CC BY
143
УДК 069:001.895
А. С. Мухин
Музей на перепутье: новые вызовы и перспективы
Исследуются явления, которые обнажают наиболее острые проблемы, имеющие большое значение для современного профессионального музейного сообщества, а также заинтересованной общественности, с учетом таких понятий как «музей», «культурное наследие», «ценности культуры». Музей рассматривается как общественная институция, постоянно испытывающая все большее давление со стороны агентов индустрии досуга, а также социума, желающего видеть в музее источник развлечений. Анализу подвергается всеобщее внедрение в современные музеи информационных технологий. Критически рассматриваются шаги по виртуализации музейного пространства, акции по созданию цифровых копий с целью постепенного размывания границы между оригиналом и его воспроизведением. Демократизация музейной среды упрощает процесс приобщения к культурному наследию, но вместе с тем ведет к редуцированию глубинных смыслов культуры, ее семиотических кодов. Причиной политики упрощенчества в процессах музейной коммуникации автор видит механизмы капиталистического рынка, желание властвующих транснациональных буржуазных «элит» перераспределить общественную собственность в свою пользу с тем, чтобы узаконить обладание подлинными объектами культурного наследия, сконцентрированными в руках узких социальных страт.
Ключевые слова: музей, культурное наследие, копия, подлинник, досуг, информационные технологии в музее, массовая культура
Andrei S. Mukhin Museum at crossroads: new challenges and prospects
The author explores phenomena that reveal the most important problems for the modern professional museum community, as well as interested public, taking into account such concepts as «museum», «cultural heritage», «cultural values». The museum is regarded as a social institution, is constantly experiencing increasing pressure from agents the leisure industry, as well as society wants to see in the museum a source of entertainment. The paper examines the process of introduction of modern information technologies in museums. The author criticizes the actions of the virtualization of the museum space, the event, to create digital copies with the aim of gradually blurring the boundaries between original and its reproduction. The democratization of the museum environment simplifies the process of attaching to the cultural heritage, but, however, leads to a reduction of the deep meanings of culture, its semiotic codes. The reason for the policy of simplification in the processes of museum communication, the author sees the mechanisms of the capitalist market, the desire of the ruling transnational bourgeois «elite» to redistribute public property in their favor to legalize the possession of genuine cultural heritage, concentrated in the hands of narrow social groups.
Keywords: museum, cultural heritage, copy of original, leisure, information technology museum, popular culture
Рубеж столетий обозначил противоречивое свойство многих политических, экономических и социально-культурных процессов. Феномены и установления, казавшиеся незыблемыми, обнаружили тенденцию к стремительным изменениям, а некоторые привычные кластеры общества, имевшие все признаки фундаментальных ценностей, были подчинены идеям тотального преобразования. Серьезные трансформации не обошли стороной и музей - классическое учреждение новоевропейской реальности. Несмотря на прогрессивные достижения в некоторых отраслях культуры, а также в определенных направлениях музейного дела, в целом экспериментальный тренд, ставший характерным для
многих институций в глобальном измерении, не может не вызывать опасений. В настоящей статье рассматриваются некоторые существенные проблемы, перед лицом которых оказался музей в наши дни, - проблемы не просто организационного или методологического характера, но институционально значимые, от решения которых зависит судьба музея, во всяком случае, в том его качестве, в каком он связан с сохранением ценностных порядков мировой цивилизации.
Специалистам хорошо известно, что музей является общественной институцией [1, с. 48], обязанной своим происхождением различным факторам. Среди прочих - наличию досуга, который есть не просто сво-
бодное время, необходимое для отдыха, восстанавливающего физические силы, но и для актуализации культурных мероприятий, в том или ином их виде.
Посещение музея связано со свободами: личной, гражданскими и политическими правами, экономической независимостью. Неслучайно поэтому развитие музея как феномена новоевропейской истории корреспондируется с процессами освобождения человека, постепенного приобретения им своих юридических прав.
