CC BY
70
УДК 82
Л. В. Лукашенко*
МОТИВ ВЕТРА В КНИГЕ «КОГДА РАЗГУЛЯЕТСЯ»: К ТЕМЕ ПАСТЕРНАК И БЛОК**
В настоящей статье мы сосредоточим внимание на пастернаковском цикле «Ветер (Четыре отрывка о Блоке)», а именно: проанализируем блоковское происхождение его ключевого образа, а также отметим иные связи «Четырех отрывков...» с поэзией символистов, которую подтверждает не только их образная, но и метрическая схожесть. Кроме того, блоковские образы, будучи важными для Пастернака во все периоды творчества, нашли отражение не только в «Ветре», но и в других стихах книги «Когда разгуляется». В символистском преломлении в цикле «Ветер» и в книге стихов в целом можно увидеть связь стихов Пастернака с поэзией XIX в., что открывает большой простор для интерпретации.
Ключевые слова: Пастернак, Блок, Андрей Белый, Четыре отрывка о Блоке, трехстопный амфибрахий мж, ветер, город, семантический ореол метра.
L. V. Luckashenko THE MOTIVE OF WIND IN THE POETRY COLLECTION «KOGDA RAZGULRYAYETSYA»: TO THE THEME PASTERNAK AND BLOCK
The article is focused on the cyclus "The Wind (The Four fragments about Block)" by Boris Pasternak: in particular, I attempted to analyze its key image, which is originally connected with the poetry of Alexander Block, and also to note the other connections of "The Four fragments." with the symbolistic poetry, which is confirmed not just by the figurative, but also by the metric similarity. In addition, Blockian images, which were important for Pasterank's work all the time, reflected not only in "The Wind", but also in the other poems of the book "Kogda Razgulryayetsya". The symbolistic paradigm of the cyclus "The Wind" and the other poems of this book affords the connection of Pasternak's poems with the poetry of the 19th century to be identified, and this indicates a new space for the interpretation.
* Лукашенко Любовь Валерьевна, выпускник бакалавриата школы филологии НИУ ВШЭ.
** Публикация подготовлена в рамках гранта поддержанного РГНФ научного проекта №16-04-14076.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 2
221
Keywords: Pasternak, Block, Andrey Bely, Four Fragments about Block, amphibrachic trimeter mf, the wind, a city, the semantic circle of meter.
Особенность цикла «Ветер» (1956) на фоне прочих стихов книги «Когда разгуляется» определяет акцентированное автором и сосредоточенное в фигуре Блока смысловое единство. Блока для Пастернака — символ недавно ушедшей эпохи, что завершилась революцией. Как отмечено в комментариях к Полному собранию сочинений Пастернака, название цикла ориентировано на формулировку из статьи Блока «О современном состоянии русского символизма» (1910): «Быть художником — значит выдерживать ветер из миров искусства» [2, т. 8, с. 129]. Появление же этой формулировки у Блока глубоко закономерно: ветер — многозначный символ, проходящий сквозь все его творчество, который буквально можно обнаружить «в поэзии третьего тома, в ««Двенадцати», в смерти, везде». Так, ветер возникает в первых строках революционной поэмы:
Ветер, ветер
На ногах не стоит человек. Ветер, ветер —
На всем божьем свете! [2, т. 5, с. 7]
Финальную (т. е. особо значимую) позицию в третьем томе блоковской лирики занимает цикл «О чем поет ветер». Или, например, в более раннем блоковском стихотворении поэт заявляет о своем родстве со стихией (1903):
Неправда, неправда, я в бурю влюблен, Я люблю тебя, ветер, несущий листы, И в час мой последний, в час похорон, Я встану из гроба и буду, как ты! [2, т. 4, с. 41]
Также ветер — частый герой поэмы «Возмездие» (1910-1921):
Сегодня — прошлому забвенье, Сегодня — тяжкие виденья Войны — пусть ветер разнесет! <...>
Куда ни повернись, все ветер.
«Как тошно жить на белом свете» [2, т. 5, с. 27; 46]
Или в стихотворении «Дикий ветер стекла гнет.» (1916):
Дикий ветер Стекла гнет, Ставни с петель Буйно рвет.
Час заутрени пасхальной,
Звон далекий, звон печальный, Глухота и чернота. Только ветер, гость нахальный, Потрясает ворота. <.>
Как не бросить все на свете, Не отчаяться во всем, Если в гости ходит ветер, Только дикий черный ветер, Сотрясающий мой дом?
