CC BY
155
С.А. Кибальник
НАБОКОВ И ГАЗДАНОВ
(Оромане Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»)
Статья посвящена заочному творческому диалогу между представителями младшего поколения первой русской эмиграции Владимиром Набоковым и Гайто Газдановым, который имел место между ними в 1930-1940-е гг. В работе проанализирован вопрос о том, какую роль произведения Газданова сыграли в замысле первого англоязычного романа Набокова «The Real Life of Sebastian Knight», написанного в декабре 1938 - январе 1939 гг., а опубликованного в США в декабре 1941-го.
Ключевые слова: Газданов; Набоков; роман; русский; зарубежье; эмиграция; интертекстуальный; претекст; пародия.
Критики нередко называли Набокова и Г азданова двумя самыми яркими прозаиками младшего поколения русского зарубежья. Высоко ценили друг друга как писателей и они сами. По существу отрицая в своих нашумевших статьях середины 1930-х гг. («Литературные признания» -1934, «О молодой эмигрантской литературе» - 1936) существование писа-телей-младоэмигрантов, Г азданов делал исключение только для Набокова-Сирина. В свою очередь Набоков, возможно, отвечая на комплимент Газданова в первой из них: «единственный талантливый писатель “молодого поколения”»1, - поместил газдановский «Вечер у Клэр» на книжную полку героя своего написанного в 1934-1935 гг. рассказа «Тяжелый дым» .
Однако Газданов в этих статьях отстаивал необходимость создания «литературы в ее не европейском, а русском значении» и вспоминал в связи с этим толстовское требование «правильного морального отношения к тому, о чем он пишет» (V, 749). Набоков же сознательно и последовательно отрицал допустимость подобных требований, создавал литературу в ее
как раз западном значении и в конце концов вполне закономерно перешел в англоязычную словесность, став одним из предтеч постмодернизма. В свою очередь Газданов, имея полную возможность также начать писать на иностранном языке - в его случае на французском, которым он владел в совершенстве, не исключая и арго, которым написана значительная часть текста его «Ночных дорог» (в особенности это касается фрагментов первоначальной редакции, опубликованной в «Современных записках»), - не только продолжал до конца жизни писать на русском языке, но пронизывал духом русской культуры даже свои поздние произведения с уже исключительно (или почти исключительно) нерусскими героями. Этим серьезным эстетическим разногласиям между двумя писателями в поздние годы вполне соответствуют и их заочные нелицеприятные высказывания о творчестве друг друга в письмах. Однако в 1930-1940-е гг. между двумя писателями еще шел довольно напряженный заочный творческий диалог.
Это становится очевидным, если обратиться, например, к вопросу о том, какую роль произведения Газданова сыграли в замысле, пожалуй, единственного «парижского» и первого англоязычного романа Набокова «The Real Life of Sebastian Knight», написанного в Париже в декабре 1938 -январе 1939 гг., а опубликованного в США в декабре 1941-го. Первые романы Газданова: «Вечер у Клэр» (1930) и «История одного путешествия» (1934-1935) - романы «парижские» и по месту создания, и по месту значительной части действия - неизбежно должны были приходить на ум Набокову, когда он писал «Подлинную жизнь Себастьяна Найта», потому что в них Газданов одним из первых в русской эмиграции начал осмысление своего внутреннего транскультурного опыта и создал особую транскуль-
3
турную поэтику .
На этой поэтике в значительной степени построена, как и «Вечер у Клэр», газдановская «История одного путешествия», которая буквально подготовила «Подлинную жизнь Себастьяна Найта» в том отношении, что
автор в этом романе как бы раздваивается на двух главных героев: Володю и его старшего родного брата Николая (имена взяты из «автобиографической трилогии» Толстого, которая является одним из претекстов обоих ро-манов)4. При этом явно автобиографическому герою-рассказчику «Вечера у Клэр» Николаю Соседову соответствует в новом романе главный герой, «мечтатель» и начинающий писатель, пишущий «роман» (I, 248), Володя. Имя же Соседова «Николай» передано в новом романе старшему брату, практику, здоровяку и реалисту. Стоит ли говорить, в какой степени это напоминает раздвоение Владимира Набокова-Сирина на писателя Себастьяна Найта и его младшего сводного брата и биографа В. (разумеется, игра инициалами, при том что инициалы первого воспроизводят начальные буквы писательского псевдонима и настоящей фамилии Набокова, а единственный инициал В. - инициал его имени, придает набоковской дупликации более изощренный характер).
