CC BY
80
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
УДК 82.091 - 4 ТУРГЕНЕВ И.С. БЕЛЬСКАЯ А. А.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории русской литературы XI-XIX вв., Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: aa_bel@mail.ru
UDC 82.091 - 4 TURGENEV I.S.
BELSKAYA A.A.
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of History of Russian Literature XI-XIX, Orel State University
E-mail: aa_bel@mail.ru
«НАКАНУНЕ» И.С. ТУРГЕНЕВА: ТИПЫ СВЯЗИ ИМЕНИ И НОСИТЕЛЯ В СИСТЕМЕ ОБРАЗОВ ВТОРОСТЕПЕННЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ РОМАНА
I.S. TURGENEV NOVEL «ON THE EVE»: TYPES OF COMMUNICATION BETWEEN THE NAME AND THE OWNER
IN THE SYSTEM OF MINOR CHARACTERS IMAGES
Содержание статьи составляет анализ антропонимов второстепенных персонажей романа «Накануне», в системе образов которых обнаружены два типа связи имени и носителя.
Ключевые слова: «Накануне», антропоним, второстепенные персонажи, имя и носитель, типы связи, сущность, семантика, функции.
The content of the article is as follows an analysis of the anthroponyms of the minor characters of the novel «On the Eve», in the system of images of which two types of communication between the name and the owner are found.
Keywords: «On The Eve», anthroponym, minor, name owner, types of communication, essence, semantics, functions.
В настоящее время ученые уделяют большое внимание изучению личных имен собственных в художественной литературе. По словам В.А. Никонова, «чем крупнее мастер, тем тщательней он подбирает имена своим героям» [9, с. 407]. Это в полной мере относится к крупнейшему писателю XIX столетия И.С. Тургеневу, в романе «Накануне» которого концептуальное значение имеют антропонимы как главных героев, так и второстепенных персонажей. При внимательном рассмотрении в системе образов последних можно обнаружить два типа связи имени и носителя: 1) соответствие сущности личности героев значению их имен, 2) несоответствие духовной и душевной сути персонажей информации, заложенной в семантике их имени. Доказать это - наша цель.
Роман «Накануне» начинается с философского спора Павла Шубина и Андрея Берсенева о природе, красоте, любви, счастье, долге, который крайне важен для понимания авторской позиции и концепции произведения в целом. Во время спора герои обсуждают вопросы о непостижимых «тайнах» природы, человека, искусства, жизни и смерти, которые обращают к глубинному - философскому - уровню романа Тургенева.
Любящему природу Андрею Берсеневу присуще созерцательное отношение к красоте («... сочувствовать красоте, любить ее всюду, где бы ты ее ни встретил»), и особенно волнуют его «таинственная» сущность и загадочность многоликой природы. Берсенев замечает, что она скрывает в себе не только красоту и гармонию («Всё в ней так полно, так ясно <.. .> так удовлетворено собою, и мы это понимаем и любуемся этим.»), но и
опасную силу; пробуждает не только чувство прекрасного («- Я любовался видом. Посмотри, как эти поля горячо блестят на солнце!»), воображение («... например, <...> весной в лесу, в зеленой чаще <...> мне чудятся романтические звуки Оберонова рога.»), но и тревогу, беспокойство, грусть; порождает не только радость, но и страх; дарует не только жизнь, но и уничтожает: «... не всегда природа намекает нам на... любовь <...> Она также грозит нам; она напоминает о страшных... да, о недоступных тайнах. Не она ли должна поглотить нас, не беспрестанно ли она поглощает нас? В ней и жизнь и смерть; и смерть в ней так же громко говорит, как и жизнь» [11, с. 166]. Данные суждения Берсенева о первичности природы по отношению к человеку, родственные взглядам автора, находят отражение в судьбе главных героев романа - Елены Стаховой и Дмитрия Инсарова - и обращают к вечным проблемам бытия.
В отличие от Берсенева, начинающий скульптор Шубин не признает целостности, упорядоченности, законченности природы и отстаивает интерес к реальной, чувственной жизни, её «материальной природе»: «- Нет-с; это не по моей части-с <...> Я мясник-с; мое дело - мясо, мясо лепить, плечи, ноги, руки, а тут (в природе - А.Б.) формы нет, законченности нет, разъехалось во все стороны.» [11, с. 162]. Не отрицая самостоятельной эстетической ценности природы, художник отказывает ей в совершенстве, прежде всего, потому, что она «будит» в человеке «потребность любви и не в силах удовлетворить ее», а Шубин ждет от природы именно любви и волнующего счастья: «Знаю и я эти звуки, знаю и я то умиление и ожидание, которые находят на
© Бельская А.А. © Belskaya A.A.
душу под сенью леса, в его недрах, или вечером, в открытых полях, когда заходит солнце и река дымится за кустами. Но и от леса, и от реки, и от земли, и от неба, от всякого облачка, от всякой травки я хочу счастия...» [11, с. 166].
Утверждая бесчувственность природы по отношению к человеку, Шубин отмечает единство всего живого: «Меня больше всего поражает в муравьях, жуках и других господах насекомых их удивительная серьезность; бегают взад и вперед с такими важными физиономиями, точно и их жизнь что-то значит! Помилуйте, человек, царь созданья, существо высшее, на них взирает, а им и дела до него нет; еще, пожалуй, иной комар сядет на нос царю создания и станет употреблять его себе в пищу. Это обидно. А с другой стороны, чем их жизнь хуже нашей жизни? И отчего же им не важничать, если мы позволяем себе важничать? Ну-ка, философ, разреши мне эту задачу!» [11, с. 162]. Впрочем, данное изречение Шубина, в котором всё дышит «прелестью молодости», не столько раскрывает особенности его восприятия природы, сколько подтверждает «счастливую веселость», «беспечность, самонадеянность, избалованность» [11, с. 161] художника.
