Научная статья на тему '«Народная скорбь»: массовые коммеморации, в городах Западной Сибири, приуроченные к похоронам и поминовению С. М. Кирова, В. В. Куйбышева и Г. К. Орджоникидзе (30-е гг. ХХ В. )'

«Народная скорбь»: массовые коммеморации, в городах Западной Сибири, приуроченные к похоронам и поминовению С. М. Кирова, В. В. Куйбышева и Г. К. Орджоникидзе (30-е гг. ХХ В. ) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
432
143
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ЗАПАДНАЯ СИБИРЬ / ПОЛИТИКА ПАМЯТИ / ПОХОРОНЫ / ПАМЯТНЫЕ ТОРЖЕСТВА / КОММЕМОРАЦИЯ / WESTERN SIBERIA / MEMORY POLITICS / FUNERAL / MEMORIAL CELEBRATION / COMMEMORATION

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Красильникова Е. И.

Характеризуются коммеморативные особенности массового прощания жителей Новосибирска, Томска, Омска и Барнаула с членами правительства, умершими в 1930-х гг., а также дни памяти «вождей», ежегодно устраивавшиеся в передвоенные годы. Определяются и описываются образцы прощального ритуала и памятных торжеств, указываются общие черты прощальных церемоний 1930-х гг., а также объясняется содержание советской политики памяти, отраженной в этих коммеморациях. Подчеркивается отражение в данных практиках развития культа личности И.В. Сталина

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

“The national grief”: massive commemorations in the cities of Western Siberia, dedicated to the funerals and to the memorable days of S. Kirov, V. Kuybyshev and G. Ordzhonikidze (1930s)

The article is devoted to commemorative features characterizing of the Novosibirsk, Tomsk, Omsk and Barnaul residents mass farewell with government members, who died in the 1930s, as well as memorial days of «leaders» is annually arranged in time before the Grate Patriotic Ware. The author defines and describes the samples of farewell ritual and commemorative celebrations, indicates similarities farewell ceremonies 1930s. Also she explains the content of the Soviet memory policy, which reflected in these commemoration. The article shows the reflection of personality cult оf I. Stalin's development in this practicese

Текст научной работы на тему ««Народная скорбь»: массовые коммеморации, в городах Западной Сибири, приуроченные к похоронам и поминовению С. М. Кирова, В. В. Куйбышева и Г. К. Орджоникидзе (30-е гг. ХХ В. )»

ИСТОРИЯ

Вестн. Ом. ун-та. 2014. № 1. С. 48-55. УДК 94.57

Е.И. Красильникова

«НАРОДНАЯ СКОРБЬ»: МАССОВЫЕ КОММЕМОРАЦИИ, В ГОРОДАХ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ, ПРИУРОЧЕННЫЕ К ПОХОРОНАМ И ПОМИНОВЕНИЮ С.М. КИРОВА, В.В. КУЙБЫШЕВА И Г.К. ОРДЖОНИКИДЗЕ (30-е гг. ХХ в.)

Характеризуются коммеморативные особенности массового прощания жителей Новосибирска, Томска, Омска и Барнаула с членами правительства, умершими в 1930-х гг., а также дни памяти «вождей», ежегодно устраивавшиеся в передвоенные годы. Определяются и описываются образцы прощального ритуала и памятных торжеств, указываются общие черты прощальных церемоний 1930-х гг., а также объясняется содержание советской политики памяти, отраженной в этих коммемо-рациях. Подчеркивается отражение в данных практиках развития культа личности И.В. Сталина.

Ключевые слова: Западная Сибирь, политика памяти, похороны, памятные торжества, коммеморация.

В 1930-х гг. весь Советский Союз неоднократно погружался в глубокий траур - страна прощалась с членами правительства, «несвоевременно ушедшими из жизни». Прощания с «вождями» имели массовый характер. Их сценарии были стандартны. Стандартными являлись и коммемора-тивные практики, направленные на сохранение и подержание коллективной памяти советского народа о героях эпохи первых пятилеток. Дни памяти С.М. Кирова, В.В. Куйбышева и др. были отмечены в календаре новыми памятными датами.

В последние годы в связи с развитием в рамках исторических и политических наук эортологии (праздниковедения) исследователями была подготовлена почва для постановки вопроса об идеологическом воздействии особенностей организации прощания советского народа с умершими «вождями» на сознание масс [1-3]. Этот вопрос актуален в контексте специфики формирования культов героев, которых советская пропаганда выставляла как ближайших друзей и соратников Сталина, а также в свете изучения еще слабо осмысленного советского коммеморативного мета-нарратива. Выяснение того, с помощью каких приемов организации памятных торжеств власть стремилась влиять на общественное сознание и какие идеи стремилось в нем укоренить, важно для осмысления сущности идеологии сталинского режима.

