CC BY
93
УДК 821.161.1.09-055.2
ББК Ш33(2=411.2)6-8 Явич А. + Ш33(2=411.2)6-3
Р.М. Ханинова
МОТИВ ЖЕНЩИНЫ НА ВОЙНЕ В РАССКАЗЕ А. ЯВИЧА «ПОПУТЧИКИ»
В статье рассмотрен мотив женщины в условиях Гражданской войны как возможной жертвы насилия. Конфликт чести и инстинкта, выявляя общечеловеческие ценности, объединяет одних и разъединяет других людей во имя гуманизма.
R.M. Khaninova
THE MOTIVE OF A WOMAN IN WAR IN THE STORY BY A.YAVICH «THE COMPANIONS»
There is regarded the motive of a woman in the conditions of the Civil War as a possible victim of violence. The conflict of honor and instinct, revealing human values, joins some people and separates the others in the name of humanism.
Ключевые слова: женщина, Гражданская война, насилие, поезд, попутчики, общечеловеческие ценности, гуманизм.
Key words: a woman, The Civil War, violence, a train, companions, human values, humanism.
Мотив женщины на войне, конкретно в условиях Гражданской войны в России, был исследован нами в ряде статей: «Архетипы "Мать" и "Дитя" в ранней прозе Вс. Иванова, М. Шолохова, А. Платонова ("Дитё", "Шибалково семя", "Котлован"): историко-психологический аспект» [1, с. 81-90], «Мать-жертва и ее дитя в экстремальных условиях войны: малая проза Б. Пильняка, Вс. Иванова, С. Моэма (исто-рико-психологический аспект)» [2, с. 249-253], «Пространство "мать и дитя" в рассказе В. Гроссмана "В городе Бердичеве"» [3, с. 179-186], «Рассказы Андрея Соболя "Княжна" и Артема Веселого "Дикое сердце" в аспекте народной песни о Степане Разине» [4, с. 220-223], «"Революционный трансвестизм" в повестях Б. Лавренева "Сорок первый" и А. Толстого "Гадюка"» [5, с. 27-35], «Женщина на войне в рассказе Бориса Пильняка "Моря и горы"» [6, с. 68-76], «Женщина-кавалерист в одноименных рассказах К. Ерымовского и А. Исбаха "Нарма Шапшукова"» [7, с. 404-406], «Образ калмыцкой женщины-кавалериста в прозе А. Исбаха» [8, с. 65-68].
В первых трех статьях мотив женщины на войне осложнен включением мотива ребенка на войне, когда женщина-мать погибает (Вс. Иванов, М. Шолохов), когда, в результате насилия став матерью (Вс. Иванов, Б. Пильняк, С. Моэм), оставляет младенца от насильника или убивает его, мстя врагу (С. Моэм), когда женщина-мать возвращается на войну, доверив своего ребенка мирным людям (В. Гроссман).
В рассказах А. Соболя и А. Веселого мотив предательства на войне связан с мотивом любви, когда в первом случае влюбленный чекист убивает шпионку, а во втором случае женщина-комиссар - своего любимого человека.
Перемена гендерной роли женщины-бойца на войне и в мирное время обусловила драмы героинь повестей Б. Лавренева и А. Толстого: в «Сорок первом» Марютка убивает своего возлюбленного, выполняя долг конвоира, а в «Гадюке» Ольга - свою соперницу.
Женщина на войне в рассказе Б. Пильняка «Моря и горы» гибнет, превратившись по чужой воле в объект купли-продажи.
В двух последних статьях на примере рассказов и повести К. Ерымовского и А. Исбаха женщина на войне показана преимущественно бойцом.
Рассказ «Попутчики» (1930 - 1956) Августа Ефимовича Явича в этом аспекте имеет аллюзии на повести Бориса Лавренева «Сорок первый» (1924), Алексея Толстого «Гадюка» (1928) и рассказ Исаака Бабеля «Соль» (1923) из «Конармии». Автор принимал участие в Гражданской войне добровольцем, поэтому писал не понаслышке о ее перипетиях.
