CC BY
20
профессия — ученый
кто раз любил науку, тот любит ЕЕ на всю жизнь и никогда не расстанется с ней добровольно.
ДМИТРИЙ ПИСАРЕВ
международная научно-практическая конференция
SvAV
«СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ И
щ
ПЕРСПЕКТИВЫ ВЕДЕНИЯ ЛЕСНОГО ХОЗЯЙСТВА ■
^назАГРдЗЩНЫШ
'РАДИОНУКЛИДАМИ^ * ЗЕМЛЯХ»
ръ - •» 7
■■'*■■'■* .' .'Л.
¿Гомель, 26-28 апреля
' дИнститут^есаiHAH Беларуси. \ 246001; Гомель, ул. Пролетарская, 71
Лев Митрофанович ТОМИЛЬЧИК — член-корреспондент Национальной академии наук Беларуси, видный белорусский ученый, крупный специалист в области теоретической физики, методологии и истории науки, главный научный сотрудник лаборатории теоретической физики Института физики им. Б.И. Степанова НАН Беларуси. Его перу принадлежит более 180 научных работ, в том числе 2 монографии. В отечественном научном сообществе он известен скромностью в оценке своих открытий и достижений, неизменно олицетворяя лучшие качества белорусского интеллигента. Его размышления о роли науки в обществе, генезисе познания, перемежающиеся историческими мотивами, дают живое представление об извечной проблеме становления творческой личности в заданных обстоятельствах.
Наедине с собой
общественном сознании. Наука и научная деятельность в тот период входили в «высшую лигу» во всех ведущих государствах мира, в том числе и в СССР. Ее авторитет был непререкаем, а приоритет неоспорим. Тогда, в середине прошлого века, крылатая метафора «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне» точно отражала ситуацию, которая характеризовалась повышенным вниманием к ученым, работникам высшего образования и общим объемом ассигнований, вкладываемых в развитие этих областей. Беларусь, оказавшись после войны в условиях бедности и разрухи, стала тем не менее своего рода оазисом на советском пространстве, куда, в силу стратегического положения, вливались большие средства и на восстановление экономики, и на развитие науки.
В ходе этого процесса в 1955 г. был создан первый в республике научно-исследовательский центр физико-математического профиля — Институт физики и математики Академии наук БССР, который уже в 1959-м был преобразован в два самостоятельных учреждения: Институт физики и Институт математики и вычислительной техники. Ключевую роль в их рождении сыграл наш выдающийся физик, сын известного детского писателя Янки Мавра академик Федор Иванович Федоров.
В своих прогулках по прошлому я отчетливо вижу родных и близких мне людей и вообще всех тех, с кем свела судьба. Хочется говорить прежде всего о них, хотя иных уж нет, а те далече... может, хоть таким образом человеку удается взглянуть на свой жизненный путь как бы со стороны, понять что-то очень важное не только о себе, но и о времени, точнее, о временах, которые, как известно, не выбирают.
РАЗНОСТЬ ПОТЕНЦИАЛОВ
Время, когда я входил в науку, в 1954г., после окончания Белгосуниверситета им. В.И. Ленина, во многом отличается от того, в котором мы пребываем сегодня. Самое главное различие — в понимании роли науки и ее места в
i в мире науки |
ДОРОГА длиною в 20 ЛЕТ
моя профессия — теоретическая физика. Почему я оказался в ней? у физиков в ходу шутливое выражение: теоретики — это неудавшиеся экспериментаторы. я в этом отношении не исключение. После двух неудачных попыток заняться экспериментом на 3—4-м курсе обучения в бгу мне ничего не оставалось, как попробовать себя в теории. тем более что к этому времени один из ключевых разделов университетской программы по теоретической физике — квантовую механику — нам совершенно неподражаемо читал выдающийся физик, академик федор иванович федоров. я буквально окунулся в эту науку, сумел в ходе экзамена продемонстрировать некоторое понимание предмета, по-видимому, достаточное для того, чтобы федоров увидел во мне своего потенциального аспиранта.
Путь профессионального ученого в нашей стране помечен двумя знаковыми вехами — кандидатской и докторской диссертациями. обычно соответствующие даты разнесены во времени. у меня это 9 июня 1959 г. и 18 декабря 1979 г. двадцать лет, конечно, многовато. Смягчающим обстоятельством здесь может служить то, что общим в обеих моих диссертациях является лишь наличие слова «магнитный» в их названиях.
