CC BY
33
МЫСЛИТЕЛИ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО
(3
«МУЖСКИЕ ОЧЕРТАНИЯ» ТРАНСЦЕНДЕНТНОГО В ВИДЕНИИ Р. ТАРНАСА
Рассматривается вопрос о началах формирования андроцентрического характера европейской культуры в эпоху античности. Подход, основанный на ряде идей фундаментального исследования Р. Тарнаса и реализованный, в частности, на материале философии Платона, позволяет представить основание, определяющее соответствие типа ментальности характеру философских построений.
Каким образом современное европейское человечество пришло к тем важнейшим идеям и принципам, которые столь глубоко определяют мир сегодня? Каким образом сегодня мы получили тот комплекс антропологических, социальных, психологических проблем, который дает основания говорить о трагизме существования человека в современном мире и способен разрастаться до масштаба экзистенциального кризиса?
Чтобы приблизиться к ответам на эти вопросы, необходимо обратиться к самим истокам нашего мировоззрения, определившим своеобразие интеллектуальной традиции и ментальности наших современников. Лишь в случае такого углубленного самопознания можно надеяться понять себя на фоне эпохи и пытаться привести отношения с действительностью, с другим человеком и с самим собой к необходимой гармонии и достаточной устойчивости.
Опыт такого самопонимания с необходимостью поставит нас перед вопросом рода, поскольку «человек вообще», равно как и «человечество», — не более и не менее чем философские абстракции. Однако предельная исследовательская отвлеченность вряд ли может быть достаточна для решения насущных современных проблем.
Понимание того, «кто мы? откуда? куда идем?» (как названа одна из картин Поля Гогена) предполагает восхождение к истокам ментальности современного человека. Однако и «ментальность вообще» представляется не более чем абстрактным понятием, которое в действительности реализуется в конкретных типах, обусловленных сущностными различиями женской и мужской ментальности.
При этом ментальность как глубинный слой человеческой психологии рассматривается нами не как область «кромешной тьмы» — некий иррациональный сгусток психического произвола в человеческой природе, а как сфера невербализированных событий душевно-духовной жизни человека, обусловленных той же логикой и диалектикой, что и сфера сознательного. В соответствии с этим особенности ментальности и интеллектуальной традиции той или иной эпохи представляется необходимым рассматривать как взаимосвязанные и взаимообусловленные.
На наш взгляд, вопрос формирования ментальной и интеллектуальной традиции рода обусловлен архетипической диалектикой мужского и женского, которая пронизывает как пласт сознательного, так и пласт неосознаваемого, невербализируемого, и находит выражение в культурных формах. Так эпоха, в которую мы «заброшены», «говорит» с нами исторически сложившимся культурным языком, а мы этим языком говорим с эпохами и друг с другом.
От того, насколько культурные формы, язык культуры адекватен роду, следовательно, дихотомичен, лишен искусственно (культурно) привнесенной и узаконенной унифицирующей «однополости», зависит идентичность индивидуального человека мужскому и женскому, то есть идентичность самому себе (поскольку индивидуальный человек не есть абстракция).
В свою очередь, от того, насколько человек идентичен самому себе, насколько он разворачивает в культуре свою сущность и тем самым обретает себя, зависит возможность развития индивидуального человека, культуры, человечества в целом.
Выяснение оснований диалектического самоопределения мужского и женского начал, таким образом, приобретает актуальность как способ прояснения размытого понимания «человека» в философско-антропологическом аспекте и в плане осмысления потенциала развития современного человечества на основе диалектики рода.
Вопрос об основаниях и основных этапах развития западной интеллектуальной традиции, ее менявшихся представлений о действительности был глубоко исследован Р. Тарнасом в работе
«История западного мышления» («The Passion of the Western Mind»). На протяжении всего существования западная интеллектуальная традиция предстает как ведущая свое происхождение недвусмысленно по «отцовской линии». Эту традицию закладывали и формировали почти исключительно мужчины, и, в конце концов, такая «андроцентрическая» перспектива стала молчаливо приниматься за «естественную» перспективу.