Куда больше Шубина тревожат «тайны» человека, искусства, творчества. Пытаясь понять сущность человека (в частности, Елены Стаховой), художник проницательно чувствует, что «внутреннее» и «сокровенное» в нем нельзя вывести только из природы, биологических факторов, и в природном создании есть силы иного - «неведомого», «непостижимого» - мира: «Удивительное существо... странное существо. А дочь Николая Артемьевича Стахова! Вот после этого и рассуждай о крови, о породе. И ведь забавно то, что она точно его дочь, похожа на него и на мать похожа, на Анну Васильевну <.> Откуда же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь? Вот опять тебе задача, философ!» [11, с. 164]. Не менее заботит Шубина вечная загадка искусства, творчества, в частности, антиков, сумевших соединить красоту и искусство, и потому творимые ими «создания» по-настоящему прекрасны: «Конечно; во всем красота <...> Старики - те за ней и не гонялись; она сама сходила в их создания, откуда - бог весть, с неба, что ли. Им весь мир принадлежал.». Сравнивая со «стариками-антиками» современных художников, в том числе, себя, Шубин с горечью констатирует: «. нам так широко распространяться не приходится: коротки руки. Мы закидываем удочку на одной точечке, да и караулим. Клюнет - браво! а не клюнет...» [11, с. 164, 163].
Будучи страстным поклонником красоты, Шубин ценит её только в искусстве и женщинах («...кроме своего искусства, я люблю красоту только в женщинах...») и хочет не «сочувствовать» красоте, а обладать ею. Шубин советует другу не стучаться к немой «природе в дверь, а «запастись подругой сердца», занять «свое место в пространстве» и быть «телом»: «Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это солнце, это небо, всё, всё вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей руке руку любимой женщины,
если б эта рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами, чувствовал не своим, одиноким, а ее чувством, - не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе природа, и не стал бы ты замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в немую, вложил бы тогда язык!» [11, с. 166].
Желая самостоятельно распоряжаться собственной судьбой, мечтая о том, что «имя Павла Шубина будет со временем славное имя», утверждая свою эго-ценность, начинающий художник единственно значимыми и существенными в жизни провозглашает любовь и счастье. Ища личного наслаждения, Шубин хочет «быть номером первым» и «любить для себя»: «...я жду, я хочу счастия, я во всем чую его приближение, слышу его призыв!<...> Счастья! счастья! пока жизнь не прошла, пока все наши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору!» [11, с. 167].
Для Андрея Берсенева шубинские призывы быть «телом» и «номером первым» - «насмешка», «глумление». Побуждая друга любить красоту во всем её многообразии, Берсенев цель человека видит в умении «поставить себя номером вторым» и настаивает, что это - «назначение нашей жизни». [11, с. 167]. Очевидно, что герой выступает приверженцем близкой автору идеи самопожертвования: «"- Будто нет ничего выше счастья?" <...> такое ли это слово "счастье", которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставляло бы нас подать друг другу руки? Не эгоистическое ли <...> не разъединяющее ли это слово?» [11, с. 167]. Через Берсенева писатель дает и «соединяющие» слова - «искусство», «родина», «наука», «свобода», «справедливость»: «- А любовь? - спросил Шубин.
- И любовь соединяющее слово; но не та любовь, которой ты теперь жаждешь: не любовь-наслаждение, любовь-жертва» [11, с. 167]. Сомневаясь в нравственной ценности счастья, находя в нем эгоистическое утверждение личности, Берсенев превыше всего ставит долг и жертвенную любовь.
Судя по философского спору героев, один из них -художник Павел Шубин - является сторонником эвде-монической культуры, гедонистом, который защищает значимость чувственной красоты, любви, наслаждения, этики удовольствия и считает, что красота и любовь освобождают человека от нравственных обязанностей. Напротив, «умница, философ», «третий кандидат Московского университета» Андрей Берсенев предстает романтиком по мироощущению, для которого решающее значение имеют высшие принципы - добро, справедливость, жертвование собой.
Объяснимо, почему Тургенев двух «проповедников» различных жизненных философий наделяет апостольскими именами - Павел и Андрей. В науке общепринято мнение, что в «Накануне» Андрей Берсенев и Павел Шубин предстают антиподами. Л.М. Лотман, относя тургеневских героев к «художественно-мыслительному типу» - «типу людей отвлеченно-теоретического и образно-художественного творчества», отмечает, что
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
внутри этой «пары» наблюдаются «разнообразные» сопоставления и, главное, противопоставление идей, этических установок, личных характеров, избранного пути [8, с. 350]. С этим сложно не согласиться. Думается, однако, что при несомненной значимости ситуации идейного спора, столкновения противоположных идей, мнений собеседников задача писателя в романе - не только показать разные типы людей, изобразить противоположные стремления, философские взгляды героев, ищущих ответы на сложные бытийные вопросы, но и донести до читателя мысль о необходимости не разъединения, а примирения различных по убеждениям, ценностной ориентации, личностным качествам лучших представителей русского общества накануне судьбоносных реформ. Примечательно, что в христианской традиции Апостолы Андрей и Павел, будучи братьями, имеют каждый своё первородство и их предназначение заключается не в противостоянии друг другу, а в примирении: «. дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем» [Еф. 2:13-16]. Не исключено, что Тургенев использует в романе апостольские имена, помня, что сказано в Писании, и, тем самым, дополняет особым смыслом образы Андрея Берсенева и Павла Шубина.