Очевидно, что мы имеем дело не со случайными и сомнительными совпадениями, не с бессознательными интертекстуальными связями, а с совершенно откровенной, целенаправленной и даже задиристой игрой Набокова со своим претекстом. Только этим можно объяснить, что мать Себастьяна тоже зовут Вирджиния, и она, так же как предмет внезапно вспыхнувшей страсти, жена газдановского Николая, англичанка из состоятельной семьи. Однако набоковская Вирджиния, «одинокая <...> и, видимо, очень несчастная», «заядлая путешественница»5, полная противоположность абсолютно счастливой в браке и чрезвычайно любящей порядок Вирджинии «Истории одного путешествия» (I, 264).
Только сознательной игрой с претекстом можно объяснить и то, что Себастьян старше В. на те же газдановские шесть лет. Разумеется, оба брата у обоих писателей не лишены некоторого внутреннего родства. У Газ-данова об этом сказано довольно прямо: «Николай был старше Володи на шесть лет и уехал за границу, будучи уже студентом. Он был и похож и
непохож на своего брата.» (I, 179). У В. осознание внутреннего родства с Себастьяном, происходящее только после его смерти, изображено более изощренно: «я <.> понимал, что в руках у меня есть и иное орудие: представляя его поступки, о которых мне довелось услышать лишь после его кончины, я наверняка знал, что в том или этом случае поступил бы в точности как он» (с. 50-51). И далее приводится в пример «общий ритм их движений, когда они проносились по корту» «двух братьев, теннисных чемпионов», обладавших этим сходством, несмотря на то, что «один во много, много раз превосходил другого» (с. 51). К этому примеру есть четкая параллель у Газданова: в одной из начальных сцен Володя и Николай играют в теннис и, как только Володя видит игру Николая, он «вдруг» понимает «все свое глубочайшее теннисное ничтожество» (I, 195)6.
Однако что касается отношений между братьями, то все оказывается опять-таки схожим с точностью до наоборот. Николай почти все время жил с Володей и после смерти их матери трогательно заботился о нем. Переехав с Вирджинией в Англию, он «аккуратно, каждые две недели, присылал Володе письмо и каждый месяц - деньги» (с. 182). Напротив, «пути» Себастьяна и В. «разошлись» (с. 46) очень рано: «За три кембриджских года он навестил нас в Париже дважды, а вернее сказать, единожды, потому что во второй раз приехал на матушкины похороны» (с. 46). Унаследовав от своей матери «порядочное состояние», Себастьян также вполне в состоянии помогать В.: «какие бы тревоги в дальнейшем ни одолевали его, денежных среди них не было». Далее следует фраза, которая на фоне соответствующего текста Газданова звучит едва ли не саркастически: «Коснулись мы и вопроса о деньгах, и он заметил в своей странно бесцеремонной манере, что в состоянии всегда предоставить мне сколько потребуется наличных...» (с. 49). Когда Володя переезжает из Константинополя в Париж, где уже к тому времени обосновался Николай с Вирджинией, старший брат предоставляет младшему кров и работу. Себастьян не всегда звонит В.,
даже когда бывает в Париже и на протяжении большей части их встреч стремится, to say the least, не слишком их затягивать.
Создается впечатление, что Газданов описывает некие идеальные отношения между братьями, а Набоков то, какими они обычно бывают в действительности. И это впечатление, скорее всего, не слишком обманывает читателя. В газдановской «Истории.» также немаловажен элемент анализа собственного творчества, только это не все предыдущее русскоязычное творчество, как у Набокова, а лишь сама «История.», размышления над которой даны под видом размышлений Володи о романе, который он пишет: «В роман входило все или почти все, о чем думал Володя: исправленные и представленные не так, как они были, а как ему хотелось бы, чтобы они произошли...» (I, 280).
