CC BY
61
Вестник Санкт-Петербургского университета. 2006. Сер. 2. Вып. ]
A.A. Шелаева
Н.С. ЛЕСКОВ И АНТИЧНОСТЬ
(К вопросу о месте писателя в русской культуре конца XIX в.)
Интерпретация античности в русской культуре имеет свои особенности. В России она в большей степени, чем в европейских странах, происходила с опорой не на фило-софско-эстетические обобщения, а на литературный текст. Образ античности в России создается писателями, которые остро переживали свою сопричастность проблемам наследия классических традиций и ощущали его как необходимое звено в цепи, соединившей их отечество с мировой культурой или, выражаясь словами Гёте, «сердцем искали Элладу». XVIII век - век классицизма - познакомил русского читателя с переводами античных текстов, с системой античных жанров, с античными образами как аллегорией важнейших человеческих чувств и страстей и положил начало осмыслению художественных, философских и нравственных ценностей античного периода культуры. На протяжении двух веков - XVIII и XIX - русская культура вела диалог с античностью, утверждала или отвергала ее идеалы, изучала античный опыт миропонимания и жизни.
Ломоносов, Державин, поэты-декабристы, Пушкин, Тютчев, Лев Мей и другие обращались к античным темам и формам, многие русские литераторы, в том числе
B.Г. Белинский, испытали сильное увлечение антологической поэзией. Демократическая критика откликалась в лице ее крупнейших представителей на публикацию русских переводов текстов, связанных с античной темой и проблемой истолкования характера культуры и художественных идеалов древнего мира. В.Г. Белинский в 1843 г. с восторгом писал о переводе Ф. Фан-Димом «Божественной комедии» Данте, H.A. Добролюбов в 1859 г. - о первом русском переводе «Лаокоона» Лессинга, который анализирует произведения греческого искусства, мифологию, гомеровский эпос.'
Однако лишь к концу XIX в. античная идея русской культуры начала складываться в целостную культурологическую концепцию Третьего возрождения античности, которая способствовала культурному взрыву серебряного века2. Наступивший XX век уже в трудах философов, которые тем не менее были многими сторонами своей деятельности связаны с литературой, B.C. Соловьева, Д.С. Мережковского, Вяч. Иванова, Ник. Бердяева и др., попытался ответить на вопрос, в чем сущность и ценность современной культуры и как она связана с античностью, воплотившей в себе идеи, образы, обладающие вневременной ценностью, ставшей для последующих поколений эпохой философских открытий и исторических уроков.
Н.С. Лесков, на наш взгляд, был одним из тех русских писателей, которые своим последовательным обращением к античности способствовали созданию ее образа в русской культуре второй половины XIX в.3 Оно не осталось не замеченным поздними современниками писателя. Повести Лескова на сюжеты из Пролога и античной истории вызвали резонанс в среде той части русской интеллигенции, которая обратилась к античности, чтобы через ее призму понять и осмыслить соотношение «родного» и «вселенского» в
О A.A. Шелаева, 2006
русской культуре4. Можно сказать, в определенном смысле творчество позднего Лескова способствовало появлению произведений Ф.Ф. Зелинского, A.A. Кондратьева, Д.С. Мережковского, В.Я. Брюсова и других мифологов начала XX в. Не случайно один из них-Д.С. Мережковский - в своих ранних критических статьях высоко оценивает произведения Лескова на античные сюжеты: «Его мистические легенды из "Пролога" очаровательны. Какая неувядаемая свежесть, какая наивная и младенческая грация...»5 Он считает их частным случаем общего направления литературы 1880-1890-х годов, которая в этот период охвачена одним порывом - «предчувствием божественного идеализма, возмущением против бездушного, позитивного метода ,..»6.
В подобном истолковании лесковских легенд молодым критиком можно увидеть очевидное желание приблизить их автора к определенной части писателей и деятелей русской культуры серебряного века. По выражению Бердяева, это те, кто, испытывая очарование отраженных культур, не стремится к онтологической правде7, для которых «что» затемнено великолепным «как»8. Лесков, между тем, обращается к античности не для того, чтобы создать некое пособие по изучению античной истории и искусства. Он сохраняет в своих произведениях на античные темы живую связь времен, которой дорожит подлинный классик и ради которой он изучает ушедшие эпохи. Обращение к античности-для него возможность поставить проблемы, имевшие актуальное значение для современности. Так, Лесков, используя античный материал («Невинный Пруденций», 1890; «Оскорбленная Нетета», 1891), обращает внимание своего читателя на гуманистическую основу раннего христианства, которая впоследствии была утрачена в его ортодоксальном варианте.