Подтверждением такой интерпретации служат такие смежные детали, как желтые цветы липы и их сладкий запах, которые сопровождают в романе спор героев. И цветы липы, и сладкий запах не только характеризуют загородную усадьбу (дачу), в которой происходит действие, но и маркируют эмоционально-ценностную позицию автора. Известно, что в культурной традиции цветы липы символизируют примирение, а их ольфакторным свойством является сладкий, то есть покоряющий, влекущий, глубокий запах («грудь им охотно дышала»), который обращает к подсознанию, «тайной» стороне души спорящих героев, личные имена которых во многом проясняют авторский замысел.
Разумеется, при создании образов Павла Шубина и Андрея Берсенева важную роль играют не только они-мы, обладающие культурным потенциалом и вызывающие определенные ассоциации, эстетически значимым и, соответственно, функционально нагруженным в тексте является, в том числе, этимологический компонент антропонимов героев. В отличие от реальной жизни XIX века, когда верующие люди давали имя ребенку в честь святого, совершившего тот или иной подвиг во имя Христа, в художественном творчестве русские писатели при выборе имени персонажей руководствовались преимущественно (конечно, не всегда) его значением. Что касается романов Тургенева, то в них доминирует семантико-этимологический смысл антропонимов героев.
Так, в «Накануне» имя «молодого ваятеля» - Павел (от лат. раи1ш - «малый», «маленький», «небольшой») создает оценочное представление о начинающем скульпторе, который пока только крыльями «размахивает» и не может никак «полететь» [11, с. 169]. «Малость» героя
сказывается, в том числе, в сфере интимно-личных отношений. Любя Елену, ощущая богатство её души, Павел Шубин восхищается «чувственностью» Аннушки, плечами Зои и недоумевает, почему Елена «не понимает всей естественности подобных противоречий» [11, с. 179]. При этом Тургенев наделяет представителя искусства, сумевшего художественно точно выразить двойственность натуры Инсарова, прозорливо уловить «огонь души» Елены Стаховой, фамилией выдающегося скульптора XVШ века, известного мастера в области портретного бюста Ф.И. Шубина (1740-1805), который «из россов первый» «в плоть камень претворял» и сумел в своих работах раскрыть многогранность человеческого образа. В конце романа о Павле Яковлевиче Шубине сказано, что в Риме «он весь предался своему искусству и считается одним из самых замечательных и многообещающих молодых ваятелей» [11, с. 277, 299]. Отчество героя - Яковлевич, образованное от имени Яков (от ивр.
«пятка», букв. - «последовал»), тоже предполагает, что он как скульптор следует за кем-то, следующий.
Тогда как «коренной русский человек» Андрей Петрович Берсенев, который при всей мягкости характера непреклонно защищает этические принципы самопожертвования, любви-долга, стоически отрекается от счастья («Что за охота лепиться к краешку чужого гнезда?»), твердо следует избранному пути «труженика» и бескорыстно наслаждается красотой природы, оправдывает и свое личное имя Андрей (от др.-греч. Ау5реас
- «мужественный, храбрый», от аndros - «мужчина», «человек»), и отчество Петрович - «твердый», «непоколебимый», и фамилию Берсенев, восходящую к древнерусскому слову «берсень», т.е. «крыжовник» (или к татарскому слову «берйсень», т.е. «шиповник»), и образованную от прозвища человека, его разводящего.
Как видно, писатель использует прием апеллятив-ной мотивации антропонимов, значение которых общеизвестно или проясняется в контексте произведения. Наряду с этим, личные имена собственные спорящих героев получают в тексте дополнительные смысловые оттенки.
Хотя ни Шубин, ни Берсенев не являются теми «путными людьми», за которыми готова пойти Елена Стахова, но они едва ли играют второстепенную роль в понимании авторской картины мира. Несмотря на социальную пассивность, Шубин и Берсенев получают положительную оценку автора. Образ художника Шубина, которому принадлежат в романе психологически точные характеристики Елены, Инсарова, Берсенева, Курнатовского, Увара Стахова, одухотворен мыслями писателя о сущности и природе творческой личности. Обращаясь в «Накануне» к весьма популярной в 1850-е годы теме художника, писатель отступает от характерных для того времени идеализации и романтизации человека искусства и развивает пушкинскую тему двойного бытия художника. Шубин изображен в двух сферах
- житейских будней и творчества, в двух ипостасях -жуиром, гедонистом, стремящимся к личному счастью, погруженным в «заботы суетного света», и художником,
верным искусству. В финале тургеневского романа возникает еще одна пушкинская тема - тема преданного, а значит, жертвенного отношения художника к творчеству.
В свою очередь, склоненного к самоотречению Берсенева отличает многообразие внутреннего мира. В герое «светится» «тихое умиление благородных чувств» [11, с. 177]; он часто находится во власти «смутных», «сладких», «беспредметных», «всеобъемлющих» ощущений, поэтического созерцания, не чужд восторженного и мечтательного идеализма, верен возвышенным идеалам и преклоняется перед «вечным, чистым искусством» [11, с. 243]. Автору импонирует личность Берсенева и способностью любить красоту, и преданностью нравственным принципам. Независимо от того, что Берсенев, по меткому замечанию Шубина, - всего лишь «добросовестно-умеренный энтузиаст», он - «истый представитель <...> жрецов науки» [11, с. 179]. В конце романа автор сообщает, что Берсенев, находясь в Гейдельберге, «не теряет даром времени; из него выйдет дельный профессор» [11, с. 299].
