CC BY
29УДК 1 (091) © А. А. Исаев, 2017
Н. А. Бердяев о прошлом и будущем России в контексте полемики с современниками на страницах философско-религиозного
журнала «Путь»
А. А. Исаев, Уфимский юридический институт МВД России. E-mail: [email protected]
Целью статьи является оценочный анализ дискуссий Н. А. Бердяева с соотечественниками по животрепещущим вопросам о будущем России, волнующим эмигрантов. Приводятся точки зрения дискутирующих сторон относительно места и роли монархии в истории Российского государства и ее взаимоотношениях с православной Церковью. При их рассмотрении автор считает важным сохранить саму атмосферу полемики. В контексте этих споров четко прослеживается христианское мировоззрение русского мыслителя. Автор приходит к выводу, что для оценки сегодняшней духовной ситуации в стране, несомненно, полезны мысли наших соотечественников-эмигрантов, но их прочтение должно осуществляться сквозь призму современных реалий.
Ключевые слова: монархия; большевизм; русская революция; правые монархисты; Церковь; духовность.
N A. Berdyaev on the Past and Future of Russia within the Polemics with the Contemporaries in Philosophical-Religious Journal "Put'"
A. A. Isaev, Ufa Law Institute of the Ministry of Interior of Russia (Ufa, Russia). E-mail: [email protected]
The article aims to estimate the N.A. Berdyaev's discussions with his contemporaries on the vital issues related to the Russian future which worried emigrants. The author gives visions of the disputing parties in regard to the place and role of monarchy in the history of the Russian State and its relations with Orthodox Church. Considering them it is essential to secure the atmosphere of polemics itself. In the context of these disputes the Russian thinker's Christian world outlook is clearly defined. The conclusion made by the author is that to estimate the present spiritual situation in the country our emigrant fellow-citizens' ideas are undoubtedly useful but their comprehension must be done through the prism of modern realities.
Keywords: monarchy; Bolshevism; Russian revolution; right-wing monarchists; Church; spirituality.
Когда мы характеризуем взгляды русского философа Николая Александровича Бердяева или в целом его философию, первые эпитеты, которые мы стремимся применить, — великий, выдающийся, известный. Это объективно. Энциклопедичность его ума поражает, каждая мысль наполнена глубоким содержанием. Да и то философское наследие, которое он нам оставил, — лишнее тому доказательство. Однако его философию хочется понять (и принять) не в восторженных тонах (совсем не потому, что она не такая), а спокойно, рассудительно и глубоко. В этом смысле мы солидарны с П. П. Гайденко, которая пишет: «Если мы хотим по-настоящему вернуть себе наше философское наследие, то не должны видеть в нем мертвый музейный экспонат, который можно только бережно хранить в его нетронутом виде. Это наследие — живое, а живому свойственно развиваться дальше. Все истинное, непреходящее в нем должно стать нашим собственным достоянием, и наша зада-
ча — посредством трезвого критического анализа отделить это непреходящее от тех наслоений, которые несут на себе печать своей эпохи, а потому конечны и преходящи» [1, с. 301-302].
О дискуссионном характере взглядов и идей Н. А. Бердяева свидетельствует непрекращающаяся полемика с современными ему авторами на страницах философско-религиозного журнала «Путь», печатавшегося в Париже с 1925 по 1940 гг. под его редакцией. Именно о его роли и большом значении в своей духовной жизни вспоминает с таким уважением П. П. Гайденко: «В этом журнале я нашла ответы на те больные вопросы, которые мучили многих из нас: журнал „Путь" оказался для меня больше чем университетом» [1, с. 301].