Повествование ведется от имени рассказчика - безымянного комиссара, возвращающегося с боевого задания на поезде по вызову в Поарм 4. Действие происходит в 1919 году, в разгар Гражданской войны. По ходу поезда в сторону Саратова попутчиками комиссара становятся мужчины-военные.
Название рассказа «Попутчики» имеет многозначный вектор. Во-первых, в прямом смысле - те, которым ехать по пути к определенному географическому пункту. Во-вторых, в переносном смысле - те, которым по пути революции решать общие задачи и отстаивать общие ценности и идеалы. В-третьих, в символическом смысле - те, которые из врагов революции стали ее защитниками (мадьяр).
К семи солдатам присоединяется по пути беженка.
Ее появлению предшествует разговор мужчин в теплушке. Один из них по прозвищу Бычок начал говорить о том, что давно не видел женщины: «Душой обессилел. Как засну, мерещится, паскуда. Прямо дышать невмоготу» [9, с. 91]. Мысли о женщине стали такими неотвязными для него, что даже во сне не отпускают. При этом физическое («дышать невмоготу») и душевное («душой обессилел») состояние определяют его негативную оценку ситуации («паскуда»). На удивленный вопрос чапаев-ца, ведь едет домой, ответил: «Дома-то у меня бабы нету. На действительную взяли, оженить не успели. Вот и пробавляюсь...» [9, с. 91].
Как всегда в таких случаях вспоминаются различные примеры.
«А у нас в полку баба-красноармеец, - сказал чапаевец. - Аккуратная. А сунешься к ней - так огреет, аж дух зайдется. Настоящинская, - добавил он с восхищением» [9, с. 91].
В этом эпизоде словосочетание «баба-красноармеец», с одной стороны, указывает на гендерный ракурс («женщина-воин»), с другой - на моральную устойчивость («аккуратная», «настоящинская»), поскольку женщина дает убедительный отпор любителям развлечься («огреет»).
Вспомним в этой связи повести Б. Лавренева и А. Толстого. Женское начало Басовой сознательно подавлено («отказ от бабьего образа жизни»). «Данную в штабе подписку Марютка держала крепко. Никто в отряде не мог похвастать Марюткиной благосклонностью. Однажды ночью сунулся к ней только что попавший в отряд мадьяр Гуча, несколько дней поливавший ее жирными взглядами. Скверно кончилось. Еле уполз мадьяр, без трех зубов и с расшибленным виском. Отделала рукояткой револьвера» [10, с. 180].
Отзвук этого лавреневского эпизода есть у Толстого: «Был один случай, когда к ней ночью в казарме подкатил браток, бездомный фронтовик <...> и попросил у нее побаловаться, но она с внезапным остервенением так ударила его рукояткой нагана в переносье, что братка увели в лазарет. Этот случай отбил охоту даже и думать о "Гадючке".» [11, с. 189].
В указанных произведениях нападение происходило ночью людьми со стороны, женщины защищались с помощью своего оружия (револьвера, нагана), «охотники»
получили значительные увечья, больше желающих развлечься не нашлось. К тому же к Марютке в отряде относились, как к сестре, а Ольга для соратников была женой командира Емельянова.
У Явича, несмотря на то что не детализировано, чем именно ударила баба-красноармеец, результат схожий.
Автор подчеркнул типичность ситуации: «В темноте не видно было лиц, а голоса были тихие, глухие, тревожные и страстные.
Нигде так много не говорят о женщине, как в монастыре, в тюрьме и на фронте, особенно на фронте, и говорят грубо, обнаженно, с иронией и презрением, с показным бахвальством и тайной ревностью, с невысказанной горечью и замаскированной любовью, с жадностью, гневом и мукой от избыточной, неудовлетворенной и попусту испаряющейся мужской силы.
И так же, как вспыхнул внезапно волнующий солдатский разговор о женщине, точно так же он и погас.
Красноармейцы умолкли и задумались» [9, с. 92].
Этот разговор подготавливает развитие действия: появление в теплушке женщины.
«Вдруг раздался певучий женский голос:
- Товарищи красноармейцы, дозвольте доехать. В которую дверь стучусь, а без толку - не пущают. Смилуйтесь!
