33Т.Ф. Аржаных Н.В. ГОГОЛЬ В КОНТЕКСТЕ ИДЕЙНОЙ ЖИЗНИ РОССИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Основная идея либерализма - осуществление свободы личности. Для либерализма XIX века в целом характерна тенденция к оформлению в сложносоставное интеллектуальное течение. Ранний российский либерализм был представлен так называемыми «либералами-и-деалистами» «замечательного десятилетия» (1838 - 48 гг.), которые, по словам одного из участников тогдашних идейных споров в жизни русского культурного общества - литератур -ного критика П.В. Анненкова, «принялись искать основ для сознательного разумного существования на Руси»1. Находясь на пути искания своих идеалов, «некоторые слои мыслящего класса людей»2 обретали интеллектуальную свободу в ходе спора между «литературными партиями» - западной и славянофильской3.
Как отмечает исследователь российского общественного движения первой половины XIX века Н.И. Цимбаев, «славянофильство и западничество (как разновидности раннего российского либерализма) сложились в условиях социально-политического и экономического кризиса крепостной России и отразили попытки русских либералов создать целостные концепции буржуазного преобразования страны. Кроме исходного неприятия крепостных порядков, в славянофильстве и западничестве было немало и других точек соприкосновения: критика «николаевской» системы, внутренней и внешней политики, отстаивание свободы совести, слова, печати и общественного мнения, отрицание революционных преобразований»4.
Представители славянофильской и западнической ветвей российского либерализма исходили из того, что общественно-политические изменения в стране, в конечном счете, должны были быть проведены государственной властью. Поэтому уместно говорить о преобладании во взглядах «людей сороковых годов» либерально-консервативных установок, о стремлении части российской интеллигенции второй трети XIX века соединить гарантии прав личности с мощной государственностью, традиционализм с реформами.
В теоретических этюдах, художественных произведениях и особенно в частной переписке Н.В. Гоголя можно найти точки соприкосновения с важнейшими течениями общественной жизни России, но, несмотря на его личные и литературные связи, он не примкнул ни к западникам, ни к славянофилам, не стал политическим радикалом. И все же можно лишь отчасти согласиться с мнением В. Зеньковского о том, что «вся политическая напряженность, типичная для эпохи Николая I, прошли мимо Гоголя, ничем его не задев5.
Споры о путях развития России, несомненно, интересовали писателя (это проявилось в оживленной переписке с представителями московского славянофильства и нашло отражение в ряде глав «Выбранных мест»), но он не принимал участия в них. По свидетельству старшей дочери С.Т. Аксакова, Веры Аксаковой, Гоголь не любил вообще системы, которыми так легко удовлетворяются люди, которые часто считают себя обязанными действовать согласно с ними, потому он нападал часто на разговоры, споры, не любил и прений, направлений особенных <.. ,>»6.
В письме к Н.М. Языкову от 24 марта (5 апреля) 1845 года писатель вполне определенно высказывает свое отношение к западникам и славянофилам, называя их «десятком сражающихся в журналах людей», выводы которых «односторонни и не понятны публике»7.
В «Выбранных местах из переписки с друзьями» спорам западников и славянофилов Н.В. Гоголь посвящает отдельную главу. «Все славянисты и европисты, или же восточники и западники, <...>,- все они говорят о двух разных сторонах одного и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат друг другу <...>. Разумеется, правды больше на стороне славянистов и восточников, потому что они все-таки видят фасад, и, стало быть, все-таки говорят о главном, а не о частях. Но и на стороне европистов и западников тоже есть правда <.. .>»8.
Эта характеристика важна не только тем, что в ней писатель выявляет слабости и ограниченность западников и славянофилов, но также и тем, что здесь мыслитель показывает свое понимание предмета спора - России и будущих путей ее развития.
По Гоголю, правы и «восточники», и «западники», так как Россия соединяет в себе Восток и Запад. Эта мысль развивается писателем и в других главах «Переписки». О том, что Россия испытала воздействие европейского просвещения, говорится в XXXI главе «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность». Европейское просвещение художник слова сравнивает с «огнивом», «которым следовало ударить по всей начинавшей дремать нашей массе»9. А с Востоком Россию роднит «библейская патриархальность»10.