осенью 1954 г. я поступил в аспирантуру. в то время федоров был сосредоточен на
исследованиях по кристаллооптике, которые вылились в докторскую диссертацию, с блеском защищенную в ленинграде. Естественно, что предложенная мне тема находилась в этом же русле — оптика поглощающих магнитных кристаллов. теперь я могу признаться, что я согласился на это без особого энтузиазма. как-то знаменитый физик Паули сказал: «не нравится мне эта физика твердого тела, хотя я и сам начинал с нее». так и оптика кристаллов не стала моей любовью на всю жизнь. тем не менее знакомство с красотой и мощью федоровских методов привило вкус к настоящей исследовательской работе. когда диссертация была уже готова, я обнаружил, что все «добытые непосильным трудом» результаты можно получить из известных с помощью всего лишь одного изящного математического приема. Это несколько снизило остроту моей тоски по квантовой физике, тем более что, открыв в 1962 г. второй том нового физического энциклопедического словаря, я неожиданно обнаружил себя рядом с федоровым в числе классиков: список литературы к разделу «магнитные кристаллы» статьи «кристаллооптика» состоял из ссылок на две наши совместные статьи и мою кандидатскую диссертацию.
в соответствии с нашим «джентльменским соглашением» в 1954 г., федоров после защиты отпустил меня на «вольные
хлеба», и я стал искать собственную научную нишу. Параллельно началась моя преподавательская деятельность в бгу, которая продолжалась с небольшими перерывами почти полвека. в 1961 г. я подрядился читать спецкурс по теории поля для третьекурсников-теоретиков физфака, а два года спустя федор иванович преподнес мне поистине царский подарок — передал как эстафету свой коронный курс квантовой механики.
к этому времени я уже успел выйти на проблему магнитного монополя, которая и стала одной из моих главных научных тем в последующем. нужно сказать, что в начале 60-х эта проблема выглядела «бедной золушкой». мало кто из физиков тогда знал о ее существовании, хотя у ее истоков стоял сам дирак, но федор иванович благословил меня, и «монопольная» тематика была включена в научные планы лаборатории теоретической физики нашего института. в 1963 г. появилась моя первая публикация на эту тему. Примерно через 10 лет произошел бурный всплеск интереса к «монопольной» проблеме. опубликованные к тому времени в соавторстве с моим учеником василием Стражевым обзорная статья в одном из авторитетных журналов и монография «Электродинамика с магнитным зарядом» оказались более чем кстати. в итоге, когда в декабре 1979 г.
профессия — ученый
я защищал докторскую диссертацию «дуальная инвариантность и магнитный заряд в электродинамике», вАк СССр не усомнился ни в актуальности темы, ни в новизне и достоверности результатов.
ЛОГИКА НАУЧНОГО ОТКРЫТИЯ
Помнится, как еще школьником я безуспешно пытался выяснить у преподавателей, как это менделееву могла прийти в голову идея периодического закона химических элементов. в студенческие годы аналогичный вопрос у меня возник в отношении тока смещения, введение которого позволило максвеллу сформулировать систему своих знаменитых полевых уравнений электродинамики. ответ на него удалось найти далеко не сразу, но зато — «собственноручно».
осенью 1954 г. в университетской библиотеке я обнаружил «избранные сочинения по теории электромагнитного поля» максвелла, изданные в серии «классики науки». там содержалось все опубликованное им по этому вопросу с 1855 по 1873 г. однако разобраться в массиве казавшейся совершенно разнородной информации я тогда не смог. Первый подход оказался безрезультатным. вторая, успешная, попытка состоялась спустя 12 лет, но уже «в парном разряде».
После окончания в 1956 г. философского отделения истфака бгу проблемой происхождения научного знания заинтересовался мой друг вячеслав Степин, ныне — всемирно признанный философ и методолог науки, академик российской академии наук. Степин исходил из того, что реконструировать процесс генерации нового знания невозможно без анализа оригинальных, неадаптированных, «первозданных» текстов, написанных самими первооткрывателями. к середине 60-х гг. он уже успешно апробировал свою теоретико-познавательную модель на примере создания «первичного» физического знания типа открытия законов Бойля — мариотта, кулона, фарадея, Био — Савара и т.п. теперь требовалось испытать подход применительно к фундаментальным физическим теориям. С этим он пришел ко мне. и тогда я вспомнил о максвелле. объединив усилия, мы в
течение нескольких месяцев пошагово восстановили полную картину того, как максвелл пришел к своим уравнениям.