Песня мигом оборвалась, точно подрезанная. Наступила тишина. В темноте вспыхнула папиросная искра, пересекла теплушку и упала к босым ногам женщины» [9, с. 92].
Женщина в нерешительности постояла, собралась было уходить, как в дверях показался матрос, который стал расспрашивать ее, кто она, откуда и куда. Выяснилось, что она из Шипова, похоронила мать, осталась одна-одинешенька, решила ехать к брату-железнодорожнику, в дороге уже десять дней.
Сомнения матроса, не спекулянтка ли, просительница рассеяла, как могла:
«- Что ты? Отродясь таким поганым делом не занималась.
- А ноги чего раскорячила? Небось под юбкой пудовик соли.
Она безмолвно и покорно сдвинула ноги.
- И что ты ее, моряк, пытаешь? - сердито вмешался чапаевец. - Живая ведь душа. А ты ее наизнанку вывертываешь. Заладил: "Спекулянтка. Пудовик соли." Прямо срамота» [9, с. 93].
Сравним в рассказе И. Бабеля «Соль» женщина, также подсевшая к красноармейцам в эшелон, оказалась не матерью, как они думали, жалея, а спекулянткой. И вместо младенца везла на руках завернутый пудовик соли. У Бабеля этот контраст мнимого и истинного показан в сопоставлении с судьбами двух других женщин-попутчиц, которым пришлось привычно расплачиваться своим телом за проезд. Никита Балмашев, рассказчик истории, сообщает редактору газеты в своем письме, что сам совершил суд над спекулянткой: сначала ее ссадил с вагона, а затем убил из винтовки.
Типичность ситуации проявляется в том, что во время Гражданской войны женщины не были защищены от посягательств в своих передвижениях по дорогам, в то же время некоторые из них занимались спекуляцией продуктами, в том числе дефицитной солью.
Отношение красноармейцев из взвода Балмашева к таким спекулянткам показано в перемене действий: сначала забота о женщине-матери, едущей к мужу, затем - расстрел за обман и корысть. «И, увидев эту невредимую женщину и несказанную Расею
вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я хотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:
- Ударь ее из винта.
И, сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики» [12, с. 127].
У Явича в рассказе женщины есть упоминание о том, что ей пришлось натерпеться за это время. «Сперва пустят, а там охальничают. Беззащитная я... - В голосе ее звучали слезы» [9, с. 93].
Тем не менее она вынуждена смириться с положением вещей.
Отношение солдат к тому, чтобы пустить женщину в теплушку, разнится. Так, мадьяр Каллаи на ухо комиссару по-немецки шепнул, что этого делать не следует, китаец также был против такого соседства, несмотря на то, что женщина уже стала попутчицей.
Комиссар в сомнении: «Не пропадать же ей здесь, - ответил я по-русски, ответил скорей самому себе» [9, с. 93].
Его сомнения рассеял один из попутчиков:
«- Правильно, товарищ комиссар! - подхватил чапаевец. - Женщину пожалеть надо, а не куражиться тут. У ней горькая доля. А ну-ка, бабонька, влазь!..» [9, с. 93].
Поскольку вагон стоял высоко, чапаевец даже соскочил на землю, стал на одно колено, чтобы помочь беженке. Автор сравнил его с рыцарем, поклоняющимся своей даме сердца. При этом мужчина подбадривал женщину, пусть не боится, а комиссара просил подать ей руку.
Такое поведение чапаевца, как выяснится позднее, отвечало его искреннему порыву помочь человеку, сыграло не последнюю роль в спасении жертвы от надругательства над нею.
Заверение чапаевца, что бояться нечего, ничуть не успокоило попутчицу. «Она странно, неестественно засмеялась и боязливо села на нары у самой двери, положив себе на колени свой небольшой узелок. <.>
Женщина была молода, но непривлекательна. Как говорится, черт сыграл на ее лице в свайку - оно было рябое, а широко раскрытые глаза выражали смятение и страх загнанного зверька. Вдруг она начала оправлять платье, стыдливо пряча босые ноги от солдатских взоров» [9, с. 93, 94].