Однако нельзя не остановиться и на других стимулах обращения Лескова к периоду античности. Он жил в эпоху, когда история, в частности усилиями археологии, накопила достаточно сведений об античности, и литература, пользуясь результатами этих изысканий, могла взять на себя задачу реконструкции античного быта и античных будней. Русский писатель в своем увлечении античностью близок его западноевропейским современникам. Самый яркий пример Гюстав Флобер, который, испытывая ностальгию по классической древности, писал в письме Жорж Санд от 29 сентября 1866 г., что он мечтает быть лодочником на Ниле, сводником в Риме, греческим ритором в Субурре и т.д.9 Лесков чувствовал себя способным изобразить обыденщину былых времен, которая несла в себе привлекательную экзотику и колорит ушедшей эпохи. Сила таланта и умение работать с источниками помогли ему, перефразируя Флобера, стать египетским художником Зеноном («Гора), римским поэтом Децием Мундом («Оскорбленная Нетета») и столпником Ермием близ византийской Эдессы («Скоморох Памфалон»),
Контуры проблемы «Лесков и античность» были очерчены в статье К.Кедрова «Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С. Лескова», вошедшей в сборник «В мире Лескова» (1983)10. Автор статьи прослеживает, как Лесков, используя античную маску гомеровского Ахиллеса, строит образ Ахиллы Десницына в хронике «Соборяне». Приведу цитату из этой статьи, так как она раскрывает принцип создания образа не только в «Соборянах», но и в других произведениях Лескова. В частности, в «Чертовых куклах» Лесков использует античную маску Феба, т.е. Аполлона, в образе главного героя Фебуфиса. В этих случаях маска у Лескова - мифологический лик героя. «Бытовой, обыденный облик, - утверждает Кедров, - еще не есть лицо, это лишь то, что таится под маской. Лицо - это обыденный облик под мифологической маской или, наоборот, лик древнего героя, внезапно проступивший в чертах обыденного персонажа. Эта взаимосвязь двух масок и есть живое лицо Ахиллы, его настоящий образ. Ахиллес - это
мифологическая маска, но она не скрывает, а открывает лицо»." Кедров делает вывод: «Один облик древний, растворенный в дымке тысячелетий, другой сегодняшний, настоящий. Истинное лицо героя не узнать без мифологической маски».12
В продолжение этой мысли можем добавить от себя, что Савелий Туберозов тоже представлен Лесковым с помощью античной маски. Лесков делает его похожим на Зевса Фидия - гигантский кумир, изображение которого дошло до нас только на монетах: «Волосы Туберозова густы, как грива матерого льва, и белы, как кудри Фидиева Зевса».13 Эти наблюдения убеждают, что Лесков использует определенный прием. Современную повседневность и действующих в ней людей он представляет сквозь «туман мифологии»,'4 который является для писателя мощным изобразительным средством и позволяет связать современность с далеким мифологическим прошлым и обозначить подлинную сущность характера или явления, соотнеся их со шкалой вневременных ценностей. Так, в романе «Чертовы куклы» судьба Фебуфиса - сына Феба (Аполлона) - отражает конфликт его высокого божественного предназначения художника, выраженного именем, и низменного земного тяготения к славе, деньгам, любовным утехам и т.п.
Более широко и обоснованно проблема « Лесков и античность» была поставлена в докладе И.В. Столяровой и A.B. Успенской «Античные мотивы в ранних сочинениях Н.С. Лескова», прозвучавшем на конференции «Взаимосвязи и взаимовлияние русской и европейской литератур» в 1997 г. (проведена СПбГУ и Академией гуманитарных наук). Его авторы убедительно показали, что «внутренние связи творчества Н.С. Лескова с античной культурой глубоки и многообразны». Возникая с первых его шагов в литературе, они сохраняются до конца.15 В художественных произведениях 1860-х годов писатель, как считают исследователи, обращается к античности по разным поводам. В частности, он уточняет в сюжетах своих произведений концепции поведения, разработанные Платоном в «Законах» ( «Овцебык»), ориентирует героев хроники «Соборяне» на греческий идеал человека совершенного физически и духовно (Kalos K'agatos).
Особое внимание в докладе и публикации было уделено малоизвестной рецензии Лескова на драму Н.И. Костомарова «Кремуций Корд» (1862), основанной на эпизоде из Анналов Тацита (кн. 4, гл. 34-35). Она свидетельствует о глубоком интересе Лескова к античной теме в русской литературе и знании античных источников. Лесков обращает внимание читателя на основной конфликт пьесы: антагонистические отношения хранящего верность истине римского историка Кремуция Корда и безнравственного всемогущего правителя Рима Тиберия. Он подвергнут автором рецензии всестороннему осмыслению и оценке. Лесков раскрывает преступную суть философии власти, выразителем которой выступает Тиберий. Отмечая определенные литературные недостатки драмы Н.И. Костомарова, Лесков все-таки считает, что она будет близка и понятна каждому. Он называет ее «притчей в лицах, воспроизведенных из печальнейшей эпохи самопорабощения могучего народа»,16 и тем самым подчеркивает вневременной смысл ее коллизий. Многие из них впоследствии будут творчески осмыслены Лесковым в его социально-острых произведениях «Смех и горе» (1871), «Чертовы куклы» (1890), «Административная грация» (1893), отрицательные герои которых в своих поступках используют многообразные возможности власти для подчинения независимой личности и создания атмосферы шпионажа и всеобщей продажности.
