CC BY
149
Игорь Шаронов
Народная этимология и количественные сочетания в русском языке1
Игорь Алексеевич Шаронов
Институт лингвистики РГГУ, Москва
Наивное этимологизирование исходит из имманентной системности и мотивированности любого языкового знака, жесткой связи его внешней формы и значения. Это позволяет осмыслять непонятную или неизвестную для человека языковую единицу в ходе сравнения ее с внешне похожими словами. То, что при этом единица может вводиться в класс чужеродных ей с исторической точки зрения явлений, остается, так сказать, «за кадром». Прагматическая выгода от некритичного, наивного освоения единицы оказывается иногда более ценной, чем истина: известны случаи, когда неверное осмысление становилось общепринятым. Несколько ставших классическими примеров приводится в [Булаховский 1958: § 15]: по ассоциации с судом слово господарь перешло в государь и позже в сударь, а слово крестьянин перестроено из христианина, видимо, в связи с обязательным христианским атрибутом — крестом.
В [Розенталь, Теленкова 1985: 139] народная, или ложная, этимология определяется как «переделка и переосмысление заимствованного (реже родного) слова по образцу близкого по звучанию слова родного языка, установление между ними семанти-
1 Статья подготовлена при поддержке Программы стратегического развития РГГУ за 2014 г.
ческих связей на основе чисто внешнего, случайного звукового совпадения, без учета реальных фактов их происхождения». Поскольку двум объединенным в определении операциям — просто ложному переосмыслению и переосмыслению с переделкой — соответствуют в лингвистике два взаимозаменяемых термина — «наивная» и «народная» этимология, то в принципе ничто не мешает развести два термина и считать наивной этимологией переосмысление без переделки слова, а народной этимологией — переосмысление с его переделкой.
К наивной этимологии можно отнести, например, такие заимствованные слова, как колика, осмысляемое обычно через «родной» глагол колоть, или сальный, которое неправильно связывают со словом сало. В научно-популярной статье о профессиональной и любительской лингвистике Андрей Анатольевич Зализняк приводит несколько примеров наивной этимологизации. Так, слово маска производят от глагола мазать на том основании, что маску намазывают на лицо. А молоко — это то, что мелют, делают мелким, размолотым, кладут в воду и получают таким образом молоко [Зализняк 2009].
Переосмыслению подвергаются и крылатые слова. Например, имя древнеримского бога двуликого Януса, два лица которого — молодое и старое — обращены соответственно вперед и назад, к будущему и прошедшему, изменило смысл и стало крылатым в результате сближения со смыслом 'двуличный'. Ср.:
Напротив, он умел, когда нужно, быть двуликим Янусом, посмеиваясь в душе над каждой из партий, считавшей его по временам своим (К.М. Станюкович «Жрецы», 1897).
— Я — неискренний, а следовательно, и нечестный человек. Я — двуликий Янус, любовь моя (Б. Васильев «Дом, который построил Дед», 1990-2000).
И как двуликий Янус: одной стороной повернешь — ангел, другой — дьявол (Л. Иванова «Искренне ваша грешница», 2000).
Крылатая фраза Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, — это переинтерпретация евангельского наказа избегать помпезной, «показушной» благотворительности. В бытовой речи она утратила императивный компонент и превратилась в символ плохой организации, бестолковости и разгильдяйства:
Результат традиционного российского разгильдяйства, когда левая рука не знает, что делает правая (А. Рябов «Административные восторги») [Рябов 2003].
— От кого вы ждете логики?! У них левая рука не знает, что делает правая! (Д. Быков «Орфография», 2002).
Значит ли это, что левая рука Хозяина не знает, что делает
правая? Значит ли это, что Хозяин был не в курсе предстоящего ареста Кольцова? Значит ли это, что всем в стране верховодит Берия? (предисловие Г. Боровика к книге В. Фрадкина «Дело Кольцова») [Боровик 2002]1.
Народная этимология, при которой слова не только переосмысляются, но и перестраиваются, представлена в языке более богато и разнообразно. Среди ее источников обычно выделяют:
1) речь малообразованных, чаще сельских жителей: судяга из сутяга на основе ассоциации со словом суд, полуклиника из поликлиника (поскольку нет стационара), мелкоскоп и т.п.;
2) детскую речь, классические примеры из которой представлены в книге К.И. Чуковского «От двух до пяти». Это копатка из лопатки, мазелин из вазелина и т.д.;
3) переосмысление как следствие опрощения. Рассмотрим несколько интересных примеров переосмысления поговорок, которое произошло в результате опрощения одного из компонентов2. По поводу поговорки Попал как кур во щи Б.Н. Тимофеев резонно замечает, что из кур варить щи не принято, и указывает на исходную форму: «Попал, как кур в ощип». Еще более интересна исходная форма поговорки На тебе, боже, что нам не гоже. Адресатом обращения оказывается в поговорке не Бог, а нищий. Опрощенное слово первоначально звучало как небоже, звательный падеж от небога, то есть 'нищий, убогий, несчастный';
4) игровую этимологию, намеренную переделку как идеологический прием (прихватизация, дегенерал) либо как особый литературный прием (см., например, коллекцию примеров в [Санников 1999: 146—147, 167], где собраны «толкования» слов типа: драпировка — 'отступление войск', заморыш — 'иностранец' и т.д.