Эти результаты получили широкую известность и вошли в фундаментальную монографию Степина «теоретическое знание», которая в течение четрыех лет (2000—2004 гг.) выдержала 2 издания в россии, а в переводе на английский и испанский опубликована в нью-йорке и мадриде. развитый на примере трудов максвелла подход затем неоднократно применялся мною к анализу становления различных физических концепций. он же позволил выявить особенности механизма принятия новых фундаментальных идей научным сообществом, а также по-новому взглянуть на проблему псевдонауки.
наука и псевдонаука
в конце 60-х гг. прошлого века белорусский ученый, член-корреспондент нашей академии, известный специалист в области теоретических оснований процессов литья Альберт-виктор иозе-фович вейник решил заняться созданием общей теории явлений на основе технической термодинамики и опубликовал ее в третьем издании своего учебника «термодинамика». Согласно «общей теории движения» вейника, из всех существующих разделов физики в неприкосновенности осталась только механика ньютона. уже термодинамика требовала переосмысления. что же касается теории относительности и квантовой механики, то они отвергались целиком. книга попала на глаза академику л а. Арцимовичу, возглавлявшему тогда отделение общей физики и астрономии Ан СССр. разразился громкий скандал. нашей академии поручили разобраться в возникшей ситуации.
дело оказалось далеко не простым. на защиту своего коллеги горой встало тогдашнее отделение физико-технических наук, организовав дискуссии, в ходе которых мы, физики, пытались разъяснить автору и публике, что выводы новоявленной «теории» прямо противоречат давно установленным фактам и предсказаниям физической науки.
вейник невозмутимо парировал все наши аргументы, ссылаясь на пример Эйнштейна и Бора, работы которых в момент своего появления тоже противоречили общепринятым взглядам, но, как оказалось впоследствии, оба они были правы. так что вы, физики, не горячитесь, а покажите, мол, в чем именно состоят мои ошибки.
физико-техническое, а заодно и гуманитарное — в издательстве «наука и техника» — общественное мнение в целом явно склонялось в пользу вейника. и тогда мне в голову пришла простая мысль. что, если к трудам вейника применить нашу методологию, развитую при анализе работ максвелла?
и действительно, без особого труда удалось разобраться с «общей теорией» вейника, без эмоциональных оценок типа «Бред под видом науки». оказалось, что эксклюзивность механики ньютона тривиальна, поскольку она была фактически заложена самим вейником в его постулаты, правда, в несколько «витиеватой» форме. всю физику свести к ньютоновской механике объективно невозможно. Поэтому перед вейником было два пути: признать ограниченность собственной аксиоматики либо отбросить всю современную науку. он выбрал второй и быстро сам оказался вне науки, скатившись до объяснения с помощью своей «теории» мифических паранормальных явлений. только через три десятка лет он публично отрекся от своих псевдонаучных заблуждений, пройдя крещение и оставив себе имя виктор.
время все расставляет по своим местам. но с каждым годом возрастает значимость «ранней диагностики» псевдонауки, которая желательна еще на стадии постановки исследовательской задачи.
тени прошлого
Борьба с «псевдонаукой» совпала по времени с разоблачением «псевдоистории», непосредственно касающейся моей семьи. нам удалось получить доступ к документам, раскрывающим правду трагической гибели моего отца. митрофан лукич был родом из-под Слонима, из деревни ходевичи, где находилось «родо-
i в мире науки |
вое гнездо» всех томильчиков. в начале 20-х гг. он, нелегально перейдя советско-польскую границу, обосновался в минске, чтобы получить высшее образование. некоторое время учительствовал, а затем поступил в БГУ, где учился с л. Арцимовичем на одном курсе. я узнал, что по путевке физико-технического института Ан БССр его направили в ленинград, где он окончил аспирантуру, после чего вернулся в минск и работал на кафедре механики БгПи. Печальная участь тысяч безвинно пострадавших от репрессий 30-х гг. постигла и его. в 1938 г. отец по клеветническому доносу был арестован и приговорен к высшей мере наказания как «польский шпион». Спустя 20 лет его реабилитировали. При этом сначала дали справку, что он умер в 1944 г. от воспаления легких. Лишь после неоднократных обращений и неустанных хождений по инстанциям моей мамы Елены Сергеевны воеводской и благодаря нашей академической комиссии по реабилитации удалось получить точное документальное свидетельство, что приговор был приведен в исполнение спустя четыре месяца после ареста...