В номере за март-апрель 1926 г. помещено письмо монархиста А. Петрова, в котором он напрямую обращается к «господину редактору». Целью письма, как пишет его автор, является «желание выяснить
некоторые недоумения в связи с мыслями, высказанными проф. Н. А. Бердяевым в его статье „Царство Божие и царство кесаря"» (статья была опубликована в № 1 журнала «Путь»). Петров начинает свои выяснения с редакционного вступления к первому номеру журнала «Духовные задачи русской эмиграции». Хотя эта статья написана от редакции, автором ее, по всей видимости, как считает автор вступительной статьи к книге 1 (I-VI) репринтного переиздания данного журнала А. И. Абрамов, является сам Бердяев: «Об этом говорит и тон, и стиль программного заявления...» [2, с. 4]. На то же намекает монархист Петров, переходя от редакционного вступления к разбору статьи «Царство Божие и царство кесаря». Обвинения в адрес русских монархистов со стороны Бердяева автор письма называет «незаслуженными, несправедливыми и даже иногда оскорбительными», а саму статью «блестящей по изложению, как все писания автора, но скрывающей в себе отравленные ядом, привнесенным откуда-то со стороны, с той стороны церковной ограды мысли» [3, с. 370]. В этом же номере журнала редактор отвечает на письмо монархиста. Бердяев уважительно относится к его автору: «Я отвечаю на письмо А. Петрова потому, что оно написано искренне и обнаруживает подлинную веру» [4, с. 374]. Однако вежливый тон ответа не отменяет его резкой критичности в отношении русского зарубежного монархизма, который, по глубокому убеждению Бердяева, «представляет большие опасности для Церкви и готовит ей новые формы порабощения». Автор ответа делает вывод, что в России никогда не было независимого, общественного монархизма, он был лишь казенным направлением: «И когда настал страшный час падения монархии, монархисты ничего не сделали для ее поддержания, у них не оказалось благородного, рыцарского духа. Благородство было проявлено лишь последним русским монархом, но не монархистами. Монархисты не выстрадали себе право кричать о монархии в заграничных русских колониях» [4, с. 376]. Важно, на наш взгляд, разъяснение «одного недоразумения», как выражается сам Бердяев, которое он приводит далее в своем ответе. Его обвиняют в проповедовании пассивного претерпевания зла, в прекращении борьбы с большевизмом. На это он отвечает, что отрицает не саму борьбу, а те методы, которые популярны у правой части русской эмиграции. Он предлагает бороться более реальными методами и поясняет свою позицию: «Действительная же реальная борьба с большевизмом есть прежде всего духовная борьба, которая возможна для каждого из нас в каждое мгновение нашей жизни и которую завещала нам христианская вера. В меч эмиграции я не верю, он давно стал картонным мечом, а если бы и стал настоящим, то причинил бы лишь вред. Новой кровавой «рево-
люции» русский народ, вероятно, не выдержал бы, он изошел бы кровью» [4, с. 377]. Русский философ не отрицает борьбы со злом, насилием и при этом замечает: «Но бывает насильственная борьба со злом, которая есть не меньшее зло, чем то, против которого она борется. Мир захлебнулся в крови, слишком многие считают возможным убивать своих идейных противников, и необходимо духовно бороться против кровавого бреда» [4, с. 377].