Торжества по увековечиванию коллективной памяти о событии или о персоне относятся к числу коммеморативных практик. Коммеморация служит целям фиксации, воспроизведения и трансляции коллективной памяти. Коммеморативные практики складываются под воздействием традиций, политики памяти государства, контекстов социально-экономической и культурной жизни. Коммеморация служит не только определенному пониманию индивидом прошлого, но и его «вживанию» в прошлое, переживанию прошлого. Цель данной статьи - охарактеризовать коммеморативные особенности массовых торжеств, посвященных прощанию жителей крупных западносибирских городов с умершими в 1930-х гг. членами советского правительства, а также дни памяти, устраивавшиеся в честь этих лиц. Для реализации поставленной цели предстоит решить несколько задач. Во-первых, установить и описать образцы прощального ритуала с «вождями» и ритуалов их поминовения 1930-х гг.

© Е.И. Красильникова, 2014

Во-вторых, выявить общие черты ком-мемораций, связанных с увековечиванием памяти С.М. Кирова, В.В. Куйбышева и Г. К. Орджоникидзе. В-третьих, пояснить содержание государственной политики памяти, влиявшей на данные коммеморации, и их идеологическое значение. Под политикой памяти (исторической политикой) мы подразумеваем способы и сам процесс идеологизации прошлого, создания необходимых власти социальных представлений и национальных символов [4]. По словам французского историка Ю. Шеррер, «историческая политика в общем и целом направлена на формирование общественно значимых исторических образов, которые реализуются в ритуалах, претерпевая изменения со сменой поколений или по мере эволюции социальной среды» [5]. Мы исходим из представления о том, что в тоталитарных условиях политика памяти направлена на формирование и закрепление прежде всего нормативной или догматичной картины прошлого.

Вопрос о прощании сибиряков с умершими членами правительства и формах их коллективного поминовения историками специально не изучался. Однако церемонии похорон членов правительства, прежде всего «лучшего друга Сталина» С.М. Кирова, проходившие в Москве, неоднократно становились предметом стандартных описаний, представленных, в том числе и современными историками историков [6; 7]. Однако авторы данных работ специально не акцентировали внимание на коммемора-тивном значении этих похорон. Ближе к проблеме, поставленной в контексте нашего исследования, подходит британский историк К. Мерридэил, которая анализирует на материалах европейской России ХХ в. различные аспекты мемориальной культуры, в том числе и торжественные похоронно-поминальные практики [8; 9].

Основными источниками нашего исследования стали документы из фондов государственных архивов Новосибирска, Томска, Омска и Барнаула, а также местные ежедневные газетные издания. Важно отметить, что все эти источники по идеологическим причинам отражали лишь один из вариантов восприятия смерти «вождей» и памятных дат, связанных с их именами. Официальная версия событий и общественных настроений могла не совпадать с реальной картиной. Однако конкретными данными о вариантах негативной рецепции траурных ленинских торжеств в городах Западной Сибири мы сегодня не располагаем. Тем более, что речь идет о периоде массовых репрессий, когда население опасалось открыто выражать критическое мнение в адрес власти. Поэтому в данной статье речь пойдет преимущественно о том, в каком свете государство стремилось преподнести обществу траур по «вождям».

Очевидно, что образцом организации похорон и поминовения членов советского правительства в 1930-х гг. были похороны В.И. Ленина и так называемые «ленинские дни» (1924). Ранее мы предпринимали более подробную характеристику этих коммемо-раций [10]. В контексте темы данной статьи нам будет достаточно краткой характеристики прощания сибиряков с Лениным и дней его памяти. Ритуал похорон Ленина был во многом заимствован из дворцовых церемониалов имперского периода, когда специальные печальные комиссии подробно разрабатывали и рассылали по всей стане тексты, отражавшие сценарии похорон первых лиц государства и членов императорской фамилии. Порядок действий на похоронах Ленина был схож с дореволюционными церемониями, но по идеологическим причинам религиозные элементы сценария похорон заменялись гражданскими. Организаторы прощания с Лениным использовали также сценарии массовых «красных похорон» героев и жертв Гражданской войны, устраивавшихся в разных регионах России. Как и до революции, представители власти стремились привлекать разными способами внимание населения к смерти лидера государства. Большевики использовали для этого телеграф, радио и печать. Средства массовой информации подчеркивали необычность похорон Ленина, их нетрадиционное значение. Власть стремилась вовлечь наибольшее число членов общества в похорон-но-поминальные коммеморации, создать у каждого жителя станы ощущение личного присутствия на похоронах.

