CC BY
126
народный сонник в «сборнике материалов для описания местности и племен КАВКАЗА»: лингвистические заметки
Татьяна семеновна сАдоВА,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка СПбГу, г. Санкт-Петербург,
e-mail: tatsad_90@mail.ru
В статье рассматриваются языковые характеристики снотолкований, опубликованных М. А. Харламовым в «Сборнике материалов для описания местности и племен Кавказа» (1904 г.). Указываются особенности выражения семантики обусловленности снознаков и их пророческого значения в практике русского народного сногадания.
Ключевые слова: сногадание, текстовая модель, структура, народная этимология.
FOLK EXEGESIS OF-DREAM IN «COLLECTION OF MATERIALS TO DESCRIBE THE TERRAIN AND TRIBES of THE CAUCASUS»: LINGUISTIC COMMENTS
Tatyana S. SADOVA,
Doctor of Philology, professor of Russian language at St. Petersburg State University, e-mail: tatsad_90@mail.ru
The article deals with the language characteristics folk exegesis of-dream published M. A. Kharlamov in the "Collection of materials to describe the areas and tribes of the Caucasus" (1904). Indicate particular the semantics of relation sign-dreams and prophetic significance in the practice of Russian folk exegesis of-dream.
Keywords: folk exegesis of-dream, text model, structure, folk etymology.
В ряде выпусков «Сборника материалов для описания местности и племен Кавказа» (1881-1915), публиковавших редкие фольклорные тексты и этнографические данные, есть интересная подборка снотолкований, составленная и бережно представленная одним из постоянных авторов этого издания М. А. Харламовым [9].
Малые тексты снотолкований, по организации и структуре сходные с традиционной приметой, довольно редко встречались (и встречаются поныне) в больших и серьезных собраниях фольклорных памятников. Однако в активном хождении и популярности в народе они вряд ли уступают иным жанрам устной словесности, в количественном отношении широко представленным в исследовательской и собирательской литературе; тем ценнее опубликованный здесь перечень снотолкований, включающий в себя более ста текстов.
По мысли А. Н. Афанасьева, известного ревнителя народной словесности, собирание «действительно живущих в народе объяснений сновидений» есть «драгоценный материал для науки, по важному значению для нее тех метафорических сближений, на которых, собственно, и держится истолкование снов» [2: I, 39-40]. Ряд этих «сближений», безусловно, имеет глубокую мифологическую природу, причем общефольклорного порядка, другие - демонстрируют «местный колорит», третьи - несут оттенок случайности или, что вернее, зафиксированной единичности. В собственно лингвистическом смысле чрезвычайно интересна символическая и ирреальная семантика всех составляющих текста: его структуры, выражающей обусловленность знаков сна и яви, лексического состава «снознаков», внутрижан-ровой грамматики.
«Народным сонником» в самом общем виде следует называть совокупность бытующих в народной среде снотолкований, как правило, имеющих две фиксированные, письменные формы: некий упорядоченный список снопримет (с точки зрения живой фольклорной коммуникации это не естественная, больше - собирательская форма [5: 174]) и текстовые вкрапления, т. е. разной степени полноты включения в другой, более крупный жанр народной речи (что чаще), например, в структуру снорассказа, былички, сказки и т. д.
Итак, по внешнему виду каждый текст-толкование сна представляет собой кратко оформленную сновидческую примету: Женщина нагая - к неприятным вестям [3: 209]; Звон церковный слышать во сне - к близкому покойнику [3: 213]; Змей - к жениху [12: 30].
Уже из поверхностного наблюдения за грамматическим составом сновидческих знаковых текстов ясно, что здесь актуальны не столько глаголы, сколько имена - они называют знак, «загадку» (пророческий символ) и его «отгадку» (пророческий смысл): Мальчик - к добру [12: 30]; Часы видеть во сне -перед болезнью [9: 25]; Кошка - к несчастью [3: 213].
Следовательно, сама организация приметных текстов и в бытовом, и в сновидческом случаях практически одна и та же: доминирующая функция примечания-прогноза связывает в единый текст знак-символ и пророческое из него следствие - толкование. «Сновидения - это та же примета, только усмотренная не наяву, а во сне; метафорический язык загадок, примет и сновидений один и тот же» [2: I, 242].