Эта полемика с монархистами продолжается и на страницах следующего (четвертого) номера журнала «Путь». В нее вступает князь Григорий Трубецкой, который так и называет свою статью — «Спор о монархии». Он пишет: «Взгляды, высказанные Н. А. Бердяевым, содержат такое решительное осуждение монархизма, что со своей стороны, как убежденный русский монархист, я не считаю возможным обойти их молчанием» [5, с. 518]. По ходу статьи князь обвиняет Бердяева в том, что он «впадает в политику, которая диктуется не доводами разума, а настроениями», что говорит о монархии и монархистах с чувством раздражения, что его обобщения и оценки «носят явно спешный характер». Здесь он кстати приводит в пример утверждение Бердяева, уже упоминавшееся нами выше, об отсутствии в России независимого, идейного монархизма. В противовес ему Трубецкой приводит целую плеяду русских мыслителей и писателей, которые, по его мнению, и были представителями этого монархизма. В этом же номере журнала в «Дневнике философа» Н. А. Бердяев отвечает Трубецкому. Ответ он начинает с размышлений об обстоятельствах, которые затрудняют свободу мышления, парализуют охоту к творчеству и обсуждению вопросов по существу. Они вызваны, по мнению русского философа, эмоциональной реакцией на большевистскую революцию, а потому всякая мысль оценивается не по ее истинности или ложности, а только лишь с утилитарной точки зрения: приносит ли эта мысль выгоду в борьбе против большевизма и против революции. И эта тенденция в среде русской эмиграции тревожит Бердяева. А потому он провозглашает: «Если есть какая-либо миссия у эмиграции, то это есть прежде всего миссия свободной мысли, свободного и открытого утверждения правды, попираемых в Советской России. Между тем как значительная часть эмиграции живет и питается культом условной лжи» [6, с. 521]. Именно статья Трубецкого, как пишет далее Бердяев, вызвала у него эти мысли. Ведь князь в ней не оценивает мысли оппонента как истинные или ложные, а называет их неосторожными и вредными. А для автора ответа принципиально важно заявить, что если он убежден в истинности или правдивости своего положения, то он будет его высказывать, «даже если сам дьявол им воспользуется» (на наш взгляд, довольно
эмоциональное заявление, тем более для религиозного христианского мыслителя). Принципиально не согласен Бердяев с монархистами в вопросе о роли дореволюционной монархии в России. Он полагает, что необходимо говорить о грехах и лжи старого дореволюционного строя, в то время как его оппоненты считают, что это только на руку большевизму и революции. Это помогает ее оправдать и принять. Однако Бердяев утверждает: «Всякая идеализация же дореволюционного строя, революцию породившего, всякая реставрационная установка воли мешает победить большевизм и преодолеть революцию. Пока есть призрак реставрации, династической, аграрной, бытовой, пока есть признание принципиальной истинности и идеальности тех основ жизни, на которых покоился старый режим, революция будет продолжаться» [6, с. 522]. А потому он однозначен в своем выводе, что большевизм будет преодолен лишь пореволюционной, а не дореволюционной волей. Уже в который раз Бердяев доказывает, что он не является противником монархии всегда и везде, что он нисколько не сомневается в огромном положительном значении монархии в русской истории, что отнюдь не считает себя апологетом и идеологом демократии и республики, но для него принципиально важным является вопрос об отношении монархии и Церкви. Именно в этом вопросе он не видит никаких причин скрывать правду об угнетении Церкви в русской православной монархии. Это одна из причин трагедии русской монархии, наступившей революции: «Вся русская православно-религиозная мысль XIX века есть вопль об унижении и угнетении Церкви. И вот за это унижение и подавление Церкви мы и терпим заслуженную кару» [6, с. 522]. Но вот парадокс! Революция не унижает Церкви, она ее гонит и преследует. Эти унижения и преследования возвышают, а не унижают. Расстрелянные епископы и священники становятся мучениками за веру. Православная монархия унижала Церковь, делая ее своим орудием. Точно так же советская власть унижает живоцерковников, делая их доносчиками. Потому Бердяев заявляет: «Монархия в старом смысле стала в наши дни утопией» [6, с. 523]. Но автор «Дневника философа» верит, что наступает новая мировая историческая эпоха, в которой «будет обращение к подлинному реализму духовной и социальной жизни», которая «выработает формы общества, непривычные для мышления нового времени» [6, с. 523].
В этом ответе Трубецкому Бердяев опять возвращается к вопросу о существовании в России свободного, независимого монархического общественного мнения. Он признает, что в стране были значительные писатели и мыслители, которые являлись монархистами по своим убеждениям и были свободны в своем мышлении, но это не было еди-
ным цельным движением или течением. Тем более, что эти мыслители-монархисты находились в оппозиции исторической власти и были на подозрении. «К 17 году в России не оказалось защитников монархии даже в консервативных право-дворянских кругах шевелилась греховная мысль о цареубийстве. Монархия не была у нас даже свергнута, она сама пала от разложения, от потери веры в нее. И это очень трагично», — с сожалением констатирует русский философ [6, с. 524].