Таким образом, по мнению писателя, Россия оказалась включенной в сложную атмосферу воздействий, идущих и с Востока, и с Запада. Этим объясняется «разнохарактерность русской породы». Появление русской поэзии, воспитывавшейся «поэтами всех веков и наций», могло произойти только среди русского народа, в котором «так силен гений восприимчивости, данный ему <... > на то, чтобы оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами»11.
Литература в XIX веке стала одним из факторов выражения русской идентичности. Постановка вопроса о национальном самосознании была, с одной стороны, результатом усиления интеграционных процессов в Европе, последовавших за «наполеоновскими» войнами (ощущение «встроенности» Отечества в мировое целое, осознание причастности к истории человечества в кругах российской общественности было распространенным), с другой стороны, являлась ответом на бурный процесс модернизации на Западе и на устремившийся оттуда поток новых идей.
Проблема национального выбора подвергалась нюансировке в рамках литературной реальности. «Литературная партия» славянофилов в решении этого вопроса ставила на первый план возвращение к православию и идеализировала допетровскую Русь. «Западники», напротив, настаивали на необходимости буржуазно-либеральных реформ в России. Как мы видим, предметом споров и идеальным центром притяжения, в сторону которого происходил дрейф «культурных групп» с различными общественно-литературными и эстетическими установками, был образ Родины.
Обращение к публицистическим и художественным текстам эпохи «индивидуальной литературы» позволяет сделать вывод об отсутствии стилистической системности в контекстуальном употреблении понятий «Россия-Русь». Писатели, драматурги первой половины XIX века, отражая новые аспекты общественно-политической идеи, именуют Россию Русью, а понятие «русский» используется ими не для обозначения принадлежности к русскому этносу, но в значении «российский» (как проявление причастности к России). В целом, затрагивались проблемы, лежащие совсем в иной плоскости по сравнению с вопросами национально-этнического плана.
Подобное двуголосное обнаружение национального сознания было отражением поли-хронного существования страны в нововременном европейском и архаичном национальном стилях жизни. И хотя дефиниции «Россия-Русь» порой не лишены оценочной маркировки («западники» -«<...> для России одно спасение - перестать быть русской», «славянофилы» - «истинные основы России <...> в связи с прошедшим, с древней Русью»), основная смысловая парадигма с набором контрастирующих признаков и для тех, и для других «литературно-партийных» групп оставалась общей. «Русь» была именем русского национального духа, знаменовала собой некую национально-почвенную изначальность.
Россия воспринималась как живой исторический организм, у которого есть внутренняя (русский национальный дух или характер) и внешняя форма (русская государственность). В таком контексте диада «Россия-Русь» могла быть описана общим языком. О России можно было говорить в «терминах» Руси, о Руси - в «терминах» России: историческая мысль заставала их не в противостоянии, а в глубокой субстанционально-органиче-ской корреляции, преемственности и диалоге.
Указанные семантические особенности «наименований» национального пространства характерны и для творчества Н. В. Гоголя. Например, в одной из глав «Выбранных мест из переписки с друзьями» автор констатирует, что «в десять лет внутри России столько совершается событий, сколько в другом государстве не совершится в полвека»12. Тем самым образ России сопрягается в книге с государственным значением. А в другой главе Н. В. Гоголь отмечает: «... перестали верить у нас на Руси искренности всех печатных излияний»13. Здесь уже писатель касается субстанционального чувства русского - стремления к правде, поиску истины.
Следует отметить необычайную содержательную емкость употребляемых Н. В. Гого-лем таких понятий, как «русский характер» (дух, порода) и «русская душа». Сопоставление писем писателя, адресованных разным лицам, показывает, что народный характер (русский) не являлся для художника слова категорией родства по крови, а, скорее, был лексемой духовного плана. Так, в одном из писем Николай Васильевич высоко оценивает только такого писателя, который «умеет схватывать <...> в настоящем качестве качества и свойства русского народа со всем разнообразием особенностей, какими отличаются его ветви и племена <... >»14. В другом письме Н. В. Гоголь сетует на то, что «русские читатели <...> попадают в большие ошибки по случаю незнания коренных свойств русского человека и народного духа нашей земли»15.