Пока круг избранных лично прощался с телом В. И. Ленина в Москве, в западносибирских городах парткомы и партийные ячейки организовывали локальные демонстрации с участием отдельных групп населения. В партийных ячейках, на предприятиях, в клубах и на улицах зачитывались вслух газетные репортажи и краткие правительственные телеграммы. Похороны Ленина были эмоциональными, печать сообщала о том, что вся страна горячо оплакивала вождя. Это не соответствовало стандарту «красных похорон» начала 1920-х гг., когда людям, принимавшим участие в похоронах, предписывалось сдержанное переживание смерти, восходившее к культуре классицизма, идеи которой актуализировались в военно-революционный период. Похороны вождя были гражданскими, на них не должно было идти речи о бессмертии души, но важно было сделать акцент на идее бессмертия общего дела революции. Однако, изучая протоколы траурных заседаний, посвященных смерти вождя, мы заметили, что ораторы не всегда могли подобрать нужные слова, поскольку их сознанием еще владела православная традиция.

Когда страна хоронила Ленина, все население было освобождено от работы, для того чтобы иметь возможность сконцентрироваться на эпохальном событии. Практика запрета работы увеселительных заведений и торговли в дни похорон августейших особ существовала и до революции. Когда скончался В.И. Ленин, Сибирский революционный комитет запретил увеселения на целую неделю - с 22 по 27 января. Кульминацией массового прощания сибиряков с Лениным стали ночные демонстрации-похороны, организованные также в опоре на образцы имперских церемониалов и практику «красных» похорон, известных россиянам со времен Первой русской революции. На центральных площадях городов местные власти должны были собрать народ для проведения массовых коммеморативных мероприятий. До революции дворцовые церемониалы подробно определяли порядок траурного шествия за гробом, теперь, используя старый опыт, органы местной власти расписывали порядок построения и движения демонстрантов в ночь похорон вождя. Многим участникам этой демонстрации запомнился залп салюта, прогремевший в момент внесения тела Ильича в Мавзолей, а также гудки промышленных предприятий.

Ильич умер своей смертью, но драматизм похоронного сценария героя не мог обойтись без религиозных мотивов мученичества в речах собравшихся. Этот прием многократно применялся в предыдущие годы на «красных» похоронах жертв и «героев» Гражданской войны. Митинговавшие говорили: «Ты замучен тяжелой болезнью, трудной и длительной работой». Также был использован еще один важный элемент традиционного обряда погребения, особенно развитый в романтической традиции и укоренившейся на «красных похоронах» начала 1920-х гг. - клятва на могиле. В Новосибирске демонстранты клялись на братской могиле земляков, которая символически стала теперь для них и могилой вождя, не отступать от идеалов, служению которым посвятил жизнь великий вождь.

День смерти Ленина стал для трудящихся контрольной датой, когда они отчитывались о своих экономических и политических достижениях за срок, истекший с того момента, когда страна осталась «без Ленина». При этом чувствуется, что по ассоциации с традицией рабочие и крестьяне держали отчет не только перед правительством и народом, но и перед усопшим вождем, с которым часто выстраивали воображаемый диалог докладчики, выступавшие на собраниях и торжественных заседаниях. Эта черта роднила стандартные отчеты об успехах текущего года с исконной православной традицией выстраивать мысленный или даже мистический диалог с усопшим в день его

поминовения, рассказывая о том, что происходило после его смерти.

Эти коммеморации производили на общество сильное эмоциональное впечатление. Многие искренне скорбели, изъявляли желание вступить в партию. Массовые проводы вождя в последний путь должны были впечатлять не только убежденных большевиков, но и людей, которые были мало задействованы в политической жизни. Эти похороны служили политической социализации, приобщению к политике. Траурные коммеморации были ориентированы на формирование среди населения преданности партии, «делу Ленина», идеалам революции в трактовке, актуальной для носителей власти. Они служили выражению политической солидарности граждан, мобилизации общества на достижение успехов экономического развития страны. Ритуал прощания служил и легитимации власти, которая со смертью вождя обретала еще более «великую», «героическую» историю.

В последующие годы Сибирь, как и вся страна, «поминала» В.И. Ленина в январские дни. Торжества тянулись по целым неделям. 21 января могли отмечать день кончины В.И. Ленина, а 26 января вспоминали похороны вождя [11]. Коммеморативные мероприятия устраивались и между этими датами. Сценарии «ленинских дней» подчинялись образцам политических праздников имперского периода, которые включали в себя военный парад, крестный ход, торжественную литургию или молебен, торжественное заседание городской думы, собрания в клубах, народные чтения и бесплатные театральные постановки на исторические, политические и религиозные темы. В дни памяти В.И. Ленина не устраивался лишь военный парад. Остальные сценарные элементы торжества легко адаптировались к новой памятной дате и новой идеологической системе: крестный ход заменили демонстрацией с инсценировками, молебен преобразовали в митинг, обязательными были торжественные заседания горсовета, собрания в рабочих клубах, бесплатные театральные постановки и показы кино.