Весь вид и поведение попутчицы (странный, неестественный смех, место у самой двери, боязливая поза, стыдливые жесты, смятенное выражение глаз) свидетельствовали, что она понимала опасность вынужденного соседства.
Недовольство комиссара тем, что ситуация вышла из-под контроля, тем, что инициативу проявил другой, проявилось в его обращении к попутчику:
«- Что ты все время кричишь "молодцы фанагорийцы"? - с беспричинной досадой сказал я чапаевцу.
- А что? - удивился он. - Слыхал я, народ жалели, стрелять отказались.
- То -то и оно, что все наоборот. Они-то именно и стреляли в рабочих. За это и удостоились царской похвалы. Николай Второй назвал их "молодцы фанагорийцы".
- Ну-у?
- Вот тебе и ну и тпру, - сказал боец бабьим голосом. - Слыхал звон, а не знаешь, где он. А языком мелешь. Эх ты, Емеля! Лил пулю - отлил дулю» [9, с. 94].
Критику в свой адрес чапаевец принял хоть и мрачно, но с пониманием, что ошибся, поэтому молча выпрыгнул из вагона, затем явился с вязанкой дров.
Он предложил разжечь костер, чтобы сварить чай.
Психологизм автора проявился в пояснении ситуации: «Тотчас теплушка ожила, всем хотелось поскорей света, может быть, для того, чтобы разогнать темноту, которая действовала угнетающе, а может быть, в надежде рассмотреть женщину» [9, с. 94].
Взрывоопасность ситуации иносказательно передана замечанием Бычка моряку, сидевшему у огня с гранатой: «Взорвешь ты нас к свиньям собачьим.
- Не взорву, - равнодушно отмахнулся моряк и сплюнул в зашипевший костер.
Тягостно плелась тишина, такая новая, судорожная, полная шорохов и вздохов» [9, с. 94].
Такие авторские определения в градации тишины - новая, судорожная, с шорохами и вздохами - также усиливают описание напряженности людей в теплушке.
Вновь чапаевец пытался сплотить спутников - уже не революционной песней, как раньше, а приглашением к чаепитию, ставя на огонь котелок с водой, обращаясь ко всем со словом «братцы».
Призыв чапаевца к женщине садиться поближе также продиктован желанием ослабить мужское напряжение, он подчеркнул: «Нас много, ты одна, будь нам заместо хозяйки. Чего дивишься?» [9, с. 95].
В который раз звучит его повторение в безопасности, теперь уже от лица множеств: «Не съедим» [9, с. 95].
В отличие от комиссара, пассивного в этом случае, активность чапаевца, действенная и вербальная, в психологическом плане призвана снять опасность момента.
Откликается же Бычок: «Баба - она и приласкать может, и утешить, и ублажить. Двоих-троих завсегда ублажить может» [9, с. 95]. Багровое, потное лицо его, на миг показавшееся из сумрака, подтвердило его намерение. Тем более что до этого разговор о женщине начал именно он. Характерно, что ответственность Бычок делил с остальными, включая беженку.
Его уловку распознали: «- Это не резон, - откликнулся его товарищ высоким, бабьим голосом. - Ублажать - так всех. Не убудет, в ней телесов хватит» [9, с. 95].
Провокация усилилась, теперь уже речь идет о круговой поруке, то есть безответственности за возможное групповое изнасилование.
Это подействовало.
«Вы что, братишки, ошалели? - пробормотал матрос и, подвинувшись к женщине, похотливым шепотом спросил - А ты согласна?» [9, с. 95].
Здесь со стороны матроса и слабая попытка остановить произвол, и плохо прикрытое желание: пробормотал, подвинулся, похотливый шепот.
Мадьяр решительнее в стремлении предотвратить неизбежное:
«- Женчину не можно, - взвизгнул Каллаи, весь дрожа» [9, с. 95].
Но Бычок настойчив: «Мы не силком, мы добром, - проговорил он, как бы захмелев. - Поисстрадались мы вконец, изошли наши силы. А мы за всех бьемся. И за вас, женщины! Должна ты это понять. - Он передохнул. - Восьмой год воюем. И вот тебе наше слово: утешь нас, ублажи. Все мы тут здоровые, а который ежели больной, тот до Саратова дотерпит. Ну! - произнес он нетерпеливо» [9, с. 95].