Что ж ты, ветер, Стекла гнешь? Ставни с петель Дико рвешь? [2, т. 3, с. 188]
Или в стихотворении «Здесь и там» (1907) из цикла «Снежная маска»:
Ветер звал и гнал погоню, Черных масок не догнал. Были верны наши кони, Кто-то белый помогал. ..<.. .>
И метался ветер быстрый
По бурьянам,
И снопами мчались искры
По туманам, —
Ветер масок не догнал,
И с высот сереброзвездных
Тучу белую сорвал. [2, т. 2, с. 168]
В раннем стихотворении Пастернака «Вокзал» (1913), написанным, к слову, тем же размером, что поздние «Четыре отрывка о Блоке», возникает блоковское стремление «слиться с ветром»:
И вот уже сумеркам невтерпь, И вот уж, за дымом вослед, Срываются поле и ветер, — О, быть бы и мне в их числе! [6, т. 1, с. 68]
Мотив этот присутствует во многих стихотворениях «рожденных революцией» книг «Сестра моя — жизнь» и «Темы и вариации»:
Ты в ветре, веткой пробующем, Не время ль птицам петь, Намокшая воробышком Сиреневая ветвь!
У капель — тяжесть запонок, И сад слепит, как плес, Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез [6, т. 1, с. 120].
Несметный мир семенит в месмеризме,
И только ветру связать,
Что ломится в жизнь и ломается в призме,
И радо играть в слезах («Сестра.», «Зеркало») [6, т. 1, с. 118].
Ветер за руки схватив, Дерева
Гонят лестницей с квартир По дрова
(«Сестра.», «До всего этого была зима») [6, т. 1, с. 122]
Как с севера дует! Как щупло Нахохлилась стужа! О вихрь, Общупай все глуби и дупла, Найди мою песню в живых!
(«Темы.», Цикл «Осень», «Весна была просто тобой.»)
[6, т. 1, с. 210]
В автобиографическом очерке «Люди и положения» (1957) Пастернак рассказывает о влиянии на него и его современников поэзии и личности
Блока, сравнивая поэта и его стихи с вихрем: «Черты действительности как током воздуха занесены вихрем блоковской впечатлительности в его книги» [6, т. 3, с. 309]. Все приведенные примеры позволяют судить о двух важных для дальнейших наблюдений обстоятельствах: первое — ветер — «сквозной» образ поэзии Блока, второе — этот образ, в ранних стихах менее, а в поздних более осознанно, был перенят Пастернаком со всей его символической нагрузкой и впоследствии отождествлен с фигурой Блока. Исследователями уже отмечалась «революционность» книги «Сестра моя — жизнь», так что апелляция к ней в позднем творчестве — сродни автополемике, обличающей некогда радостную встречу нового времени. Книга «Темы и варьяции» вытекает из предшествующей ей книги, и потому рассматривается нами как целое, и ветер в «Сестре.» тот же самый, что и в «Темах и варьяциях» — блоковский. В «Когда разгуляется» он связан с Блоком иначе — а именно с учетом пережитого, описанного и переосмысленного в ранних книгах.
Ветер у позднего Блока связан с беспокойным приходом «нового» времени. Образ этот соединяет мир «природный» и движение истории. В «ветрености» «Четырех отрывков» Пастернак объединяет личность Блока и пережитое им время, отразившееся в его стихах: Блок, чья поэтическая натура подобна ветру, соотносится с эпохой революции, т. е. «ветром перемен», открывающим поэму «Двенадцать».
Первое стихотворение цикла («Кому быть живым и хвалимым.») утверждает важность фигуры Блока. Его символическая связь с началом «вековых перемен» и заряженное этим же ощущением творчество для Пастернака непреложна, Блок и его поэзия не подчиняются идеологическим трактовкам советского официоза. «Время шкурное» — современность, трагическое следствие революции, соблазна и самообмана. Однако следствие не есть равенство, отношение Пастернака к революции представляется нам более сложным. Так, Гордон рассуждает о блоковском времени в четвертой главке эпилога:
Задуманное идеально, возвышенно, — грубело, овеществлялось. Так Греция стала Римом, так русское просвещение стало русской революцией. Возьми ты это блоковское «Мы, дети страшных лет России», и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалиптичны, а это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным, и дети — дети, и страхи страшны, вот в чем разница [6, т. 4, с. 496].