В контексте подобных утверждений стоит обратить внимание на два аспекта. Во-первых, культурный досуг, допускающий интерес к посещению музея или к предшествующим ему формам (частному коллекционированию), долгое время являлся роскошью господствующих или, скажем так, преуспевающих - например, городской патрициат - классов, в чьих руках и были сосредоточены основные свободы и права. Во-вторых, те классы, которые в XVIII - начале XX в. сражались за обретение таких прав (в ходе политической борьбы), стремились вместе с тем к обретению досуга, идеологически закрепляя за собой право на посещение музея или на превращение приватного пространства коллекции в общественное пространство равных возможностей. Неслучайно поэтому, эмансипация общества сопровождалась организацией музеев как публичных учреждений, а сам музей становился своего рода маркером либерализации и демократизации социума и государства. Великая французская революция [2, с. 17], Октябрьская социалистическая революция, демократические преобразования на Востоке и в Африке - все эти исторические события способствовали политике в области организации музейного дела и музейного строительства [3, с. 23-25].
Современная цивилизация - путь эволюции развитых и развивающихся стран - при всех оговорках и ограничениях характеризуется высокой степенью свободы. Однако эта свобода является обратной стороной экономической целесообразности капиталистического общества и отчасти порождена им. Свободный человек более эффективно потребляет продукты производства во все более и более возрастающих количествах. Чувства (и их органы), которые он бередит новыми покупками, притупляются, обретая неразличимость в бесчувствии, превращая рыночную толпу в аморфное тело без органов в том смысле, какое, как нам кажется, вкладывали в это понятие Ж. Делез и Ф. Гват-тари [4, с. 24-25]. Азарт потребления, способность приобретать еще и еще ассоциируется с набором личных свобод: право выбирать среди бесчисленного многообразия вещей и их про-
изводителей постулируется социумом как свобода вообще. Эта свобода отчасти мнима или, в категориях Аристотеля, является лишь бытием в потенции (в возможности), которому только еще предстоит обрести существование в действительности [5, с. 244], поскольку человек ограничен в пространстве, во времени, в материальных (финансовых) ресурсах. Следовательно, выбор в каждой конкретной ситуации есть всегда единичное из множества. Отчасти понимая это, условный (для наших рассуждений) производитель пытается навязать именно свои товары или услуги (как единичное из чужого множества) различными маркетинговыми манипуляциями, вызывая к жизни остроту конкурентной борьбы. В ходе этой борьбы производитель стремится создать иллюзию особой свободы («абсолютной свободы»), он словно пытается убедить потребителя в том, что, купив какой-либо товар, его обладатель перейдет в более прогрессивную стадию процесса обретения абсолютной свободы, поскольку быть более здоровым, красивым, богатым или обладать лучшей кофемолкой и автомобилем - значит быть более свободным. Например, свободным от болезней, старости, недостаточного количества времени, свободным от голода, свободным от отсутствия нового бытового электроприбора и т. д. Иными словами, свободным от любой «нехватки» [4, с. 47].
В этих условиях некто властный и всесильный пытается освободить человека от того, что называется «условностями», и преподнести ему ценности «классической Европы» [6] (а музей, безусловно, к ним относится) как материал, легко поддающийся всевозможным деформациям, ревизиям, а зачастую бескомпромиссной элиминации из социальной реальности. Упрощенчество, фамильярное отношение к сложным смыслам, интеллектуальное редуцирование, деградация норм поведения коснулись за последние лет тридцать практически всех сторон социальной и культурной жизни. Массовизация культуры - это не стремление масс к гносеологическим и моральным вершинам, а низведение посредством постоянного смыслового секвестрования сложных концептов до идейного уровня масс. Чтобы массы приобщились пусть и на стадии первичных информационных рефлексов к теории относительности, популяризатор должен «показать» им язык Эйнштейна, а знакомство с Лувром порой начинается с усов Джоконды. Музей как социально-культурный институт стал той вершиной, которую в условиях гипермассовой культуры оказалось легче превратить в щебневую насыпь, чем покорять долгим и упорным трудом, постепенно проникая в скрытые смыслы музейного текста.
