CC BY
81
НАРОДЫ КАВКАЗА: ТРАДИЦИИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
УДК 930.1(091)
Н.М. КАРАМЗИН О ПЕРВЫХ КОНТАКТАХ НАРОДОВ РУСИ
И СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
Э.А. Шеуджен
На протяжении последнего столетия историки имели возможность не только наблюдать, но и непосредственно испытать влияние на историографический процесс резких "поворотов" и "отказов". В результате стало утверждаться мнение, что "мудрость прошлого, которой общество когда-то доверяло, становится несущественной в культуре, в которой сегодняшние новации завтра устаревают" [1]. Эта идея во многом определяет отношение историков к интеллектуальному наследию как значимой, но антикварной ценности.
В то же время, несмотря на подобные заявления, все более осознается потребность обращения к историографическому опыту и, в частности, к сложившимся исследовательским традициям так называемой повествовательной историографии, относящейся модернистски настроенными историками к устаревшим формам историописания. В связи с этим Ф. Анкерсмит замечает, что лучше говорить об исторической репрезентации, чем о повествовании, акцентируя внимание на том, насколько анализируемый текст адекватен прошлому [2].
Стремление к преодолению сложившейся ситуации обуславливает направленность данной статьи. Сегодня крайне важно восстановить "прерванную связь времен", возродить интерес к почти "забытым" историческим сочинениям прошедших веков. Обращение к "Истории государства Российского" Николая Михайловича Карамзина (1766-1826), по праву названному Колумбом российской истории, позволяет осознать не только тенденции развития русской истории, но и понять, как происходило складывание российской
Шеуджен Эмилия Аюбовна - доктор исторических наук, профессор кафедры отечественной истории, историографии, теории и методологии истории Адыгейского государственного университета, 385000, г. Майкоп, ул. Первомайская, 208, e-mail: [email protected], т. 8(8772)521236.
историографии Северного Кавказа; каким был в начале XIX в. уровень знаний о народах этого региона, трудными путями входившего в состав Российской империи. При этом речь идет о самых общих подходах, позволяющих представить структуру и информативный объем существовавшего исторического знания.
В данном контексте важно отметить, что история российского государства Н.М. Карамзина в значительной степени определяла тематическую направленность зарождавшейся историографии народов Северного Кавказа. Так, уже в работе Хан-Гирея (1836) имелись отдельные ссылки на "Историю", свидетельствующие о том, что сочинение Н.М. Карамзина стало важным методологическим ориентиром на пути создания одной из первых работ по истории народов северокавказского региона [3].
Еще более выражено влияние Н.М. Карамзина на творчество Ш. Ногмова. В его историю адыгского народа (1838), помимо прямых ссылок [4, с. 87, 88, 99], вошли целые отрывки, почти дословно совпадающие с текстом "Истории государства Российского" [4, с. 66-70, 73, 82, 121-122.]. При этом характерное для Н.М. Карамзина полное доверие к свидетельствам фольклорных и летописных источников стало образцовым для последующих адыгских исследователей.
Тем не менее, в дальнейшем интерес к творчеству Н.М. Карамзина стал заметно снижаться: его историографическое наследие попадало в ряд "чуждой" то "монархической", то "буржуазной" историографии. В наши дни ситуация мало изменилась: "История" Н.М. Карамзина оказалась в тени теоретико-ориентированных работ, явно не вписываясь
Emiliya Sheudjen - Doctor of History, Professor of the Department of National History, Historiography, Theory and Methodology of History at the Adyghe State University, 208, Pervomaiskaya Street, Maikop, 385000, e-mail: [email protected], tel. +7(8772)521236.
в требования "нового" исторического знания. В результате даже в академическое издание по истории народов Северного Кавказа вошло лишь одно извлечение из его работы, скорее романтического, чем научного характера [5, с. 340]. Точнее говоря, Н.М. Карамзин и его "История" сохраняют, скорее, знаковый, чем научный смысл [6].
Это не столь уж редкое для историографического процесса явление можно объяснить, но трудно понять. Н.М. Карамзин не может устареть, он был и остается ярким явлением интеллектуальной истории. Причина углубляющегося забвения, прежде всего, в нашем нигилистическом отношении к историографической традиции, в недооценке значимости российской исторической мысли.