Эта же мысль содержится и в письме к С.Т. Аксакову: «... лучшее познание русского человека <...> не безделица и не маловажный подвиг в нынешнее время, когда так нужно нам узнать истинные начала нашей природы»16. Именно в связях и отношениях с обычаями, традициями, усвоенными от предков, проявляет себя душа народа. Восхищаясь гомеровской «Одиссеей», в которой отражено «строгое почитание обычаев <...> благоговейное уважение власти <...>», писатель отмечает главную болезнь нынешнего времени - «безотчетную жажду быть не тем, что он есть»17.
Тревогу писателя вызывает изменение духовно-культурной оболочки общества, чреватое отступлением от «русскости» в ее первоосновах. Путешествуя по Европе и сличая чужеземную мысль и постановления с русскими, писатель приходит к выводу, что «русский мир составляет отдельную сферу, имеющую свои законы, о которых в Европе не имеют понятия»18. «Человечество бежит опрометью, никто не стоит на месте, - замечает Н.В. Гоголь в письме к С.П. Шевыреву, - пусть его бежит, так нужно <...>. По всему видно, что мода не продержится долго и будет наконец и ей нанесен сильный удар, как уже многому тому наносились удары <...>, что считалось от мира Богом и не подверженным сокрушению <...>»19. Втягивание России в это «движение» может привести к изменению облика русской души, считает мыслитель, ее социально-психологических характеристик. «Всемирная отзывчивость» русского народа может иметь отрицательные последствия, привести к утрате самобытности.
К пониманию русской души, полагал Н.В. Гоголь, можно приблизиться через посредство анализа языка. К.С. Аксакову писатель советует приготовить для журнала «Москвитянин» «множество прекрасных филологических статей»20. А.М. Вьельгорской для того, чтобы «сделаться действительно русской по душе», рекомендует обратиться к «следам сокровенной внутренней жизни», которые «слышаться повсюду в летописях»21. Петербургскому откупщику и заводчику Д.Е. Бенардаки, который, как считают, был прототипом «разумного помещика» Костанжогло во 2 томе «Мертвых душ», писатель дает советы насчет воспитания и образования сына: «Надобна осторожность в отношении к языкам. Знать несколько языков недурно, но вообще многоязычие вредит сильно оригинальному и национальному развитию мысли. Ум невольно начинает мыслить не в духе своем, национальном, природном и чрез то становится бледнее и с тем теряет живость постигать предмет... Притом в России с каждым годом чувствуется, что меньше необходимо подражания»22. Детерминантой народной души выступает для Н.В. Гоголя историческая память. «Нужно обратиться к источнику <...>, без которого русский не станет русским в значеньи высшем этого слова», «правду этих слов может засвидетельствовать только тот, кто проникнет глубоко в нашу историю и ее уразумеет»
и «не позабудет рядом с русской историей читать историю русской церкви, без этого многое в нашей истории темно»23. Именно в связях и отношениях с обычаями, традициями, усвоенными от предков, проявляет себя душа народа. Поэта Н.М. Языкова Н.В. Гоголь просит «перетряхнуть старину», чтобы рассмотреть жизнь протекшую и исправить значительно настоящую»24.
Таким образом, ключевое место среди признаков, формирующих душу народа, писатель отводит религии. Специфические душевные свойства народа влияют на его историческую судьбу. Язык и обычаи выступают внешней формой внутреннего содержания души.
Основное место в эпистолярном и художественном наследии Н. В. Гоголя 1840-х гг. занимает «русская тема». Современник художника слова П.В. Анненков писал: «Вообще мысль о России была в то время <.. .> живейшей частью его существования»25.
Углубленный интерес писателя к русской проблематике безусловно был связан с его работой над поэмой «Мертвые души». По замыслу автора, «вся Русь должна была отозваться в ней»26.
Образ России в поэме разворачивается во вселенском пространстве. В финальной части произведения писатель изображает Россию «бойкой необгонимой тройкой», которой «дают дорогу другие народы и государства»27. В рефлексии Н.В. Гоголя выразился главный вопрос, волновавший интеллектуальные силы России того времени - о выборе пути дальнейшего развития страны.
Славянофилы дали гоголевской «птице-тройке» восторженную оценку, им были близки «русские воззрения» писателя. По словам К.С. Аксакова, вся сущность субстанции русского народа поднялась колоссально, сохраняя свою связь с образом, ее отразившим: «Здесь проникает наружу и видится Русь, лежащая, думаем мы, тайным содержанием всей его поэ -мы»28.