Мы уже так или иначе затрагивали отношение Н. А. Бердяева к русской революции в контексте интересующей нас полемики. Но поскольку сам автор «Дневника философа» конкретно останавливается на анализе этого явления русской истории, мы позволим себе пойти за его мыслью. Не соглашаясь с правыми монархистами, которые не хотят признать неотвратимость и неотменимость факта революции (напомним, что шел уже 1926 г.), Бердяев признает революцию свершившейся, что еще раз доказывает реализм его взглядов. Да, он не видит в ней ничего хорошего, он не любит ее, она для него отвратительна и ужасна, но это факт тяжкой расплаты. Однако это не уныние пессимиста, это взгляд в будущее оптимиста. Его оптимистичность выражается в анализе троякого отношения к русской революции. После весенней революции 1917 г. ее идеализировали, считали прекрасной и освобождающей. После осенней революции 1917 г. она стала абсолютным злом, и прекрасной стала жизнь до революции. В длительный период гражданской войны даже сложилось впечатление, что «революцию можно прикончить кавалерийской дивизией», оно и господствует до сих пор в эмиграции. Но возможно, по мнению Бердяева, и третье отношение (в нем и заключен оптимизм русского мыслителя). Только в нем он видит будущее: «Революция есть огромный и поучающий трагический опыт, после которого начинается новая жизнь, выступление на историческую арену новых слоев народа, ее нельзя не признать, нельзя сделать вид, что ее не было. Идеализировать не следует ни того, что было до революции, ни того, что происходит в самой революции. Новая жизнь создается не разрушительными силами революции и не старыми силами реакции, а теми творческими силами, которые раскрываются в результате опыта революции» [6, с. 525]. В заключение ответа Трубецкому автор называет себя «диким», т. е. независимым и свободным от всех существующих направлений и партий, и оставляет за собой право говорить правду, какой бы неприятной она ни была для противоположных лагерей. В этом он видит свою личную миссию и задачу редактируемого им журнала «Путь». Примечателен и тот факт, что в № 5 журнала опубликована статья его редактора «Церковная смута и свобода совести», которая
сопровождается следующим примечанием: «Ответственность за статью эту, хотя и принадлежащую перу редактора, падает на ее автора и не распространяется на журнал «Путь» в его целом и на ближайший круг его сотрудников. Редакция» [7, с. 570]. Это явно свидетельствует о непростых, а порой и бескомпромиссных взаимоотношениях редактора журнала с другими ближайшими его сотрудниками.
Именно один из таких сотрудников продолжает полемику с Бердяевым на страницах № 6 «Пути». Николай Арсеньев пишет свои соображения «по поводу последних статей Н. А. Бердяева» [8, с. 727-728]. Сразу следует отметить, что они написаны с большим уважением к редактору. Но кто знает, может это уважение и подвигло Арсеньева высказать свое несогласие с некоторыми утверждениями автора статей. В восторженных тонах описывает он набросок Бердяева «Новое Средневековье», предварительно замечая, что его автору дано «пытливое устремление вглубь исторического движения» и проникновение в «религиозный смысл совершающихся исторических событий и переломов». Далее Арсеньев сам себя спрашивает: не слишком ли автор «Нового Средневековья» идеализирует новую историческую эпоху, новый «дух времени»? Однако все же признает, что попытка характеристики этой эпохи интересна и значительна. Несмотря на положительную характеристику в целом провидений Бердяева относительно современной эпохи, Николай Арсеньев встает на защиту «многих из тех, именно из русской среды, кто захвачен этими веяниями внутреннего духовного возрождения» [8, с. 727]. Бердяев неоднократно высказывал мысль, что в России отсутствовал институт рыцарства с его возвышенным идеализмом. По мнению Ар-сеньева, у России появилось новое рыцарство, как он его называет. Оно прошло «через подвиг добровольного служения Родине, добровольной борьбы за нее». Однако Бердяев закрывает глаза на это, он не хочет видеть этих людей, отметает их. «Я не хочу этих людей, я не хочу русское национальное движение односторонне идеализировать... Но Н. А. Бердяев просто его не понимает, не понимает одухотворяющей его силы. Более того, Н. А. Бердяев находит термин, который он прилагает ко всем представителям русского национального движения, — «правые монархисты», и клеймит их как таковых, исходя как будто из религиозных оснований» [8, с. 727]. В этом Арсеньев усматривает две коренные ошибки. Во-первых, он считает недопустимым характеризовать всех представителей русского национального движения только словами: «правые монархисты». Во-вторых, он не соглашается с Бердяевым в том, что главная опасность «правого движения» в игнорировании иерархии ценностей, что оно готово из царя и из родины сделать себе кумира. Правда, далее Арсеньев не при-