Писатель вводит в поле зрения своих современников и новые книги, посвященные античной истории. Он призывает читающую часть русского общества овладеть связью событий, т.е. научиться мыслить исторически. Рекомендованные Лесковым издания вновь отсылают к сочинениям Тацита (Кудрявцев П.Н. Римские женщины: Исторические рас-
сказы по Тациту М.,1856; Тацит. Летопись / В переводе А. Кронеберга М., 1858.Ч. 1-2.). Таким образом значение Тацита для русской культуры середины XIX века неизмеримо возрастает. Лесков считает, что его сочинения, благодаря высокой нравственной позиции автора, будут привлекать к себе внимание новых поколений и навсегда останутся для человечества важным историческим уроком. Вместе с тем он предполагает, что русского читателя от новых книг, вероятно, отпугнет слово «летопись», которое в его сознании связано с трудностями прочтения и тяжеловесным слогом летописных текстов и тем самым выступает против русификации названия известного сочинения Тацита «Аналлы».
Ориентация Лескова на античную культуру была тесно сопряжена с его пониманием образовательной функции античности.В связи с этим необходимо остановиться на некоторых аспектах проблемы «Н.С. Лесков и античность», связывающих писателя с общими тенденциями развития русской культуры, и таким образом обозначить его место в русской культуре второй половины XIX в. Прежде всего интересно взглянуть на корни проблемы. Лесков не принадлежал к числу тех молодых людей, которые получили «классическое» образование в гимназии. Он был уже известным «публицистом обеих столиц»,17 когда министр народного просвещения граф Д.А. Толстой в 1866 г. начал внедрение в жизнь «классической» гимназии, образовательная программа которой сразу стала яблоком раздора между демократами и консерваторами.
Будучи членом Ученого комитета при Министерстве народного просвещения в годы Д.А. Толстого, Лесков, конечно, осознавал трудности осуществления новой программы. К министру-классицисту он также относился неоднозначно. Их отношения были осложнены множеством обстоятельств. До Д.А. Толстого доходили иронические высказывания Лескова в его адрес. Так, когда Толстой принимал поздравления в день Кирилла и Мефодия, Лесков усомнился в близости министра великим просветителям18 и т.д. Однако он поддерживал новую образовательную программу всеми силами, вопреки своим антипатиям к Д.А. Толстому и ставшим его опорой в печати М.Н. Каткову и П.М. Леонтьеву.
Господство классицизма в русском образовании второй половины XIX в. часто оборачивалось засильем «мертвых языков», требовавшим постоянной зубрежки, было сопряжено с недостатком квалифицированных преподавательских кадров. Пример этому «Журнал Министерства народного просвещения», выходивший под редакцией А.И. Георгиевского, по призванию классика. Редактор предоставлял в нем место для публикации исследований парадигм склонения существительных и спряжения глаголов в латинском и греческих языках, но обходил стороной проблемы их преподавания. Однако впоследствии стало ясно, что именно классическая гимназия подготовила блестящую плеяду русских филологов, историков и философов - классиков, обеспечивших культурный взрыв первых двух десятилетий XX в.
Лесков сразу высоко оценил доминанту классического образования. Его библиотека, часть которой дошла до нас, содержала сочинения многочисленных античных авторов, и, по свидетельству его близких, писатель с ними никогда не расставался: «это были любимцы и друзья Лескова»14. Среди этих книг были сочинения Ксенофонта, Платона, Сенеки, Марка Аврелия. В своих художественных произведениях Лесков постоянно цитирует Гомера, Менандра, Феокрита, Анакреона (часто в пер. Ломоносова), Тибула, Ка-тулла, Лукреция и т.д. Античная направленность сознания Лескова постепенно делает его популяризатором античности. В своих произведениях он обращал внимание на факты античной истории. Лескова привлекают эпохи правления Дионисия, тирана сиракуз-ского, римского императора Тиберия, Антония Марка и Клеопатры, Феодосия Великого
и др. По мотивам любовной поэзии Древнего Рима писатель создает блестящую стилизацию, которую в виде любовных реплик вкладывает в уста героя «Оскорбленной Нететы» Деция Мунда.20
Лесков использует в своих книгах древнегреческие, древнеримские, древнеегипетские мифологические образы, создавая в них определенный подтекст, адресованный образованному читателю. В «Островитянах» рассказчик после переправы на Васильевский остров через бурную Неву сравнивает себя с мифологическим героем Язоном, затем в романе звучат имена женских персонажей дренегреческих мифов Ниобеи, Эвреди-ки, Психеи, Омфалы, Медеи, Елены, судьбы которых отмечены особым драматизмом. В «Скоморохе Памфалоне» как олицетворение слепой страсти в видениях пустынника Ер-мия появляется Силен, наставник древнегреческого бога Диониса, веселый, толстый и вечно пьяный старик. В «Чертовых куклах» в контекст романа введен Лесковым миф о Пандоре. В незаконченной повести «Оскорбленная Нетета»,21 источником сюжета которой являются «Иудейские древности» Иосифа Флавия (кн. XVIII, гл. 3), Лесков проявляет интерес к эллинистическому культу богини Исиды.