Пастернак, как и Живаго, некогда радостно встречал революцию. И поэт, и герой романа признавали некогда испытанное ими счастливое ожидание новой жизни, и потому — особенно в восприятии Живаго — события десятых годов долгое время не кажутся однозначно отрицательными.
Кроме того, молодой Юра Живаго отождествлял Блока с Рождеством «во всех областях русской жизни», и Рождество может быть интерпретировано как «новое рождение», а в социальном смысле — перемена. Мыслями молодого Живаго выражено отождествление Блока с Рождеством: Не случайно в «Рождественской звезде» дважды упоминается ветер:
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма [6, т. 2, с. 537].
В статье «Игровые мотивы в поэме «Двенадцать»» Ю. М. Лотман и Б. М. Га-спаров подчеркивают важность народной культуры для блоковской святочной поэмы:
Это, во-первых, «народность» и, конкретно, установление связи с русской революционнодемократической традицией. Ср. многие параллели с Некрасовым — от текстуальных совпадений до самого принципа карнавала с музыкальными интермедиями («Пир на весь мир»). [4, с. 58].
Вероятно, воспроизводя в русской поэзии фольклорные мотивы, едва ли представляется возможным обойти Некрасова. Так, в цикле «Ветер» Некрасов возникает как бы в блоковском преломлении.
Второе стихотворение из «Четырех отрывков.» уже напрямую сопоставляет Блока и его поэзию с ветром — стихией, образ которой проходит сквозь всю книгу «Когда разгуляется»: «Он ветрен, как ветер. Как ветер, / Шумевший в имении в дни,.». В издававшемся при жизни Блока собрании сочинений «поэзию третьего тома» составляли следующие циклы стихов: «Страшный мир», «Ямбы», «Итальянские стихи», «Разные стихотворения», «Арфы и скрипки», «Кармен», «Соловьиный сад», «Родина», «О чем поет ветер» и поэма «Возмездие». В стихах 1907-1916 гг. благоговейное ожидание явления Прекрасной Дамы сменяется «страшным миром» и встречей с «незнакомкой». В третьем томе «незнакомка» переживает очередные метаморфозы: происходит возвращение прежней Вечной Женственности в «народном» образе («О Русь моя, жена моя»). «Ветром» Пастернак называет и тревожное, беспокойное блоковское мироощущение, а крестьянские образы «Четырех отрывков»
объясняются их связью с циклом «Родина», где блоковская героиня предстала в новом исконно-русском обличии.
Говоря о «Родине», необходимо обратить внимание размер четвертого стихотворения цикла «На поле Куликовом» — Ам3(мж):
Опять с вековою тоскою Пригнулись к земле ковыли. Опять за туманной рекою Ты кличешь меня издали. [2, т. 3, с. 92]
М. Л. Гаспаров отмечает, что именно это стихотворение повлияло на метрическое решение «Четырех отрывков о Блоке.»:
Стихотворением, переключившим «романтическую» интонацию с любовной топики на более широкую и неопределенную совокупность тем, было, как кажется, блоковское «Опять с вековою тоскою.». Это 1908 г., тотчас вслед за таким же переломным «Довольно, не жди, не надейся.» Белого. Отсюда — размер пастер-наковских стихов о Блоке (1956): «Он ветрен, как ветер. Как ветер.» [3, с. 203].
В отмеченном Гаспаровом стихотворении встречаются привычные для «Четырех отрывков.» образы: ветер, деревья, народ, Россия, связанные с родиной мучительные чувства:
Довольно: не жди, не надейся — Рассейся, мой бедный народ! В пространство пади и разбейся За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья. Позволь же, о родина мать, В сырое, в пустое раздолье, В раздолье твое прорыдать —
Туда, на равнине горбатой, — Где стая зеленых дубов Волнуется купой подъятой, В косматый свинец облаков,
<.>
Туда, — где смертей и болезней Лихая прошла колея, — Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя! [1, т. 1, с. 89]
В «Широко, широко, широко» «барчук» (т. е. Блок) увлечен косьбой. Мы оправдаем этот иронический образ не только значимостью «природной» темы в «Когда разгуляется», но и воспетой Блоком Русью, описание которой почти невозможно без крестьянской топики. Впрочем, в описании «барчука» звучит не только ирония: Блок всю жизнь грезил о слиянии с народом, и потому, должно быть, и «обманулся» революцией, как и некогда автор книги «Сестра моя — жизнь».
