Мой Атлас Текст научной статьи по специальности «Гуманитарные науки»

My Atlas

Flusser Vilеm, philosopher of art, critic, one of the central figures of modern photography theory and media theory.

In a short essay entitled “My Atlas,” Vilém Flusser recalls conversations with his fictional writer grandfather about treasured atlases. The first atlas served him to localize the event that he wanted to describe. The second served to obtain an overview of all events. In this sense, and thanks to these two atlases, he could simultaneously dive into the world and resurface again. But a crisis of orientation followed, which gave rise to many atlases: at the end of the 20th century they began to fly apart in different directions. The resulting overwhelming diversity undermined the very purpose of the atlases - to provide reliable direction - because, in Flusser's words, they exploded "in different directions at the same time: in one they took on colors... in another the atlases began to scale...". The third direction of this explosion, as summarized by Anke Finger, Rainer Guldin, Gustavo Bernardo, was the covering of one card with another. In another direction, history exploded into geography, and historical atlases appeared. This crisis became a considerable test for my grandfather: he leafed through these atlases and noticed how you can skim through history, and not continue to flow through it continuously, that is, without tracing the chain of events. The story now looked like a poorly projected film: events began to fall apart, scenes suddenly jumped. For my grandfather, this new colorful landscape of atlases became a creative play with history, but at the same time plunged him into bottomless chaos. Eventually, to navigate all these wonderful but confusing possibilities for mapping the world and its history, he purposefully returned to his old atlases in search of meaning and balance.

Keywords: event localization; atlas; Vilem Flusser; space; Human.

Flusser V. My Atlas // Vilém Flusser Archiv. Flusser Studies 14. URL: https://www.flusser-archive.org/ (дата обращения: 10.07.2023).

Цитировать: Флюссер В. Мой Атлас / пер. с англ. М.А. Григорьевой // KANT: Social science & Humanities. – 2023. – №4(16). – С. 4-9. EDN: BOTCZV. DOI: 10.24923/2305-8757.2023-16.1

Флюссер Вилем, философ искусства, критик, одна из центральных фигур современной теории фотографии и теории медиа.

В коротком эссе под названием «Мой атлас» Вилем Флюссер вспоминает разговоры с вымышленным дедушкой-писателем о заветных атласах. Первый атлас послужил ему для локализации события, которое он хотел описать. Второй - служил для получения обзора всех событий. В этом смысле и благодаря этим двум атласам он мог одновременно нырнуть в мир и снова всплыть на поверхность. Но последовал кризис ориентации, породивший множество атласов: в конце XX века они начали разлетаться в разные стороны. Возникающее в результате подавляющее разнообразие подорвало саму цель атласов – обеспечение надежного направления, потому что, по словам Флюссера, они взорвались «в разных направлениях одновременно: в одном они приобрели цвета… в другом атласы начали масштабироваться…». Третьим направлением этого взрыва, как резюмируют Анке Фингер, Райнер Гулдин, Густаво Бернардо, было накрытие одной карты другой. В другом направлении история взорвалась в географию, и появились исторические атласы. Этот кризис стал для дедушки немалым испытанием: он полистал эти атласы и заметил, как можно бегло просмотреть историю, а не продолжать течь по ней беспрерывно, то есть не прослеживая цепи событий. История теперь выглядела как плохо спроецированный фильм: события начали распадаться, сцены внезапно перескакивали. Для дедушки этот новый красочный пейзаж из атласов стал творческой игрой с историей, но одновременно погрузил его в бездонный хаос. В конце концов, чтобы сориентироваться во всех этих чудесных, но сбивающих с толку возможностях картографирования мира и его истории, он целенаправленно вернулся к своим старым атласам в поисках смысла и баланса.

Ключевые слова: локализация событий; атлас; Вилем Флюссер; пространство; человек.

Флюссер Вилем, 2023

Григорьева М.А., пер. с англ., 2023

Мой Атлас

Должно быть, времена, когда атласы были книгами, были прекрасными временами. Можно было неторопливо перелистывать страницы, либо для того, чтобы локализовать определенное место, либо бесцельно, просто чтобы наблюдать за проплывающими мимо странами и морями. Мой дедушка рассказал мне, что у него было два таких печатных атласа. Один из них был поставлен на его письменный стол (это были столы, служившие поверхностью, на которой лежали бумаги, исписанные буквами). Другой он держал в своей гостиной, обычно зарытый под большими стопками печатной продукции. (Раньше люди различали книги, журналы, газеты, письма, листовки и множество других механически почерневших листов бумаги.)