По существу, приступая к составлению своего труда, ставшего на многие годы основным делом его творческой жизни, Н.М. Карамзин намеревался "приложить" свой литературный талант к уже готовому материалу. Он ставил перед собой вполне конкретную задачу - "выбрать, одушевить, раскрасить" имевшиеся факты, сделав из русской истории "нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев" [7, с. 6]. При этом он прекрасно осознавал, что это лишь первый набросок замысла специального труда по отечественной истории.
Однако это намерение во многом оказалось несостоятельным. Н.М. Карамзину пришлось много и упорно работать над созданием необходимой источниковой базы. Об этом свидетельствует краткая, но емкая характеристика разнообразных исторических и историографических источников, ставших предметом его "исторической критики", данная в специальном разделе "Об источниках российской истории до XVII века" [7, с. 47-48]. Важно и другое: почти половину его труда составили тщательно разработанные, примечания и комментарии. Именно в них содержится множество выписок из рукописей, большей частью в дальнейшем утраченных. Упоминание об этом приеме обработки источников весьма важно в связи с периодически возникающими дискуссиями относительно достоверности приводимых им свидетельств.
Между тем в работу Н.М. Карамзина вошли обширные дословные извлечения из летописей, особенно при воссоздании древней истории Руси. При этом он неоднократно признавал, что в рассказе о первых веках русской истории руководствовался главным образом Нестором ("Повестью временных лет"). Тем не менее, бла-
годаря его усилиям немало ранее "совершенно неизвестных" документов были впервые введены в научный оборот. Обращаясь к особенностям работы с такими непростыми источниками, он отмечал, что писал, об отдаленных событиях "как современник', смотря на происходившее "в тусклое зеркало древней летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением", прекрасно осознавая, что далеко не всегда приложенные усилия приносят желаемые плоды - "вместо живых, целых образов представлял единственно тени, в отрывках, то не моя вина: я не мог дополнять летописи!" [7, с. 42].
"История" Н.М. Карамзина создавалась на основе критического использования работ предшественников: В.Н. Татищева, М.В. Ломоносова, М.М. Щербатова, ими он руководствовался в выборе материала, в его расположении и истолковании фактов. Несмотря на откровенные заимствования, литературную манеру письма, сочинение Н.М. Карамзина со всеми его условностями и метафоричностью, отразило стремление "слить" в единое целое историческую науку с художественной образностью изложения.
Благодаря его работе утверждалось представление, что движение исторического процесса раскрывается не в глобальном развитии всего человечества, а в конкретной истории отдельных народов и стран, позволяющей выявить "во времени" самобытные черты каждой национальной истории. Занятый судьбой правителей, Н.М. Карамзин не забывал о судьбе русского народа. Более того, для него характерно постоянное внимание к истории народов, в разное время вошедших в состав Российской империи.
При этом Н.М. Карамзин ставит перед собой и читателями ряд важных теоретико-методологических вопросов. В частности, как народы разных территорий, "разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, жаркими и хладными климатами" могли составить "одну державу с Москвой"? "Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования"? Далее следует заслуживающее особого внимания заключение: "Подобно Америке Россия имеет своих диких..." [7, с. 40].
Именно подобные сентенции закрепляли в сознании россиян представления о "дикости" народов "окраин России", вошедших в состав империи и особой цивилизаторской роли России, "являющей плоды долговременной гражданской жизни". Более того, труд Н.М. Карамзина стал воплощением морально-нравственной
концепции монархической власти, что обусловило оценку многих исторических явлений (стремление к расширению территории, макиавеллизм политических решений и др.). Особое внимание Н.М. Карамзин уделял народам "издревле обитавшим в России", стремясь как можно более "удревнить" историю восточных славян, вписав ее в пеструю панораму античных свидетельств. В результате в пространство рассуждений попадают отдаленные предки народов Северного Кавказа. При этом в работу Н.М. Карамзина введены такие весьма условные, неоднозначные понятия как "народы южной России" (хотя война за "владение" данной территорией была еще далеко не завершена), "соседи южной России", "жители или соседи Древней Руси".