Попробуем среди множества этих смыслов обратить внимание на некоторые из них. Музей как общественное учреждение, открытое свободным гражданам в классическом традиционном варианте музейной институции, не является свободным пространством. Его часто сравнивают на уровне метафоры с храмом (особенно ввиду архитектурных ассоциаций) [7, с. 12], и как всякий храм, он обладает собственной логикой маршрутов, особой аурой и особым ритуалом. Скажем так: музей имеет развитый и ему специфически присущий инструментарий ограничения. Он отгораживает от сферы обыденного гражданского опыта сферу иностороннего, другого. Несмотря на то, что музейная (прежде всего, экспозиционная) среда способствует интерпретации, например эстетического содержания музейного предмета, делая его для посетителя своим, этот предмет должен обладать качеством особенного, принципиально отличного, как бы все время находящегося «с той стороны». Такая потусторонность предмета является залогом его уникальности, а она, в свою очередь, обеспечивает этому предмету гарантированно «пенсионное» музейное бытование. Зачем хранить, изучать, представлять предмет, если он не обладает уникальностью в том или ином ее аспекте? Уникальность - это граница (или условие ограничения) между музеальным смыслом вещей и их обыденным существованием. Известная нам с детства директивная формула «руками не трогать» выражает не только намерение обеспечить физическую сохранность музейного экспоната, но и неосознанное желание предотвратить несанкционированный тактильный контакт с ним, который мог бы разрушить ауру заповедно-запретного, сакрального статуса вещи. Как тут ни вспомнить ограничения на прикосновения к некоторым священным предметам или строгое дозирование активности адепта, стремящегося увидеть объект своего поклонения, - и все это на фоне ритуальных процедур, запрещающих доступ в эзотерические кластеры культового пространства в тех или иных религиозных практиках. С детства нам внушали (и не без основания), что в музее ведут себя по-другому (здесь нельзя бегать, кричать, шуметь), но теперь такая модель поведения кажется сильно устаревшей даже сторонникам идеи традиционного музея.
Если нельзя бегать, кричать и шуметь, то возникает вопрос, что же тогда можно делать в музее? Общеизвестно, что музей как институция хранит, исследует и представляет культурное (и любое иное) наследие [1, с. 48]. Но это делает именно музей, вернее, его многочисленные сотрудники различных профессий и степени под-
готовки, в отношении действий которых существует обширная документация, обусловленная как квалификационными показателями, так и многочисленными юридическими материалами. Однако к посетителю музея предъявляются несколько, если ни сказать совсем, иные требования. Что должен делать посетитель в музее? В чем заключается экзистенциальная основа его действий, т. е. смысл и назначение его пребывания в музее. Зачем он сюда пришел?
Разумеется, люди преследуют различные цели при посещении музея. И вряд ли найдется статистика, которая могла бы в каждом конкретном случае выявить истинные мотивы этого посещения. Специальные службы интересует общее количество пришедших, но редко -их побудительные силы. Несложно, наверное, представить многообразие мотиваций. Однако в каждом случае, вероятно, мы обнаружим желание посетителя реализовать свою свободу в несвободном (как мы говорили выше) музейном пространстве. Степень свободы посетителя и несвободный характер музейной среды приходят если не в противоречие, то в определенный конфликт. Приведем простой пример. Экспонаты художественного музея традиционного типа (например, картины и скульптуры классической эпохи) предназначены для созерцания, и это обстоятельство накладывает определенные ограничения на посетителя: долго смотреть на шедевр, неспешно переходя от произведения к произведению, получая при этом эстетическое удовольствие. Находиться в рамках этого процесса - стоять и смотреть - он может с комфортом только в том случае, если умеет созерцать. Иными словами, если «природные» свойства вещи (правила по которым написана картина, совокупность ее художественно-выразительных средств) находят соответствие способностям (навыкам) посетителя, то сам факт ограниченности действий посетителя в музее проходит для него незамеченным. Он не трогает руками, он смотрит, он созерцает. А если он не умеет смотреть? Картины XVII в. были написаны для тех, кто мог их разглядывать если не часами, то десятками минут, т. е. никак не для современного массового посетителя, который принципиально не обладает в подавляющем большинстве своем этим навыком - способностью длительного наблюдения. Он не может смотреть на картину дольше нескольких секунд, потому что особенность его зрительного восприятия, умение принимать информацию по оптическому каналу сформированы уже другими (не классическими) формами преимущественно низовой универсальной культуры, рассчитанной на громкий, взрывной ярмарочный эффект для