Для работы он использовал первый атлас (дедушка был писателем, т. е. писал тексты). Он упомянул об этом, чтобы поместить события, приходившие ему на память, в их географический контекст. Он пролистывал второй атлас, чтобы, как он выразился, «держаться на расстоянии от мира». Он говорил, что первый атлас давал ему ощущение выпадания из абстрактной рефлексии и погружения в реальность; второй позволял ему избавиться от близорукости, возникшей из-за липкости реальности.

Тем не менее, как объяснял дедушка, уже в те времена кризис доверия начинал сказываться на атласах. Традиционная проекция Меркатора (1569 года) исчерпывала лимит доверия к себе. Говорили, что атласы искажают реальную ситуацию: например, Гренландия выглядела больше Южной Америки, и представить в ней Антарктиду было невозможно. Так что прежние атласы содержали все немыслимые теперь искажения. В 1913 году Винкель предложил проект, целью которого было свести все искажения к минимуму. В результате Северная Америка сдвинулась вправо по направлению к Европе, Гренландия стала маленькой и широкой, а Новая Зеландия, так сказать, втиснулась в ряд с остальным миром. В качестве следующего шага в 1977 году Питерс предложил проекцию, которая инвертировала искажения, допущенные Меркатором. Таким образом, континенты тянулись с севера на юг, как желеобразные младенцы; Африка и Южная Америка превратились в длинные тонкие языки, тогда как Азия и Северная Америка превратились в жирные комки. Это второе искажение должно было компенсировать первое.

Вмешательство в проекции означало, что земная поверхность становилась все более жуткой (ни в одной из проекций нельзя было чувствовать себя как дома). Однако поначалу никто не понял, что на самом деле происходит, держась за мысль, что все дело в технической проблеме проецирования сферической поверхности на плоскую. Поэтому сначала казалось правильным, что всё, что нужно сделать, это привести прогнозы в соответствие с так называемым «конкретным опытом». Однако вскоре возникли возражения против ориентирующей функции атласа. Было отмечено, что это не просто техническая проблема.

Мой дедушка рассказал мне, как атласы начали распространяться в неожиданных направлениях. В одном направлении они стали красочными. Море перестало быть однотонно-голубым; вместо этого разными оттенками синего цвета был изображен рельеф океана. Так называемые «географические карты» различали плодородные и неплодородные равнины или низкие, высокие и ледниковые горы с помощью зеленого, желтого, коричневого и серого цветов. Так называемые «политические карты» различали отдельные «независимые» государства, различные национальные территории и немногие оставшиеся колонии, изображая их разными цветами. Ожидалось, что читатель выучит эти коды, которые трудно расшифровать. Более того, читателю пришлось тренировать свое внутреннее зрение, чтобы сделать «политические карты» прозрачными для «географических карт». Времена, когда море было синим, а Британская империя - красной, подошли к концу. Чтобы ориентироваться в мире, нужно было выучить сложные, не обязательно универсальные цветовые коды. Это знаменовало ныне подавленное «новое воображение».

В другом направлении атлас начал «приближаться» к поверхности мира. В результате была создана серия карт: например, на первой карте были изображены Соединенные Штаты, на второй - штат Нью-Йорк, на третьей - город Нью-Йорк, на четвертой - район Манхэттен, а на пятом - Центральный парк. Такое «масштабирование» должно позволить читателю мысленно встроить географическое явление, доступное человеческой массе, например, Центральный парк, в сверхчеловеческое измерение, такое как Соединенные Штаты. Той же цели служили так называемые «сравнительные карты». Здесь французские читатели могли рассмотреть, например, карту Франции, проецированную на карту Индии в том же масштабе. Обе техники и другие подобные были заимствованы из кинопроизводства, которое играло важную роль в те времена. Однако это имело два неожиданных последствия. Прежде всего, в серии карт один шифр мог служить двумя разными символами: линия, изображающая реку на карте Соединенных Штатов, обозначала пешеходную дорожку в Центральном парке. Таким образом, читателю стал очевиден конвенционализм, намерение, присущее картографическому изображению. Карта покажет ему не только Центральный парк, но и намерения проектора. Во-вторых, читатель больше не мог перелистывать атлас по своему желанию. То есть он больше не мог пропустить карту «штата Нью-Йорк» в указанной серии карт, если хотел понять положение Центрального парка в Соединенных Штатах. Это привело его к осознанию, что не он контролирует атлас, а атлас контролирует его.