В 1920-х гг. «ленинские дни» стандартно предварялись вечерами воспоминаний, на которых обязательно звучал доклад о достижениях советского народа за период «уже без Ленина», зачитывались заранее отобранные агитпропами отрывки воспоминаний о вожде его соратников, декламировались политические стихи, агитаторами раскрывались в докладах темы «Ленин и кооперация», «Ленин и Коминтерн», «Троцкизм» и пр. [12]. В программу вечера могли включаться развлекательные элементы: демонстрация слайдов диапозитивом, физкультурные номера, инсценировки, песни и т. п. К подобным мероприятиям, имевшим значение политической социализации, активно привлека-

лись беспартийные граждане. Заметно, что в 1920-х гг. эмоциональный фон вечеров воспоминаний о вожде, проходивших в западносибирских городах, еще имел различные оттенки, не подчинялся строго единому стандарту. Иногда траурные вечера еще напоминали традиционные поминки. В следующем десятилетии места скорби на вечерах воспоминаний оставалось все меньше. На «траурных собраниях» устраивались читки литературных монтажей, повторялись рассказы о встречах Ленина с рабочими и детьми. К участию в вечерах привлекались «опытные беседчики» для обсуждения политических тем, «старые» рабочие, рассказывавшие истории о положении рабочих при капитализме [13].

В 1925 г. в день годовщины со дня смерти В.И. Ленина в городах Западной Сибири устраивались демонстрации. На этих мероприятиях уже не было места скорбным переживаниям. Демонстрации дополнялись митингами, присягами воинских частей, карнавалом, представлявшим сюжеты из революционной истории и современной политики. Печальная дата фактически превращалась в шумный праздник. Темы, предлагавшиеся для карнавальных воплощений, были далеки как от скорби, так и от фигуры самого Ленина. Разумеется, за этой идеологической карнавальной кутерьмой терялась личность вождя, не оставалось места скорби.

По дореволюционному образцу горсоветы, как ранее городские думы, устраивали торжественные заседания, посвященные памяти вождя. И хотя траурный марш в начале таких мероприятий в 1924 г. исполнялся, когда тело вождя еще не было даже внесено в Мавзолей, на подобном заседании в Новониколаевске прозвучало: «В наших рядах не должно быть паники. Довольно петь похоронный марш! Будем петь "Интернационал" - песню победы» [14]. Заседания горсоветов уже не были похожи на поминки. Они использовались для политического просвещения, для усиления «сплочения масс». С середины 1930-х гг. на таких заседаниях все больше внимания уделялось не самому Ильичу, а отчетам об успехах социалистического строительства, И.В. Сталину как «гениальному» продолжателю дела В.И. Ленина. Во второй половине 1930-х гг. имя Сталина приветствовали вставанием и аплодисментами, его заочно избирали главой президиума, в его честь пели гимн и «Интернационал» [15], завершали заседания составлением типичных «приветственных телеграмм товарищу Сталину» [16]. К памятным дням в соответствии с традицией были приурочены многочисленные переименования улиц и городских районов, открывались социальные учреждения под именем Ленина и памятники вождю.

Впервые сценарный шаблон прощания с усопшим В.И. Лениным был актуализирован в 1925 г., когда скончался народный комиссар по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета СССР М.В. Фрунзе. Печать так отражала ситуацию: «Траурное сообщение омское студенчество встречает так же, как в дни смерти Ленина» [17]. Во время похорон М.В. Фрунзе остановилась работа на предприятиях, по центральным улицам городов Западной Сибири прошли колонны демонстрантов с участием красноармейских частей, партийных организаций, комсомола и студенчества. Звучал уже хорошо знакомый сибирякам похоронный марш и «»Интернационал. Омская газета «Рабочий путь» писала: «Снова в витринах, в окнах революционный траур. Черное на красном. <...> Снова в трауре трудовой Омск» [18]. В момент опускания гроба с телом усопшего в могилу сибиряки услышали залп салюта. Далее последовала череда вечеров воспоминаний и традиционных переименований учреждений, предприятий и улиц. Омская пехотная школа одной из первых изъявила желание именоваться в честь М.В. Фрунзе [19].

Прощания сибиряков с М.Ф. Фрунзе опиралось не только на опыт организации грандиозных похорон В.И. Ленина. В этом случае практически с точностью повторялись коммеморативные действия, известные сибирякам и до революции. Характерен пример прощания жителей Томска с убитым в 1911 г. П.А. Столыпиным: память председателя совета министров городская дума почтила вставанием, его семье была направлена телеграмма с соболезнованиями; городскому Белозерскому смешанному училищу присвоили имя Столыпина; состоялось и благотворительное мероприятие, закреплявшее в народной памяти позитивный образ жертвы террориста - в честь Столыпина учредили городскую стипендию в 100 рублей для детского приюта [20].