В связи с современным интересом к данному вопросу заслуживает внимания обращение автора к понятию "Русская земля", уходящего корнями в глубокую древность. Оно включало представления не только о целостности территорий, исторически входивших в единую Русь, но и отношениях с другими претендентами на эти земли. К смыслу данного понятия обращались многие известные российские историки и литературоведы (М.Н. Тихомиров, А.Н. Насонов, Д.С. Лихачев и др.), стремясь установить его связь с проблемой образования территории Древнерусского государства.
Рассмотрение летописных определений "Русской земли" в Х1-Х11 веках привело исследователей к выводу о существовании трех географических концентров, одинаково называемых Русью или Русской землей. Один из них включал все восточнославянские земли - от Карпат до Дона и от Ладоги до степей Черного (Русского) моря" [8], т.е. в формирующихся представлениях степи Причерноморья уже воспринимались как южная граница, а любое посягательство на эту землю рассматривалось как исторический вызов, требующий адекватного ответа.
Н.М. Карамзин, несомненно, осознавал, что дошедшие сведения в виде отрывочных заметок у древних писателей страдают большой фрагментарностью, и реконструировать на их основе более или менее связную историю весьма сложно. Но для него было важно не столько реконструировать целостную историю, сколько по возможности, хотя бы опосредованно, "связать" историю России с античными свидетельствами.
В результате хронология "исторической жизни" "южной России" сдвинулась к "Одиссеи" Гомера (1Х^Ш вв. до н.э.), содержавшей первые неясные сведения, основанные
на древних преданиях о северо-восточной окраине тогдашнего мира. Среди них названы Кавказ ("славный баснословными муками несчастного Прометея"), Меотисское или Азовское море, Воспор (Боспор), народ каспийский, тавры и киммериане [7, с. 51]. Вновь и вновь описания античных авторов Н.М. Карамзин непосредственно связывает с ранней историей России. Несмотря, а, быть может, вопреки "туманным" свидетельствам, он делает неожиданные заявления, что тавры и кимериане "обитатели южной России". Более того, они же "древнейшие обитатели нынешних губерний Херсонской и Екатери-нославской" [7, с. 51, 52]. Эти экстраполяции, как и многие другие подобного рода, отражают упорное стремление автора "вписать" древнюю историю Руси не только в другое историческое время, но и другое историческое пространство.
Основываясь на сочинениях Геродота, Страбона и других наиболее известных в его время авторов, Н.М. Карамзин стремился описать, хотя бы в общих чертах, географию, расселение, направления миграций, военные походы, нравы многочисленных народов этого региона, используя целую систему привязок к географическим ориентирам, имевшихся в их описаниях: Боспор Киммерийский, Мео-тисское море, Черное море, Азовское море, Каспийское море и такие реки, как Дон и Волга.
Излагая данные о населении и землях европейской части России, Н.М. Карамзин, в известном смысле, оказался в замкнутом круге античных первоисточников, создав исследовательский прецедент. В дальнейшем этими же данными при реконструкции начального периода истории пользовалось большинство русских историков. Для историков Северного Кавказа подобный подход стал традиционным, конечно с учетом состояния научной критики источников.
Северокавказский регион представлялся Н.М. Карамзину водоразделом между европейскими и азиатскими народами. Популярность труда Н.М. Карамзина способствовала закреплению в сознании представлений о "варварском мире" этого региона как о другом, отличном от греческого и славянского. В то же время он не мог не признавать, что это древний, динамичный, активный мир народов, утверждавшихся на исторической арене, находящийся в постоянном движении: идет бесконечная, жестокая борьба за новые территории, за сферы влияния, за скот, за рабов, за сохранение обычаев. Обращаясь
к характеристике народов, населяющих в прошлом "нынешние кавказские страны России", Н.М. Карамзин делает, весьма своеобразное, заключение о существовании "Скифии российской" - "необозримой равнины, гладкой и безлесной" [7, с. 54].