Таким образом, каждый из представленных в романе «русских людей культурного слоя»: и сдержанный, скромный, «нравственно» опрятный Андрей Берсенев, в структуре личности которого сочетаются жертвенная настроенность и эстетическое чувство; и артистичный, изящный, обладающий поэтической натурой и художественной интуицией Павел Шубин, который возвещает высшими благами мира любовь, красоту, искусство, -выступают носителями близких автору идей и черт характера, и признаковый характер у героев носят и имя, и отчество, и фамилия, раскрывающие свойства, качества их личности.
Соответствие онтологического смысла имени и сущность его обладателя наблюдается в контексте образа еще одного романного персонажа - дальнего родственника семейства Стаховых Увара Ивановича Стахова. Значимость в «Накануне» данного образа состоит в том, что с ним связан один из основных вопросов романа о будущем России, который звучит в произведении дважды. Впервые он появляется после известия о тайном венчании Елены и болгарского патриота Инсарова. Шубин, размышляя о выборе «удивительной девушки» и общественной индифферентности своих «негероических» современников, восклицает: «Расстается с родиной, с семьей; а я ее понимаю <...> Нет еще у нас никого, нет людей, куда ни посмотри. Всё - либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная, либо толкачи, из пустого в порожнее переливатели да палки барабанные! А то вот еще какие бывают: до позорной тонкости самих себя изучили, щупают беспрестанно пульс каждому своему ощущению и докладывают самим себе: вот что я, мол, чувствую, вот что я думаю. Полезное, дельное занятие!». [11, с. 278]. Обращаясь к лежащему на постели Увару Ивановичу Стахову, в позе которого, по замечанию художника, неизвестно чего больше - «лени или силы», и называя его «великим философом земли русской», каждое слово которого - «чистое золото», Шубин задает мучащий его
вопрос: «Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба в воду! Что ж это, Увар Иванович? Когда ж наша придет пора? Когда у нас народятся люди?
- Дай срок, - ответил Увар Иванович, - будут.
- Будут? Почва! черноземная сила! ты сказала: будут? Смотрите же, я запишу ваше слово» [11, с. 278]. Как справедливо замечено еще Г.А. Бялым, «сентенции» Увара Ивановича Стахова «чрезвычайно многозначительны, несмотря на комический характер его облика». Герой, как и автор, считает, что появление героических личностей в России неизбежно, но «только еще в будущем»: «Об этом говорит заглавие повести, об этом пророчествует и "черноземная сила".» [4, с. 358].
Второй раз вопрос о будущем России, необходимости сознательной, «славной, смелой» деятельности возникает в письме Шубина, адресованном «неизменившемуся», в отличие от других персонажей, Увару Ивановичу, и им (вопросом) завершается роман Тургенева: «"Помните <...> что вы мне сказали в ту ночь, когда стал известен брак бедной Елены, когда я сидел на вашей кровати и разговаривал с вами? Помните, я спрашивал у вас тогда, будут ли у нас люди? и вы мне отвечали: "Будут". О черноземная сила! И вот теперь я отсюда, из моего "прекрасного далека", снова вас спрашиваю: "Ну, что же, Увар Иванович, будут?". Увар Иванович поиграл перстами и устремил в отдаление свой загадочный взор» [11, с. 300].
То, что представитель «молодого племени» русских дворян Павел Шубин постоянно задает вопрос о будущем шестидесятилетнему, «тучному до неподвижности» Увару Ивановичу Стахову, автор объясняет существованием между ними «какой-то странной связи и бранчивой откровенности» [11, с. 215], и эти «странные» отношения обращают к философскому подтексту романа о глубинном родстве поколений, неразрывной связи прошлого, настоящего и будущего России.
Надо согласиться с М.М. Бахтиным, что в романе Тургенева Увар Иванович Стахов - это «почти символическое лицо»: «Он все понимает, чрезвычайно умен, но ко всему равнодушен, и потому ничего не делает. В нем заложен избыток природной, черноземной силы, которая покуда спит» [1, с. 220]. В тексте знаком уникальной сути героя являются, в том числе, его антропонимы. Личное имя героя - Увар - стилизовано под «простонародное» и подчеркивает «черноземную . силу», «хоровое начало» представителя корневой «почвы», на ночном столике которого всегда стоит кружка с квасом [11, с. 276]. Герой наделен и характерно русским, с ярко выраженной национальной окраской патронимом - Иванович, образованным от имени Иван (ивр. 'ПЛЦ* Iëhбhanan), которое в буквальном переводе означает 'Яхве (Бог) помиловал; Бог милует; будет помилован' и одно из онтологических значений которого - «Божий», что отражает намерение писателя - создать в лице Увара Ивановича обобщенный образ русского человека. Фамилия Стахов, образованная от имени родоначальника рода - Евстафий (древнегреческое Еистабюс
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
- «крепкий, здоровый, уравновешенный, спокойный», от древнегреческого еи - «хорошо, добро, благо», древнегреческого схаберо^ - «твердо стоящий»), в близком окружении - Стах, и означающая «устойчивый, постоянный, неизменный», точно и емко характеризует носителя природной силы, который спокойно принимает существующие жизненные противоречия, выступает сторонником традиций старого дворянства и потому, по словам Шубина, выражающего авторскую точку зрения, является «фундаментом общественного здания» [11, с. 193].
Иной тип связи имени и носителя наблюдается у таких персонажей, как родители Елены Стаховой. В структуре полного имени её отца, человека эгоистичного, легкомысленного, но постоянного в своих страстях и страстишках, с образом которого в романе связана тема «дрянности и дряблости у нас семейной жизни» [3, с. 449], оним Николай (восходит к древнегреческому №коХою<; [шкаю - «побеждать» и Хбю<; - «народ»]), патроним Артемьевич (греческое Артещо^ - «посвященный Артемиде», девственной богине, дающей счастье в браке) и фамилия Стахов («устойчивый, постоянный»), указывают на противоречивость его характера.