В публицистических статьях Лесков часто воскрешает опыт политической борьбы Древнего Рима. Используя сведения из сочинений Корнелия Тацита и подражая его стилю, в одной из них («Общественная подозрительность и недостаток самостоятельных мнений»22) он дает яркую характеристику общественного движения 1860-х годов. При этом Лесков опирается не только на факты, но проявляет и понимание особенностей античного мышления, основанного на диалоге и принципе переубедимости.23 Он свободно пересказывает отдельные эпизоды первой книги «Анналов» Тацита. Глубокое понимание характеров и психологии исторических деятелей Древнего Рима позволяет ему провести определенные параллели между политической жизнью Древнего Рима и России XIX в. «Несогласия и разномыслие, - пишет он, - сами по себе не страшны. Где есть мысль, там есть и разномыслие, а где есть разномыслие, там есть и спор - своего рода междуусобица. Но важен характер междуусобий. В народе погибло стремление к независимости. Прежде сражался он за общие права, теперь проливает кровь за личные интересы людей. Борьба между оптиматами и партией народа сохранила только имя, а на деле превратилась в борьбу между партиями Суллы и Мария, Помпея и Цезаря. Теперь уже не отдельные лица служат массам, а массы служат отдельным лицам. Народ сражается не за начала, исповедуемые Помпеем и Цезарем, а за самого Помпея и Цезаря».24
Лесков считает, что печали великого историка, наблюдавшего кровавые распри Рима, вполне сопоставимы с печалями его современников, наблюдающих бескровные битвы борцов за общественные идеалы. Российские партизаны (т.е. идущие впереди, во главе движений. - А.Ш.), так же как и в Древнем Риме, теперь «бьются за лица более, чем за начала».
Концепция классического образования, которую Лесков поддерживал несмотря на ироническое отношение к ее основному разработчику графу Д.А. Толстому, была сформулирована им в письме Мефодия Червева - героя хроники «Захудалый род». Здесь надо иметь в виду тот вариант письма, который вошел в отдельное издание хроники в 1875 г. Хотя, замечу кстати, этот восстановленный по отношению к журнальной публикации вариант25 в его основной части во многом обосновывает идеи поборника классического образования М.Н. Каткова. Последний как редактор журнального варианта поступил опрометчиво, потребовав значительных сокращений в письме Червева, что вызвало к тому же неудовольствие автора. Каткова, видимо, не устраивали рассуждения Червева о «неправильном понимании образования», которые можно было рассматривать как скрытую по-
лемику с выступлениями в печати самого редактора «Русского вестника» и его правой руки П.М. Леонтьева по университетскому вопросу, направленными против малоимущих студентов и демократизации университетского образования. Утверждая образовательное значение античности, Лесков вкладывает в уста Червева следующие слова: «... Моисей, изводя народ из неволи, велел своим унести драгоценные сосуды египтян (имеются в виду рукописные книги, которые хранились в Египте в сосудах. - А.Ш.). И мы можем воспитать нового человека только тогда, когда он похитит мудрость древних и поносится с нею в зное пустыни, пренебрегая и голод, и жажду, и горечь мерры. Повторяю, без древних нет науки, есть научение химику, механику и древодельцу, но настоящей науки нет...»26
Проблема «Лесков и античность» многогранна и требует последовательной разработки. Прежде всего, однако, следует обозначить вклад писателя в создание образа античности русской литературой на рубеже XIX-XX вв. Он наиболее полно представлен Лесковым в легендах из жизни Римской империи первых веков нашей эры, но они вызвали у его современников весьма противоречивые отклики и даже рассматривались как литературная фальсификация.27 Неприятием и непониманием на их публикацию откликнулся даже А.П. Чехов. Приведу его высказывание «О легендарных характерах» из письма к A.C. Суворину: «Божественно и пикантно. Соединение добродетели, благочестия и блуда».28 При этом Чехов добавляет: «но очень интересно». Впоследствии, однако, эти произведения заслужили переоценку и читателя, и историков литературы. Несколько поколений лескововедов кропотливо исследуют эти лесковские тексты и занимаются проблемой разыскания источников, которыми пользовался Лесков, воссоздавая быт Римской империи.29