Блоковские образы, в частности из цикла «Родина», нашли отражение в других стихах «Когда разгуляется». Так, в стихотворении «Без названия»: «Дай запру я твою красоту / В темном тереме стихотворенья» [6, т. 2, с. 152]. В раннем стихотворении Блока «Вступление» (1903): «Ты ли меня на закатах ждала? / Терем зажгла? Ворота отперла?» [2, т. 1, с. 47]. В написанном чуть позже в стихотворении «Ты так светла, как снег невинный.»:
Своей душе, давно усталой,
Я тоже верить не хочу.
Быть может, путник запоздалый,
В твой тихий терем постучу [2, т. 3, с. 172].
В образах блоковских царевен З. Г. Минц отмечает не только фольклорность, но и сильное влияние пушкинской поэзии:
Сам Блок среди многочисленных источников образа (фольклор, «Царь-девица» Я. Полонского, мистическое истолкование этого стихотворения в статьях и лирике В. Соловьева), вспоминая о своем детстве, выделил именно пушкинский. Рисуя воспитание героя «Возмездия», Блок пишет: <.> И няня читает с ним долго-долго, внимательно, изо дня в день: Гроб качается хрустальный. Спит царевна мертвым сном»<.>. Упоминание, бесспорно, носит автобиографический характер.
«Царевна» становится одним из имен героини цикла. Проясняется и генезис образа. В первую очередь, образ этот фольклорен — сказочен. Тем более интересно, что фольклорность колорита тут связана с пушкинской традицией. Образ Царевны связан со «Сказкой о царе Салтане» и «Сказкой о мертвой царевне и о семи богатырях». С первой ее роднит портретная характеристика. У «Царь-девицы»: Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит, — у блоковской Царевны: Солнце, месяц и звезды в косе <.>);
Так, уже на спаде мистических настроений Блок создает новый миф о «спящей царевне» и ее грядущем пробуждении (спасении) любящим Всадником. Оба мифа прямо не соединены, но Всадник — спаситель Царевны — функционально близок к «рыцарю бедному», а Царевна — к его «сладостной мечте». «Мистический роман» «Стихов о Прекрасной Даме» на каком-то уровне оказывается историей двух мифологизированных Блоком героев пушкинских произведений». В поэзии и публицистике народнической и постнароднической поры сюжет этот неоднократно истолковывался как революционно-политическая аллегория, где плененная «царевна» отчетливо проецировалась на судьбы сегодняшней России, «колдун» и «хищник» — на ее поработителей, а герой-спаситель — на образы борцов за свободу.
Образ этот еще не всегда соотнесен с сюжетом спящей царевны и ее спасителя-«рыцаря», идущим тоже от фольклора и от сказок Пушкина и Жуковского и приобретшим актуальность уже раньше — в последних разделах «Стихов о Прекрасной Даме» и в «Распутьях» [5, с. 315].
Таким образом, поэтика Блока и его образность обнаруживаются и в иных стихах книги «Когда разгуляется», охватив при этом не только поэзию «ближайшего предшественника», но и углубившись корнями в русскую классическую поэзию, а через нее — в фольклор.
В последнем стихотворении цикла («Зловещ горизонт и внезапен.») возникают отчетливые блоковские образы:
Зловещ горизонт и внезапен, И в кровоподтеках заря, Как след незаживших царапин И кровь на ногах косаря.
Нет счета небесным порезам, Предвестникам бурь и невзгод, И пахнет водой и железом И ржавчиной воздух болот [6, т. 2, с. 171].
Сравним с первым стихотворением цикла «На поле Куликовом» (1908):
И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль. Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль.
И нет конца! Мелькают версты, кручи. Останови!
Идут, идут испуганные тучи, Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь. Покоя нет! Степная кобылица Несется вскачь! [2, т. 3, с. 170]
В последнем стихотворении цикла «Ветер» появляется столица. В поэзии символистов город часто оказывается местом сатанинского действа, Петербургом в традиции Гоголя и Достоевского. «Ржавое и багряное» городское небо в стихотворении Пастернака, возникшая после «ног косаря» и прочих деревенских реалий — это противопоставление города и природы, имеющееся также в стихотворении Андрея Белого «Шоссе» (1904):
За мною грохочущий город На склоне палящего дня. Уж ветер в расстегнутый ворот Прохладой целует меня.