водит доказательств, что этого отнюдь нет. И даже допускает наличие такой опасности. А вместо этого пеняет на других: «Разве демократы и республиканцы застрахованы от делания себе кумира?» [8, с. 728]. Арсеньев обвиняет редактора журнала в нарушении заповеди любви, ибо он «осуждает не аберрацию мнения, а производит суд над человеческими личностями». «Пророк должен иметь любовь», — заключает Арсеньев, признавая пророческий дар у Бердяева. В пример он приводит А. С. Хомякова, который мог «сурово и даже беспощадно бичевать пороки своей родины», исходя при этом из просветленной пророческой любви. При всей полемичности данной статьи в заключительных словах ее автор одновременно высказывает и восхищение, и сожаление относительно своего современника: «Н. А. Бердяев, писатель, глубоко согретый духом христианской свободы, глубокий христианский мыслитель, сам — одна из крупных ценностей современной нашей философской литературы, от которого мы ожидаем еще многих ценных плодов его творчества, — забывает однако об одном, и при том самом основном и самом важном: лишь глазам любви, которая проникает вглубь, раскрывается истинная духовная сущность людей и явлений» [8, с. 728].
В этом же номере журнала Бердяев отвечает Ар-сеньеву в своем «Дневнике философа». Он недоумевает, почему оппонент интерпретирует его взгляды совсем не так, как их представляет он сам: «Прежде всего непонятно, откуда заключил Н. С. Арсеньев, что я склонен отметать тех, которые „захвачены веяниями внутреннего духовного возрождения", и отождествлять „русское национальное движение" с „правыми монархистами"» [9, с. 733]. Далее он вообще восклицает: «Не дай Бог отождествить наше национальное и духовное возрождение с правыми монархистами в эмиграции!» [9, с. 733]. Бердяев пишет, что любит рыцарство, но никак не может открыть его черты в правомонархическом течении. Это течение изжило себя, оно может быть отнесено лишь к старой истории. Оно вульгарно по своему духовному складу. Ему присущ «тупой консерватизм». Уже нечего консервировать, нужно творить, созидать. Крайние правые монархисты используют безнравственные средства борьбы, ложь, клевету, злобность, что никак нельзя признать рыцарскими чертами. Они находятся вне тех процессов, которые происходят в России, не желают их знать и понимать. В этой среде распространена реакция обскурантизма, и с ним, а особенно с обскурантским пониманием православия, Бердяев ведет непримиримую войну. Основное разногласие с Н. С. Арсеньевым автор «Дневника философа» видит в следующем. Его сентиментальное, романтическое отношение к белому движению свидетельствует, по мнению Бердяева, о том, что он все еще
пребывает в периоде гражданской войны, идеализирует военную психологию этого периода и верит в то, что большевизм может быть побежден на этих путях. Отвергая это, редактор журнала решительно заявляет: «Пора уже с национально-патриотической точки зрения признать, что, если бы не была организована и укреплена Красная армия, то Россия распалась бы окончательно и была бы разобрана иностранными державами. В Красной армии действовал национальный инстинкт самосохранения России для лучшего будущего» [9, с. 734]. Нет уже войны белых с красными, а потому вредно и губительно культивировать те эмоции, которые были естественными в период гражданской войны. Бердяев в пылу дискуссии бывает резок. Он приводит мнение французского психолога П. Жане о том, что потеря «функции реальности» приводит к душевному заболеванию, сумасшествию. Он практически, хотя и косвенно, называет своих оппонентов, страдающих сентиментальным романтизмом, сумасшедшими. В свою очередь он утверждает и всячески проповедует здоровый и трезвый реализм. А это душевное заболевание предлагает лечить «приемами больших доз реальности». Из трезвой оценки пореволюционной жизненной эволюции, происходящей в России, необходимо сделать вывод: «Непримиримая борьба со злым, антихристовым духом коммунизма есть прежде всего борьба духовная, и ее нужно будет вести и после того, как коммунистическая власть будет преодолена и исчезнет. Отрава долго еще останется в организме русского народа, и она определяется совсем не формами политической власти» [9, с. 734]. Разве в этих словах не проявляется пророческий дар русского мыслителя?