Не менее важной оставалась проблема их истолкования в советский период. Б.М. Другое, явно сужая культурное значение легенд, связывает их происхождение с влиянием на автора Л. Толстого. Правда, «проповедь толстовщины», с его точки зрения, была ослаблена в «Легендарных характерах» жизнеутверждающей силой земной любви и земных интересов.30 По его мнению, социальные противоречия жизни в их сюжетах отчасти затмили собой христианскую тематику и на первый план вывели темы греха и соблазна. В то же время Б.М. Другов был единственным из всех исследователей легенд, кто привел отзыв о них Д.С. Мережковского,31 принадлежавшего к другому поколению критиков и воспринимавшего античность как тип культуры. При этом автор одной из лучших книг о Лескове не считал, что Мережковский нашел ключ к пониманию идейного содержания цикла. Как нам представляется, вполне в духе времени создания его книги (1957) Другов с большим сомнением относится к попытке молодого критика вписать легенды в контекст литературы рубежа XIX-XX вв. Однако, вопреки Другову, они занимают там свое место. Ремизов - автор «Царя Диоклетиана» и других легенд, Андрей Белый и др. считают Лескова с его опытом работы с античным материалом своим предшественником.32
Вполне вероятно, что анализ лесковских произведений в ранних статьях для Мережковского не прошел бесследно и принес свои плоды. Косвенным образом это не раз подтверждено в статье Н. Бердяева «Новое христианство. Д.С. Мережковский» (1916), где он пишет: «Мережковский весь вышел из культуры и из литературы. Он живет в литературных отражениях религиозных тем, не может мыслить о религии и писать о ней иначе, как исходя из явлений литературных, от писателей».33 Анализируя природу творчества Мережковского, Н. Бердяев предполагает: «Над душой Мережковского, по-видимому, имеет неотразимую власть пленительность слов и словесных конструкций».34 Темы,
поставленные великой русской литературой, по мнению Бердяева, «всегда для него остаются его исходным пунктом»,35 и среди них одно из наиболее важных мест занимает античность. Лесков.тем временем становится одним из «властителей дум» Мережковского и в какой-то степени предопределяет его подход к периоду раннего христианства и прививает интерес к периоду рождения христианской идеи в недрах античного мира. При всей своей любви к языческой культуре, таящей, с его точки зрения, особый эстетизм, Мережковский иДет вслед за Лесковым, стремясь передать предчувствие истин христианства и обозначить основные типы сознания в момент духовного перерожде-
В трактовке античной эпохи Мережковский оказывается необычайно близок Лескову. Его Дио в «Рождении богов» («Тутанкамон на Крите», 1925), как и героини Лескова, стремится к торжеству справедливости, ощущает в себе величие духа, и Мережковский связывает это стремление с поиском новых духовных ценностей. Молодая жрица демонстративно порывает с жестокой языческой средой и обращается к иной религиозной идее, идущей со стороны Египта. В сюжетных обстоятельствах повести Мережковского эту идею провидит и утверждает его другой герой Таму, способный принести добровольную жертву, взойдя на костер. Богоискательская тема повести подчеркивается у Мережковского символикой имен: Дио (божественная), Таму - сокращенное от Таммуза (имя страдающего Бога, принявшего смерть за другого).
Нельзя не учесть, что сопоставление романа Мережковского с повестью Лескова «Оскорбленная Нетета» выявляет и определенное сходство в их сюжетах. В «Оскорбленной Нетете» Лесков заставил свою героиню простить обидчика, полюбить его и добровольно взойти на костер. Этот финал повести Лескова, видимо, мог стать для Мережковского художественным подтверждением его мысли о рождении христианства из отношений полов, которую писатель неоднократно декларировал в своем трактате «Тайна трех. Египет и Вавилон». Нетета отказывается от мести и тем самым противостоит жестокостям языческого Рима, воплощенным как в позиции императора по отношению к жрецам, совершившим преступление, так и действиям жрецов, торговавших расположением богини Изиды. Изображая служителей ее культа, Лесков хорошо понимал его особенности и связанные с ним культурные традиции. Эта религия имела чувственные египетские корни, в целом отличавшие религии Востока. Основной ее миф внес немало чуждого в сознание эпохи античности прежде всего потому, что его вдохновительницей стала половая любовь. Историк культуры античного мира Ф. Зелинский, младший современник Лескова, так характеризовал культ Изиды: « Со временем греко-римский мир снова выделил ... чувственную примесь, но вначале она очень даже давала о себе знать, и ревнители нравственности не без основания называли храмы ... Исиды рассадниками разврата...»36 Он также отмечает, что обслуживание культа требовало «значительного штата жрецов, с их вторжением в западный мир, туда же проникает и жречество, многочисленное по составу и с кастовой организацией».37 Эти фрагменты из книги Зелинского являются прекрасным комментарием к сюжету лесковской повести, которая изображает храмовую деятельность жрецов Исиды.