В 1930-х гг. массовые прощания с усопшими «героями» устраивались регулярно. Наиболее пышные коммеморации были связаны с именем секретаря Ленинградского губкома ВКП(б), члена Политбюро ЦК ВКП(б) и члена ЦИК СССР - С.М. Кирова. Известие о его убийстве потрясло страну в начале декабря 1934 г. В гибели «соратника и друга товарища Сталина» власть обвинила «троцкистско-бухаринскую банду». Сразу после гибели С.М. Киров стал одним из ярчайших символов борьбы со внутренними врагами. Прощание с ним было очень торжественным, однако не таким грандиозным, как прощание с В.И. Лениным. Для того чтобы сибиряки глубже прочувствовали трагедию, печать детально информировала население об этапах ритуала похорон С.М. Кирова в Москве. Технические средства середины 1930-х гг. позволяли иллюстрировать репортажи крупными фотоснимка-

ми, усиливавшими эмоциональное воздействие текста на читателей. Также публиковались многочисленные биографические материалы о погибшем. Западносибирские городские газеты размещали на своих полосах статьи о революционной деятельности С.М. Кирова в Томске и Новониколаевске. Подчеркивалось, что именно здесь начиналось его становление как революционера. Томское «Красное знамя» писало: «Пролетарии нашего города должны быть горды. В нашем городе Сергей Миронович Киров получил боевое крещение. Здесь он начал свой путь кристально чистого большевика» [21]. Так газеты пытались донести мысль о том, что Кирова стоит расценивать не только как героя общесоветского масштаба, а как «родного» сибирякам человека, как героя местной истории. Следовательно, и скорбеть о нем полагалось как о близком и родном человеке, чья жизнь неожиданно и трагически оборвалась. С помощью таких образов, как образ Кирова, в 1930-е гг. формировалось новое представление о советской Родине. Томск должен был стать дорог томичам тем, что здесь жил великий Киров. Гибель «местного героя» должна была восприниматься томичами острее, нежели смерть человека, чья судьба не была связана с историей их малой родины.

В ответ на гибель С.М. Кирова в городах Западной Сибири устраивались стандартные массовые траурные митинги. К примеру, в Омске 6 декабря на площади Дзержинского состоялся митинг рабочих «по поводу утраты высших партийных лидеров». Резолюция этого митинга включала клятву, подобную тем, что звучали во время прощания с В.И. Лениным в 1924 г. Однако менялись идеологические контексты, что отразилось в следующей формулировке: «Клянемся в ответ на вылазку классового врага еще более сплотить свои ряды вокруг ВКП(б) и ее вождя Сталина организацией ударных бригад имени товарища Кирова, полным выполнением производственных и учебных планов и еще большим повышением классовой бдительности» [22]. Эта формулировка свидетельствует о том, что гибель С.М. Кирова сразу же и повсеместно была использована государством в мобилизационных целях.

Вечером в день похорон Сергея Мироновича в западносибирских городах были организованы траурные объединенные заседания горсоветов и горкомов партии [23 и др.]. Внушительно выглядели декорации: «Огромный портрет, освещенный красным заревом, черный бархат, склоненные знамена...» [24]. Траурная символика, использовавшаяся большевиками еще в период Гражданской войны, была вновь актуализирована. Но заметны новые эстетические черты: декорации стали роскошными, более монументальными. Согласно уже ставшему стандартным ритуалу прощания звучал по-

хоронный марш, память героя чтили вставанием, объявлялась минута молчания. Заметно, что речи докладчиков на этих заседаниях были тщательнее подготовлены, нежели на аналогичных заседаниях, приуроченных к смерти В.И. Ленина. Прощальным речам 1934 г. были присущи патетика, яркая образность и гиперболы, к примеру: «Враг вырвал из наших рядов, из железной когорты большевиков лучшего из его сыновей»; «Партия потеряла надежнейшего соратника железного вождя» и т. п. По правилам подобных мероприятий 1930-х гг. в конце заседания говорилось о тяжелой политической обстановке, необходимости мобилизовать силы в борьбе за задачи социалистического строительства, о бдительности и о гении вождя, который без устали заботится о благе советской страны.

Как и в случае с В.И. Лениным, уже в первые дни после гибели Кирова пропаганда формировала в общественном сознании фигуру памяти, соответствовавшую большевистскому нравственному идеалу, но не реальности. По мнению Х. Гюнтера, в процессе мифологизации исторические лица подгоняются под мифологическую парадигму, решающую роль в этом процессе играет забвение индивидуально исторических черт. На примере С.М. Кирова подтверждается и еще один вывод Х. Гюнтера о «насильственном сокращении» властью промежутка времени, который обычно необходим для того, чтобы реальный человек стал легендой [25]. Уже в первые дни после гибели Кирова сибирская печать транслировала в массы типичный образ героя: скромный, непритязательный, отзывчивый и верный товарищам, деятельный и отважный, «в нем билось сердце железного большевика, в нем текла кровь настоящего революционера» [26]. Как и на политических похоронах начала 1920-х гг. народу предписывалось испытывать негодование, переживать великую скорбь. Печать подчеркивала единодушие в восприятии трагедии.