Материалы М. А. Харламова интересны как минимум по трем причинам: во-первых, это тексты действительно бытовавших в народном обиходе Кавказа снопримет, записанные им в течение многих лет собирательской деятельности [напр.: 8; 10]. Во-вторых, это (конечно, неполный) перечень снотолкований русских, живших на Кавказе, но щедро дополненный местными приметами сна, с этнической точки зрения трудноопределимыми. В-третьих, как следствие, в этих текстах множество тех реалий, что в общерусском соннике не встречаются: причудливое соединение местных верований многонационального населения Кавказа и русских традиционных представлений довольно ярко демонстрирует языковые возможности жанра снотолкования, устойчивость его структуры и в целом незначительную вариативность лексического состава.
Модели оформления текстов примет (как автономных устноречевых произведений) не так многочисленны, как представляется на первый взгляд. По наблюдениям, каждая функциональная разновидность приметы имеет не более трех-четырех типов моделей. Для постоянно варьирующегося речевого материала этот факт может восприниматься, скорее, как признак стабильности формы, чем ее неопределенности или размытости.
Предварительные замечания по общей языковой характеристике рассматриваемых сногаданий сводятся к следующим двум положениям: 1. В строгом смысле представленные тексты снопримет - это записи устных текстов, часто - итоговые «выжимки» из более пространных сноповествований: в естественной речевой среде они вряд ли существуют автономно в этом структурно организованном состоянии: Блины во сне - перед убытком [9: 25]; Видеть во сне металл - быть крепким и здоровым [9: 27]. Точнее было бы квалифицировать подобные тексты этнографическими записями, в которых для собирателя была важна прежде всего фиксация соответствий, символических обусловленностей: знак ^ пророчество. Введенные в текст снотолкования литературные глаголы видения, пророчества, другие явно книжные слова не могут быть знаком той разговорной традиции, в рамках которой живет и развивается этот самобытный малый жанр: Если увидишь себя во сне в новых башмаках, то будет оказана честь [9: 25]; Очки надевать во сне предвещает болезнь глаз [9: 26]; Если увидишь, что мертвый ожил, то замирающее предприятие оживет [9: 27]; Пшеницу видеть во сне - хорошее предзнаменование [9: 25] и т. д.
2. Синтаксическая структура предложения, как правило, составляющего все пространство текста, представлена в записях М. А. Харламова четырьмя основными типами: а) сложноподчиненное союзное предложение с условным придаточным (самая частая и самая ожидаемая форма выражения логики предсказания): Если приснится девушка в красной юбке - будет клевета [9: 24]; Умрет родственник, если во сне видишь молодой месяц на западе [9: 24]; Если видишь во сне маленьких детей, то надо ожидать хлопот [9: 24]; б) бессоюзное сложное предложение с простыми односоставными разного грамматического статуса: Убить во сне змею - избавиться от врагов [9: 28]; Воробья ловить во сне - новое знакомство [9: 26]; Обожжешь палец во сне - будешь обручаться [9: 26]; в) сложноподчиненное союзное предложение с изъяснительным / определительным придаточным: Мертвого хоронить во сне означает, что какое-либо предприятие погибнет, не удастся [9: 27]; Кто во сне плачет, тот наяву будет смеяться [9: 27]; г) простое двусоставное предложение: Земледельцу снег во сне предвещает урожай [9: 25]; Медные деньги, яйца, абрикосы предвещают слезы [9: 24]; Шуба, виденная во сне, предвещает шум какой-то [9: 25]. Перечисленные грамматические предпочтения в выражении семантики снопредсказаний отчасти
характеризуют и его собирателя: М. А. Харламов фиксирует не только метафорические соответствия между знаками сна и будущими событиями в жизни сновидца, но старается обозначить характер обусловленных связей. В его собрании практически нет «двуядерных» снотолкований, оформленных в виде именных соответствий типа: Вода - речи [12: 30].
Один из частых семантических принципов поиска аналогии между знаком сна и событием яви в народном соннике следует признать принцип аналогии по количественному признаку: что-то количественно многое, а также визуально мелкое (и часто) округлое, т.е. мелкообъемное - предвещает в скором будущем слезы. То же подобие отражено в известном сне князя Святослава из «Слова о полку Игореве», что свидетельствует о глубокой архаичности этого типа обусловленности в снотолкованиях: <.. .> Сыпали мне из пустых колчанов поганых иноземцев крупный жемчуг на грудь и нежили меня <.. .> Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное <...> [6: 66]. Количественный и формальный (визуально-образный) планы в таких соотношениях слиты - семантика «много» и «округло» выражена в предметном ряду обозначений бытовых реалий: горох, картошка, зерно, бусы, жемчуг. Особое место в этих рядах соответствий занимает монета, а также всякие металлические деньги (чаще - медные). Этот предмет необъемен, но включен в ряд перечисленных выше, возможно, по аналогии с каплей металла, которую затем плющили для изготовления монеты: Картошка - к слезам [12: 30]; Монеты - к слезам [12: 30]; Деньги медные и серебряные снятся к слезам [3: 208]; Медные деньги - к слезам [11: 21]; Хлеб в зернах - слезы [4: 171] и под.