Славянофильская оценка не исчерпывала всей полноты образа Н. В. Гоголя, выделяя лишь одну его сторону. Западники (в лице В.Г. Белинского) дали свою интерпретацию замысла поэмы, сводящую проблему к критике русской действительности. Писатель явно разделял идею особого пути России. Но в первой части произведения у него нет ответа на вопрос, куда летит «Русь-птица-тройка».
К пониманию направленности духовных поисков мыслителя можно приблизиться, обратившись к его публицистике и письмам. Конец 40-х - начало 50-х гг. для Н.В. Гоголя прошли под знаком поиска «средины», под которой он понимал «ту высокую гармонию в жизни, к которой стремится человечество»29.
Россия может достичь этой «середины», само положение ее в мире «срединное» -между Востоком и Западом. Россия не должна ориентироваться во всем на Запад. Хотя Н.В. Гоголь восхищался Петром Первым, но продолжения пути в заданном направлении не принимал. Об этом сообщает мыслитель в письме к А.П. Толстому от 14 августа 1847 года, в котором Николай Васильевич характеризует другое письмо к нему - В.Г. Белинского. Критик защищал европейскую цивилизацию и в ней видел спасение для Руси. По словам Н.В. Гоголя, «В.Г. Белинский видит совершенно одну сторону дела и не может даже подумать равнодушно о том, что существует и может существовать другая сторона того же дела» 30. А в письме, адресованном П.В. Анненкову, писатель замечает, что «беда эта присуща не только Белинскому, но случается со многими людьми на Москве»31, (подразумевая, очевидно, славянофилов). В послании к А.М. Вьельгорской Н.В. Гоголь высказывается еще яснее по отношению к «славянофильской партии». Своей корреспондентке писатель советует искать «следы сокровенной мудрости» в старинных русских летописях, поскольку они «гораздо полезнее всех тех, которые пишутся теперь о славянах и славянстве людьми, находящимися в броженьях, в переходных состояниях духа, возрастах, подвластных воображенью, оболыценьям самолюбивого ума и всяким пристрастиям»32.
Какой же «партии» отдавал предпочтение Н.В. Гоголь? Он не стремился уравновешивать «восточников» и «западников». И в этом также его стремление к «середине».
«К средине <...> идут не поскабливанием того и другого в той и другой партии: напротив, к ней идет каждый своею дорогою <...>»33. Судя по переписке Н.В. Гоголя с Н. М. Языковым, относящейся к 1840-м гг., основной темой, занимающей писателя, была тема идейного раздора на родине, призвания писателя (поэта) в «момент всеобщего потрясения умов» внести примирение словом истины.
Высоко оценивая стихотворение поэта Н.М. Языкова, адресованное идейным оппонентам славянофилов - западникам, Николай Васильевич писал в 1845 году: «Сам Бог внушил тебе прекрасные и чудные стихи «К ненашим». Они <.. .> сильней всего, что у нас было написано доселе на Руси»34. Отметим, что стихотворение «К ненашим» (датировано 6 декабря 1844 г.) было вызвано обострившейся полемикой между славянофилами, с которыми был связан Н.М. Языков, и западниками. Оно имело в виду не столько конкретных людей -П.Я. Чаадаева, Т.Н. Грановского, А.И. Герцена, В.Г. Белинского, сколько течения общественной мысли, в которых автор видел зло современной жизни. В таком отвлеченном плане, вероятно, воспринял послание Н.В. Гоголь.