К годовщинам гибели С.М. Кирова сибирская печать неизменно размещала на своих полосах материалы о его жизни, революционной и партийной деятельности [2729], звучали призывы «работать по-кировски». Кинотеатры демонстрировали картины, посвященные «любимому герою». Шел процесс присвоения имени С.М. Кирова предприятиям [30]. Транслировались соответствующие радиопередачи. Годовщины смерти С.М. Кирова сопровождались обязательными собраниями партийных ячеек различных учреждений и предприятий, где звучали биографические доклады о погибшем герое, а также об усилении подрывной работы вредителей и необходимой бдительности [31]. И это была уже не просто пропаганда: от общих фраз ораторы переходили на личности. После обсуждения общей поли-

тической ситуации в стране члены ячейки могли подвести разговор к разбору «вредительства» в их конкретном учреждении. Такие разборы заканчивались очень серьезными обвинениями, подчас имевшими решающее значение в судьбе человека. К примеру, именно таким был вечер памяти, устроенный первичной партийной организацией Новосибирского краеведческого музея. Обсудив сложность политической обстановки, музейщики перешли к обсуждению вредительства в деятельности членов их коллектива [32]. Важно подчеркнуть то, что любая мелкая ошибка в работе, подмеченная на таком собрании, могла в этот период привести к судьбоносному обвинению во вредительстве. Вечера памяти Кирова, проходившие также в рабочих клубах и в учебных заведениях, могли стать для кого-то роковыми.

Стоит остановиться подробнее на деятельности томских музейщиков, направленной на увековечивание памяти о С.М. Кирове. Этот сюжет мы уже затрагивали в одной из более ранних работ [33]. К очередной памятной дате Томский краеведческий музей выстроил раздел исторической экспозиции, посвященной этому герою. Параллельно в Томске был создан самостоятельный музей С.М. Кирова на Гоголевской улице. Экспозиции двух томских музеев дублировали друг друга. Сотрудники нового, маленького, крайне политизированного музея в короткие сроки собрали коллекцию документов, которые были необходимы для репрезентации фигуры памяти С.М. Кирова как «кристально чистого, непоколебимого большевика-ленинца и любимца трудящихся» [34]. Сам музей располагался в деревянном двухэтажном доме, где до 27 сентября 1905 г. размещалась конспиративная квартира революционеров. Молодой Киров представлялся в экспозиции руководителем собиравшейся в этой квартире группы, организатором демонстраций и торжественных выступлений трудящихся против царизма. Однако уже во второй половине 1930-х гг. некоторые томские соратники Кирова, к которым музейные работники обращались с просьбой написать воспоминания об этом человеке, отмечали, что в 1905 г. Сережа Костриков (настоящая фамилия Кирова) был только лишь одним из многих молодых революционеров Томска. Подобные оценки, разумеется, не тиражировались, тексты таких воспоминаний отправлялись в архивные хранилища. В музейной экспозиции, как и в официальных печатных изданиях, жирно подчеркивались гениальность и лидерские качества юного Сережи Кирова, имена других томских революционеров упоминались теперь крайне редко. Последний музейный зал посвящался траурным дням по Кирову, последовавшим после его убийства. Важно отметить, что музейщикам

удалось создать нужную с идеологической позиции эмоциональную обстановку в залах. Посещение музея должно было подводить обывателя к выводу о незаслуженных страданиях идеального в моральном смысле человека, героя, преодолевшего множество трудностей, сделавшего жизнь народа-страдальца лучше и вероломно убитого не-людем. Ненавидеть врагов и бороться за советские идеалы - вот чему учила экспозиция на примере Кирова. Многие посетители музея, по версии газеты, были довольны. Но из газетной публикации, осветившей деятельность этого музея, очевидно и то, что в официозе экспозиции совершенно растворился человек Сергей Костриков. Даже «Красное знамя» допустило в своей публикации критическое пожелание школьников, которые хотели видеть картины из детства Сережи Кирова.

Практически одинаково сибиряки прощались с председателем Госплана СССР, заместителем председателя Совнаркома СССР, а также Совета Труда и Обороны В.В. Куйбышевым (январь 1935 г.) и с наркомом тяжелой промышленности, членом Политбюро ЦК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе (февраль 1937 г.). По крайней мере печать освещала эти события, очевидно, используя уже сложившийся трафарет. В смерти В.В. Куйбышева пропаганда винила врачей-вредителей, подосланных «троцкистко-буха-ринской бандой». После объявления в городах траура местные жители вывешивали на фасадах зданий черные знамена. На центральных площадях устраивались общегородские митинги, где выступали ораторы со стандартными речами, отражавшими скорбь и уверенность в вечности памяти, которая «будет жить в горячем соревновании рабочих и новых победах стахановцев». Митинги проходили также в учебных заведениях и на предприятиях. Участники митингов составляли типичные телеграммы, адресованные вождю, с обещаниями «теснее смыкать ряды вокруг Сталина». Стандартным было и музыкальное сопровождение прощаний: похоронный марш и «Интернационал» [35; 36]. Значение этих коммемора-ций выражала печать: «В скорби величествен советский народ. Она не разграничивает его, она сковывает его, цементирует его» [36]. Массовые коммеморации служили укреплению коллективизма, были рассчитаны на обострение чувства любви и доверия к советскому правительству. В печатных репортажах с траурных митингов фигурировали мотивы отеческой заботы членов Политбюро ВКП(б) о народе, «осиротелости» рабочих, мотив почитания заветов отцов.