Столь же неоднозначна взаимосвязь компонентов полного имени в контексте образа матери Елены
- Анны Васильевны Стаховой. Если оним и фамилия героини выявляют особенности её характера, то патроним Васильевна, образованный от мужского имени греческого происхождения Василий (от древнегреческого ВаЫХеюс;), означающего «царский, царственный» и подразумевающего масштабность натуры человека, его обращенность к глобальным проблемам, принадлежит ограниченной, «скучавшей барыне», «курице», по словам Шубина [11, с. 164]. В то время как внутренняя форма личного имени Анна (от ивр. 10^; также от древнегреческого - Awа), означающего «расположение, благосклонность, благоволение», находит мотивацию в тексте и способствует углублению характеристики героини. Анна Васильевна, например, прилагает большие усилия для того, чтобы отец, обходившийся с Еленой после известия о том, что «дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца! Без родительского благословения!», «презрительно холодно», прощает и благословляет её: «Вот тебе, Елена, наше последнее родительское благословение, - сказал он <.> достав из кармана сюртука маленький образок, зашитый в бархатную сумочку, надел ей на шею. Она зарыдала и стала целовать его руки.» [11, с. 283]. Вряд ли отец Елены и, тем более, её мать движимы только боязнью «осуждений, пересудов, толков». В Анне Васильевне есть и забота о дочери, и доброта («с <...> нежностию она обняла свою добрую мать»), и жертвенность, и благорасположенность («встретила его с наружным волнением и тайною радостью»), и определяет личностные качества героини её личное имя.
Существенную роль в построении образа матери Елены играет её девичья фамилия - Шубина, происходящая от личного прозвища предка, которое образо-
вано от слова «шуба». Уже в древней Руси шуба - это необходимый предмет национальной одежды, но постепенно она становится знаком социальной принадлежности человека. Прозвище «Шуба» могло содержать указание как на род деятельности предка, так и на его достаток, а также на особенности характера и предполагать или профессию, или благосостояние, или такие качества, как мягкость, теплота, прочность. Думается, что в тургеневском тексте фамилия Шубина обладает смысловой нагрузкой: Анна Васильевна, урожденная Шубина, - «наследница довольно значительного имения», и «сердце у ней <...> очень любящее и мягкое» [11, с. 170, 172]. Смена фамилии (Шубина ^ Стахова) отражает изменение жизни («скоро перемолола») героини, но смысл, скрытый в фамилии Стахова, обнаруживает неизменные черты её внутреннего мира. По сути дела, все представители данной фамилии оказываются в романе носителями устойчивого, постоянного, исконно русского качества - доброты («О вы, русские <.> золотые у вас сердца!»).
Что касается антропонимов других второстепенных персонажей романа, то их имена тоже содержат важные сообщения и участвуют в создании их образов. Так, полное имя «жениха» Елены Егора Андреевича Курнатовского конкретизирует его образ. Если фамилия - Курнатовский, имея социально значимый для изображенной в произведении эпохи суффикс - ск(ий), ориентирует на социальный статус героя («Образования отличного, он правовед, манеры прекрасные, тридцать три года, обер-секретарь, коллежский советник, и Станислав на шее»); то имя - Егор, являющееся в русском языке фонетическим, производным вариантом мужского имени греческого происхождения Георгий (восходит к древнегреческому Геюрую^, в переводе -«земледелец»), в середине XIX века имеет иную социальную окрашенность и относится к простонародному именнику. «Конфликтность» личного имени и фамилии свидетельствует о двойственности характера героя, которую усиливает его отчество - Андреевич (от др.-греч. Ау5реш; - «мужественный, храбрый», от аndros - «мужчина», «человек»).
В отличие от фамилии - Курнатовский, имеющей затемненную внутреннюю форму и выступающей скры-тоговорящей номинацией героя, его именной комплекс (оним Егор и патроним Андреевич), содержащий в себе указание на человека, близкого к земле, крепко стоящего на ней, обрабатывающего её, мужественного и храброго, контрастирует с образом обер-секретаря при сенате. Несмотря на то, что Егор Андреевич Курнатовский представлен в романе человеком успешным, старательным, крепко стоящим на земле, способным к «пожертвованию своих выгод» (что, казалось бы, соответствует значению его имени), он - существо деспотичное, самоуверенное, поверхностное («в художестве ничего не смыслит»), в котором «есть что-то железное... и тупое и пустое» и которому, по словам Елены, «беда попасться <...> в руки!» [11, с. 248].
Примечательно, что художник Шубин, относя
Курнатовского и Инсарова к одному - «действенному типу» людей («практические люди»), замечает, что в противоположность «болгару», стремящемуся всего себя посвятить «делу трудному» - освобождению родины, у Курнатовского - один узкий практицизм, «служебная честность и дельность без содержания» [11, с. 249]. Елена Стахова тоже отмечает существенное различие между Инсаровым и Курнатовским, в котором отсутствуют и любовь к родной земле, и тяга к высокому идеалу, составляющие основу личности «болгара»: «Ты веришь, а тот нет, потому что только в самого себя верить нельзя» [11, с. 249]. Несомненно, образ «практического» Курнатовского оттеняет в романе не только образ Инсарова, но и образы русских дворян-интеллигентов Берсенева и Шубина. В отличие от них, Курнатовский крайне односторонен и посредственен. На «науки, университеты» он смотрит как «на гимнастику какую-то», считает, что художество «и не нужно, но в благоустроенном государстве допускается», ничего не смыслит в юридическом вопросе и заявляет, что человека, берущего взятку, который «во многих случаях не виноват; он иначе поступить не мог», «если <.> попался», должно «раздавить» «ради принципа» [11, с. 248]. Красноречиво характеризует Курнатовского то, что даже с Еленой он разговаривает как «очень, очень снисходительный начальник». Пожалуй, из всех «женихов» героини, прошедших через ряд испытаний (в частности, любовью), преодолевших различные жизненные перипетии, только самоуверенный «практик, делец» Егор Курнатовский, личное имя которого связано с высоко чтимым в России святым Георгием Победоносцем, идеальным воином, победителем змия, защитником родины, лишен авторской симпатии. Тургенев отказывает «практическому» человеку, стремящемуся из всего извлечь пользу, в грядущей преобразовательной деятельности в отечестве. В характере, поведении, поступках Егора Андреевича Курнатовского нет ни черт святого Георгия, ни качеств, обещанных семантикой его онима и патронима. В конце романа автор не без иронии характеризует господина Курнатовского как «человека с темпераментом», «энергического брюнета», «охотника до миловидных блондинок», который женится на Зое Мюллер: «. она у него в большом повиновении и даже перестала думать по-немецки» [11, с. 299].