Для общественной жизни 1840 гг. характерна резкая поляризация идейных направлений, это было время явных конфликтов, споров, самое непосредственное участие в которых принимали и близкие писателю люди. В эпоху явной идеологической конфронтации представители различных общественных кругов лично и опосредованно обращаются к Н.В. Гоголю, которого каждая группа надеялась видеть своим союзником. В этих условиях писатель решает открыто выступить с важным «словом ободрения», когда так «много страждущих внутри России»35 и «везде обнаруживается <...> мысль о внутреннем строении, все ждет какого-то более стройнейшего порядка»36. Можно сказать, что в последней своей книге - «Выбранных местах из переписки с друзьями» - писатель собирал «мыслящую Русь», заставлял постигать азы русской целостности: «<...> нет человека правого и <...> прав один только Бог. Мы только <...> набрались пустых рыцарски-европейских понятий о правде. Мы только спорим из-за того, кто прав, кто виноват»37. Вероятно, Н.В. Гоголь воспринимал подобные «направления умов» следствием «расщепления» сознания, подметающего цельную картину мира «суммой идей» или субъективной версией. И западники, и славянофилы, по его мнению, концентрировались на частном и пренебрегали общим. «Десяток людей сражаются между собою <...>, с обеих сторон крайности, не соединяющиеся никаким образом друг с другом; те и другие сражаются друг против друга уже выведенными результатами, не давая никому отчета, как они дошли до своих результатов и хотят, чтобы все это понятно было всем <...>»
38
Антитезой «партийности» мыслитель видел служение Богу и России: «Цель жизни каждого человека - оставить после себя дело прочное»39, а для этого, по Гоголю, необходимо, во-первых, «взойти на ту ступень состоянья душевного, на которой нужно быть тому, кто захотел бы сделать теперь пользу России»40 и, во-вторых, «служить <.. .> и не забывать <.. .> того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить на нем Государю небесному и поэтому иметь в виду Его закон»41.
При общелиберальном неприятии «Выбранных мест» западниками и славянофилами мотивация «порицаний» «Переписки» была различной. П.Я. Чаадаев, чье «Философическое письмо» вызвало в 1836 году общественный резонанс не меньший, чем гоголевская книга, приписывал ее недостатки «тем, кто превозносит Гоголя до безумия, которые преклоняются перед ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума <... > которым надо во что бы то ни стало возвысить нашу скромную богомольную Русь над всеми народами в мире и непременно захотелось себя и других уверить, что мы призваны быть какими-то наставниками народов»42, то есть славянофилам. Правда, прочитав статью П. А. Вяземского о книге Н.В. Гоголя, опубликованную в «Санкт-Петербургских Ведомостях» 25 апреля 1847 года, П.Я. Чаадаев изменил тон, поняв характер общественных печатных выступлений: шла борьба идейных направлений за право на Гоголя как на «вождя партии»43.
П.Я. Чаадаев так оценил «особость» позиции художника слова, его дистанцирование от идейных страстей: «он <.. .> даровитый писатель <.. .> который попал на новый путь и не
знает, как с ним сладить. Но все-таки он тот же самый человек, каким мы его и прежде знали, и все-таки он, и в том болезненном состоянии души и тела, в котором находится, стократ выше всех своих порицателей - и когда захочет, то сокрушит их одним словом и размечет, как былие непотребное»44.
О том, что «Выбранные места» стали в конце 1840-х гг. «эпицентром общественного возмущения» в среде славянофилов, можно говорить на основании сведений, содержащихся в воспоминаниях членов семьи Аксаковых. По словам B.C. Аксаковой, «шумные толки идут у нас <.. .> и первое слово о Гоголе. Мы хотим, несмотря на наше мнение, перечесть эту книгу снова...»45. Глава семейства Аксаковых - Сергей Тимофеевич - намеревался «переплесть книгу Гоголя с белыми листами, вновь перепечатать ее и записать все замечания» и высказал пожелание, чтобы все, им «написанное и сказанное, было ... напечатано»46.
В семье Аксаковых по-разному восприняли «Переписку» Н.В. Гоголя: Иван Сергеевич - сочувственно, а Сергей Тимофеевич и Константин Сергеевич - негативно: «книга ... вредна: она распространяет ложь умствований и заблуждений», в ней «нет ни одного здорового слова, везде болезнь или в развитии, или в зерне»47.
Но были и другие отклики на «Выбранные места». «Плывя» против общелиберального течения (настороженного восприятия гоголевской книги), А. Григорьев сочувственно отнесся к призыву писателя «честно обращаться со словом» и писал М.П. Погодину 7 июня 1847 года: «<...> книга его осветила для меня всю бездну, в которой я стоял, - бездну шаткого безверия, самодовольных теорий, разврата, лжи <...>» 48. Последовал цикл григорьевских статей «Гоголь и его последняя книга» в четырех номерах газеты «Московский городской листок» (1847 год, № 56, 62-64, от 10, 17-19 марта).