Приведенные примеры затрагивают только лексические средства языка. Однако влияние наивной этимологии можно усмотреть и в грамматике. Рассмотрим в этой связи счетные русские формы, то есть количественные конструкции, состоящие из числительных два, три, четыре, полтора и оба и зависимого от них существительного.
В рассматриваемой поговорке возможна перестановка последовательности рук, что, впрочем, не приводит к изменению значения: Мой банальный план положиться на русскую безалаберность сработал! Что за страна! Воистину у нас правая рука не знает, что делает левая (Д. Смирнова «Рыбий жир») [Смирнова 1997]; — Значит, — сказал Иона Овсеич, — правая рука не знает, что делает левая: в огороде — бузина, в Киеве — дядька (А. Львов «Двор»). Примеры взяты из работы [Тимофеев 1961].
Исторически счетные формы восходят к двойственному числу существительных, имевшему самостоятельную парадигму и употреблявшемуся в парных предметных именах (родители, глаза, руки, ноги и т.д.), а также в других именах после слов два и оба. Уже в древнерусских текстах такие формы стали регулярно заменяться на формы единственного или множественного числа [Соболевский 2004: 207]. А.А. Зализняк относит счетные формы к особому девятому падежу его падежной классификации [Зализняк 2002 (1967): 46—48]. Выделение особого, нестандартного падежа исследователь объясняет тем, что существительные после этих числительных стоят в форме единственного числа, а субстантиваты — в форме множественного: три солдата, три ресторана, но три часовых, три столовых. Кроме того, исследователь указывает на несовпадение ударения в формах некоторых существительных в рассматриваемой позиции по сравнению с их формами родительного падежа, ср.: два ряда, три часа, сделать четыре шага, два шара в лузу и дойти до ряда, нет ни часа, не сделать и шага, нигде нет шара.
Академическая «Русская грамматика» [РГ 1980, I: § 1366], впрочем, идею выделения особого счетного падежа не поддержала. Мы также будем исходить из традиции и считать, что числительные два, три, четыре, полтора и оба управляют существительными, требуя от них формы единственного числа родительного падежа: два студента, три реки, четыре стола, полторы бутылки, обе девушки. Количественное сочетание — грамматическая идиома, которая чаще всего занимает в предложении позицию подлежащего и в своей целостности вступает в связь с атрибутивным словом. Особенности этой связи и служат объектом нашего рассмотрения. Главный компонент конструкции (числительное) не имеет категории числа и рода, а вся конструкция выражает некоторую множественность. Поэтому прилагательные или причастия, присоединяемые к такой конструкции в постпозиции и препозиции, оформляются во множественном числе в соответствии с так называемым согласованием по смыслу.
Постпозиция:
Две комнаты, просторные и светлые, находящиеся / принадлежащие...
Две девушки, которые... / чьи... / те, что... и т.д. Препозиция:
В квартире все не так: в наши две комнаты дверь отрыта, и в комнату Серафима дверь тоже распахнута (С. Есин «Стоящая в дверях») [Есин 1992].
Интересно, что занимать препозицию перед рассматриваемыми количественными сочетаниями может отнюдь не каждое
прилагательное. Оцените сомнительность таких сочетаний: деловые два письма, перспективные три задачи, способные четыре аспиранта.
В [Горбачевич 1978: 259] дается небольшой список прилагательных, способных занимать препозицию количественному сочетанию: за последние два месяца, в первые три дня, через каждые четыре часа, другие две девушки. Список таких прилагательных на самом деле несколько шире, хотя и не намного1: неполные три года, эти три глагола, долгие семь лет, жалкие семь процентов, очередные три тома2.
