих событий. Иными словами, субстантивизм развивает неявно теологический взгляд на историю, где события упорядочиваются и наделяются значением в рамках представления об определенной цели и смысле истории [17]. Как видно, здесь также имеется предположение о некой сущности, стоящей за внешними событиями.
Другие доктрины, составляющие историцизм - это пронатуралистические доктрины. Они предполагают наличие общего между естественнонаучными и историческими методами: «. Определенные методы - предсказание с помощью законов и проверка законов посредством наблюдения - должны быть общими для физики и социологии» [15]. При этом критике подвергается не сама формулировка этого предположения, а его более детальное развитие историцизмом.
Анализируя пронатуралистические доктрины историцизма, К. Поппер уделяет особое внимание проблеме законов истории. Этот вариант историцизма основан на аналогии между делением естествознания на теоретическое и эмпирическое и делением социальных наук (прежде всего социологии) на теоретические и эмпирические. Для историцизма характерно провозглашение социологии теоретической историей: «Научные предсказания социологии должны быть основаны на законах, а поскольку они являются историческими предсказаниями, предсказаниями социального изменения, то они должны основываться на исторических законах» [15].
Уместным представляется сопоставление историцизма и нарративной философии истории. На общие черты нарративизма и историцизма первым обратил внимание А. Рейнольдс в статье
«Что такое историцизм?». Рассматривая различные трактовки историцизма, он ввел понятие «тотальный историцизм».
Согласно первой трактовке историцизм - это принцип, при котором события должны пониматься только в рамках определенного исторического контекста. Рейнольдс предлагает называть подобный вариант историцизма «обыденным» (mundane).
Вторая трактовка связывается с теориями Дж. Вико, В. Дильтея, Р. Коллингвуда - с их попытками найти критерии, которые позволили бы однозначно провести демаркационную линию между гуманитарными и естественными науками. По сути, эти попытки связаны с тем, что К. Поппер понимал под антинатуралистическими доктринами историцизма.
Третья трактовка предполагает, что историцизм - это теория, пытающаяся найти ритмы и законы истории. Как видим, А. Рейнольдс отделяет позицию К. Поппера от прочих и редуцирует ее исключительно к критике пронатуралистических доктрин, что, на наш взгляд, не вполне корректно. Впрочем, этому варианту присваивается наименование «попперианский историцизм».
Четвертая трактовка термина «историцизм» связана с утверждением, что стандарты рациональности не являются раз и навсегда зафиксированными. Они сами зависят от временных изменений. Подобных историцистских тезисов, по мнению Рейнольдса, придерживался Х. Патнем, утверждавший, что не существует неисторических стандартов научной методологии. Данный вариант историцизма именуется эпистемическим. В сущности, в трактовке А. Рейнольдса он не слишком отличается от «обыденного историцизма».
Пятый вариант историцизма основан на утверждении, что не существует абсолютных ценностей любого рода: все идеалы являются относительными, их содержание зависит от исторического периода. Подобный вариант историцизма связан с постмодернизмом как культурным течением и конструктивизмом как определенным направлением в философии науки. Более того, эта разновидность историцизма основана на релятивистских тезисах: «... Этот тезис влечет более радикальный вывод, что все понятия «истины», «объективности», «разума», «научного знания» (и т. д.) являются в значительной степени конструкциями, принимаемыми определенной культурой в определенный исторический период» [18]. Согласно этой трактовке мы вынуждены отказаться от любого представления об объективности, исторической реальности. Рейнольдс подбирает не совсем удачный вариант названия для этого типа историцизма - тотальный историцизм. По нашему мнению, его более правильно называть постмодернистским. В то же время Рейнольдс прав, когда характеризует постмодернизм как проект или настроение, целью которого является отрицание идеалов рациональности эпохи Просвещения. Более того, им постулируется прямое противоречие этого понимания историцизма и «попперианского историцизма». На наш взгляд, классификация А. Рейнольдса нуждается в некоторых уточнениях. Во-первых, им не проводится разграничение между понятиями историзма и историцизма. Под историзмом следует понимать принцип подхода к предмету исследования как изменяющемуся во времени, развивающемуся. Данный термин введен во всеобщее употребление В. Дильтеем как обозначение универсального метода «наук о духе». Во-вторых, следует скорректировать понятие историциз-ма, которое объединяло бы критику историцизма К. Поппером, а также то, что Рейнольдс критиковал как «тотальный» историцизм.
По мнению А. Рейнольдса, тотальный историцизм основан на двух тезисах:
1) самореферентность языка (следовательно, делается вывод, что язык не способен снабдить нас референцией к объектам и вещам во внешнем мире);
2) все знание пронизано идеологией (следовательно, не может быть объективного и идеологически нейтрального знания).
Критикуя первый тезис, А. Рейнольдс справедливо замечает, что тот полностью опирается на определенную лингвистическую модель, предполагающую, что значение продуцируется говорящим и не имеет прямого отношения к объектам. Данная лингвистическая модель развивалась сначала структурализмом, затем постструктурализмом.
По А. Рейнольдсу, принятие постструктуралистской теории значения приводит к абсурдным следствиям. Во-первых, «.если мы не можем осуществлять референцию к объектам во внешнем окружении. если наши слова относятся только к другим словам или ментальным образам, то мы не сильно отличаемся от мозгов в бочке» [18]. Во-вторых, если постструктурализм достиг предположительно объективного представления о сущности языка, то оказывается возможным и понимание того, как преодолеть идеологический компонент языка. Однако внутренняя противоречивость постструктуралистских и постмодернистских концепций заключается в следующем.