Древний Крит с его языческими культами (XV в. до н.э.) выбран автором местом действия романа не случайно. Такой выбор позволяет Мережковскому, как и Лескову, поставить религиозную тему как тему жизни, а не мысли, противопоставить язычество и христианство, отобразить трудный путь человека к истинному Богу. Это противопоставление в романе Мережковского связано с образом жрицы-девственницы Дио, убившей бога-быка, чтобы отомстить за человеческие жертвы, принесенные в его честь. В ее со-
знании, впервые за все годы жреческого служения, смутно возникает мысль, что бог -это любовь и жизнь, и подтверждение этой мысли она находит в поступке влюбленного в нее купца Таму. Он ложится на костер, чтобы сгореть вместо Дио, осужденной великой жрицей на смерть, и тем самым способствует ее побегу в Египет. Рядом с этим светлым образом Мережковский изображает дух древних культов, воплощенных в образах жестокой великой жрицы Акаплы и ее прислужницы Глы, символизирующей смерть без воскресения.
У Мережковского языческая мифология становится непосредственным инструментом познания Бога. Но путь к христианской вере осложнен для его героев, как и для героев Лескова, преодолением темной власти язычества. Тема плотской любви рассматривается Мережковским как тема темной страсти, посягающей на божественное служение Дио, но в судьбе Дио, как и в судьбе Нететы, она открывает новые горизонты. И Нетета, и Дио, отдавшие немало сил, чтобы избавиться от влечений страсти, испытывают на грани жизни и смерти животворящее влияние любви, вдохновленной новой божественной идеей.
Так сопоставимые по темам и сюжетам произведения Лескова и Мережковского вписывают образ античности в контекст русской культуры, менталитет которой основан на рубеже веков на антитезах христианства и язычества, духа и плоти, общественности и личности.
Образ античности во многих произведениях Лескова оказывается тесно сопряженным с темой искусства, история которого уходит в глубокую древность человечества -античный период, когда формировались представления человека о прекрасном. В раннем романе «Островитяне» (1865), изображая художника Истомина как натуру талантливую, но слабую, противоречивую, Лесков тем не менее возвышает этот образ, раскрывая его преданность идеалам античного искусства. Истомин исповедует культ красоты, внушенный ему штудиями истории искусства и античными образцами. Не случайно своей юной ученице и неопытной подруге Мане Норк Истомин читает стихотворение Л. Мея '«Фрине» (1855), сюжет которого опирается на дошедшие до нас факты из истории античного искусства.38 Оно повествует о создании древнегреческим скульптором Пракси-телем скульптурного образа Киприды Милосской. Если Фидий дал идеальные типы строгих божеств, то Пракситель лепил образы юных и нежных, черты которых были близки земным существам. Его резец создал, кроме Афродиты, Диониса и Гермеса. Прототипом Киприды стала знаменитая коринфская гетера Фрине, чувственная красота которой поразила Праксителя и вдохновила на создание мраморного изваяния богини.
Сюжет стихотворения, однако, у Мея осложнен противопоставлением двух женских образов - Фрине и Гнатены, которые оказали разное влияние на скульптора. Пракситель с болью восклицает, обращаясь к Гнатене: « Я не художник, а просто влюбленный: мое вдохновенье - юноши бред, не она Прометеева жгучая сила ...О, для чего в тебе женщина образ богини затмила?»39 В этом рассказе, основанном на античных преданиях, Гнатене противопоставлена Фрине, артистизм которой поразил жителей Эллады на Элевзинском празднестве и вдохновил ваятеля. Гнатена, от лица которой идет рассказ, намекает на нравственное несовершенство Фрине: «Все в свою очередь эту гетеру безумно любили... Многих она обманула, а прочих обманет жестоко...Темную душу не каждый увидит сквозь светлое око...»,40 но именно ее имя на веки соединила история искусства с именем ваятеля.
Другой женский образ, осмысленный Истоминым как идеал, также связан с идеей античности. Это Анна Денман, жена английского скульптора и художника Д. Флаксмана,
жившего на рубеже XVIII и XIX вв. Творчество Флаксмана тесно связано с утверждением античного наследия и основано на понимании античного искусства и мироощущения как радостного восприятия красоты. Наверное, поэтому в сознании лесковского героя Анна Денман заняла место, близкое Фрине, ставшей вдохновительницей Праксителя.