В свою очередь, фамилия «русской немочки» -Мюллер, одна из самых распространенных у обрусевших немцев, определяет её национальность, а личное имя Зоя (восходит к древнегреческому - «жизнь») - доминанту характера. Образ Зои, миленькой, кокетливой, с «красными крошечными губками, белокурой, пухленькой», «очень недурно» поющей русские романсы, разыгрывающей на фортепьяно «разные то веселенькие, то чувствительные штучки», одевающейся «со вкусом, но как-то по-детски и уже слишком опрятно» [11, с. 173], Тургенев строит как «параллель и антитезу» Елене Стаховой и в имени зашифровывает важную информацию о «русской немочке», главная цель существования которой - благоустроенная, размерен-
ная, спокойная, упорядоченная жизнь. Прав философ В.К. Кантор, что «любовь к уюту и организованности жизни» переходит у Зои «в раздражающее писателя филистерство, мещанство, желание любой ценой обустроить свою жизнь» [6]. Не удивительно, что Елена, оставаясь наедине со своей приземленной, лишенной высоких порывов души и заботящейся только об удовлетворении собственных потребностей компаньонкой, решительно не знает, о чем с ней разговаривать.
Закономерен выбор имени и подруги десятилетней Елены Стаховой - Катя, которое является уменьшительной формой женского имени Екатерина, восходящего к древнегреческому Агкатерп'п - «вечно чистая» и греческому кабаре - «чистый, непорочный». Слова нищей девочки о жизни «на всей божьей воле» вызывают у маленькой Елены «тайное уважение и страх», кажутся «чем-то особенным, чуть не священным», рождают мечту о том, «как она вырежет себе ореховую палку, и сумку наденет, и убежит с Катей, как она будет скитаться по дорогам в венке из васильков.» [11, с. 183]. Наряду с ореховой палкой, сумкой, венком, васильками, вносящими в текст метафорический смысл [2], нищета Кати («Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою» [2 Кор 8:9]) и её имя, которое прочитывается, как «вечно чистая», отсылают к христианскому странничеству как духовному исканию. В романном пространстве именно встреча с нищей девочкой Катей определяет духовный рост Елены, в которой «неведомые, новые» слова о «божьей воле» («Последние слова нищей девочки беспрестанно звучали у ней в ушах.») усиливают чувство сопереживания, сострадания, любви к ближнему, нравственной ответственности за всех «нищих, голодных, больных» [11, с. 183].
Даже эпизодически появляющаяся в романе горничная не случайно названа Аннушкой - уменьшительно-ласкательной формой женского имени Анна. С древнееврейского языка оно переводится как «миловидная», «грациозная», «благодать». Напомним, что в своем первоначальном значении слово «благодать» выражает понятие о приятных свойствах лица или предмета, вызывающих чувство эстетического удовольствия и удовлетворения [5]. В образе приятельницы Шубина, обладательнице «миловидного» лица, воплощено чувственное начало («Да здравствуют же Аннушки, и Зои, и самые даже Августины Христиановны!»). Недаром призывающий к любви-наслаждению Шубин, создав «карикатуру» на себя, лепит две «близко поставленные, точно сросшиеся, головы» - свою («испитого, исхудалого жуира») и Аннушки, представленной «красивою жирною девкой», «всё лицо» которой выражает «чувственность, беспечность и удаль, не без добродушия» [11, с. 241-242].
Наконец, в финале романа появляется персонаж по фамилии Лупояров. Посредством придуманной писателем фамилии, состоящей из двух компонентов: «лупа» - «увеличительное стекло» и «яр», то есть «жар,
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
огонь, пыл», или «ярый», то есть «огненный, пылкий, пламенный; бойкий, быстрый», «страстно преданный чему-либо, упорно придерживающийся чего-либо, увлекающийся чем-либо», «чрезмерный, крайний в своем проявлении, необычайный по силе, интенсивности», -автор, с одной стороны, выражает свое негативное отношение к персонажу, с другой - определяет его роль и значение в тексте. Несмотря на то, что эпизодически присутствующий в произведении Лупояров не связан с основными событиями, его образ чрезвычайно важен в романе, поскольку неотделим от одной из ключевых тем - темы молодого поколения. В образе Лупоярова, человека с «бойкими глазками», развязном, пламенном на словах, но пустом и интеллектуально ограниченном, писатель высвечивает и заостряет характерные черты, взгляды, манеру поведения молодых русских псевдопрогрессистов и, тем самым, концентрирует внимание читателя на одном из значимых общественных явлений в России. Во время визита к Инсарову Лупояров, едва зная его и постоянно путая имя и отчество, «бурно» рассуждает о политике, прогрессе («Я всегда был за прогресс. Молодое поколение всё за прогресс»), войне («.я рад войне; только как бы домой не потребовали»), социальных вопросах, «восстает» против аристократии. Показательна реакция Инсарова, измученного нежданным посещением и легкомысленной «трескотней» самодовольного Лупоярова и с горечью говорящего Елене: «. вот ваше молодое поколение! Иной и важничает и рисуется, а в душе такой же свистун, как этот господин» [11, с. 294].