По-видимому, сам Газданов был не слишком удовлетворен таким, идущим, по всей вероятности, от высказанной им печатно толстовской установки на «правильное моральное отношение автора к тому, что он пишет» (I, 749) методом создания своего романа. Уж слишком много в нем «идеального»: идеальный брак Николая и Вирджинии, идеальные отно-
шения между братьями, вполне счастливая, ничуть не омраченная даже убийством доктора Штука история любви и брака идеального британца Артура и идеальной венской проститутки Виктории - заставляющие вспомнить газдановский иронический и в общих чертах совпадающий с набоковским отзыв о Раскольникове и Соне, идеальная дружба Володи с Александром Александровичем, которую нисколько не осложняет наметившаяся симпатия между Володей и подругой Александра Александровича Андрэ, идеально мирный и благородный разрыв Аглаи Николаевны с Володей, не доставившая никому никаких проблем связь Володи с гувернанткой в доме Николая и Вирджинии Germain. Ни одно ружье, грозящее какими-либо осложнениями в отношениях между героями, в газдановской «Истории...» не стреляет.
Эта некоторая неудовлетворенность (а «История одного путешествия», пожалуй, действительно один из не слишком удавшихся романов Газданова) передана писателем и его главному герою Володе: «несмотря на такое обилие матерьяла и на широту темы, которая не ограничивала Володю ничем, роман получался значительно хуже, чем должен был бы получаться. То, что Володя думал изобразить и что в его представлении было очень сильно, вещи, которые он ясно видел прекрасными или печальными, умершими или неувядающими, в его описании тускнели и почти исчезали.» (I, 280). Набоков, по-видимому, действительно сознательно переписывает газдановскую «Историю...» - по крайней мере, многие ее существенные элементы. Среди «массы иных вещей», «издевательское подражание» которым, нацеленное на то, чтобы взлететь, как на «подкидной доске», «в высшие сферы серьезных эмоций» (I, 97), представляет собой «Подлинная жизнь.», книга Г азданова занимает далеко не последнее место. Причем набоковская пародийность по отношению к ней намечена уже в заглавии. «Истории одного путешествия» как бы противопоставлена «подлинная» «история Себастьяна Найта»: заглавие набоковского романа можно и даже, по-видимому, лучше перевести именно таким образом.
Кстати сказать, в том, за счет чего осуществляется набоковская полемическая интерпретация газдановского текста, по-видимому, сыграли роль и собственные размышления Газданова о несовершенстве его романа, переданные им герою: «Он замечал тогда, что полнота впечатления создается почти иррациональным звучанием слов, удачно удержанным и необъяснимым ритмом повествования, так, как если бы все, что написано, нельзя было рассказать, но что шло между словами как бы незримое, протекающее здесь, в этой книге человеческое существование» (I, 280). Набоков так и создает свой роман, создавая «полноту впечатления» «удачно удержанным и необъяснимым ритмом повествования», так что все написанное невозможно было рассказать, и не боясь того, что останавливает газданов-
ского Володю: что рассказ станет «тяжелым и бессмысленным» (I, 280). Большую часть своих произведений Набоков создал именно так, как лишь иногда удавалось писать Володе, правда, в данном случае, разумеется, без какой-либо оглядки на газдановского героя. В рецепте, который Газданов здесь выписывает, ясно звучат и его собственные ноты симпатии к письму, в котором рациональное мышление почти не присутствует: «И лишь в редкие часы, когда он не думал, как нужно писать и что нужно делать, когда он писал почти что с закрытыми глазами, не думая и не останавливаясь...» (I, 264)9.
Многие набоковские сюжетные ходы как будто бы подсказаны Газ-дановым. В самом начале «Истории одного путешествия» о жене Николая сказано: «в последние месяцы беременности Вирджиния начала бояться, что умрет от родов» (I, 196) - в конце набоковской «Подлинной истории.» Клэр (об устойчивых газдановских коннотациях этого имени в 1930-е гг. говорить излишне) именно от них умирает и об этом сказано эвфемистически, причем так, чтобы как будто подтвердить ненапрасность страхов газдановской Вирджинии: «Она казалась такой нормальной и здоровой молодой женщиной, как же случилось, что она умерла, истекши кровью рядом с пустой колыбелью?» (с. 106).
Автомобиль сбивает Володю «на бульваре Strassbourg» (I, 227) - В. едет в Блауберг, чтобы узнать имя последней возлюбленной своего брата через Страсбург (с. 125) и именно в Страсбурге, а не в Блауберге ему удается напасть на ее след (с. 129-132). Зато другие газдановские эпизоды редуцируются у Набокова до размера фразы: так, Володю сбивает автомобиль, и он попадает в больницу (I, 227), а Клэр «Подлинной жизни.» всего лишь «едва не сшибло велосипедом» (с. 84).