КАмО гряДЕши
Сегодня наука в силу ряда причин занимает несколько иное место в общественном сознании. И это мировая тенденция.
О сыновьями и женой тамарой Бладимировной
возникла парадоксальная ситуация. Современная цивилизация, обладающая всеми благами, открытыми ей наукой, акцентирует внимание на негативных последствиях ее «нецелевого» использования. Это, в частности, затрагивает общественный статус ученого, в том числе и материальный. Получить через занятия наукой средства для нормального существования трудно, даже имея сверхспособности и прикладывая неимоверно большие усилия. в то время как при всех ограничениях советской власти она позволяла относительно безбедно существовать на стипендию в 40 руб., а заработная плата доцента в размере 320 руб. при средней по стране в 100 делала его просто богачом.
возможно, причина и в том, что последние годы в обществе возникло ощущение, что наука уже достигла своего предела, от нее уже не ждут новых социально и экономически значимых открытий. А ведь ее развитие сегодня требует не просто больших, а колоссальных вложений при весьма проблематичной перспективе быстрой отдачи.
ричард фейман, знаменитый американский физик-теоретик, нобелевский лауреат, сказав «там внизу полным-полно места», предвидел, что технологии будущего — нашего настоящего — лежат на атомарных размерах. Сегодня уже
реально совершаются операции и на субатомном уровне. но, к сожалению, в глазах «обывателя» наука выглядит непомерно дорогой. Если не прилагать должных усилий к формированию адекватного образа науки в общественном сознании, особенно у тех, кто принимает решения, то падение ее престижа в общемировом масштабе грозит необратимыми последствиями. одним из возможных путей предотвращения такого сценария, на мой взгляд, является установление взаимопонимания в рамках дилеммы «физики — лирики».
дилемма жизни
я дважды получал приглашения на профессиональную сцену: первый раз — в театр юного зрителя, во второй — в Белорусский театр им. я. купалы.
на студенческую сцену я попал уже на первом курсе университета, поскольку еще в 10-м классе прошел «испытание сценой», сыграв в школьном спектакле по пьесе л. малюгина «Старые друзья». в университетском театральном коллективе довелось исполнять роли в пьесах горького, гоголя, чехова и т.д. я сам ставил спектакль по пьесе о нэповских временах «Двенадцатый час» Алексея Арбузова. Спектакль «дети солнца» по пьесе горького в главной роли со мной прошел по программе смотра студенческой самодеятельности, после чего и последовало соблазнительное предложение остаться на сцене. к счастью, у меня оказалась достаточно адекватная самооценка. Я удовлетворился тем, что сценический опыт помог мне поставить речь, избавиться от фрикативного «г» и оказался бесценным подспорьем в моей лекторской работе. Жалею ли я, что не стал актером? на этот вопрос можно ответить цитатой из письма Александра Блока к Зинаиде гиппиус: «все, что человек хочет, непременно сбудется, а если не сбудется, то и желания не было».
в моем студенческом театральном прошлом было событие, ставшее для меня знаковым — встреча с тамарой романовой. интерес к этой необыкновенно привлекательной девушке проявлял не только я. Был среди ее поклонников и леонид
профессия — ученый
Хейфец, в то время студент Белорусского политехнического института. Наши вузы конкурировали на студенческом театральном поприще, а мы с ним состязались еще и за внимание со стороны Тамары. Его сценический талант был заметен уже тогда, потом он окончил ГИТИС, покорил москву, стал известным режиссером Центрального академического театра Советской Армии, малого театра, некоторое время был мужем Натальи Гундаревой. Мне же в награду досталась Тамара, ставшая неотъемлемой частью моей жизни, матерью двух моих сыновей. Ее внезапный уход из жизни — катастрофа, которую я чувствую до сих пор. Я не только ощутил ее потерю физически, но оказался выбитым из научной колеи на целых 13 лет. Чувство остроты потери сглаживается временем, понимание ее масштаба — только увеличивается.
пути науки неисповедимы
Право на оценку того, что сделано тобой в науке, несомненно, должно быть предоставлено другим. Тебе же надлежит разобраться в том, что именно и почему оказалось невыполненным. Некоторые из предпринятых мною поисков, результаты которых могли бы претендовать на статус существенно новых, так и остались экспонатами моего «домашнего музея».