Предложение Бычка женщине, чтобы она добровольно согласилась утешить попутчиков, приводит ее в ужас: она тряслась от страха и отвращения, потом заплакала в голос.
«- Слезами не поможешь. Мы погодим, - сказал Бычок» [9, с. 95].
Это заверение не утешило несчастную. Потому что непонятно: чего подождут попутчики, когда женщина успокоится или своей очереди.
Провокация Бычка подталкивает его товарища к насилию, но характерно, что пока словом, а не делом: «- Чего с ней вожжаться! Наматывай ей на башку исподницу! -закричал на высокой ноте его товарищ, но с места не сдвинулся» [9, с. 95].
Но это сыграло свою роль. Теперь уже и матрос потерял терпение. «Мы тебе глаза пообсушим! - крикнул матрос и, схватив обезумевшую женщину, повалил навзничь» [9, с. 95].
«Все это было дико, безобразно, главное - неожиданно и внезапно» [9, с. 95], констатировал рассказчик, хотя сам же передал нараставшее напряжение в теплушке. Показательно, что он не вмешивался до поры до времени, несмотря на то, что был главным среди попутчиков, так как это был его вагон.
«Тут с кошачьей ловкостью с нар спрыгнул китаец, перемахнул через костер и с криком "Нелизя, нелизя!" вцепился острыми пальцами в матроса. Моряк отстранил его большой, как лопата, ладонью; китаец схватил горящую головню и, разбрызгивая искры, бешено ринулся на него» [9, с. 95-96].
И только тут комиссар «поспешил к ним, расстегивая на ходу кобуру» [9, с. 96].
Угроза была нешуточная, поэтому «матрос отпрянул, отбежал и Бычок к своему трусливому приятелю, подстрекавшему из темного угла» [9, с. 96].
Именно чапаевцу, а не комиссару вновь принадлежит инициатива в примирении сторон.
«Чапаевец вырвал у китайца из рук головню и бросил ее обратно в шипящий костер залитый водой из опрокинувшегося котелка.
- Подпалишь, дурра! Сгорим мы тут все. - Он посмотрел на женщину, которая громко рыдала, припав лицом к обшивке вагона. - Что-то не пойму, невдомек мне. Ишь вызверились! На кого? Вояки! На женщину беззащитную. Что она вам, сука? Кобелям на потеху? Она, может, мать, у ней, может, мужик на фронте кровь льет против белой сволочи. Тогда зачем было революцию начинать? - молвил он сурово и безо всякого пафоса. - На нас мировой пролетариат глядит. А выходит, на вас глядя, мы хуже скота. Срам! Позор! Вон мадьяр за нас кровь льет, больной он, и рука раненая. Затем, что ль, он в Россию приехал, чтобы вы баб насильничали? Опять же китаец. Вы ему в ноги поклонитесь.
- Будет орательствовать! - крикнул Бычок, выкатывая красные, кроличьи глаза» [9, с. 96].
Действительно, чапаевец проявил ораторские способности, соединив личное и общее, частное и государственное, семейное и революционное, национальное и интернациональное. То, что должен был сказать комиссар, сказал его спутник.
Двуличная натура матроса сказалась в его поведении: если раньше он, ориентируясь в настроении попутчиков, пытался выиграть, то теперь, поняв, что проиграл, ретировался с нарочитой демонстративностью, с силой оттолкнул Бычка, так что тот отлетел и стукнулся грудью о нары: «- Холуйская твоя закваска! Напустил туману, холера! Хоть бы какую буржуйку, а то ведь свою. Тьфу, жеребцы! - И блудливо пряча глаза: - Пошутил я, братишки!» [9, с. 96].
Эта речь не обманула чапаевца, который «внимательно посмотрел на него и с презрением отвернулся» [9, с. 96]. Доводы матроса неубедительны, оправдание двусмысленное: своих трогать нельзя, а чужих можно. И попытка спрятаться за шутку не удалась, как и обращение «братишки», за которым нет содержания. Автор поэтому использует наречие «блудливо», показывая истинную натуру человека, а также указывает на то, что тот неслучайно прятал глаза от людей.