Годовщины смерти В.В. Куйбышева, чья революционная биография также была связана с Сибирью, ознаменовывались, как и в случае с С.М. Кировым, сериями газетных публикаций [37; 38]. Имя Куйбышева при-

сваивалось городским районам, а траурные вечера его памяти становились важным звеном празднований недели памяти «вождей», ведь в календаре дата смерти Куйбышева была близка дате смерти В.И. Ленина. Свою роль в увековечивании памяти о Куйбышеве сыграл Омский краеведческий музей, сотрудники которого открыли к годовщине смерти «великого земляка» уголок экспозиции, посвященный революционной деятельности Куйбышева с акцентом на Омске. Также в 1939 г. музей занимался созданием музея В.В. Куйбышева в доме, где он был арестован в 1906 г. [39].

Сталинскую политику памяти, выраженную в этих коммеморациях, помогают понять детальные газетные репортажи, посвященные похоронам героев в Москве. Журналистами особенно подчеркивалась массовость прощаний и пышность похоронной атрибутики - горы живых цветов и раскидистые зеленые пальмы у гроба в зимнее время. Все это не соответствовало строгости и скромности похорон героев и жертв Гражданской войны. Похороны второй половины 1930-х гг. по пышности атрибутики скорее походили на дореволюционные церемонии. Подчеркивалось, что у гроба, как и на традиционных похоронах, постоянно находилась вдова усопшего - его верная боевая подруга. Уже не звучало призыва сдерживать эмоции, как это было в начале 1920-х гг. О прощании с Г. К. Орджоникидзе печать сообщала: «Иногда раздаются судорожные всхлипы, у многих льются слезы» [40]. Эти детали отражали консервативные политические тенденции. Обязательно подчеркивалась ответственная роль И.В. Сталина в церемонии прощания: он стоял в почетном карауле у гроба, он произносил последнее слово на митинге, он лично участвовал в «выносе», на него, на живого, в конечном итоге «устремляли взоры осиротевшие рабочие», простившись с усопшим. Такие репортажи в конечном итоге прославляли в первую очередь не того, с кем прощались миллионы, а И.В. Сталина, показные добродетели которого должны были укреплять веру в победу социализма. Читатель должен был прочувствовать драматизм момента, проникнуться ненавистью к троцкистам, фашистам, буха-ринцам и зиновьевцам, к врагам и вредителям, которых проклинала печать, и еще глубже уверовать в гений Сталина.

В 1930-х гг. страна массово прощалась не только с членами правительства. Всенародными были похороны В.П. Чкалова, А.М. Горького, Н.К. Крупской, А.И. Елизаровой (Ульяновой). Обилие траурных ком-мемораций можно объяснить стремлением официальной пропаганды создать в общественном сознании образ современности как героической эпохи. Страна менялась на глазах: шла форсированная индустриализация, создавались колхозы, менялся общий куль-

турный фон жизни, одновременно начались массовые репрессии. Власть объясняла ситуацию закономерным усилением классового сопротивления «врагов» и «вредителей» успехам социалистического строительства. Для мобилизации масс на небывалые до сих пор производственные подвиги, а также для укрепления советской политической идентичности власть нуждалась в новых героях, которые должны были быть представлены обществу в образах невинных жертвах врагов, в образах тружеников, положивших жизнь на социалистическое строительство. Именно поэтому яркой чертой третьего десятилетия ХХ в. стали пышные коммемора-ции - массовые похороны новых героев и дни их памяти.

Те изменения, которые происходили с начала 1930-х гг. в сфере мемориальной культуры, британский историк К. Мерридэил называет «второй революцией» после революции 1917 г. Данная оценка представляется нам несколько преувеличенной, ведь на данном этапе сохранилась очевидная приверженность ритуальным образцам, сложившимся еще в первой половине 1920-х гг. и связанным внешне с дворцовыми церемониалами. Прощание жителей сибирских городов с «вождями» в 1930-х гг., а также формы их поминовения подчинялись шаблону (похороны В.И. Ленина), который эволюционировал лишь в деталях. Но именно в этих деталях проявились изменения акцентов государственной политики памяти: смещения фокуса внимания с героев местной военно-революционной истории на героев нового общесоветского «пантеона», первым среди которых был В.И. Ленин; акцент на фигуре И.В. Сталина и на его окружении; героизация самого недавнего прошлого; более четкое выражение идеологических формул, произносившихся в ходе ком-меморативных действий, в которых выражался еще более глубокий разрыв с дореволюционным прошлым.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Малышева С. Ю. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы, исторические мифы (1917-1927). Казань : Рутен, 2005. 400 с.