По мнению П.С. Рейфмана, «слово "свистун" (как-то ориентированное на название "Свистка" Добролюбова; "Свисток" начал выходить с января 1859 г., как раз тогда, когда писался роман "Накануне"), употребляемое Инсаровым для характеристики Лупоярова и ему подобных, было довольно распространенным для обозначения той категорий, которых, после публикации "Отцов и детей", стали называть "нигилистами"». Так, Тургенев «отмежевывает Инсарова от таких "свистунов", такого "молодого поколения"» [10, с. 142].
Полагаем, что писатель через Инсарова дает Лупоярову емкое прозвище - «свистун», которое в лексике древнерусских говоров, кроме «птицы, дикого гуся» или «кулика» (от «свистеть»), означает «тунеяд, шатун, пустоброд, лентяй, повеса», «пустой человек, бездельник». Как известно, прозвища в художественном произведении «ярко эмоциональны и экспрессивны, ибо обладают эмоционально-оценочной функцией». В то же время «прозвище не превращается в абстрактное понятие», а «сохраняет предметность и зримость образа, поскольку качество человека обозначено через конкретный и знакомый коллективу предмет», и в нём (прозвище) «осуществляется движение от конкретного к абстрактному и через него вновь к чувственно-конкретному, предметно зримому» [7, с. 35]. В тургеневском романе прозвище «свистун», как и стилистически сниженная фамилия Лупояров, не только служит характеристике персонажа и выражению авторского отношения к нему,
но и помогает понять особенности той части русской молодежи, которая раскрыта с помощью его образа и которая, с точки зрения автора, не может быть движущей силой общественного прогресса, ибо состоит из крайних в своем проявлении пустых «бездельников».
Помимо эмоционально окрашенных прозвищ (Лупояров - «свистун», Николай Артемьевич Стахов
- «frondeur», в данном случае - недовольный, склонный противоречить человек), которые достаточно часто встречаются в романах Тургенева, в именнике второстепенных персонажей «Накануне» можно выделить следующие группы антропонимов: имена, значение которых подтверждается в тексте (Павел Яковлевич Шубин, Андрей Петрович Берсенев, Увар Иванович Стахов); имена, значение которых обосновывается косвенно или частично (Анна Васильевна Стахова, Зоя Мюллер, Катя, Аннушка); имена, значение которых не подтверждается контекстом или отчасти подтверждается им (Николай Артемьевич Стахов); имена, противоречащие характеру, поведению, нравственным качествам их обладателя (Егор Андреевич Курнатовский). При этом все антропонимы, выполняя в тексте характерологическую функцию, помогают адекватному восприятию авторского замысла.
Заслуживают внимания, в том числе, антропонимы эпизодических фигур романа (опекун Анны Васильевны Ардалион Чикурасов, любовница Николая Стахова Августина Христиановна, её кузина Феодолинда Петерзилиус, приятель Шубина Харлампий Лущихин), поскольку, во-первых, в именовании этих персонажей ощутима скрытая ирония автора, во-вторых, их личные имена, неся определенные сообщения, косвенно мотивированы в тексте.
Ионим Ардалион, образованный от латинского слова ardalio - «суетливый человек, хлопотун» или от слова ardelio - «праздный человек», принадлежит «меценату из казанских татар» и благодетелю Анны Васильевны, который живет «открыто» и праздно [11, с. 170]. Личное имя Харлампий (от древнегреческого Xapala^noç x^piç - «красота, радость, милость, благодать» + Хацпш - «светить, освещать»), означающее «светящийся радостью», в некоторой степени характеризует «первую московскую» или даже «великороссийскую воронку», т.е. пьяницу, которому «бутылка» «говорит» многое [11, с. 242]. Сатирический талант писателя проявляется также в именовании Августины Христиановны и Феодолинды Петерзилиус. Личное имя первой - Августина (от латинского - Augustinus), образованное от римского императорского титула и означающее «величественная», «священная», «полная достоинства», и отчество Христиановна (от средневекового латинского имени Christianus - «христианин»)
- «посвящённая Христу» - принадлежат женщине, которая для Николая Артемьевича Стахова добродетельна («... я вам скажу, что я подобной женщины не знаю. Эта честность, это бескорыстие...»), а для Шубина - внешне противна и внутренне порочна: «Я ничего не знаю гнуснее ее утиной физиономии!» [11, с. 164]. Согласно ху-
дожнику, аморален не только Николай Стахов («Каким семейством бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну!»), но и его любовница, которая живет не по-христиански, расчетлива и подла: «... Николай Артемьевич никак не подозревал того, что Августина Христиановна в письмах к своей кузине, Феодолинде Петерзилиус, называла его: Mein Pinselchen»1 [11, с. 171-172]. В свою очередь, имя кузины - Феодолинда Петерзилиус - прочитывается, как «народная кротость петрушки» (Феодолинда - от древ-негерманского имени Theudelinda: thiot, thiod «народ» + lind, lint - «мягкий, нежный, гибкий, кроткий» или lind, lint - «змея», или linda, linta - «липа»; Петерзилиус - от латинского слова petroselinum: petros «камень» + selinon «сельдерей» - «горный сельдерей» или «петрушка»). Конечно, для читателя семантика этих стилизованных под иностранные ионима и фамилии не лежит на поверхности, но сочетание «королевского» имени Теодолинда (русская форма - Феодолинда) и фонетического облика фамилии Петерзилиус позволяет автору выразить свое негативно-ироничное отношение и к Феодолинде
Петерзилиус, и к её кузине Августине Христиановне.