Вновь утешил женщину чапаевец: «Не плачь! Тебе больше обиды не будет никакой» [9, с. 96]. Теперь она поверила ему, рыдала все тише и глуше.
Перемена ситуации явлена в психологическом параллелизме: «.ночь пахнула прохладой и свежестью надвигающегося дождя», а «разворошенный костер угасал, являя груду развалин, затянутых лиловой дымкой» [9, с. 96].
Лейтмотив «костер» передает как конкретное, так и символическое значение -огонь страстей, пламя инстинкта, а прохлада - потушенные желания, дождь - чистоту отношений.
Отношение китайца к произошедшему вербально не подытожено, он что-то сказал чапаевцу, а тот в ответ молча и нежно потрепал его по плечу. Такой внешний прием -один из основных в передаче состояния персонажей.
Чапаевцу отданы слова-резюме: «А потом задумчиво добавил, должно ни к кому не обращаясь:
- Летошный год мы беляка кончали. А он чего говорит: "Надобно, говорит, вас, хамово отродье, истребить в пяти коленах, - может, ваши дальние внуки людями будут"» [9, с. 97].
Действие происходит в 1919 году, до конца гражданской войны еще далеко, она завершилась в 1922 году. Но чапаевец убежден в скором и победоносном ее завершении. Показательно, что речь его прямо ни к кому не обращена, что подчеркнуто автором, но в то же время обращена к будущему, к потомкам, которые станут людьми, а не останутся дикарями. Таким образом, дана оценка тому, что произошло.
Его речь встречена молчанием. Поскольку участники проявили себя по-разному в предыдущем эпизоде, то молчание красноречиво по-своему. Это подтверждается расставанием попутчиков.
«Бычок вздохнул и соскочил на землю, за ним последовал его длинный товарищ с бабьим голосом. Но разошлись они в разные стороны. Потом ушел и моряк, на прощание длинно и сочно выбранившись» [9, с. 97].
Если в отношении Бычка можно предположить, что он осознал всю низость своего поведения, то в отношении моряка этого сказать нельзя, его обсценное прощание заключает характеристику персонажа.
Последнее слово остается за чапаевцем. «- Паразит, - сказал ему вслед чапаевец. -Граната пустая, пулеметная лента для форсу. Видать, он и моряк липовый» [9, с. 97]. Липовый и человек, так можно понять оценку чапаевца в контексте высказывания. Характерно, что присказка чапаевца «молодцы фанагорийцы», ранее приводившаяся не к месту и раскритикованная рассказчиком, использована им теперь по назначению с дополнительным оскорбительным выражением: «Фанагорийцы, сволочи!» [9, с. 97].
Сон рассказчика разгоняли тягостные думы, но содержание их не передано. Можно предположить, что он осмысливал то, что случилось, свое участие в этом, возможные последствия. Когда проснулся на рассвете, обратил внимание на попутчиков. «Спали чапаевец и китаец, лежа на нарах, голова к голове, спал Каллаи, накрывшись шинелью и свесив с нар ноги в широких сапогах» [9, с. 97]. Показательно, что женщина не спала, а «чутко дремала» [9, с. 97], но не потому, что боялась повторения насилия, а потому что не успокоилась до сих пор. Рассказчику попутчица явилась с новой стороны: «Она открыла большие серые глаза и улыбнулась мне доброй бабьей улыбкой. Ее усталое, тихое лицо с едва заметными рябинками было прекрасно в рассветном сумраке» [9, с. 97]. Ей было холодно, и комиссар предложил свою шинель, она молча поблагодарила и тотчас заснула.
Лейтмотив поезда сводит в один узел все лейтмотивы рассказа «Попутчики», все его сюжетные коллизии. Ситуация в повествовании А. Явича показательна тем, что в ней участвуют представители разных стран и народов: мадьяр, китаец, русские. И сплачивают их общечеловеческие ценности, идеалы и идеи. Все случайное, наносное, мнимое сметается историческим вихрем, проходя проверку.