Кстати, в свете всего выше сказанного вряд ли будет натяжкой сказать, что имя главной героини «Подлинной жизни.» перешло к ней именно от Г азданова - из его первого и столь полюбившегося Набокову романа.
Как это нередко бывает в таких случаях, Набоков трансформировал газда-новский образ, превратив газдановскую ветреную француженку в преданно любящую англичанку, а галльскую ветреность и чувственность героини «Вечера у Клэр» передал Нине Лесерф10.
Роман Газданова переполняют двойники и интеркультурные пары: помимо уже упомянутых выше, это безукоризненно говорящий по-русски англичанин Артур, живший в России «некоторое время» (I, 184), который женится на выросшей «на тирольских озерах» Виктории, говорящей на «своем смешном французском языке» (I, 210), а также Сережа Свистунов, женатый на «француженке из Канады» (I, 249) и изменяющий ей в финале романа с француженкой из Франции.
Транскультурная поэтика, основанная на двуязычном строе романа, проявляется в «Истории одного путешествия» также и на уровне лейтмотивов: « - Знаешь, Коля, - сказал Володя, вытягиваясь на стуле, - знаешь, у меня иногда впечатление, что я не русский, а так, черт знает что. Страшно сказать, ведь я даже по-турецки говорю, - а потом вся эта смесь - французский, английский, немецкий, - и вот когда от всего этого тошно становится, я всегда вспоминаю русские нецензурные слова, которым мы научились в гимназии и которыми разговаривали с женщинами Банного переулка. Это, брат, и есть самое национальное - никакой француз не способен понять. - Да, язык у нас хороший, грех жаловаться, - сказал Николай, улыбаясь» (I, 175). Есть в «Истории одного путешествия» еще и ответ Володи на упрек Андрэ в том, что он «слишком хорошо говорит по-французски»: «- Он никогда не ошибается, у него такие длинные и красивые фразы - и он так невыносимо правильно произносит и так сложно говорит.<...> -Vous avez tort, Andree, voyons. Я говорю так “красиво и сложно” потому, что недостаточно хорошо знаю ваш язык. Вы понимаете? Я - как человек, попавший в чужую квартиру: я знаю назначение всех предметов, которые в ней находятся, но я не хозяин, я с ними слишком бережно и неумело об-
ращаюсь» (I, 235-236). Все это, по-видимому, отозвалось у Набокова в изображении двуязычия Себастьяна, незадолго до смерти как бы возвращающегося в русский язык.
В «Подлинной жизни...» мы находим еще несколько скрытых «приветов» другим произведениям Г азданова, которые до их автора скорее всего дошли. В романе Найта «Утерянные вещи» «есть короткая глава о крушении самолета (пилот и все пассажиры, за исключением одного, погибли); уцелевший, пожилой англичанин, найден фермером немного в стороне от места катастрофы сидящим на камне. Он сидит, скорчившись, олицетворение горя и муки. “Сильно вас ранило” - спрашивает фермер. “Нет, -отвечает англичанин, - зуб. Всю дорогу болел”» (с. 114). Это, разумеется, пародийный, анекдотический набросок финала Газданова «Полет», большая часть которого была напечатана в 1939 г. в «Русских записках»11 (№ 18-21) - как раз когда Набоков дорабатывал «Подлинную жизнь.». Заключительная часть романа Г азданова так и не была тогда опубликована, но уже из его заглавия читателю было ясно, что он должен был заканчиваться тем, что большинство героев романа, главных и второстепенных, - и среди последних, между прочим, один англичанин - попадают на один и тот же аэроплан, летящий из Парижа в Лондон. Набоков, разумеется, в общем, угадал: аэроплан у Газданова падает в Ламанш, и все они, включая англичанина, но за исключением самых беспечных героев романа Газданова, которые или не имеют британской визы, или опаздывают на рейс, гибнут. Зато в набоковском дайджесте романа Найта после этого только и начинается самое главное, ради чего на сей раз задумана пародия: среди «останков мешка с воздушной почтой» обнаруживается письмо, о котором В. пишет: «Я верю, что если отвлечься в этом вымышленном письме от всего, относящегося до личности его подразумеваемого автора,
то окажется, что многое в нем прочувствовано Себастьяном или даже на-
12
писано им к Клэр» (с. 118) .