Подтверждением того является, например, тот факт, что практически все основные языки, в рамках которых развивалась западная интеллектуальная традиция, применяли для обозначения рода человеческого или некоего обобщенного человека слова мужского рода: например,
antropos (др.-греч.), homo (лат.), l'uomo (итал.), l'homme (фр.), el hombre (исп.), der Mensch (нем.), man (англ.), человек. Таким образом, для всех мировоззрений очевиден языковой крен в сторону мужского рода. Р. Тарнас усматривает в этом языковое проявление глубинной и системной — пусть по большей части и не осознанной — мужской
предрасположенности в характере западного мышления1.
Сущностная природа человека, таким образом, предстает как
имеющая преобладающие мужские очертания, а всем человеческим деяниям в культуре присуща устойчиво-двусмысленная манера выражения, вбирающая оба рода, но ориентированная прежде всего на мужской. И этот подразумеваемый мужской смысл остается чаще всего неосознанным2.
Итак, истоки европейской цивилизации Р. Тарнасом видятся имеющими «мужские очертания». Каковы же эти очертания?
Неизменной, хотя по-разному проявляющейся особенностью
греческого видения, как известно, определившего культурный фундамент Европы, представляется традиция осмыслять мир, основываясь на архетипических принципах. Начало этой тенденции Р. Тарнас усматривает в гомеровском эпосе, расцвет — в диалогах Платона3.
В основании этой тенденции лежит взгляд на космос как на упорядоченное выражение неких первоначальных сущностей. За хаосом жизни, за конкретной действительностью древних греков стояли вневременные сущности, наделяющие ее формой и смыслом, проясняющие все универсалии. Эти архетипичные принципы включали математические построения, космические противоположности (свет и тьма, мужчина и женщина, любовь и вражда, единство и множество), идеи Блага, Прекрасного, Справедливого, ценности эстетического характера (мера, симметрия, гармония).
Причем в греческой мысли дофилософского периода эти архетипические принципы имели форму мифических олицетворений или персонифицированных фигур.
В этих высших, неизменных структурах, концептуализирующих бытие человека античности, нам видится почти невозможный, безвозвратно утраченный синтез предельной абстракции и полноценной жизненности, понятия-и-переживания одновременно, мысли — вместе-с-бытием, если выразиться в духе экзистенциализма. Таким образом, архетипические сущности первоначально удерживали единство мира мыслимого и наличного бытия.
Но поскольку любой аспект действительности был пронизан этими первоначалами, то, как отмечает Р. Тарнас, эти неизменные структуры стали наделяться собственной полноценной и независимой реальностью4. Именно на этой явственной неизменности и независимости основывал свою метафизику Платон, чья философия, как известно, составила фундамент для эволюции западного мышления.
На наш взгляд, эта индивидуальная философия мыслителя по имени Аристокл — заметим, философия мужчины эпохи патриархата — в значительной мере предопределила траекторию развития западного мышления и, шире, мировоззрения и мировосприятия европейского человечества.
В чем суть переакцентировки, произведенной платонизмом, в соотношении действительности и проясняющих ее универсалий? Думается, основным здесь является то, на что обращает в своем исследовании Р. Тарнас, (правда, разворачивая логику своего исследования в ином направлении): платоновские Идеи наделены таким качеством бытия, такой степенью реальности, в сравнении с которыми конкретный мир намного проигрывает. Платоновские архетипы образуют мир — и находятся вне
его5.
Создавать — и находиться вне. Не напоминает ли это момент порождения мужчиной человеческой жизни как «автономного мира» и дальнейшей мужской «абстрагированной» сопричастности бытию и развитию сотворенного им «мира»?
И, забегая вперед, не находит ли предельное выражение это мужское переживание жизни сначала в христианском теизме, а затем в деизме с их различными акцентами внутри одного и того же фундаментального переживания — сначала с акцентом на креационизме, соответствующего сотворению человеческой жизни из «ничего», лишь актом божественной воли, а затем на автономности существования Творца и сотворенного, что соответствует появлению на свет «сотворенного» и дальнейшему его автономному существованию?