Важно отметить, что в силу таких причин, как характер общественных отношений в античном обществе, значение, придаваемое колонизационной политики, описание народов этого региона принимало различные формы: от восторженно возвышенных, подчеркивающих "добродетели" варварского населения, не знающего войн, вражды и несправедливости, до резко отрицательных, рисующих их "коварными" и "кровожадными". В результате историки более позднего времени получили возможность переносить акценты в их характеристиках соответственно с общей идеей своих работ.
Созданная Н.М. Карамзиным картина оказалась столь завораживающей и яркой, что даже ее фрагментарность принципиально не влияла на производимое впечатление. Понятно, что для него очень важно было поддержать "имперскую идею", обосновав право России на эту территорию, с древнейших времен заселенную "варварскими народами", гордившимися "дикими нравами своих предков" [7, с. 54]. При этом нельзя не отметить, что стремление обосновать "историческое право" России на южные территории, приводило к серьезному нарушению хронологии, совмещению событий разного времени, явственно выраженному анахронизму при соотнесении античных свидетельств с историей России. Но, в принципе, это достаточно типичное явление: историческое самосознание народа, формирующееся интеллектуальной элитой, как правило, направлено на выявление "реальных" истоков своих народов, желательно - их родства с миром цивилизации.
Многие поколения историков настойчиво пытались и пытаются уточнить происхождение и локализацию большинства племен Северного Кавказа, каждый раз убеждаясь, что состояние исторического знания не позволяет ответить на многие вопросы. Это не удивительно, учитывая, что процессы этногенеза относятся к сложнейшим проблемам исторической науки. По мере разработки данной темы все отчетливее проявляется необходимость сопоставления свидетельств письменных источников и результатов, полученных в ходе археологических исследований, проводившихся в различных районах Северного Кавказа.
Однако даже комплексный подход в проблеме не принес желаемых результатов. Современные исследователи пришли к выводу, что "письменные источники, равно как и археологические, которыми в настоящее время располагает наука, освещают этнические общности Северного Кавказа весьма неравномерно" [9]. В основном они содержат сведения об этнических образованиях зоны степи и почти не дают возможности проникнуть в горную область. Не случайно, даже в ранее упоминавшемся коллективном труде по истории народов Северного Кавказа, проблеме ранних связей с Русью уделено менее двух страниц [5, с. 146-148].
Одной из основополагающих для Н.М. Карамзина была идея необходимости исторического движения России "на юг", впрочем, как и в других направлениях, расширяющих пространство обитания русского народа. И хотя он писал о начальном периоде русской истории, уже зная опыт исторического развития страны в последующие века, тем не менее, для него было важно поддержать идею права России на выход к естественным границам государства. По существу стремление России к естественным границам стало на века аксиомой ее внешней политики и, как правило, приводило к столкновению интересов нескольких государств. Стремясь обосновать историческое право движения к естественным границам как цивилизационному явлению, он подчеркивал, что к моменту выхода на историческую арену славян и упоминания о них в византийских летописях (V в.), "южная Россия" представляла "обширную пустыню, где скитались одни бедные остатки народов" [7, с. 58].
С подобным утверждением трудно согласиться. Сохранение на протяжении многих веков народами этого региона племенной целостности, языка, обычаев, в то же время выраженная мобильность, стремление выйти за пределы традиционного бытия (продолжительные походы, освоение моря и т.п.) уже само по себе не соответствует представлению о "скитании" народов. В существовавших весьма сложных условиях не могли выжить племена, не имеющие устойчивой общественной организации, не готовые к решительному сопротивлению любой экспансии. В лучшем случае их ждала полная ассимиляция, в худшем - уход с исторической арены.
Конечно же, средневековые русские источники, по сравнению с античными, давали более четкое представление о народах Руси и Северного Кавказа. Тем не менее, существо-
вали сложности с адекватностью понятий: в летописях довольно свободно использовались такие термины как "русы", "славяне", "русские". Для Н.М. Карамзина особенно важно было обосновать "укорененность" этникона Русь. Этот вопрос, несмотря на периодически возникающие дискуссии по норманнскому (варяжскому) вопросу, и в наши дни продолжает сохранять свое значение. Походы, и особенно договоры с греками, имели отнюдь не только прагматическую значимость: благодаря им Русь приобретала имя, наделенное более широким историческим значением. Именно этот средневековый метод "народной этимологии" нашел отражение в сочинении Н.М. Карамзина.