Однако союз художника Флаксмана и Анны Денман возник на другой основе, хотя и был скреплен, как и у Праксителя, служением античному искусству. Анна Денман явила собой новый тип женского идеала художника, оказав огромное влияние на развитие его таланта и поддерживая в нем интерес к изучению античных образцов. В результате этих усилий Флаксман приобрел общеевропейскую известность как иллюстратор Гомера. Много раз повторяя имя Анны Денман в спорах о женских идеалах, Истомин постепенно внушает Маничке Норк мысль о том, что она может стать если не его Фрине, то его Анной Денман, но в ответственный момент их отношений безжалостно разрушает ее идеальные представления о собственном возвышенном призвании.
Культ античной красоты, идея служения которому на время сближает их, разрушен художником. Тем самым как культурно-исторический тип Истомин оказывается несостоятелен. Испытав определенное влечение к идеям античной культуры, он не способен соединить их со своей творческой и жизненной практикой.
Другой концептуально важный эпизод в романе «Островитяне», созданный с опорой на античность, - «разговор об искусстве вообще и в различных его применениях в жизни».4' Постепенно он перерастает в спор о месте художника в обществе, и сторонник гражданских идей в искусстве, ссылаясь на авторитет Платона, который в своем произведении «Государство» представляет будущее идеальное общество без художников и поэтов, отвергает всякое творчество. Эти размышления в романе Лескова перекликаются с вульгаризированной отдельными шестидесятниками идеей социальной значимости искусства. Собственно, идеи Платона в этом эпизоде становятся поводом для спора о назначении искусства и являются действенным стимулом развития современной Лескову эстетической и социологической мысли. При этом писатель, используя прием так называемой коварной сатиры, иронически соотносит античную манеру ведения спора и отечественную. Его интересует не только содержание, но и способ ведения спора, который обнажает перед читателем определенную культурную несостоятельность противников.
Лесков конструирует упомянутый эпизод таким образом, что встает вопрос о способах доказательности, характерных для различных культур. Античность, и это, как видно из эпизода, хорошо известно Лескову, имеет свои формы мышления, воспринятые европейской культурой. Древние греки ввели в мир идею доказательности, принцип обоснованности мышления, логическим и нравственным следствием которого стала «установка на переубедимость».42 В России, замечает один из участников спора, «самым сильным аргументом является «развитое правое плечевое сочленение»,4-' и эта национальная особенность системы доказательств, подмеченная Лесковым, заставляет думать о том, что она идет вразрез с общеевропейской культурой. В этом эпизоде Лесков выступает не только против идеи непереубедимости как особенности национального сознания, но и против романтического волюнтаризма, господствовавшего в эпоху романтизма и его эпигонов в России, носителем которого в романе является Истомин. Сюжет романа, завершившегося жизненным и творческим крахом художника-романтика, убеждает в том, что писатель не принимает романтизм как мировоззренческую тенденцию и считает ее опасной для русской культуры и искусства.
Следует отметить, что так называемая установка на переубедимость, которую унаследовала европейская культура от древнегреческой философии, оказала воздействие не
только на философскую мысль, но и на художественную. В творчестве Лескова она реализуется в сюжетах его произведений, где спор и диалог являются концептуально и структурно важными моментами и способствуют их динамике. В «Невинном Пруденции» (1891) Мелита ведет постоянный диалог: то с Евросиной, то с Маремой, то с Пруденцием о сущности любви, и, наконец, использовав убедительные доказательства, заставляет Пру-денция отказаться от притязаний на ее любовь и признать, что брак с ней был бы несчастлив в силу различного их понимания самого чувства. «Как хорошо, что она не связала себя узами брака с таким посредственным человеком, как я!.. При разности взглядов и мыслей мы не нашли бы в союзе согласья и мира...»,44 - восклицает переубежденный Пруденций. По такому же принципу строится сюжет «Чертовых кукол», где спор о судьбе Фебуфиса в стране герцога ведут Мак и Пик, а их многочисленные друзья-художники, в зависимости от убедительности доказательств, оказываются то на одной, то на другой стороне, пока сам Фебуфис не утверждается в губительном влиянии герцога на свой талант.
Приведенные наблюдения коснулись лишь части материала, связанного с идеей античности у Лескова. Круг его художественных и публицистических текстов, в которых он обращается с разными целями к античному наследию, намного шире. Сейчас с убежденностью можно говорить лишь о том, что усилия Лескова по созданию и интерпретации образа античности носили в высшей степени осознанный характер и свидетельствовали об его участии в выработке основных культурологических концепт конца XIX в. Актуальным к тому же представляется выяснение позиции Лескова по отношению к тем спорам, которые велись в русском образованном обществе в связи с критическим осмыслением книги Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869). Особое место в этих спорах было отведено B.C. Соловьеву, к личности и идеям которого Лесков испытывал жгучий интерес. Нет сомнения, что лесковское понимание античной идеи непосредственно перекликается с пониманием культуры у Соловьева, который считал, что существует неразрывное единство между относительной замкнутостью каждого культурного мира и трансляцией культурных начал - неизбежной передачей тех или иных форм или идей от одной культуры к другой.45 На основании приведенных размышлений можно говорить об органической близости Лескова к идеям серебряного века и в определенном смысле о его посреднической роли между двумя эпохами в русской культуре-60-ми годами XIX и началом XX в.