Отдельно автор «Дневника философа» останавливается на вопросах, затронутых Арсеньевым в своей статье, касающихся сотворения кумиров, иерархии ценностей и любви. Созданием идолов грешат все направления: правые, левые, средние. Левые, не пре-
тендуя на веру в живого Бога, делают идолов из демократии и социализма. Но при этом они не используют Церковь как средство. А потому, по мнению Бердяева, более опасны правые, которые делают себе кумира из монархии, из государства, из национальности, извращая иерархию ценностей, но в то же время претендуют на веру в Христа и Церковь. Этим они готовят новое порабощение Церкви, в чем и видит большую опасность русский философ. Соглашаясь с утверждением Н. С. Арсеньева, что истина открывается лишь в любви, Бердяев задается вопросом, нужно ли любить те идеи и взгляды, которые несут в себе ложь, неправду и, более того, зло, для того чтобы их познать. Если утвердительно ответить на этот вопрос, то тогда автор «Дневника философа» требует от Арсеньева любви к большевизму, как непременного условия его познания. В конце своего ответа Бердяев заключает, что Арсеньев не совсем понимает дух времени, в чем он и видит причину возникновения спора. Но все же признает положительное значение этого спора, так как он способствует выяснению вопросов.
При всей серьезности и глубокомысленности взглядов Н. А. Бердяева, при всем нашем уважении к нему как выдающемуся русскому философу и мыслителю, все же согласимся с мнением П. П. Гайденко: «Если мы не хотим повторения того, что произошло с Россией в ХХ в., мы должны читать Бердяева трезво и реалистически, не поддаваясь искушению утопизма, максимализма и экстремизма...» [1, с. 322].
Завершая статью, хотелось бы отметить следующее. Для оценки современной духовной ситуации в стране, несомненно, полезны мысли наших соотечественников-эмигрантов, «вернувшиеся» к нам в их работах. Они переживали за Россию. Их взгляд был устремлен в будущее, с верой в лучшее будущее. Однако их прочтение сегодня должно быть через призму современных реалий. Необходим трезвый анализ, а не слепое копирование.
Список литературы
1. Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001.
2. Абрамов А. И. «Путь» (№ № 1-61) — орган русской религиозной мысли академии в Париже // Путь. Орган русской религиозной мысли. Книга 1 (I-VI). М., 1992.
3. Петров А. Письмо монархиста в редакцию журнала «Путь» // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
4. Бердяев Н. А. Ответ на письмо монархиста // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
5. Трубецкой Г. Н. Спор о монархии // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
6. Бердяев Н. А. Дневник философа (Спор о монархии, о буржуазности и о свободе мысли) // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
7. Бердяев Н. А. Церковная смута и свобода совести // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
8. Арсеньев Н. С. О духе времени и понимании его (По поводу последних статей Н. А. Бердяева) // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
9. Бердяев Н. А. Дневник философа (О духе времени и монархии) // Путь. Орган русской религиозной мысли. М., 1992.