всех. Массовый кинематограф, мультипликация, компьютерная графика и видеоигры предназначены не для погружения в существо момента, в мгновение, в экзистенциальное проживание одного единственного мига бытия, который можно остановить волей художника, схватить, зафиксировать [8, с. 40]. Все происходит с точностью наоборот. Стремительная смена кадров - быстрое пережевывание ситуации, когда удовольствие приходит от скорости, словно от езды на спортивном автомобиле. Поколение, воспитанное на агрессивном мелькании картинок, не может упокоить себя длительным разглядыванием старых полотен. Они (все эти полотна, статуи и гравюры) не приносят удовольствия, а раз так, то элиминируются из досуга. Музей в том виде, в каком он отражает классическую парадигму «руками не трогать», перестает быть интересным. Статистика отмечает высокие показатели посещаемости крупных музеев, расположенных на узловых, стратегических пересечениях, где встречаются интересы отчасти местного населения (еще «старой закалки»), отчасти вездесущих туристов и их агентов. Так, например, в 2016 г. посетили: Лувр - 7 400 000, Британский музей - 6 420 395, музеи Ватикана - 6 066 649, Государственный Эрмитаж - 4 119 103, Бельведер в Вене - 1 154 031 человек [9]. Но таких музеев мало. Профессиональное сообщество давно осознало, что музею не выстоять в борьбе за досуг в том мире, где свобода потребления и свобода выбора объекта потребления предполагает жесткую конкуренцию. Коммерческие компании (производитель) значительно более свободны в поиске маркетинговых стратегий, в применении рыночного инструментария; они не обременены ни культурным традиционализмом, ни сакрализацией культурных форм, ни совестливостью в своих методах и приемах. Кроме того, музей, строго говоря, не является коммерческим учреждением [1, с. 48] и не может играть по тем правилам, по которым играет рынок. Но, как показывает мировой опыт, он все больше и больше вовлекается в эту игру, используя при этом рыночные механизмы привлечения посетителя, а также берет на вооружение разнообразные формы из арсенала массовой культуры.
Поскольку мир уже давно живет в виртуальной реальности цифровых технологий, музей с готовностью словно перенес себя туда, удвоил свою уникальность электронной копией. И речь зачастую идет не просто о музейном сайте с указанием часов работы и возможностью купить билеты по предварительной записи: в этом информационном компьютерном пространстве появляется двойник музея, его репродукционная копия. В самом музее залы насыщаются
интерактивными экранами, стендами, мультимедиа-киосками и другим оборудованием, по сути приглашающим играть тех, кто не умеет созерцать. На сайтах музеев можно встретить упоминание разнообразных услуг (как если бы музей был лавкой или парикмахерской), в том числе по фотографированию себя на фоне шедевров с указанием на полу тех позиций, с которых можно сделать наиболее выразительный автопортрет. Игры и развлечения, банкеты и пиры. Музейный предмет постепенно отходит в тень на фоне события, поскольку событийность происходящего в музее становится квинтэссенцией ожиданий современного посетителя, стремящегося «быть там», в том «модном» месте, где уже «все побывали». И после этого не столько важно, что ты видел в музее, и как увиденное ты переживал, сколько имеет значение то, что ты там был и факт своего «бытия» смог сделать всеобщим достоянием посредством БеЖе и социальных сетей. Но событийность, рефлексия которой реализована через самофотографирование и социальные сети, не является чем-то, присущим одному какому-то социально-культурному пространству, географической координате или мероприятию. Эта событийность (как факт биографии личности) обретает ценность (для некоей личности) в любых условиях - от публичного дома до турпохода по Ангаре. Какое место на этой шкале отведено музею?