Следовательно, и онимы, и созданные писателем с оттенком иронии (Петерзилиус, Чикурасов) или фонетически неблагозвучные (Лущихин) фамилии эпизодических фигур романа способствуют выявлению авторской позиции и индивидуального стиля Тургенева - точного, изящного, остроумного.
Итак, антропонимы - значимый компонент в «Накануне». В его антропонимическом пространстве личные имена собственные, будучи элементами характеристики как главных, так и второстепенных героев, находятся в сложных отношениях друг с другом. В системе образов второстепенных персонажей в большинстве случаев антропонимы определяют их сущность, реже - не соответствуют свойствам, основным чертам носителя, как правило, эгоистичного и себялюбивого. Вместе с тем все антропонимы у Тургенева сосредоточивают в себе весомый объем информации, являются существенными смысловыми концептами художественного мира автора и играют важную роль в понимании романа.
Примечание
1 Мой дурачок (нем.).
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. Статьи о Толстом. Записи курса лекций по истории русской литературы // Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т.2. Москва: Русские словари, 2000. 800 с.
2. Бельская А.А. Смысловая нагрузка запаха в контексте образа главной героини романа И.С. Тургенева «Накануне» // Ученые записки Орловского государственного университета, серия «Гуманитарные и социальные науки»: научный журнал. Орёл: Орловский государственный университет, 2016, № 1(70). С. 66-73.
3. БитюговаИ.А. Примечания // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 30-и тт. Т. VI. Москва: Наука, 1981. С. 428-477.
4. Бялый Г.А., КлеманМ.К. Тургенев // История русской литературы: В 10 т. Москва; Ленинград: Издательство АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом), 1941-1956. Т. VIII. Литература шестидесятых годов. Ч. 1. 1956. С. 316-399.
5. Иерей Олег Давыденков. Учение о благодати как о силе, нас освящающей. Понятие о благодати в свете Свщ. Писания // Иерей Олег Давыденков. Догматическое богословие. URL: http://azbyka.ru/vera_i_neverie/o_boge2/davudenkov_dogmatika_1g_29_all.shtml
6. Кантор В.К. Немецкое русофильство, или Предчувствие нацизма (Еврейская тема в повести И.С. Тургенева «Несчастная») // Интернет-журнал «Гефтер». 02.06.2014. URL: http://gefter.ru/archive/12406
7. КарпенкоЮ.А. Имя собственное в художественной литературе // Филологические науки. 1986. № 4. С. 34-40.
8. Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. (Истоки и эстетическое своеобразие). Ленинград: Наука, 1974. 350 с.
9. Никонов В.А. Имена персонажей // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В.В. Виноградова. Ленинград: Наука, 1971. С. 407-419.
10. Рейфман П. «Новый человек» на rendez-vous (роман И.С. Тургенева «Накануне») // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Тарту. 1998. № 1. С. 124-145.
11. Тургенев И.С. Накануне. Полн. собр. соч.: В 30-и тт. Т. VI. Москва: Наука, 1981. С. 159-300.
References
1. BakhtinM.M. Problems of creativity Dostoevsky. Articles about Tolstoy. Records of a course of lectures on the history of Russian literature // BakhtinM.M. Collected Works: In 7 volumes. Vol. 2. Moscow: Russian dictionaries, 2000. 800 p.
2. BelskayaA.A. Semantic load of smell in the context of the image of the main heroine of the novel I.S. Turgenev «On the Eve» // Uchenye zapiski Orel State University, a series of «Humanitarian and social sciences»: a scientific journal. Orel: Orel State University, 2016, №1 (70). Pp. 66-73.
3. Bityugova I.A. Notes // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol. VI. Moscow: Nauka, 1981. Pp. 428-477.
4. Byaly G.A., Clement M.K. Turgenev // History of Russian Literature: 10 volumes. Moscow; Leningrad: Publishing House of the USSR Academy of Sciences. Institute of Russian Literature (Pushkin House), 1941-1956. Vol. VIII. The literature of the sixties. Part 1. 1956. Pp. 316-399.
5. Priest Oleg Davydenko. The doctrine of grace as a force us sanctifying. The concept of grace in the Scripture // Priest Oleg Davydenko. Dogmatic theology. URL: http://azbyka.ru/vera_i_neverie/o_boge2/davudenkov_dogmatika_1g_29_all.shtml
6. Cantor V.K. German Russophilia, or Premonition of Nazism (The Jewish theme in the novel «Unhappy» by I.S. Turgenev). URL: http:// gefter.ru/archive/12406.
7. Karpenko Yu. A. Proper Name in Fiction // Philological Sciences. 1986. No. 4. S. 34-40.
8. LotmanL.M. The realism of Russian literature of the 60s of the XIX century. (Origins and aesthetic originality). Leningrad: Nauka, 1974. 350 p.
9. Nikonov V.A. Names of characters // Poetics and stylistics of Russian literature. In memory of academician V.V. Vinogradov. Leningrad: Science, 1971. Pp. 407-419.
10. ReifmanP. "New Man" on rendez-vous (novel by I.S. Turgenev "On the eve") // Transactions in Russian and Slavic Philology. Literary criticism. Tartu 1998. No. 1. Рр. 124-145.
11. Turgenev I.S. On the eveThe complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol. VI. Moscow: Nauka, 1981. Pp.159-300.