Благодаря разысканиям Н.М. Карамзина закладывались основы представлений об исторической непрерывности русской истории. Исходя из этого подхода, он пишет, что уже в X в. Киевская Русь занимала огромную территорию от Балтики до Черного моря и являлась одним из крупнейших государств средневековой Европы. Важно сделанное им замечание относительно того, что под контролем россиян находились основные водные магистрали. Так, в северокавказский регион русичи могли теперь прийти Днепром, морями Черным и Азовским, реками Доном и Волгой: "путем дальним, многотрудным; но прелесть добычи давала им смелость, мужество и терпение, которые в самом начале государственного бытия России ославили имя ее в Европе и в Азии" [7, с. 131].
Действительно, успешные походы русских войск в Византию, заключение выгодных мирных договоров продемонстрировали возрастающую военную мощь Древнерусского государства, обусловили стремление киевских князей к расширению территориальных границ и установлению контроля над важными коммуникационными путями. Именно к этому периоду относятся непосредственные контакты Киевского княжества с северокавказскими племенами, зафиксированные в русских летописях, сообщавших, что Игорь в 941 г. с 10 000 судами вошел в Черное море, пристал к берегу и "опустошил Воспорские окрестности" [7, с. 124]. Нестор, следуя византийским историкам, с ужасом писал о свирепости россиян, об обращенных в пепел храмах, монастырях и селениях, о многочисленности "бесчеловечно убиенных" [7, с. 124].
Летописные свидетельства, привлекаемые Н.М. Карамзиным, придают большую определенность представлениям об этнической структуре северокавказского региона. Самыми известными народами Северного Кавказа он считал аланов, лезгов и черкесов, прочно
освоивших степи и предгорья Кавказа, переживших нашествия гуннов и других народов евразийских степей. Однако в работу вошли крайне ограниченные сведения об их общественном устройстве: все народы представали как пламенные однотипные образования. Тем не менее территории обитания народов Северного Кавказа уже воспринималась как этнически номинированная земля ("Страна черкесов", "государство алан" и т.п.). Даже сегодня проблема антропогеоценоза, - справедливо утверждает С.А. Арутюнов, - относится к наиболее сложным научным направлениям, требующим комплексного привлечения широкого круга археологических, антропологических, этнографических, лингвистических, фольклорных источников [10, с. 370].
Взаимоотношения между Русью и народами Северного Кавказа существовали в пограни-чье "войны - мира". В ряду воинских деяний киевских князей Н.М. Карамзин особое значение придает военному походу 965 г. против Хазарского каганата, осуществлявшего контроль над важнейшими торговыми путями: устья Дона, Волги и Керченского пролива. Летописец сообщает, что Святослав победил ясов и касо-гов: первые, будучи аланского племени, обитали среди Кавказских гор, в Дагестане и близ устья Волги; вторые - черкесы, "коих страна в Х веке именовалась Касахиею" [7, с. 137].
Тогда же, как надобно думать, - предполагает Н.М. Карамзин, - россияне завоевали город Таматарху, или Фанагорию, и все владения козарские на восточных берегах Азовского моря. При этом он подчеркивал, что "сия часть древнего царства Воспорского, названная потом княжеством Тмутараканским, была уже при Владимире, как мы увидим, собственностию России" [7, с. 137]. Есть и еще одно, заслуживающее внимания, замечание: "завоевание столь отдаленное кажется удивительным" - пишет Н.М. Карамзин. Однако оно было обусловлено потребностью древнерусского государства "проложить" путь от Дона к Боспору Киммерийскому и "утвердить сообщение" между Киевом и Тмутараканью по Днепру и Черному морю [7, с. 137, 138]. И хотя внешняя политика зачастую носила ситуативный характер, она закладывала основы стратегического видения значимости для развития России этого региона.