Если музей на этой шкале вписан как еще один элемент в общее место, в беспрерывную череду локаций, посещаемых с той или иной периодичностью, то он неизбежно теряет код своей специфичности, уникальности своего неповторимого содержания в иерархии культурных и общественных институций. Граница между ним и другими учреждениями размывается, он превращается в еще один пункт досуга для удовлетворения потребности в азартных удовольствиях - где-то между Диснейлендом и тор-гово-развлекательным комплексом. Однако оказавшись, скажем так, не в своем амплуа, музей не сможет уверенно конкурировать с другими игроками индустрии развлечений. Он всегда, если пойдет по этому пути, будет недо-лунопар-ком. Опасность деградации, не просто дрейфа смыслов, а именно деградации, на сегодняшний день, в принципе, велика. Публика зачастую ждет от музея острых ощущений, оправдать ожидание которых он не может, а то, что не может оправдать ожиданий, часто отправляется на свалку истории. Приведем в качестве примера-параллели страшные метаморфозы, происходившие с индустрией кинопроката и с самими кинотеатрами в нашей стране во второй половине 1980-х - первой половине 1990-х гг. Массовое
закрытие и перепрофилирование учреждений для показа кино были вызваны относительной новинкой: распространением видеомагнитофонов для формата VHS в широкой общественной среде. Граждане, не имевшие собственного оборудования, активно посещали видеосалоны, располагавшиеся в самых неожиданных местах. Грязные, прокуренные залы подсобок и хозяйственных помещений с плохо настроенным телевизором и видеопроигрывателем кассет одержали верх над театрами и дворцами кино! В последних вынужденно размещались вещевые рынки, кафе и другие буднично неприглядные площадки повседневной действительности. С трудом ситуацию исправила в некотором смысле революция технических средств показа кинокартины - «трехмерный» звук, аппаратура с платтерами для передачи пленки, постепенный переход на цифровой формат воспроизведения фильма, мягкие кресла обновленных кинозалов, еда и напитки во время просмотра. Однако по большому счету в массовом измерении кинотеатр как пространство художественного контакта творца и зрителя так и не вернулся в лоно искусства, став аттракционом.
Чтобы оправдать ожидания публики в области острых ощущений, некоторые представители профессионального музейного сообщества тоже идут путем удовлетворения суетных чувств, маскируя экзистенциальную пустоту теоретизированием по поводу большой общественной пользы вспомогательных ресурсов, информационных технологий, электронных средств. Установилась тенденция на создание в музее некой параллельной реальности: вот картина, а вот электронная, цифровая рецепция этой картины. Парадокс ситуации заключается в том, что, если многие специалисты рассматривают новые технологии, практики и мероприятия как дополнение к главному - музейному предмету в музейной среде, то массовый посетитель видит в этих дополнениях, наоборот, основное, а подчас и единственное, содержание музейного пространства. Вспомогательный материал становится базовым, побочный эффект обретает большую ценность, чем целеполагаемый результат. Подлинник заменяется репродукцией, и репродукция обретает основное аксиологическое содержание. Вторичное заменяет первичное, а значимость вторичного безмерно подчеркивается. Вторичное превращается в массовый продукт, поставляемый на рынок для миллионов, и, как большинство из того, что является массовым, обладает низким качеством (в широком спектре понятия), а порой лишено ощутимой пользы. Утверждать
обратное - равно убеждению в том, что, например, «громадное распространение водки, обусловливаемое небольшими издержками ее производства, есть самое убедительное доказательство ее полезности» [10, с. 39]. Подлинный, настоящий музей подменяется на том или ином уровне освоения способов подмены симулякром - процесс, в принципе, универсальный, характерный для многих аспектов современной цивилизации [11, с. 5-7], особенно в области товарно-денежного обмена. Вот как об этом пишет Т. Шола: «Цены на качественные товары раздуваются, и они становятся доступными только для верхушки общества, а товары высшего класса предназначаются лишь богатейшим. В то время как качество уходит в область недостижимого, более низшим слоям общества предлагаются реплики и готовые товары массового производства, ценность которых невелика» [12, с. 217].
Пусть нас не смущает слово «товар», будем под товаром понимать собственность. В таком случае уместно задать вопрос: не является ли распределение качественной собственности для богатых и низкокачественной для бедных распространенным (генеральным) явлением наших дней. Не является ли это целью богатых: распределить собственность так, чтоб каждый, владеющий качественной собственностью, имел право на ее преумножение, в том числе и за счет перераспределения общественной собственности, за счет ее миграции из всеобщего достояния в частное? Захочет ли общество отдать свою собственность в руки богатых? (По желанию или нет, но мы имеем многочисленные исторические прецеденты передела собственности.) Да, захочет, при условии, что общество можно убедить в малой ценности того, чем оно владеет. Именно для этой цели нужно создать эрзац подлинных культурных ценностей, их подмену, чему отлично служит технология репродуцирования, многократного воспроизведения копий.