Возвращаясь к античности, вспомним, что Платон учил: то, что явлено в этом мире, является конкретным выражением Идеи — того порождающего начала, архетипа, который и наделяет данный предмет своими свойствами и структурой. Также вспомним, что Платону представлялось, что если множество предметов обладают одним и тем же свойством («белостью», «человекостью», «лошадностью»), то это
свойство не ограничивается тем или иным частным явлением в мире материи, пространства и времени, следовательно, оно нематериально, не поддается пространственно-временным ограничениям и трансцендентно по отношению к множеству отдельных своих проявлений.
Думается, так в платонизме уже вполне очевидно и безоговорочно утверждался приоритет «отцовства», патриархата, наследственности по мужской линии, которая воцаряется отныне и в вопросах истолкования мира. Это оформленное в систематическом философском учении Платона преобладание архетипического, трансцендентного над имманентным в дальнейшем приведет к разорванности, противопоставлению, противоречию идеала еще не обретенного бытия (бытия в потенции) — и наличного бытия.
Таким образом, идеал еще не обретенного знания, культивируемый Сократом, трансформируется у Платона в идеал еще не обретенного бытия (видимо, не без влияния парменидовского отождествления бытия и мышления). Эта платоновская доктрина и устремит европейскую цивилизацию к ценностям христианства, а затем к ценностям науки и идеалам социализма, обусловив особенности и онтологии, и гносеологии, и практики всей последующей европейской культуры.
В культуре это противопоставление трансцендентного — имманентному или, в другой плоскости, еще не обретенного бытия — наличному бытию видится нам как противопоставление форм объективирования преимущественно мужского (с его приоритетом идеального бытия, трансцендентных начал) и женского (с приоритетом имманентных сущностей).
Как учитель Платона Сократ стремился найти общую основу для всех добродетельных поступков, познав существование абсолютного Добра и найдя таким образом устойчивое основание для человеческой деятельности и нравственности, так и Платон, развивая его идеи, разворачивал мышление современников к распознаванию архетипического, сущностного уровня в любом явлении, поскольку именно на этом уровне пребывает глубочайший смысл. В этом ракурсе предстает гносеология Платона в исследовании Р. Тарнаса.
С точки зрения Платона, не каждый отдает себе отчет в существовании архетипического уровня, но истинного философа отличает именно способность уловить в единичном предмете отблеск Идеи как таковой, например Идеи Красоты. Тогда если единичная вещь и
прекрасна, то не потому, что красота является атрибутом единичного, а в силу того, что Красота является сущностью некой единичной прекрасной вещи.
Думается, таким образом Платон своей философией задает такую ориентацию европейского мышления, в которой в онтологическом и гносеологическом аспекте утверждается приоритет общей основы всех вещей, безотносительной к конкретным жизненным обстоятельствам. В практическом же плане это выражается как раз в «относительности», то есть в наличии аспекта отношения наличного бытия, реальной действительности к архетипическим сущностям. Поскольку последние выступают в качестве ценностей, закономерно возникает аспект оценки, неизбежно приводящий к одномерности подхода к действительности. Это обусловлено самой иерархией высших ценностей, сводящей к минимуму всевозможные соотношения наличного бытия и первосущностей.
Так, думается, первая сформировавшаяся философская система определила характер преобладающей ментальности и русло дальнейшего развития западного мышления. И главным в них было не только утверждение приоритета идеального над материальным, в силу чего Платон признан родоначальником идеализма, но утверждение приоритета универсального, трансцендентного, бытия в потенции — над уникальным, имманентным, наличным бытием. Именно эти особенности мы связываем с мужским характером ментальности и типом мышления.
Несомненно, что любая подлинная философия глубоко индивидуальна, поскольку является одной из форм глубочайшего постижения переживания жизни. И первая выстроенная философская система платонизма, вошедшая в кровь и плоть западной культурной традиции, была формой такого глубинного постижения жизни. И это была форма, обусловленная мужским типом переживания бытия. Отныне и во веки веков сторонники, равно как и противники платонизма с необходимостью развивали этот тип мирочувствования и миропонимания. Таким образом, западной культуре был придан мужской тип невербализируемого переживания жизни и в то же время мужской угол мысленного обзора. Иными словами, таким путем, на наш взгляд, формировались мужские ментальные и интеллектуальные очертания европейской культуры.