Другой «привет» другому роману Газданова - «Ночные дороги» -находится в самом конце «Подлинной истории.» и это, возможно, связано с тем, что Набоков познакомился с ним только в середине 1939 и даже
13
1940 гг., когда его начали печатать . «Он ходил в концерты и на спектакли и пил за полночь горячее молоко с водителями такси у прилавок кофеен» -сказано в «Подлинной жизни.» о заключительной, одинокой полосе Себастьяна в Лондоне (с. 174). Детали романа Газданова, которые отозвались в этой фразе, находятся и несколько раз повторяются уже в самом начале того его фрагмента, который был опубликован в 1939 г. Главный герой «Ночных дорог», от лица которого ведется повествование, - водитель такси, рассказывает: «Около четырех часов утра я обычно ехал выпить стакан молока в большое кафе против одного из вокзалов, где знал всех решительно.» (I, 11). Это «молоко» особо подчеркнуто через пару страниц в реплике проститутки Сюзанны: «особенное ее презрение вызывало то, что я пил всегда молоко. - Ты все молоко пьешь, - сказала она мне дня через три, - не хочешь ли моего?» (II, 15)14.
Оба романа заканчиваются смертью, и в обоих главный герой не успевает проститься с умершим. Однако у Газданова это смерть друга Володи Александра Александровича, о которой он узнает из письма Андрэ: накануне он «сунул» его «в карман, не читая». В «Подлинной жизни.» забытое дома письмо Себастьяна тоже становится причиной того, что путь В. к Себастьяну оказывается дольше, чем он мог бы быть.
Впрочем, еще в середине романа попадает в больницу и страшится умереть сам Володя: «А может быть, я просто умираю? - подумал Володя. Черные волны внезапно показавшегося моря шумели и разбивались где-то вблизи» (I, 229). Очнувшись от своего сна, в котором он как бы преодолевает смерть («- Я здесь, Володя, - сказал чей-то голос из-за спины. Он силился увидеть, кто это говорит, но не мог, и голос слабел и удалялся. - Если ты не увидишь меня сейчас, ты не увидишь меня никогда» - I, 228), Во-
лодя произносит: «- Я понимаю. Это Вирджиния и ты. Но кто же третий? -Тебе лучше? - сказал Николай. - Третий - это доктор» (I, 229). В «Подлинной жизни.» Себастьян умирает так, как это бывает в жизни, пожалуй, чаще: без Клэр, брата и даже скорее всего без доктора.
Роман заканчивается сквозной в творчестве Набокова «темой потусторонности»: «Какова бы ни была его тайна, я тоже узнал одну, именно: что душа - это лишь формы бытия, а не устойчивое состояние, что любая душа может стать твоей, если ты уловишь ее извивы и последуешь им. И, может быть, потусторонность и состоит в способности сознательно жить в любой облюбованной тобою душе - в любом количестве душ, - и ни одна из них не сознает своего переменяемого бремени» (с. 191). С учетом всего выше сказанного можно предположить, что в этих словах звучит внутренняя полемика с темой метемпсихоза, проходящей как через «Историю одного путешествия», так и через все творчество Газданова. Гимназической учительнице Володи, рассказывающей ему о том, что она «помнит, как была маркитанткой в войсках крестоносцев, в походе Фридриха Барбароссы» (I, 168), и англичанину Артуру, ощутившему вдруг во время убийства доктора Штука, что он «знал уже нечто похожее» (I, 246), Набоков противопоставляет внутреннее перевоплощение В. в Себастьяна.
Обратим, наконец, внимание и на то, что «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» один из немногих романов Набокова, где довольно значительная часть действия происходит в Париже. Осознанию своего собственного внутреннего раздвоения писателя при переходе на английский язык (и отчасти при переезде в Париж) в романе соответствует то, что один из братьев живет в Лондоне, а другой в Париже. Один (как Набоков) заканчивает Кембридж, а другой (как многие другие русские «парижане» и в их числе Газданов) учится в Сорбонне. В. свободно ориентируется в городе («Я хорошо знал мой Париж.» - 139) - Себастьян бывает в нем только
наездами и главным образом в центре (81-83) или, по-видимому, в русских кварталах (111-112).