В «Выбранных местах» Н.В. Гоголь попытался гармонизировать русское самосознание с помощью исповедального дискурса. Писатель назвал «Переписку» исповедью человека, который провел несколько лет внутри себя. Исповедальная доминанта публицистического текста служила показателем его искренности. Публичное покаяние автора подчеркивало необходимость ответа на самые важные вопросы бытия. Но именно это искреннее желание обратить внимание соотечественников «на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и все человечество», объяснить всем «высшую истину», призыв встать «на высоту бесстрастия», соединиться всем интеллектуальным силам России, чтобы преодолеть «раскол русского сознания», оказался большинством современников писателя непонятым. Достижению согласия между либеральной общественностью мешала вера и славянофилов, и западников в существование абсолютной истины, которой обладал только один из участников, и каждая сторона думала, что это именно она.
Н.В. Гоголь называл это «общественное» качество российской интеллигенции «односторонностью», наличествованием лишь «частицы правды». На вере в абсолютные истины формировалась определенная поведенческая парадигма в либеральной среде: эффективным способом решить проблему непонимания между сторонами является устранение одной. С.Т. Аксаковым была найдена «формула» общественного мнения о христианских воззрениях Н.В. Гоголя: «религиозная восторженность убила великого художника и даже сделала его сумасшедшим»49.
Одна из причин неприятия гоголевской «Переписки» либералами в том, что они почувствовали консервативный тон, который «просвечивал» через художественно-публицистическую ткань произведения. Но дело не только в этом. Публикация «Выбранных мест» радикальным образом разрушила горизонт ожидания «образованного российского общества», созданный отчасти литературной критикой, отчасти и самим Н.В. Гоголем. Происшедшая в «Переписке» смена дискурса создала для писателя конфликтную ситуацию. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» отчетливо проступила сознательная церковная позиция человека, видящего и оценивающего все окружающее в свете Божественного присутствия. Факт духовного самоопределения автора «Переписки» либеральной общественности принять было трудно, поскольку, вероятнее всего, художественное пространство произведений Н.В. Гоголя воспринималось либералами как внецерковное. «Формула» С.Т. Аксакова пока-
зывает, что общественное сознание во второй трети XIX века было в значительной степени секуляризованным. Церковь и культура рассматривались как две взаимоисключающие сферы.
Как видим, «Выбранные места из переписки с друзьями» породили в либеральной интеллигенции множество суждений. По словам цензора и литературного критика А.В. Никитенко, «Гоголь много пробудил в нашем обществе идей о самом себе»50. Трудно подыскать единый духовно-мировоззренческий статус российских либералов второй трети XIX века. Следует говорить о тенденциях, определявших разномыслие и разночувствие представителей либеральной общественной мысли. А они были разнонаправленными. Часть либеральной интеллигенции не приняли «Выбранные места из переписки с друзьями» - духовно-ре-лигиозную вариацию осмысления жизни. Другая часть либералов вступила на путь церковно-просветительского подвижничества. К примеру, критик и философ славянофильского направления Иван Васильевич Киреевский вместе со старцем Макарием и другими монахами Оптиной Пустыни участвовал в издании рукописных переводов святоотеческих книг. Так во второй трети XIX века впервые начиналось сближение с Козельской Введенской Оптиной Пустынью представителей российской науки и литературы.
В контексте идейного самоопределения российской интеллигенции гоголевское творчество имело универсальное значение, охватывая всю сложность проблем перспективного развития общественного пространства России.
1 Примечания
Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 192.
2 Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 242.
3 Там же. С. 190.
4 Цимбаев Н.И. Московские споры либерального времени // Русское общество 40-50-х годов XIX века. Часть 1. Записки А.И. Кошелева. М., 1991. С. 10.
5 Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997. С. 147.
6 Из записных книжек В.С. Аксаковой // Литературное наследство. Т. 58. М., 1952. С. 792.
7 Гоголь - Н.М. Языкову. 24 марта (5 апреля) 1845 г. Франкфурт // Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 2.
С. 413 - 414.
8 Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XI. Споры // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 8 т. М., 1984. Т. 7. С. 228.
9 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XXXI. В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность // Там же. С. 341.
10 Там же. Гл. VII. Об Одиссее, переводимой Жуковским // Там же С. 200.
11 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XXXI. В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность // Там же. С. 364, 351.
12 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 139.
13 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 87.
14 Г оголь - графу Л. А. Перовскому или князю П. А. Ширинскому-Шихматову или графу А. Ф. Орлову. Меж-
ду 10 и 18 июля 1850 г. Васильевка // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 9 т. М., 1994. Т. 9. С. 486.