Именно с походами князя Святослава связано образование на Таманском полуострове Тмутараканского княжества. На его территории обитали разные народы: русы, касоги, греки, хазары, аланы, армяне. Столица княжества Тмутаракань считалась крупным, по масштабам средневековья, торговым и культурным цен-
тром, связывающим население Кавказа с Русью, Византией и другими странами. Это название упоминается в "Повести временных лет" под 988 г., когда князь Владимир Святославович образовал там княжество и "посадил" в нем своего сына Мстислава, присоединив эти земли к Древнерусскому государству.
Разгром князем Святославом Хазарского каганата имел важнейшие последствия для Руси, объединившей в едином государстве большую часть восточнославянских племен. Более того, конец Хазарии способствовал укреплению торговых связей Руси с Востоком: свободным стал проезд славянских купцов в Каспийское море, Хорезм и Закавказье. Современные историки отмечают, что поход Святослава освободил аланов-ясов и касогов от хазарского господства, став крупным событием в жизни Алании в Х веке [11].
Сын князя Святослава Владимир, "следуя несчастному обыкновению сих времен", разделил государство между двенадцатью сыновьями, наделив их правами своих наместников. В результате Мстиславу, прозванному Удалым, досталась в удел Тмутаракань [7, с. 161-162]. Кстати, по мнению Н.М. Карамзина, именно отделение этого княжества послужило первым поводом к междоусобиям на территории Древней Руси [7, с. 217]. Став тмутараканским правителем, князь продолжал завоевательную политику предков, всячески укрепляя и расширяя границы своих владений, ведя войны с хазарами, касогами, и другими народами. Взаимоотношения русских с местными народами носили свойственный тому времени характер: войны сменялись миром, развивались торговые связи, совершались совместные завоевательные походы.
Основываясь на свидетельствах "Повести временных лет", Н.М. Карамзин пишет, что в 1022 г. князь Мстислав объявил войну касогам, или нынешних черкесам, "восточным соседям его области". Узнав об этом, князь касожский Редедя "вышел против него". Далее следует пространный рассказ, ставший в кавказоведении хрестоматийным о единоборстве "князя их Редеди, сильного великана" и Мстислава "Князя Российского". Эта запись свидетельствует о некоторых важных моментах: во-первых, касожский князь воспринимался русским летописцем как равный сыну киевского князя; во-вторых, именно Редедя, в соответствии со средневековым рыцарским обычаем, "вызывал на единоборство", и его вызов, как вызов равного, был принят; в-третьих, не кто иной, как Мстислав, нарушил договоренность "побороться" - "не оружием будем биться, но борьбою", тем самым, преступил
закон, учитывая, что в ментальности средневековья договор "на уровне слова" воспринимался как нерушимый символ рыцарской чести.
Не менее важно дальнейшее развитие событий. Н.М. Карамзин пишет, что "уверенный в своем воинском счастии, сей князь не захотел уже довольствоваться областию Тмутараканскою, которая, будучи отдалена от России, могла казаться ему печальною ссылкою: он собрал подвластных ему коза-ров, черкесов, или касогов, и пошел к берегам Днепровским" [7, с. 225]. На основании этого утверждения некоторые современные исследователи считают, что победа Мстислава сделала его властителем адыгской этнической общности [9, с. 89]. Учитывая ограниченность источников, трудно судить, насколько эта власть была реальной, но есть все основания считать, что образование Тмутара-канского княжества отразило движение Руси к северокавказским равнинам.
В летописи были зафиксированы факты участия касогов в нескольких военных походах русов. В частности, в 1023 и в 1024 годах касоги приняли участие в борьбе Мстислава с Ярославом Мудрым за право "сесть" на престол в Киеве. "В год 6531 (1023), пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и ка-согами" [12, с. 202-203]. Не менее важно упоминание о характере сложившихся отношений. "В год 6574 (1066) когда Ростислав был в Тмутаракани и брал дань с касогов и с других народов..." [12, с. 311]. В связи с этими свидетельствами заслуживает внимания малоисследованная проблема участия народов Северного Кавказа в войнах средневековья в качестве союзников или наемников.