Более стандартной для прилагательного и причастия в количественных сочетаниях является не пре-, а интерпозиция, то есть позиция между числительным и существительным. В данной позиции атрибутивное слово принимает форму множественного числа (которую наследует из семантического согласования) и форму родительного падежа, согласуясь по падежу с существительным, которое стоит в единственном числе: два новых студента, три пересохших озера, четыре маленьких козы. Таким образом, хотя формально прилагательное зависит от существительного, согласуется оно с существительным только по падежу, а не по падежу и числу, как при обычном согласовании. С точки зрения грамматической логики это, видимо, наиболее дисгармоничная конструкция в русской грамматике. То, что такое согласование у существительных происходит только в их комбинации с пятью числительными, проблемы не уменьшает — хотя бы потому, что числительные два, три и четыре очень частотны в речи.
И здесь, частично «разгружая» проблему, вступает в свои права народная этимология со своим основным методом — переделкой слова на основе случайного звукового совпадения с целью облегчить освоение трудного, непонятного языкового явления.
Большинство существительных в женском роде имеет омонимичные формы род.п. ед.ч. и им.п. мн.ч.: нет книги (род.п., ед.ч.) и эти книги (им.п., мн.ч.), три девушки и хорошенькие девушки. Почему бы не трактовать форму груши в количественном сочетании четыре груши не как форму род.п. ед.ч., которой
Все приведенные сочетания взяты из конкретных примеров, приводить которые в статье мы не будем из соображений экономии.
Особняком в этом ряду стоят прилагательные целый,полный и добрый. Д.Э. Розенталь утверждает, что они в препозиции должны иметь только форму род. п. [Розенталь 1977: 216]. Данное утверждение, впрочем, кажется чрезмерно радикальным. Например, прилагательное целый, как показывают материалы НКРЯ, используется в род. п. хотя и более часто, но не абсолютно: целых два — 503 примера против целые два — 73 примера; целых три — 570 примеров против целые три — 78 примеров.
она является, а как форму им.п. мн.ч., как в словосочетании сладкие груши?
В результате переосмысления получается конструкция: две (три / четыре / полторы / обе) сладкие груши, которая конкурирует с формально правильной, но одиозной конструкцией две (три / четыре / полторы / обе) сладких груши. Числительное перестает управлять и превращается в согласуемое по падежу слово: две сладкие груши: груши (какие?) сладкие, (а еще какие?) две. Дополнительным помощником наивной этимологизации выступает и принцип аналогии, поскольку числительные в косвенных падежах (кроме винительного) перестают управлять и становятся согласуемыми: двух красивых роз, двум красивым розам, двумя красивыми розами и т.д.
В нормативных справочниках такое переосмысление было поддержано [Супрун 1957: 243—245; Горбачевич 1978: 259; Ро-зенталь 2005: 276—278]. Более того, «Русская грамматика» допускает подобную возможность и для конструкций с существительными мужского рода: «Форма им.п. здесь возможна, но она отмечается реже и проявляет тенденцию к ограничению в употреблении: два спасительные маяка (Лерм.); два дряхлые старичка (Тург.); два помещичьи дома (Лерм.); оба проголодавшиеся приятеля (Л. Толст.)» [РГ 1980, II: 56]. Однако такие употребления крайне редки и встречаются только в текстах не позже начала ХХ в., что говорит об их очевидной устарелости. Можно сказать, современная грамматика их не приняла.
Полному переосмыслению падежно-числового оформления существительных женского рода мешает отсутствие грамматической омонимии у целой группы двух- и трехсложных слов. Ср.: Две реки, но — широкие реки. И таких слов женского рода в русском языке достаточно много: коза, щека, свинья, семья, скала, сирота, слуга, сова, соха, стрекоза, строфа, тюрьма, блоха, борозда, волна, губа, полоса, строка, борода, голова, гора, дыра, душа, доска, земля, зима, спина, среда, сторона, цена и др. Встречаются и слова третьего склонения, у которых омонимия также может отсутствовать: степь, дверь, грудь.
Нормативисты обратили внимание на данную группу слов, где падежно-числовой омонимии нет, и установили перед ней границу возможности переосмысления. «Если, — пишет К.С. Горбачевич, — у существительного женского рода формы именительного падежа множественного числа отличаются по ударению от форм, входящих в количественно-именное сочетание, то определение обычно ставится в родительном падеже множественного числа: две высоких горы, три огромных волны» [Горбачевич 1978: 262]. Такое же утверждение находим и у Д.Э. Розенталя: «Если формы именительного падежа мно-
* жественного числа существительных женского рода отличают-
| ся по ударению от формы родительного падежа единственного
§ числа (ср.: горы — горы, слезы — слезы), то определение в рас-
и
£ сматриваемои конструкции обычно ставится в родительном
ей
« падеже множественного числа» [Розенталь 2005: 277].