В третьем направлении атлас начал интегрировать историю в географию. Были созданы «Исторические атласы». Например, серия карт Италии начиналась с карты, изображающей вторжение на полуостров италийцев, и заканчивалась картой, показывающей разделение Итальянской Республики в конце XX века. Такие карты требовали разработки конкретных кодов. Например, требовался особый символ для «битвы», или для «миграции», или для «столицы». Эти коды невозможно было расшифровать, если к картам не был дан ключ - легенда, которую читатель должен был изучить. Целью этих атласов было отражение истории, которая всегда понималась линейно, визуально, двухмерно. Действительно, исторические атласы вызвали революционные изменения в подходе читателя к истории. Вместо того, чтобы плавать в них, он встречался с ними лицом к лицу. Однако эти атласы имели и другие последствия. Прежде всего, было технически сложно фиксировать события на поверхностях и процессы в ситуациях. То, что в них содержалось, не было историей как таковой, а историей, разбитой на куски. Вместо демонстрации фильма была представлена серия фотографий. Он предлагал не процедурный, а количественный взгляд. Поток истории превращался в рой песчинок, которые нужно было собирать, чтобы сложить общее представление. Во-вторых, было практически невозможно уловить связи между географически удаленными регионами. Ожидалось, что читатель будет постоянно перелистывать страницы сначала между сериями карт Италии, затем назад к карте Греции, периодически возвращаясь к карте Испании. Другими словами, ему приходилось самому устанавливать связи. Таким образом, динамика истории сместилась от истории к читателю: именно он «играл» в историю. В-третьих, читатель осознавал, что в этих атласах некоторые события вырваны из потока истории, и единственным критерием отбора событий является возможность их кодификации на картах. Этот критерий никоим образом не был связан с самой историей; оно появилось из атласа. Поскольку читатель не мог представить «всё», он просто представлял только то, что мог представить, как и сам атлас. Такой выбор был не «идеологическим», а «техническим». В-четвертых, в атлас стали включать карты, незнакомые читателю. Эти карты, например, будут касаться истории Нигерии – с целью преодолеть евроцентризм традиционных концепций истории и открыть нам глаза на концепцию истории, которая не концентрировалась бы только на Западе. Однако новый атлас имел эффект, противоположный предполагаемому замыслу. Читатель понял, что все интересные события показаны на картах западных стран; остальные карты имели значение только потому, что комментировали события на Западе. Теперь читатель должен был спросить себя, связано ли это с тем, что производство исторических атласов было, по сути, западным занятием. Наконец, главный эффект нового атласа заключался в том, что читатель всё больше осознавал проблемы, связанные с созданием атласов, и его интересы смещались от продукта репрезентации к деятельности репрезентации. Интерес вызывала в итоге не сама история, а акт непосредственного визуального перекодирования истории.

В четвертом направлении атлас начал включать людей в географию. Были созданы так называемые «энциклопедические атласы». Например, включающие карту населения, которая отображала распределение людей по поверхности Земли. Масштаб был не в километрах, а в объеме населяющих страны жителей. И всё же страны должны были сохранять свою приблизительную географическую форму и положение по отношению к другим странам. Таким образом, «демографическая карта» показывала бы Индию в её обычном месте и форме, но она была бы в три раза больше Соединенных Штатов и показывала бы, что Китай захватывает более четверти всей континентальной территории. В дополнение к этому, каждая страна имела цвет, который отражал ежегодный прирост населения. Зеленый цвет означал слабый рост, коричневый – очень высокий. Запад был зеленым; в то время как Третий мир изображался разными оттенками коричневого. Это было неприятное чтение. Можно было наблюдать, как Юг «поглощает» всё вокруг. Целью этих карт было представить эту точку зрения. На других картах использовались аналогичные методы, чтобы показать военную и экономическую мощь определенных территорий, а также их политические структуры, культурное состояние, социальные классы, беспорядки и революции, которые там происходили. Другими словами, читатель погружался в перспективную статистику в воображаемой форме. Мой дедушка говорил, что, читая статистику, приходилось плакать. Однако эти карты имели ещё больший эффект. Благодаря им можно было увидеть человечество, растянувшееся на поверхности земли, словно мох. Невозможно было узнать себя среди статистических масс перекодифицированного общества.

Мой дедушка был одновременно напуган и очарован новым атласом. Он был в ужасе, потому что чувствовал, как между ним и миром встает мутное стекло. И в то же время был очарован, потому что атласы показали, как концептуальное мышление трансформировалось в воображаемое видение и как картина с её формами и цветами собиралась вытеснить серость концептуального мышления. Мой дедушка часто говорил мне, что для него просмотр атласа был словно распахнувшаяся дверь в комнату, ведущую в страшное и одновременно желанное будущее. Это позволило ему заглянуть в будущее, в котором невозможно было бы сориентироваться и в котором искусство, наука и политика сливались воедино, как это было на картах, которые он разглядывал. Однако, по его словам, он будет снова и снова возвращаться к своим старым атласам со знакомой проекцией Меркатора, чтобы поддерживать разумную связь с внешним миром.