Стоит обратить особое внимание на то, что сам концепт тиражирования, воспроизведения, абсолютно точного копирования является важнейшим «конструктивным» узлом установлений современного массового сознания, культуры масс. Возможность воспроизводить одно и то же многократно воспринимается как обязательный глубинный сущностный эффект многих современных технологий. И дело здесь не столько в станке Гутенберга, так как изобретатели печати поначалу не ставили целью получение «однообразной продукции» [13, с. 76], или в высокой стандартизации предметов промышленного конвейерного производства, сколько в том, что
воспроизведение одного и того же и как процесс, и как факт для современного массового сознания является аксиологической доминантой, знаком качества объекта, оправданием его бытия, маркером его онтологического статуса. Скопировано и напечатано - следовательно, существует. Уникальное и единичное постепенно выводится из сферы интересов в области культуры либо низводится до филистерской анти-кварщины или погони за «авторским» в лоне увлечения «художественным» вещизмом.
Поскольку концепт тиражирования уже рассматривается массовым потребителем как ценностная непреложность, постольку возможно в нужный момент под тем или иным предлогом подменить подлинник копией, а музей с его шедеврами - каким-нибудь совершенно новым (в глазах массовой публики - прогрессивным) учреждением, где, как в сельском клубе, всего бы было понемногу: досуг, самодеятельность, корпоративные вечеринки. Для масс и бедноты - эрзац, для богатых - оригиналы и настоящие культурные ценности. Такое перераспределение собственности может показаться фантастической фабулой для романа-утопии. Однако несложно вспомнить некоторые события недавней истории. Например, хорошо известные резонансные хищения экспонатов из государственных музеев. Чем является кража музейного предмета? Это удовлетворение желания обладать чем-то принадлежащим обществу, которое, с точки зрения нового «владельца» вещи, просто не достойно эту вещь иметь в качестве общественной собственности. Частное и влиятельное лицо принимает волевое решение, согласно которому миллионы не имеют права приобщения к культурным ценностям по тем или иным, как кажется этому лицу, причинам, хотя конституции разных стран гарантируют как раз обратное [14, с. 10]. Новый владелец «ограничил» общество в правах, поскольку его могущество (административное, финансовое) дает, как ему кажется, возможность видеть это общество бесправным! В его глазах вы просто не имеете прав, вначале на культурные ценности, а потом и на все остальные. Бесправие, гуманитарные катастрофы, преступления против человечности идут рука об руку с разграблением музеев - военным или криминальным. Уничтожение общественных культурных пространств было характерно для нацистской оккупации различных стран в годы Второй мировой войны, характерно и для современных военных конфликтов, когда целенаправленно уничтожаются культурные ценности. Их уничтожение - это лишение права всего человечества эти ценности иметь.
Таким образом, для того чтобы общество лишилось музея (общественного институ-
та), совсем не обязательно выносить из него под покровом тьмы раритеты или разрушать бульдозером и динамитом, достаточно реорганизовать его в учреждение нового типа или переподчинить, превратив из социально доступного учреждения в спецхран для избранных. Такого рода трансформации в современном мире тоже хорошо известны, особенно ввиду последних событий, когда неуемные аппетиты религиозных организаций поставили под угрозу не только сами музеи, но и сохранность тех предметов и объектов, которые этим музеям когда-то принадлежали.
Список литературы
1. Ключевые понятия музеологии / сост. A. Desvallees, F. Mairesse; пер. с фр. А. В. Урядниковой. Москва: Armand Colin: ИКОМ России, 2012. 101 с.
2. Куклинова И. А. Национальное наследие и памятник: к истории понятий во французской культуре конца XVIII в. // Вестн. Томск. гос. ун-та. Культурология и искусствоведение. 2015. № 2 (18). С. 15-21.
3. Куклинова И. А. Формирование представлений о наследии в годы Великой французской революции: Париж и провинция // Революция и наследие. Наследие революции: сб. материалов. Санкт-Петербург: Папирус, 2017. С. 22-26.
4. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: капитализм и шизофрения / пер. с фр. и послесл. Д. Кралечкина. Екатеринбург: У-Фактория, 2008. 672 с.