15 Гоголь - священнику отцу Матфею Константиновскому. Неаполь. 12 января 1848 года // Там же. С. 425.
16 Гоголь - С. Т. Аксакову Остенде. 16 (28) августа 1847 г. // Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 2. С. 92.
17 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. VII. Об Одиссее, переводимой Жуковским // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 8 т. М., 1984. Т. 7. С. 206, 209.
18 Анненков П. В. Гоголь в Риме летом 1841 года // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 315.
19 Гоголь - С. П. Шевыреву. 20 сентября 1843 г. Дюссельдорф // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.-Л., 1952. Т. XII. С. 213 - 214.
20 Гоголь - С. Т. Аксакову. 21 декабря 1844 г. Франкфурт // Аксаков С. Т. Собр. соч. в 4 т. М., 1956. Т. 3. С. 309 - 310.
21 Гоголь - А. М. Вьельгорской. 30 марта 1849 г. Москва // Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 2. С. 246-247.
22 Гоголь - Д. Е. Бенардаки. 20 июля 1842 г. Гастейн // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.- Л., 1952. Т. XII. С. 80.
23 Гоголь - А. М. Вьельгорской. 30 марта 1849 г. Москва; Гоголь - А. М. Вьельгорской. 29 октября 1847 г.
Москва // Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 2. С. 246, 242.
24 Гоголь - Н. М. Языкову. 2 декабря 1844 г. Франкфурт // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. XII. С. 378.
25 Анненков П. В. Гоголь в Риме летом 1841 года // Гоголь в воспоминаниях современников. С. 288.
26 Гоголь - М. П. Погодину. 16 (28) ноября 1835 г. Париж // Переписка Н. В. Гоголя. Т. 1. С. 367.
27 Гоголь Н. В. Мертвые души. Т. 1 // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. VI. С. 247.
28 Аксаков К. С. Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или Мертвые души» // Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1982. С. 145.
29 Гоголь - П. В. Анненкову. Собр. соч. Т. XIII. С. 387.
30 Гоголь - А. П. Толстому. 14 августа 1847 г. Остенде // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. XIII. С. 368.
31 Гоголь - П. В. Анненкову. 12 августа 1847 г. Остенде // Там же С. 362.
32 Гоголь - А. М. Вьельгорской. 30 марта 1849 г. Москва // Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 2. С. 246-247.
33 Гоголь - П. В. Анненкову. 20 сентября 1847 г. Остенде // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. XIII. С. 387.
34 Гоголь - Н. М. Языкову. Конец января / начало февраля, 1845 г. Париж // Переписка Н. В. Гоголя. Т. 2. С. 409.
35 Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. V. Чтения русских поэтов перед публикою // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 57.
36 Гоголь Н. В. Авторская исповедь // Там же. С. 307 - 308.
37 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XXV. Сельский суд и расправа // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 186.
38 Гоголь - Н. М. Языкову. 24 марта (5 апреля) 1845 г. Франкфурт // Переписка Н. В. Гоголя. Т. 2. С. 414.
39 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XXVII. Близорукому приятелю // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 193.
40 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Гл. XXVIII. Занимающему важное место // Там же. С. 195.
41 Гоголь Н. В. Авторская исповедь // Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 316.
42 П. Я. Чаадаев - П. А. Вяземскому. 29 апреля 1847 г. Басманная // Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избранные письма. М., 1991. Т. 2. С. 200.
43 Золотусский И. Н. В. Гоголь. М., 1979. С. 399.
44 П. Я. Чаадаев - П. А. Вяземскому. 29 апреля 1847 г. Басманная // Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избранные письма. М., 1991. Т. 2. С. 202.
45 В. С. Аксакова - М. Г. Карташевской. 20 января 1847 г. Москва // Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 699.
46 С. Т. Аксаков - И. С. Аксакову. 27 января 1847 г. Москва // Аксаков С. Т. Собр. соч. в 4 т. М., 1956. Т. 3. С. 346.
47 Там же С. 343, 346.
48 Аполлон Александрович Григорьев: Материалы для биографии / Под ред. В. Княжина. Пг., 1917. С. 106.
49 С. Т. Аксаков - И. С. Аксакову. 26 августа 1846 г. Москва // Аксаков С. Т. Собр. соч. в 4 т. М., 1956. Т. 3. С. 333.
50 Из дневника А. В. Никитенко // Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 750.