Эти разговоры с дедушкой часто вспоминаются мне, когда я пользуюсь собственным атласом, и меня охватывают тёплые воспоминания по времени. В какой безопасности, должно быть, чувствовал себя мой дедушка, несмотря на растущий кризис доверия. Насколько ребячливыми и наивными были его почти совершенно оправданные опасения по поводу моего настоящего и его будущего. Вот я сижу перед своим электронным экраном и приказываю ему вызвать из спрятанной за ним памяти раздел «атлас». На экране сразу отображается индекс моей видеодискотеки, выделяется раздел «Атлас». Нажимаю соответствующую кнопку и появляется Центральный парк на Манхэттене, как видно с точки зрения зависшего над ним воздушного шара. Если быть точнее, то он появляется сначала в летнем, затем в зимнем времени года. Я снимаю зимний снимок и прошу экран сфокусироваться на типе кустарника, который меня сейчас интересует. Когда он появляется на экране изолированно, я не могу его распознать. Поэтому я приказываю экрану определить тип кустарника в моей видеодискотеке, раздел «Ботаника». Сначала оно показано как картинка, затем как структура, затем как ветвь биологической эволюции. Одновременно на экране появляется вопрос, интересно ли мне подробнее о физиологии, генетике и эстетических аспектах этого кустарника. Я отклоняю предложение и приказываю экрану снова сосредоточиться на Центральном парке. Я хочу увидеть, как выглядел Центральный парк в XVII веке нашей эры, а затем до нашей эры. На фотографии Центрального парка XVII века нашей эры мой взгляд привлекает девушка. Конечно, я знаю, что это изображение не человека, а модели, и приказываю экрану проследить за ней. Экран отсылает меня к исследованию, проведенному историком моды, и еще одному исследованию историка, специализирующегося на английском протестантизме. Приказываю экрану поискать информацию о шляпе, которая на ней, в кабинете историка моды. У меня получается серия шляп как в горизонтальной (в географическом направлении), так и в вертикальной (в историческом направлении) последовательности. В конце концов, я приказываю экрану проецировать эти эпизоды в будущее. Появляются возможные шляпы будущего; освещение отличает более вероятные формы от менее вероятных. Затем я приказываю экрану вставить в контекст примечательную шляпу из XII века. Появляется серия фотографий, изображающих Париж XII века. Теперь я требую сосредоточиться на Париже. Я рассматриваю его как реконструкцию, как карту, встроенную в карту Франции и Европы XII века, которая в свою очередь встроена в карту мира того периода. На данный момент я доволен тем, что запечатлел аспект Центрального парка с «новым воображением».

Само собой разумеется, что играть с моим атласом в разы увлекательнее, чем моему дедушки - с его атласом. Должен признаться, что атлас притягивает меня так сильно, что я не могу оторваться от него, чтобы вернуться в сравнительно скучную так называемую «конкретную среду». Хотя, как и большинство наркотиков, игра оставляет горький привкус во рту. Я осознаю, что это лишь игра теней. Это осознание становится только сильнее, когда я вношу свой вклад в программу «творческим» способом, например, добавляя видео Центрального парка, которое я снял сам. Я уже давно утратил наивность своего деда и перестал задаваться вопросом об онтологической иерархии моделей по отношению к тому, что они представляют. Я признал невозможность какого-либо онтологического вопроса вообще. И всё же я не могу избавиться от горького послевкусия, которое говорит мне, что я сам всего лишь тень, призрачная точка на карте, тогда как я стою над тенями и играю с ними.

И даже, если вы скажете, что даже мой дедушка ощущал себя тенью, просматривая свой атлас, или что быть тенью – нормально для человека, эти слова меня вряд ли утешат. Между мной и дедушкой есть принципиальная разница: когда он держал в руках атлас, он держал в руках бумагу, тем временем я смотрю на нематериальные картинки. Он листал его, прилагая усилия, тем временем, мне достаточно коснуться плоскости экрана кончиками пальцев. Мои дети вряд ли зайдут так далеко: экран будет следовать команде их голоса. Отсутствие рук и, как следствие, невозможность справиться с ситуацией переводит наше осознание себя как тени из отражения в конкретное существование. Теперь, когда атлас превратился в игру электронных картинок, мы больше не можем избежать осознания призрачности нашего собственного существования. Должно быть, времена, когда атласы были книгами, были прекрасными временами.