5. Аристотель. Метафизика / пер. А. В. Кубицкого. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. 608 с.
6. Шоню П. Цивилизация классической Европы / пер. с фр. и послесл. В. Бабинцева. Екатеринбург: У-Фактория, 2005. 608 с.
7. Чугунова А. В. Социокультурный образ современного музея: модели архитектурного воплощения: автореф. дис. ... канд. культурологии: 24.00.03 / С.-Петерб. гос. ун-т культуры и искусств. Санкт-Петербург, 2012. 22 с.
8. Данилова И. Е. Судьба картины в европейской живописи. Санкт-Петербург: Искусство-СПб, 2005. 294 с.
9. 100 самых посещаемых музеев мира в 2016 г. // The art newspaper Russia: газета URL: http: // theartnewspaper. ru (дата обращения: 12.02.2018).
10. Маркс К. Нищета философии / пер. с нем. В. Засулич. Москва: Э, 2016. 160 с.
11. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции / пер. с фр. А. Качалова. Москва: Постум, 2015. 240 с.
12. Шола Т. Вечность здесь больше не живет: толковый словарь музейных грехов / пер. Н. Копелянской, Е. Петровой. Тула: Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», 2013. 357 с.
13. Маклюэн М. Галактика Гутенберга: становление человека печатающего / пер. с англ. И. О. Тюриной. Москва: Акад. проект: Мир, 2005. 496 с.
14. Конституция Российской Федерации: с Гимном России. Москва: Проспект, 2016. 32 с.
References
1. Desvallees A. (comp.), Mairesse F. (comp.); Uriadnikova A. V. (transl.). Key concepts of museology. Moscow: Armand Colin, IKOM of Russia, 2012. 101 (in Russ.).
2. Kuklinova I. A. National heritage and monument: history of concepts in French culture of 18th century. Bull. of Tomsk State Univ. Cultural studies and art history. 2015. 2 (18), 15-21 (in Russ.).
3. Kuklinova I. A. Forming notion of heritage in years of Great French Revolution: Paris and provinces. Revolution and heritage. Heritage of revolution: coll. of materials. Saint Petersburg: Papirus, 2017. 22-26 (in Russ.).
4. Deleuze G., Guattari F.; Kralechkin D. (transl.). Anti-Oedipus: capitalism and schizophrenia. Ekaterinburg: U-Faktoriya, 2008. 672 (in Russ.).
5. Aristotle; Kubicki A. V. (transl.). Metaphysics. Rostov-on-Don: Feniks, 1999. 608 (in Russ.).
6. Chaunu P.; Babincev V. (transl.). Civilization of classical Europe. Ekaterinburg: U-Faktoriya, 2005. 608 (in Russ.).
7. Chugunova A. V. Socio-cultural image of modern museum: architectural models of embodiment: abstr. of dis. on
competition of sci. degree PhD in cultural studies: 24.00.03 / Saint Petersburg State Univ. of Culture and Arts. Saint Petersburg, 2012. 22 (in Russ.).
8. Danilova I. E. Destiny of picture in European painting. Saint Petersburg: Iskusstvo-Saint Petersburg, 2005. 294 (in Russ).
9. 100 most visited museums in world in 2016. The art newspaper Russia: newspaper. URL: http: // theartnewspaper. ru (accessed: Febr. 12. 2018) (in Russ.).
10. Marx K.; Zasulich V. (transl.). Squalor of philosophy. Moscow: E, 2016. 160 (in Russ.).
11. Baudrillard J.; Kachalov A. (transl.). Simulacra and simulation. Moscow: Postum, 2015. 240 (in Russ.).
12. Sola T.; Kopelyanskaya N. (transl.), Petrova E. (transl.). Eternity does not live here anymore: glossary of museum sins. Tula: L. N. Tolstoy Yasnaya Polyana Manor Museum, 2013. 357 (in Russ.).
13. McLuhan M.; Turina I. O. (transl.). Gutenberg Galaxy: making of typographic man. Moscow: Akad. proekt: Mir, 2005. 496 (in Russ.).
14. Constitution of Russian Federation: with Hymn of Russia. Moscow: Prospect, 2016. 32 (in Russ.).