Но Париж в романе Набокова - и здесь снова нельзя не вспомнить Газданова, его первый и понравившийся Набокову роман - это также и город Клэр. Город, где она гостит перед Рождеством, а затем живет следующей осенью, и где Себастьян «навещал ее там, подозреваю, что не единожды» (91). Город, прогулки по которому неразрывно связаны с транслитерируемыми в английский текст Набокова, так же как и в русский текст Г азданова, топонимическими ксенонимами. Город русских ресторанов и таксистов (111, 141). Город, где Себастьян и Клэр, в точности, как и газданов-ский герой-рассказчик и его Клэр, сидят в кафе, посещают кинематограф (83, ср.: I, 45) и где они обретают хрупкое счастье, которое у газдановского героя-рассказчика неожиданно вызывает ощущение «печали завершения и приближения смерти любви» (I, 47), а для Себастьяна Найта и в самом деле оказывается недолговечным. А еще - и это уже чисто набоковское - это город, в котором Себастьян умирает, а В. так и не удается увидеть его перед смертью, но в котором он проводит несколько минут возле комнаты, в которой спит, как он полагает, его брат, и эти минуты изменяют его жизнь.
Говоря о пародии, на которой построен один из романов Себастьяна Найта, Набоков писал: «Хитроумно построенный на пародировании различных уловок литературного ремесла, “Призматический фацет” взмывает ввысь... это не просто забавная пародия на декор детектива, но еще и издевательское подражание массе иных вещей <...> все это сумрачное веселье для автора - лишь подкидная доска» (97-98). Точно так же для самого Набокова криптопародирование некоторых элементов парижских романов Газданова всего лишь строительный материал для конструирования художественного мира его собственного «парижского» романа.
После достаточно скрытой от читателя, но прозрачной для Газданова игры Набокова с газдановскими претекстами вряд ли стоит удивляться до-
вольно откровенной соотнесенности героев позднейших произведений Г азданова с произведениями Набокова и даже с ним самим, прежде всего в романе «Призрак Александра Вольфа»15. Именно откровенная игра Набокова с газдановскими претекстами стала для Газданова импульсом к такому, уже достаточно открытому творческому диалогу с Набоковым.
Возможно, она присутствует и в финале «Полета», который появился в печати (а, следовательно, возможно, и писался) уже по выходе английского оригинала «Подлинной жизни Себастьяна Найта». Так, заключительная фраза «Полета»: «Был холодный и ветреный день, было около двух часов пополудни - и в кабинете Сергея Сергеевича в Париже Федор Борисович Слетов, которому только что позвонили по телефону, сидел, опустив голову на письменный стол Сергея Сергеевича, и плакал навзрыд, как ребенок» - немного напоминает финальную фразу первой главы «Подлинной жизни.»: «My father's orderly was sobbing in the hall» («В прихожей навзрыд плакал отцовский денщик») (с. 35).
1 Газданов Г. Собр. соч.: в 5 т. М., 2009. Т. 5. С. 737. Далее цитаты из Газданова даются по этому изданию с указанием в тексте номера тома римской и номера страницы арабской цифрами.
2 Впервые: Последние новости. 1935. 5 марта. Об интертекстуальных связях между Набоковым и Газдановым см., например: Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество. Владикавказ, 1995. С. 273-282; Левинг Ю. Тайны литературных адресатов
B.В. Набокова: Гайто Газданов // Набоковский вестник. Вып. 4. СПб., 1999. С. 75-90; Шульман М. Ю. Газданов и Набоков // Возвращение Гайто Газданова. М., 2000. С. 1524. Целый ряд работ, в которых сопоставляются отдельные произведения Газданова и Набокова, вошел в сборник «Газданов и мировая литература» (Калининград, 2000.
C. 103-147).
3 См. об этом; Кибальник С.А. Транскультурная поэтика Гайто Газданова и писателей младшего поколения первой русской эмиграции // Литература русского зарубежья (1920-1940-е годы). Взгляд из XXI века. СПб., 2008. С. 219-226.
4 Подробнее см. об этом: Кибальник С.А. Газданов и Толстой (О романе «Вечер у Клэр») // Литературоведческий журнал. 2011 (в печати).