С одной стороны, они отрицают реальность помимо текста, с другой - в своих собственных текстах подразумевают наличие этой реальности. По А. Рейнольдсу, ошибочным в постмодернизме является следующее утверждение: «.так как все теоретизирование «текстуально», значит, и мир в целом должен быть текстом» [18], т. е. если посредником между объективной реальностью и субъектом является язык, значит, и сама реальность должна быть языком (текстом).
Фактически мы приходим к отождествлению в эпистемологическом плане того, что именуется конвенционализмом и инструментализмом, с тем, что в культурно-философском смысле называется постмодернизмом, а в лингвистическом и риторическом - структурализмом и постструктурализмом. Сопоставляя конвенционализм и инструментализм, И. Лакатос пришел к выводу, что последний является вырожденным вариантом первого [19]. Все они основаны, так или иначе, на конструктивистских аргументах, главный из которых заключается в том, что исторические (социальные, культурные, физические и т. д.) факты в большей степени конструируются при помощи неких лингвистических протоколов, нежели обнаруживаются в объективной реальности. Таким образом, коренная ошибка тотального историцизма, по мнению А. Рейнольдса, состоит в смешении «происхождения» (origine) с «подтверждением» (justification): «Это типично для мыслителей эпохи Просвещения утверждать, что происхождение и подтверждение являются одним и тем же; показать, что Х происходит от Бога, или чистого разума, или ощущений, или научного метода означает с необходимостью доказать его» [18].
В результате приведенных рассуждений мы можем сделать следующий вывод: нарративная философия истории является еще одной разновидностью историцистских концепций и обладает теми же эпистемологическими характеристиками. Во-первых, нарративизм некорректно понимает сущность научного знания, сохраняя в качестве фонового знания традиционные идеалы позитивистской философии науки. Во-вторых, как и прочие варианты историцизма, нарративизм осуществляет редукцию, выражающуюся в сведении исторического познания к языку и тексту. Данная редукция ничем не может быть обоснована. В результате перед нами возникает концепция, которая, с одной стороны, соглашается с позитивистской моделью роста научного знания, считает ее вполне применимой для естественных наук; с другой - делается вывод о неприемлемости позитивистских моделей при анализе эпистемологических оснований исторической науки, что определенно наталкивает на параллели между антинатуралистическими историцистскими доктринами и нарративной философией истории. Однако нарративная философия истории окружена довольно мощным поясом иммунизирующих концепций. Каждая такая концепция выполняет одну функцию: делает бессмысленной любую критику. В силу этого неслучайно обращение к постмодернистскому отрицанию логоцентризма, использование критики научной рациональности со стороны методологического анархизма П. Фейерабенда, внимание к неопрагматизму Р. Рорти, постструктурализму Р. Барта, так как все эти концепции затрудняют именно критический анализ нарративизма.
Литература
1. Барт Р. Дискурс истории // Система моды: Ст. по семиотике культуры / Сост., пер. с франц. и вступ. ст. С. Зенкина. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004. - С. 427-441.
2. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М.Б. Раковой, А.Ю. Серебрянниковой. - СПб.: Гуманит. акад.: Университетская кн., 2004.
3. Frye N. The Anatomy of Criticism: Four Essays. - Princeton, 1957.
4. White H. Tropics of discourse. - Baltimor, 1978.
5. Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002. - С. 9.
6. White H. Historicism, history and figurative imagination. - Baltimor, 1978. - P. 49.
7. White H. Burden of History // History and Theory. - 1966. - Vol. 5 (№ 2). - P. 128.
8. Кун Т. Структура научных революций: Сб. науч. ст. / Пер. с англ. И.З. Налетова, О.А. Балла. - М.: АСТ: Ермак, 2003.
9. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки / Пер. с англ. и нем. А.Л. Никифорова; Под ред. И.С. Нарского. - М.: Прогресс, 1986.
10. White H. The Historical Text as Literary Artifact // Tropics of Discourse. - Baltimor, 1978. -P.92-95.
11. Анкерсмит Ф.Р. Дилемма современной англосаксонской философии истории // Ф.Р. Ан-керсмит. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коло-моец, В. Кашаева. - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - С. 134.
12. Гудмен Н. Способы создания миров / Пер. с англ. А. Л. Никифорова, Е. Е. Ледникова, М. В. Лебедева, Т. А. Дмитриева. - М.: Идея-Пресс: Логос: Праксис, 2001.
13. Куайн У.О. Слово и объект / Пер. с англ. - М.: Логос: Праксис, 2000.
14. Рорти Р. Философия и зеркало природы / Пер. с англ.; Науч. ред. В.В. Целищев. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1997.
15. Поппер К. Нищета историцизма // Вопр. философии. - 1992. - № 8. - С. 52.
16. Поппер КР. Открытое общество и его враги: В 2 т. / Пер. с англ. - М.: Культурная инициатива, 1992.
17.Данто А. Аналитическая философия истории / Пер. с англ. А.Л. Никифорова, О.В. Гав-ришиной. - М.: Идея-Пресс, 2002. - С. 11-24.
18. Reynolds A. What is historicism? // International Studies in the Philosophy of Science. - 1999. - Vol. 13. - Issue 3. - P. 278.
19. Лакатос И. Методология исследовательских программ / Пер. с англ. - М.: АСТ: Ермак, 2003. - С. 266.