К сожалению, до нас дошли весьма скупые сведения, дающие лишь фрагментарное представление о начальном этапе отношений руссов и народов Северного Кавказа. Пожалуй, одно бесспорно: вошедшие в сочинение Н.М. Карамзина данные поддерживают мысль, о том, что опыт первых контактов закладывался именно в эти удаленные в прошлое века. Работу Н.М. Карамзина в известном смысле можно считать знаковой, отразившей подступы к "академической" истории народов Северного Кавказа. По точному определению В.О. Ключевского, он ". много помог русским людям понимать свое прошлое, но еще больше он заставил их любить его" [13]. Это утверждение значимо не только для понимания истории прошлого, но и многих проблем современности.
Сегодня наступило время "собирать камни", общими усилиями выработать особое нравственно-критическое отношение к накопленному
предшествующими поколениями опыту. Речь идет не о том, чтобы все труды и идеи хранить в библиотеках и архивах как "остатки" старины, а о благодарном, но, в то же время, критическом подходе, позволяющем преодолеть ошибки и заблуждения прошлого.
ЛИТЕРАТУРА
1. Хаттон П. История как искусство памяти. СПб.: Вл. Даль, 2003. 424 с. С. 49.
2. Анкерсмит Ф. Возвышенный исторический опыт. М.: Европа, 2007. 612 с. С. 12.
3. Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик: Эльбрус, 1978. 333 с. С. 87, 227, 228.
4. Ногмов Ш. История адыхейского народа. Нальчик: Полиграфкомбинат, 1994. 232 с.
5. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука. 1988. 544 с.
6. Дерико О. Хан-Гирей. Черкесский Карамзин // Фонд черкесской культуры "Адыги" им. Ю.Х. Калмыкова [Электронный ресурс]. URL: http://fond-adygi.ru/page/han-girej-zhizn-i-prikljuchenija-cherkesskogo-karamzina
7. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. В 4 кн. Кн. 1. Т. 1-3. М.: Рипол классик, 1998. 735 с.
8. Рыбаков Б.А. Древние русы // Советская археология: Сб. ст. Вып. 17. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1953. 380 с. С. 39.
9. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа (IV-X вв.). Л.: Медиа, 1979. 217 с. С. 4-5.
10. Арутюнов С.А. Силуэты этничности на циви-лизационном фоне. М.: Инфра-М, 2012. 416 с.
11. Кузнецов В.А. Алания в X-XIII вв. Орджоникидзе: Ир, 1971. 248 с.
12. Повесть временных лет. СПб.: Наука, 1996. 668 с.
13. Ключевский В.О. Н.М. Карамзин // В.О. Ключевский. Соч.: В 9 т. Т. 7. М.: Мысль, 1989. 508 с. С. 276.
Работа выполнена в рамках государственного задания Министерства образования и науки Российской Федерации № 6.768.2011)
20 февраля 2013 г.
УДК 930(470.6)
ПРОБЛЕМА СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ИНСТИТУТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ НА КАВКАЗЕ
(конец XIX - начало XX века) В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ И КАВКАЗОВЕДЕНИИ
XIX-XXI ВЕКОВ
В.Н. Чегарнова
Устойчивый интерес к исследованию исторических аспектов функционирования государственной службы в целом и чиновничества как отдельной социальной группы в современной исторической науке резко усилился "в связи с проходящей в стране реформой государственной службы, в рамках которой материальные стимулы выступают одним из главных средств обеспечения эффективной деятельности гражданских служащих" [1]. Ряд авторов (В.Е. Зубов, В.П. Мельников, И.Н. Барциц) призывают
Чегарнова Вера Николаевна - аспирант, помощник руководителя Северо-Кавказского института-филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, 357500, г. Пятигорск, ул. Февральская, 54, e-mail: [email protected], т. 8(8793)989945.
изучить различные стороны процесса организации и функционирования чиновничества в России во второй половине XIX в. как источник "рациональных" решений в системе государственной службы в дореволюционный период [2]. При этом особенно остро стоит проблема изучения кадров государственных служащих второй половины XIX в. именно в регионах России [3].
Ламентации современных исследователей по поводу отсутствия точных данных о численности чиновников, их социальном
Vera Chegarnova - postgraduate student, the assistant administrator of the North Caucasian Institute Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Service at the President at the Russian Federation, 54, Fevralskaya Street, Pyatigorsk, 357500, e-mail: [email protected], tel. +7(8793)989945.