Мысленно вновь и вновь возвращаюсь к одной из своих «соловьиных» тем — проблеме монополя.
В 1963 г. увидела свет моя работа о несовместимости гипотезы о существовании магнитного заряда с требованием инвариантности электродинамики относительно операции пространственных отражений. Она положила начало созданию в Беларуси нового научного направления, а впоследствии — и школы по весьма актуальной и разнообразной нынче тематике, объединяемой термином «магнитный монополь». Большую поддержку в этой деятельности я получил от Василия Стра-жева и других моих учеников, чрезвычайно плодотворным оказалось многолетнее творческое сотрудничество с профессором Евгением Толкачевым, который внес в исследование проблемы ряд свежих и сильных идей.
Неожиданным для меня оказалось также, что интерес к этой проблеме проявлял в свое время сам Ландау. В частности, он был озадачен вопросом, существует ли вариационная процедура для уравнения электродинамики с двумя типами зарядов. Я узнал об этом «затруднении Ландау» только в ходе защиты моей докторской диссертации от одного из официальных оппонентов. Мне было очень интересно услышать об этом, поскольку одним из защищаемых положений моей работы было как раз «вето» на существование такой процедуры. Еще в 19б3 г. я направил статью с этим результатом в ведущий физический журнал СССР. однако его редакция сообщила мне, что тема — чисто академическая, стоящая далеко от реальной физики, в силу чего для их и без того перегруженного журнала она вообще не представляет интереса. Моя статья была опубликована в «Докладах» нашей академии, которые в ту пору не входили в число профилированных физических изданий, вследствие чего она не попала в поле зрения физиков, интересующихся проблемой. В итоге «пальма первенства» ушла в другие руки. Год спустя аналогичный результат был опубликован в американском «Физикл Ревью». Между прочим, эта «по-до»-теорема неоднократно переоткрывалась впоследствии рядом авторов.
Еще один мой результат — «математическая поделка» в виде специфической алгебры, содержащей одновременно как коммутаторы, так и антикоммутаторы своих образующих, — в развернутом виде сохранилась только в научном отчете Института физики за пятилетку 1966—1970 гг. Как стало ясно позднее, это был первый пример построения суперсимметричной алгебры. Я не сумел «застолбить» свой приоритет в этом вопросе, а спустя несколько лет суперсимметрия стала одним из самых модных течений в теоретической физике, здравствующих до сих пор.
Почему тогда промедлил и не дал путевку в жизнь своему труду? Возможно, лучший ответ — маленькая шутливая притча. Некий мастер из обыкновенной палки сделал палку о трех концах, но, не найдя
ей применения, придал своему изобретению первоначальную форму. о своем «изобретении» я докладывал в дубне летом 1969 г. Тогда мой друг, известный российский физик-теоретик, ныне академик РАН Кадышевский, отметил, что математически это выглядит красиво, но существа сделанного не понял тогда никто, в том числе и я сам. С позиций самоутверждения я, конечно, могу утешать себя тем, что оказался способным обнаружить суперсимметрию до того, как ее нашли другие. Но сегодня это уже не имеет значения. Иосиф Бродский как-то сказал: «Главное — это метафизическое сознание и самосознание. остальное — побочный продукт». Возможно, в чем-то он прав.
Теперь я занимаюсь космологией и, как мне кажется, нащупал здесь интересный «поворот темы», связанный с проблемой темной энергии. Вполне вероятно, что, как и в предыдущих случаях, на «резонансный» отклик в ближайшем окружении рассчитывать сложно. однако сама работа вдохновляет и создает непередаваемое ощущение «прикосновения к настоящему». отсутствие положительной реакции со стороны референтной группы — дело вполне привычное. Я много занимался историей реальных и мнимых открытий и знаю, что типовая первоначальная реакция научного сообщества на появление новых идей выражается либо в ледяном молчании, либо в резком непринятии. Понимаю также, что необходимо сделать, чтобы идея привлекла внимание, какой бы неприемлемой она ни выглядела на первый взгляд. Все, что требуется на первых порах, — это изложить свою позицию на том языке, которым принято пользоваться в «твоем» научном сообществе.
Правда, как свидетельствует реальная история физики, сделать это далеко не просто. Тем не менее это единственно возможный путь, который обязательно должен пройти исследователь (пусть даже и не тот, которому «счастливая мысль» впервые пришла в голову), если он хочет, чтобы идея все же «овладела массами».
Записала Жанна КОМАРОВА