X
¡2
% И здесь лингвисты, как оказалось, явно недооценили силу на-
0
£ родной этимологии. Анализ употребления в НКРЯ количе-
| ственных конструкций со словами женского рода, не имеющи-
ь ми грамматической омонимии, демонстрирует безусловное
| преобладание примеров с прилагательным в им.п. мн.ч. Рас-
| смотрим в качестве примера употребления количественных
1 конструкций с существительными слеза, рука, стена и грудь.
0
1 СЛЕЗА
¡Л Форма им.п. мн.ч.: 35 примеров (две крупные слезы — 21 пример,
Ц две большие слезы — 2 примера, остальные — по одному примеру
& (потаенные / медленные / тяжкие / черные / огромные / алые /
т скудные / пьяные / горячие / теплые / тяжелые/ скупые слезы).
о Форма род.п. ед.ч.: 2 примера (две холодных слезы, две крупных
э слезы).
I" РУКА
Форма им.п. мн.ч.: 11 примеров (две костлявые / сильные / встречающиеся / одинаковые / железные / горячие / раскрытые / прозрачные / исполинские / гигантские / механические руки). Форма род.п. ед.ч.: 2 примера (две сильных / правых руки).
СТЕНА
Форма им.п. мн.ч.: 10 примеров (две хрупкие / зеркальные / крытые / стеклянные стены; три общие / крепостные / прилежащие стены; четыре рослые / грубые / неоштукатуренные стены). Форма род.п. ед.ч.: 2 примера (две сплющивающих / глухих стены).
ГРУДЬ
Форма им.п. мн.ч.: 10 примеров (две роскошные / огромные / могучие / ослепительные груди). Форма род.п. ед.ч.: 0 примеров.
Носители языка не обращают внимания на то, что по-разному произносят существительное при прилагательном: костлявые руки — (две) костлявые руки, стеклянные стены — (две) стеклянные стены.
Можно ли сделать из этого вывод о нечуткости носителей к акценту на фоне вариативного акцентного произношения многих слов в русском языке? Возможно, это и так, но не менее вероятным кажется и влияние внутренней идиосинкразии к странной конструкции, непонятным образом сохранившей-
ся с давних времен, несмотря на свою грамматическую алогичность. Современный узус можно представить как результат компромисса между грамматическим монстром и народной этимологией: словосочетание две ослепительные груди принимается, а два дряхлые старичка — нет.
Библиография
Боровик Г. Дядя Миша (вместо предисловия) // Фрадкин В. Дело Кольцова. М.: Вагриус; Междунар. фонд «Демократия», 2002 <http://profi1ib.com/chtenie/135512/viktor-fradkin-de1o-ко11^оуа-87^р>.
Булаховский Л.А. Исторический комментарий к русскому литературному языку. 5-е изд., доп. и переработ. Киев: Радянська школа, 1958 (§ 15: «Народная» этимология). Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка:
Пособ. для учителей. М.: Просвещение, 1978. Есин С. Стоящая в дверях (повесть) // Наш современник. 1992. № 4
<http://1ib.ru/PROZA/ESIN/dwer.txt_Piece100.02 >. Зализняк А.А. О профессиональной и любительской лингвистике // Наука и жизнь. 2009. № 1, 2 <http://e1ementy.rU/1ib/430720#5>. Зализняк А.А. Русское именное словоизменение. М.: Языки славян.
культуры, 2002 (М.: Наука, 1967). [РГ] Русская грамматика: В 2 т. М.: Наука, 1980.
Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка: [Учеб. для вузов по специальности «Журналистика»]. 4-е изд., испр. М.: Высш. школа, 1977. Розенталь Д.Э. Справочник по правописанию и литературной правке.
10-е изд. М.: Айрис-Пресс, 2005. РозентальД.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов: Пособ. для учителя. 3-е изд., испр. и доп. М.: Просвещение, 1985.
Рябов А. Административные восторги // Время МН. 2003, 20 июня
<http://www.yav1insky.ru/news/print.phtm1?id=2461>. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки рус. культуры, 1999.
Смирнова Д. Рыбий жир // Столица. 1997. № 19 <http://www.sto1itsa.
org/986-rybij-zhir.htm1>. Соболевский А.И. Труды по истории русского языка. [Репр. изд.]. М.:
Языки славян. культуры, 2004. Т. 1. Супрун А.Е. К употреблению родительного и именительного падежей множественного числа прилагательных в сочетаниях с числительными два, три, четыре в современном русском языке // Уч. зап. Киргизского гос. заочн. пед. ин-та. Фрунзе, 1957. Вып. 3: Русский язык и литература. С. 72—84. Тимофеев Б.Н. Правильно ли мы говорим? Заметки писателя. Л.: Лен-издат, 1961 <http://www.mp3-kniga.ru/bib1iofi1/tim-govorim.htm>.