5 Набоков В.В. Подлинная жизнь Себастьяна Найта // Собр. соч. американского периода: в 5 т. СПб., 2000. С. 32, 33. Далее роман Набокова «The Real Life of Sebastian Knight» цитируется в переводе С. Ильина по этому изданию: С. 24-191. - с указанием номера страницы в скобках.
6 Здесь и далее курсив мой - С.К.
7
Современники Газданова усматривали в этом влияние Э.-М.Ремарка, а современная исследовательница пишет также о «чреватости соскальзыванием в мелодраму». См.: Проскурина Е.Н. Единство иносказания: о нарративной поэтике романов Газданова. М., 2009. С.167.
8 «Но для меня лично он (Достоевский - С.К.) как-то органически неприемлем <...> с этим невыносимым “не тебе кланяюсь, страданию человеческому кланяюсь!”» (V, 157).
9 «Себастьян Найт всегда любил жонглировать темами, принуждая их сталкиваться или коварно сплетая, принуждая их выражать то потайное значение, которое передается лишь чередованием волн» (с. 168).
10 Ср.: «Боюсь, она обладала французским чувством юмора по части супружеских дел; в иную минуту оно показалось бы мне привлекательным, но именно сейчас я ощущал, что ее легкомысленно малопристойный взгляд на мое расследование чем-то оскорбителен для памяти Себастьяна» (с. 152). В первом романе Газданова Клэр говорит о «специальном русском остроумии» героя-рассказчика (I, 40), а он сам протестует против французского легкомыслия: «Однажды я пришел к Клэр и стал бранить песенку, говоря, что она слишком французская, что она пошлая <...>; вот в этом главное отличие французской психологии от серьезных вещей.» (I, 44). При этом неискушенность газ-дановского героя-рассказчика, противопоставленная чувственности и опытности Клэр, в набоковском романе передаются паре «герой-рассказчик - мадам Лесерф»: «Ее веселье рассердило меня. Боюсь, она обладала французским чувством юмора по части супружеских дел; в иную минуту оно показалось бы мне привлекательным» (с. 152).
11 Русские записки: ежемесячный журнал / под ред. П.Н. Милюкова. 1939. Июнь.
№ XVIII. С. 3-61; Июль. № XIX. С. 17-63; Август - сентябрь. № XX-XXI. С. 390-444.
12
Кроме того, роман Газданова начинается со стилизованного под «Анну Каренину» зимнего эпизода похищения Ольгой Александровной сына Сережи: «События в жизни Сережи начались в тот момент, когда он, впервые за много месяцев, увидел у себя в комнате, над кроватью, в которой спал, свою мать - в шубе, перчатках и незнакомой шляпе черного бархата». В первой главе «Подлинной жизни.» мать Себастьяна также «зимним днем» и «безо всякого извещения» после развода снова приезжает в Петербург, однако лишь присылает «коротенькую записку, прося о свидании с сыном» (с. 32) и не только не похищает, но, лишь бегло взглянув на него, снова уезжает.
13 Начало романа «Ночные дороги» под заглавием «Ночная дорога» публиковалось в «Современных записках» за 1939 (№ 69) и 1940 г. (№ 70).
14 Газданов Г. Ночная дорога // Современные записки. 1939. № 69. С. 177, 181.
15 См. об этом: Кибальник С.А. Газданов и Набоков // Русская литература. 2003. № 3.
С. 22-41. В главном герое Александре Вольфе, своеобразном двойнике героя-рассказчика, олицетворяющем темную сторону его души, русском писателе-эмигранте, пишущем по-английски и живущем в Англии, в общем-то без труда узнается Сирин. То, что скрытые аллюзии на Набокова входят в художественные интенции Газданова, подтверждается тем, что герой этот носит фамилию одного из героев рассказа Набокова «Музыка» «Вольф», которая одновременно представляет собой сокращенную анаграмму имени и фамилии Владимира Набокова, особенно если имя писателя взять в его западном варианте «Воль<демар Набоко>в», а конец фамилии в соответствии с русским произношением и немецким написанием «Nabokoff» оглушить. При этом по сюжету романа герой-рассказчик вначале сходится с Вольфом в своеобразной незапланированной полевой дуэли и ранит, а в финале и убивает его, предотвращая выстрел Вольфа в Елену Николаевну.