На том этапе, который имел место и сыграл свою роль в европейской цивилизации на раннем этапе ее становления, такой подход — с культом неизменных констант, пребывающих высоко над реальной действительностью, с приоритетом всеобщего, превосходящего единичное в своей реальности — был, по всей видимости, оправдан. По крайней мере, сейчас мы можем найти этому оправдание. Оправдан хотя бы потому, что иначе род людской не обрел бы почвы для укоренения истинных
ценностей, стал бы уязвим для всех опасностей релятивистского мышления, да и, пожалуй, вряд ли иначе род людской осознал бы себя как единое человечество.
К чему разворачивает сознание предзаданная таким образом приоритетность архетипа, всеобщего как некой целостности, существующей самостоятельно, отдельно от единичного? К развитию « духовного ока» — просвещенного разума, поскольку архетип
раскрывается скорее внутреннему восприятию, чем внешнему, как уяснило человечество благодаря античной философии.
Известно, в чувственном мире платонизма все несовершенно, относительно и изменчиво. Видимо, из этого положения постепенно вырастала присущая европейской культуре рациональная парадигма, включающая в себя в том числе убежденность в необходимости изменений и преобразований этого материально-чувственного мира в соответствии с некими умопостроениями.
Платоновская точка зрения, как отмечал Р. Тарнас, требует ухода
от частного — к всеобщему, от кажимости — к сущности, от
6
становящегося — к ставшему .
Платоновское подлинное бытие — бытие абсолютов, единственной устойчивой реальности. Так, в поисках устойчивости в дальнейшем ходе развития европейской интеллектуальной традиции «с водой был выплеснут и ребенок»: поскольку наличное бытие (в отличие от
подлинного бытия Идей) вечно находится в состоянии становления, бессмертны только Формы и то или иное воплощение может в любой момент погибнуть, то эта возможность — погибнуть — постепенно закрепляется как необходимый атрибут существующего мира, и его становление, само существование мира начинает нуждаться в подтверждении своего существования через возможность гибели.
Так, в нашем понимании, подспудно формируется парадоксальный способ «доказательства» становления самой жизни через смерть, а это, в свою очередь, приводит к обесцениванию становящегося и живого. Становящееся, живое, уникальное становится бесконечно малым и без-ценным в свете высших абсолютных ценностей. Такое смещение к полюсу универсального в плане ментальности, безусловно, дало мощный толчок к развитию человеческого мышления, к рациональному освоению нового уровня предметности. Но и нивелировало ценность единичного, уникального.
Таковы, на наш взгляд, некоторые из основных моментов, характеризующие произошедшую кристаллизацию мужского типа ментальности и мышления в европейской культуре, параллельные формированию философского мировоззрения европейской цивилизации и глубоко соответствующие ему.
Примечания
1 См.: Тарнас Р. История западного мышления: Пер. с англ. М., 1995. С. 406407.
2 Там же.
3 Там же. С. 9.
4 Там же. С. 10.
5 Там же. С. 11.
6 Там же. С. 12.
СОЦИОЛОГИЯ
()
Ю. Ю. Антропова ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА В ИНТЕРЕСАХ СЕМЬИ, ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ НА УРАЛЕ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Статья посвящена историческому и социологическому аспектам формирования государственной семейной политики на Урале в советский период.
В статье представлен авторский подход к периодизации советской государственной политики в интересах семьи, женщин и детей на Урале, анализируются причины и последствия изменения репродуктивных установок уральцев, трансформации института уральской семьи.
Политика государства в отношении семьи на Урале, как и в целом на территории СССР, характеризовалась единством теоретической и политической практики. Семья и семейные интересы имели подчиненное значение в официальной государственной и партийной идеологии, по сравнению с классовыми интересами, идеями построения