1 Перевод выполнен E.H. Эдельсоном.
2 Асоян Ю., Малафеев А. Открытие идеи культуры. М., 2001. С. 246-251.
1 Шелаева A.A. Концепт античности в творчестве Н.С. Лескова // Творчество писателей-орловцев в истории мировой литературы: Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения К.Д. Муратовой 21-25 сент. 2004 г. Орел, 2004. С. 155-157.
4 Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994.
5 Мережковский Д. Полн. собр. соч. М., 1914. Т. XVIII. С. 259.
6 Там же.
7 Бердяев H.A. Очарование отраженных культур: В.И. Иванов // Бердяев H.A. Собр. соч. Т. З.Типы религиозной мысли. Париж, 1989. С. 520.
8 Там же. С. 522.
'' Аверинцев С. Образ античности в западноевропейской культуре XX века // Аверинцев С. Образ античности. СПб., 2004. С. 171-172.
"' Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С. Лескова (Поединок богатыря со смертью) // В мире Лескова: Сб. статей. М., 1983. С. 58-73.
г
11 Там же. С. 61.
12 Там же.
II Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. Т. 4. М„ 1957. С. 5.
14 Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы... С. 62.
15 Столярова И.В., Успенская A.B. Античные мотивы в ранних сочинениях Н.С. Лескова // Взаимосвязи и взаимовлияние русской и европейской литератур: Материалы Международной научной конференции. СПб., 13-15 ноября 1997 г. СПб., 1999. С. 322-327.
16 Лесков Н.С. «Кремуций Корд» Н.И. Костомарова. СПб., 1862 // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 2. М., 1998. С. 256.
17 Лесков А. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2 т. Т. 1. М., 1984. С. 195-208.
18 Там же. Т. 2. С. 27.
19 Афонин Л.Н. Книги из библиотеки Лескова в государственном музее И.С. Тургенева // Литературное наследство: Из истории литературной и общественной мысли 1860-1890-х гг. М., 1977. Т. 87. С. 149.
20 Лесков Н.С. Оскорбленная Нетета: Историческая повесть // Лесков Н.С. Легенды и сказки / Сост., подготовка текста и прим. АА. Шелаевой и A.A. Горелова. Л., 1991. С. 471.
21 Попытка реконструкции текста осуществлена А. Измайловым в «Невском альманахе» (Пг., 1917, вып. 11). Публикация текстологически обоснованного текста состоялась в кн.: Лесков Н.С. Легенды и еказки.
22 Северная пчела, 1862, 17 авг., без подписи.
25 Асоян Ю., Малафеев А. Открытие идеи культуры. С. 251-258.
24 Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 2. С. 680-683.
25 Лесков Н.С. Фрагмент черновой редакции хроники «Захудалый род» / Вступ. ст. и публ. Н.И. Озеровой //Литературное наследство: Неизданный Лесков. Т. 101: В 2 кн. Кн. 1. М., 1987. С. 240-24!.
26 Там же. С. 241.
27 Георигиевский Г. Апокрифическое сказание или литературная фальсификация // Русское обозрение. 1892. № 10. С. 946-959.
28 Чехов А.П. Письмо A.C. Суворину от 11 марта 1892 г. // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 5. Письма. М., 1977. С. 22.
29 См., напр.: Минеева И.Н. Литературные источники повести Н.С. Лескова «Скоморох Памфалон» // Творчество писателей-орловцев в истории мировой литературы. С. 157-158.
III Другое Б.М. Н.С. Лесков. М., 1957. С. 98.
31 Там же. С. 92.
32 Об этом см.: Троицкий В.Ю. Лесков-художник. М„ 1974. С. 111.
33 Бердяев H.A. Собр. соч. Т. 3. С. 488.
34 Там же.
35 Там же.
16 Зелинский Ф.Ф. История античной культуры. СПб., 1995. С. 237.
17 Там же.
38 Мей Л. Фрине // Избр. произв. Л., 1972. С. 137-138, 623 (Б-ка поэта). "Там же. С. 138. ■"'Там же. С. 139.
41 Лесков Н.С. Островитяне // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 3. С. 82.
42 Асоян Ю., Малафеев А. Открытие идеи культуры. С. 252.
43 Лесков Н.С. Островитяне. С. 85.
44 Лесков Н.С. Легенды и сказки. С. 451.
45 Соловьев B.C. Философские начала цельного знания // Соловьев B.C. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 115.
Статья поступила в редакцию 22 декабря 2005 г.