В собрании М. А. Харламова присутствуют как общефольклорные предметные соответствия, так и новые ряды аналогий, связанные с особенностью южного (кавказского) региона: Медные деньги, яйца, абрикосы во сне - слезы [9: 24]; Если грызешь орехи во сне - к слезам [9: 26]; Если будешь кушать арбузы, то будут слезы [9: 24]. Заметим еще раз, что это пралогическое, вполне вероятно, об-щефольклорнославянское, соответствие весьма устойчиво: наряду со свидетельством «Слова о полку Игореве» выше приводились примеры и сногаданий Х1Х-ХХ вв., причем различных географических зон. Отличия региональные, как видим, заметны лишь в «качестве» предмета аналогии.
Весьма показательной особенностью народного сонника, также отраженной в собрании М. А. Харламова, является связь «левой» и «правой» частей сноприметы, основанная на принципе семантической аттракции (притяжения) сходных по звучанию лексем. Чем-то близкий к явлению народной этимологии, этот путь сближения снознака с прогнозом рождает множество снотолкований: Выметать сор - к ссоре [9: 24]; Снег снится, будет кто-то смеяться [9: 24]; Соль во сне есть - будет ссора [9: 26]; Выметать сор - к ссоре [9: 24]; Шуба, виденная во сне, предвещает шум какой-то [9: 24].
В наивной рефлексии носителя языка на факты созвучия, семантической близости неродственных слов, в его поисках «исходного смысла» иноязычного слова, в нахождении логики между увиденным и названным во сне таинственным знаком и возможным его следствием в реальности живого слова-действия проявляется, в том числе, то самое природное чувство языка, о котором, вслед за немецкими романтиками в языкознании, ярко и метафорично писал в свое время И. Ф. Анненский: «В душе каждого нормального человека мы можем наблюдать ряд типических способностей или чувств: таково чувство речи ^ргаЛ^еШЫ), чувство правды (совесть), чувство красоты» [1: 69]. Желание за случайной формой угадать неслучайность содержания - таков возможный путь наивной этимологии, имеющей самые очевидные и самые естественные (природные) черты.
Сновидческая примета как разновидность жанра бытовой (погодной, суеверной и др.) приметы имеет несколько специфических черт, отражающих ее онтологическую и семантическую природу. Она вторгается в область тайны и чуда - в сновидение, имеющее в фольклорном сознании статус второго мира, мира откровения, жизни души. Собрание примет сна, существующих в «цитатном фонде» народной культуры, лишь искусственно можно представить в виде собрания примет. Поэтому сонник 1) как фольклорное явление и 2) как собрание сновидческих примет, изданное или подготовленное к печати для массового чтения (сегодня чрезвычайно популярные, многочисленные книжные издания с сомнительной народной основой), следует понимать как две различные реальности существования микротекста - сновидческой приметы.
В случае (1) сновидческая примета есть статичный показатель естественной, живой, варьирующейся системы сновидческих знаков и символов, имеющих глубокие мифологические и архетипические
корни. В случае (2) перед нами письменный текст (в издательском смысле слова) со всеми атрибутами: редактирование, рубрикация, цитация, отсылки и др. Здесь сновидческая примета по структуре может быть схожа с фольклорной, но по содержанию и мифологическому подтексту она, как правило, есть факт личного, т. е. авторского, вымысла.
Рассматриваемое собрание М. Харламова - редкий и, повторюсь, уникальный тип подлинно фольклорных (природных) снопримет, изданных для «любителей народной словесности», как обычно обозначался обобщенный адресат в дореволюционных журналах этнографического толка. Конечно, это тот самый «драгоценный материал для науки», о котором писал А. Н. Афанасьев [2: I, 39].