[2] Ральф М. Советские массовые праздники. М. : РОССПЭН, 2009. 438 с.

[3] Щербинин А. И. «Красный день календаря»: формирование матрицы восприятия политического времени в России // Вестн. Том. гос. унта. Сер. «Философия, социология, политология». 2008. № 2. С. 52-69.

[4] Савельева И. М., Полетаев А. В. Социальные представления о прошлом: типы и механизмы формирования. М. : ГУ ВШЭ, 2004. С. 41.

[5] Шеррер Ю. Отношение к истории в Германии и Франции: проработка прошлого, историческая политика, политика памяти // Pro et contra. 2009. Май - август. С. 91.

[6] Сергеев А, Глушик Е. Беседы о Сталине. М. : Крымский мост, 2006. С. 77-79.

[7] Кирилина А. Неизвестный Киров. Мифы и реальность. СПб. : Нева : Олма-Пресс, 2002. С. 215-518.

[8] Merridale C. Night of stone: death and memory in twentieth century Russia. N. Y. : Penguin, 2000. 432 р.

[9] Merridale C. Revolution among the dead: cemeteries in twentieth century Russia // Moritaly. 2003. Vol. 8. P. 176-188.

[10] Красильникова Е. И., Черныш А. В. Прощание жителей городов Западной Сибири с В.И. Лениным (январь 1924 г.): истоки и идеологическое значение ритуала // Изв. Юго-Зап. гос. унта. Серия «История и право». 2013. № 4. С. 112-116.

[11] ГААК. Ф. Р-86. Оп. 1. Д. 45. Л. 3.

[12] ГАНО. Ф. Р-13. Оп. 1. Д. 1119. Л. 3.

[13] ГАНО. Ф. П-3. Оп. 10. Д. 923. Л. 26.

[14] ГАНО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 1169. Л. 22.

[15] Траурный пленум Новосибирского горкома ВКП(б) и Горсовета в «Красном факеле» // Сов. Сибирь. 1937. 23 января.

[16] Памяти великого Ленина: заседание в Областном театре // Омская правда. 1937. 21 января.

[17] Студенчество склоняет голову над прахом вождя // Рабочий путь. 1925. 4 ноября.

[18] К смерти Фрунзе М.В. Траурная демонстрация в Омске // Рабочий путь. 1925. 4 ноября.

[19] Военкор Евтушенко. Пехшкола в трауре // Рабочий путь. 1925. 4 ноября.

[20] ГАТО. Ф-223. Оп. 3. Д. 3440. Л. 3-4.

[21] Памяти великого земляка // Красное знамя. 1934. 8 декабря.

[22] Смерть Кирова // Омская правда. 1934. 7 декабря.

[23] Траурное заседание // Красный Алтай. 1934. 6 декабря.

[24] Памяти великого земляка // Красное знамя.

1934. 8 декабря.

[25] Гюнтер Х. Архетипы советской культуры // Соцреалистический канон. СПб. : Академический проект, 2000. С. 745.

[26] Профессор Бродский о тов. Кирове // Красное знамя. 1934. 8 декабря.

[27] Чумандрин М. Отрывок из книги «Киров» // Красное знамя. 1935. 1 декабря.

[28] Товарищ С.М. Киров в Томске // Красное знамя. 1937. 1 декабря.

[29] С.М. Киров в Новониколаевске // Советская Сибирь. 1939. 1 декабря.

[30] Рабочие весового ходатайствуют о присвоении заводу им. Товарища Кирова // Красное знамя.

1935. 1 декабря.

[31] Вечер памяти С.М. Кирова // Красное знамя. 1938. 1 декабря.

[32] ГАНО. Ф. П-353. Оп. 1. Д. 1. Л. 22.

[33] Красильникова Е.И. Томский краеведческий музей как место памяти жителей города (1920 - первая полвина 1941 гг.) // Вопросы музеоло-гии. 2013. С. 70-71.

[34] Федоренко А. Дом-музей памяти С.М. Кирова в Томске // Красное знамя. 1938. 11 ноября.

[35] Великая скорбь [о прощании с Г.К. Орджоникидзе] // Советская Сибирь. 1937. 20 февраля.

[36] Народная скорбь. На общегородском митинге [о прощании с Г.К. Орджоникидзе] // Омская правда. 1937. 20 февраля.

[37] Валериан Владимирович в Томске (1907 -1913 годы) // Красное знамя. 1937. 25 января.

[38] Платин Е. В.В. Куйбышев в Омске // Омская правда. 1937. 25 января.

[39] ГИАОО. Ф. Р-1076. Оп. 1. Д. 186. Л. 133.

[40] Прощание у гроба тов. Г.К. Орджоникидзе // Красное знамя. 1937. 21 февраля.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.