Вероятно, можно сказать, что образ чапаевца являет как бы образ героя-резонера, выразителя авторских мыслей и переживаний. А образ беженки - олицетворение России в смутные времена. Некрасивая, молодая, усталая, тихая попутчица в рассказе писателя показана с разных точек зрения: одни увидели в ней человека, другие - потенциальную жертву разнузданных страстей. Автор типизирует ситуацию и одновременно передает индивидуальное в характерах, в том числе с помощью языкового своеобразия. Конфликт чести и инстинкта, выявляя общечеловеческие ценности, объединяет одних и разъединяет других людей.
Таким образом, мотив женщины на войне в рассказе А. Явича «Попутчики», вбирая в себя традиции современной ему прозы, являет новое в трактовке классового, социального и общечеловеческого.
Список литературы
1. Ханинова Р.М. Архетипы "Мать" и "Дитя" в ранней прозе Вс. Иванова, М. Шолохова, А. Платонова ("Дитё", "Шибалково семя", "Котлован"): историко-психологический аспект // Шолоховские чтения. Творчество М. А. Шолохова в контексте мировой культуры: сб. статей, посвящ. 100-летнему юбилею писателя. - Ростов-на-Дону, 2005. - С. 81-90.
2. Ханинова Р.М. Мать-жертва и ее дитя в экстремальных условиях войны: малая проза Б. Пильняка, Вс. Иванова, С. Моэма (историко-психологический аспект) // Человек в экстремальных условиях: историко-психологические исследования: материалы XVIII Междунар. науч. конф., Санкт-Петербург, 12-13 дек. 2005 г.: в 2 ч. - СПб.: Нестор, 2005. - Ч. 2. - С. 249-253.
3. Ханинова Р.М. Пространство «мать и дитя» в рассказе В. Гроссмана «В городе Бердичеве» // Восток-Запад: типология пространства в русской литературе и фольклоре: сб. науч. ст. по итогам Пятой Междунар. науч. конф. (заоч.). Волгоград, 19 нояб. 2012 г. - Волгоград: Изд-во ВГСПУ «Перемена», 2013. - С. 179-186.
4. Ханинова Р.М. Рассказы Андрея Соболя «Княжна» и Артема Веселого «Дикое сердце» в аспекте народной песни о Степане Разине // VI Сургучевские чтения: культура Юга России - пространство без границ: сб. материалов Междунар. научно-практ. конф. - Ставрополь: Изд-во Ставропольского гос. ун-та, 2009. - С. 220-223.
5. Ханинова Р.М. «Революционный трансвестизм» в повестях Б. Лавренева «Сорок первый» и А. Толстого «Гадюка» // Художественный текст и текст в массовых коммуникациях: материалы междунар. науч. конф.: в 2 ч. - Смоленск: Изд-во СмолГУ, 2009. - Ч. 2. - С. 27-35.
6. Ханинова Р.М. Женщина на войне в рассказе Бориса Пильняка «Моря и горы» // Вестник Калмыцкого университета. - 2012. - № 1 (13). - С. 68-76.
7. Ханинова Р.М., Иванова Д.А. Женщина-кавалерист в одноименных рассказах К. Ерымовского и А. Исбаха «Нарма Шапшукова» // Филология, журналистика и межкультурная коммуникация в диалоге цивилизаций: Материалы 1-й ежегодной научно-практической конференции Северо-Кавказского федерального университета «Университетская наука - региону». - Ставрополь: ООД ИД «ТЭСЭРА», 2013. -Ч. 2. - С. 404-406.
8. Ханинова Р.М., Иванова Д.А. Образ калмыцкой женщины-кавалериста в прозе А. Исбаха // Вестник КИГИ РАН. - 2013. - № 2. - С. 65-68.
9. Явич А.Е. Попутчики // Явич А.Е. Страницы верности: избранные повести и рассказы. - М.: Сов. писатель, 1963. - С. 83-97.
10. Лавренев Б. А. Избранные произведения в двух томах. - Т. 1. - М.: ГИХЛ, 1958.
11. Толстой А.Н. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 5. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2001.
12. Бабель И.Э. Собр. соч.: В 4 т. - Т. 2. - М.: Время, 2006.