Двухчастная структура сновидческой приметы актуализирует содержательную оппозицию «явь -неявь», имеющую ряд особенностей в лингвистическом оформлении категории обусловленности ситуации знакового сна и ситуации прогноза / пророчества в реальности: 1) в сновидческих приметах лексически не маркированы пространственно-временные отношения между знаком и означаемым (знаком и пророчеством: Воробья ловить во сне - новое знакомство [9: 26]; Виноград есть во сне - знак выигрыша [9: 26]; 2) сновидческая примета максимально «внимательна» к вещи, предмету, ее качествам и свойствам, а не к действию или перемещениям в пространстве, поэтому сновидческие приметы часто включают в себя многочисленные атрибутивные и акциональные характеристики знакового предмета: Если во сне увидишь сад цветущий, но без плодов, то будешь радоваться [9: 26]; Если видишь во сне волов жирных и едешь на них, то это предвещает свободу [9: 26]; Убирать во сне спелое жито, будет хорошая жизнь, а еще зеленое - умеренная [9: 26].
Наиболее частотными оказываются сновидческие приметы, в которых левая и правая части оформляются предметными именами существительными; с точки зрения грамматического строения, приметы в таких случаях представляют собой двуцентровые предложения, при котором «субъект и предикат сохраняют свою соотнесенность, но лишаются формальных средств связи между собой - глагольного компонента, связки» [7: 9]. Такие микротексты весьма лаконичны, максимально сжаты до уровня глубокого мифологического прочтения традиционных в народном сознании символов.
знаковое наполнение сновидческих примет часто имеет общекультурную семантику; традиция закрепляет за определенными лицами, предметами, явлениями устойчивые прогнозирующие свойства, причем повторяющиеся и в других жанрах, относящихся к народному культурному феномену «гадание»: Собака - к другу, Платок - к замужеству, Крест - к покойнику и под.
Единичный элемент народного сонника - есть конкретный текст снотолкования, который может быть явлен как в составе пространного фольклорного жанра (естественное существование в бытовой культуре), так и в своем модельном - жанрово автономном - оформлении, во многом зависящем от собирателя, его «грамматических» и этнографических предпочтений. Однако функция этого малого жанра - кратко и емко обозначить связь, обусловленность сна и яви, представить содержательное качество этих обусловленностей - диктует совершенно определенный набор лингвистических средств, способных эту функцию предъявить.
общий лексический состав разновременных сборников снотолкований, обнаруженная внутрижан-ровая синонимия, общие законы некоторых собственно лексических и грамматических взаимодействий в рамках малой формы создают особый, семиотически специфичный мир национальной культуры, открытый и вариативный, но функционально вряд ли изменяющийся со временем, о чем свидетельствует и ценное собрание, опубликованное в рассматриваемом издании.
ЛИТЕРАТУРА
1. Анненский И. Ф. Педагогические письма: Второе письмо (Я. Г. Гуревичу): К вопросу об эстетическом элементе в образовании // Русская Школа. 1892. № 11.
2. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М.: Индрик, 1865-1869. Т. I—III. Т. I. 801 с.
3. Балов А. Сон и сновидения в народных верованиях // Живая старина. Вып. IV. 1890.
4. Колосов М. Архивные материалы по народному русскому языку и народной словесности // РФВ. 1879. Т. II.
5. Садова Т. С. Народная примета как текст. Лингвистический аспект. СПб: СПбГУ, 2003. 210 с.
6. Слово о полку Игореве / вступит. статья и подготовка древнерус. текста Д. Лихачева. М.: Худож. лит., 1985. 222 с.
7. Тарланов З. К. Становление типологии русского предложения в ее отношении к этнофилософии. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского гос. ун-та, 1999. 208 с.
8. Харламов М. А. Некоторые особенности живого говора города Ейска, Кубанской области // Сборник материалов для описания местности и племен Кавказа. 1899. Вып. XXVI.
9. Харламов М. Суеверия, поверья, приметы и заговоры, собранные в гор. Майкопе // Сборник материалов для описания местности и племен Кавказа. Тифлис, 1904. Вып. XXXIV. Отд. III.
10. Харламов М. А. Свадебные обряды и песни г. Ейска // Там же. 1906. Вып. XXXIX.
11. Чернышев В. Материалы для изучения говоров быта Мещовского уезда // Сб. отд. русск. яз. и словесности Императорской Академии наук. Т. LXX, № 7.
12. Якушкина Е. И. Народный сонник из Каргополья // Живая старина. 1999. № 2.