В пространство бежит-убегает Далекая лента шоссе. Лишь перепел серый мелькает, Взлетая, ныряя в овсе.
Рассыпались по полю галки. В деревне блеснул огонек. Иду. За плечами на палке Дорожный висит узелок [1, т. 1, с. 91].
Одно из стихотворенией книги «Пепел» (1908) Андрея Белого написано, как и «Ветер», трехстопным амфибрахием. В целом эта книга наполнена
трагическим ощущением по поводу судьбы России. Кроме того, книга Белого Посвящена Некрасову и имеет некрасовский эпиграф. Скорее всего, в «Четырех отрывках о Блоке.» есть и влияние поэзии Некрасова, взгляд на которую преломлен через поэзию символистов. Кроме того, в поэме «Мороз, красный нос», написанной разностопным амфибрахием, лидирует уже много раз упомянутый нами размер цикла «Ветер».
М. Л. Гаспаров выделяет несколько семантических ореолов трехстопного амфибрахия. Как правило, этот размер имеет рифмовку ЖМЖМ, иные разновидности — редкое исключение [3, с. 165]. Основные «смыслы», сопровождаемые в поэзии Ам3, по Гаспарову: «здравные песни», баллады, сон, память, переводы из Гейне и «романтическая» лирика. В «Четырех отрывках о Блоке» Пастернак не выбирает конкретный смысловой ореол, а скорее соединяет большинство уже имеющихся. В то же время Блок — воспевший Родину, что оправдывает «здравную» семантику трехстопного амфибрахия «Четырех отрывков.». Кроме того, посвященные Блоку стихи нельзя не посчитать увековечиванием памяти о поэте как символе ушедшей эпохи, бесспорно, повлиявшей на Пастернака и в его понимании «его поколения». В первой половине XIX в., до Некрасова и А. К. Толстого, трехсложные размеры были редкостью. Гаспаров отмечает:
В советской поэзии «романтическая» интонация Ам3 распространяется немного позднее, чем «торжественная», не с 1930-х, а с 1940-х годов, и не выделяет таких «ядерных» стереотипов, как та: это — еще не устоявшаяся семантическая окраска, поэты в ней стремятся (по выражению Салтыкова-Щедрина)«безобидным образом излагать смутность испытываемых ощущений». Чаще всего в этих стихах присутствуют обе темы блоковского образца: «вековая тоска» по родине и «не знаю, что делать с собою»; иногда добавляется тема разгулявшейся стихии [3, с. 204].
Таким образом, ближе ко второй половине XX в. трехстопный амфибрахий сам по себе приобретает «блоковское» звучание, даже не имея связи с каким-то одним девятнадцативечным ореолом метра. Образность и форма цикла «Ветер» впитали в себя черты как недавней символистской поэзии начала века, так и поэзии века предшествующего; притом последнее раскрывается преимущественно благодаря первому: с одной стороны, через Блока и Белого читатель выходит на Некрасова и Пушкина, с другой — на тексты самого Пастернака.
Итак, «Ветер (Четыре отрывка о Блоке)» служат в «Когда разгуляется» еще одним обозначением ушедшей эпохи, включившей в себя революцию, наступление нового времени, «зловещего и внезапного» для поэта и его современников. Блок, как уже было сказано, — что-то вроде «символа революции» для Пастернака, и в стихах «Он ветрен, как ветер.» и «Зловещ горизонт и внезапен» особенно заметны память поэта о революции, подсвечивающей в свою очередь реквиемные мотивы «Души» (1956) — также важного для «Когда разгуляется» текста. Образ Блока — символ не только времени, но и в каком-то смысле идеал поэта, поскольку «вечен вне школ и систем», и эта мысль подтверждает одну из главных тем «Когда разгуляется» — о том, каким должен быть художник, его отношении к искусству и месте в истории.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белый А. Сочинения: в 2 т. — М.: Художественная литература, 1990.
2. Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. — М.: Наука, 1997-.
3. Гаспаров М. Л. Метр и смысл. — М.: Фортуна Эл, 2012.
4. Лотман Ю. М., Гаспаров Б. М. Игровые мотивы в поэме А. Блока «Двенадцать» // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе ХХ века. — М.: Наука, 1994.
5. Минц З. Г. Блок и русский символизм. Избранные труды в трех книгах. — СПб.: Искусство-СПб, 1999.
6. Пастернак Б. Л. Полное собрание сочинений: в 11 т. — М.: Слово/81оуо, 2003.
