CC BY
34
Урюпин И.С. ©
Доктор филологических наук, профессор кафедры теории и истории литературы, Елецкий государственный университет им. И. А. Бунина
МОТИВ РОДНОГО ПЕПЕЛИЩА В ТВОРЧЕСТВЕ И.А. БУНИНА И С.С. БЕХТЕЕВА РЕВОЛЮЦИОННОЙ ЭПОХИ
Аннотация
В статье в широком историко-литературном контексте на материале творчества И.А. Бунина и С.С. Бехтеева рассматривается один из устойчивых и семантически многозначных мотивов русской литературы - мотив «родного пепелища», восходящий к поэзии А.С. Пушкина; выявляется глубинная авторская интенция в реализации указанного мотива, экстраполируемая на творчество ярчайших представителей литературы русского зарубежья.
Ключевые слова: И.А. Бунин, С.С. Бехтеев, литература русского зарубежья, мотив, «дворянское гнездо», «родное пепелище».
Keywords: I.A. Bunin, S. S. Bekhteev, literature of the Russian abroad, motive, "a noble nest", "the native ashes".
Осмысляя феномен «дворянских гнезд», ставших символом отечественной культуры Х1Х - Золотого для русской классической литературы - века, известный критик и публицист начала ХХ столетия В.Л. Львов-Рогачевский выделил плеяду писателей, названных им «усадебниками», «которые родились и выросли под сенью родовых, наследственных лип, усвоили с детства дворянскую культуру с ее эстетикой, с ее кодексом чести, срослись с определенными формами усадебного быта, <...> всем существом своим полюбили поэзию запущенных парков и вишневых садов, поэзию охоты, уженья рыбы» [5, 991]. К числу наиболее ярких и самобытных художников слова, запечатлевших в своих произведениях элегически-идиллическую картину угасания «дворянских гнезд», критик относил И.А. Бунина, который уже в своем дореволюционном творчестве создал целую «поэму запустения» русской усадьбы («Антоновские яблоки», «Золотое дно», «На край света», «Эпитафия» и др.), в которой, по замечанию О.Н. Михайлова, «сжимается сердце автора» «на пепелищах помещичьих гнезд» [7, 131]. «Революция 1917-22 гг., - констатировал В. Л. Львов-Рогачевский, - перенесла усадьбу и усадебный мир в область истории» [5, 994], о которой у еще живых ее участников и свидетелей остались только воспоминания.
Мотив памяти как сокровенного хранилища фактов и событий прошлого, воскрешаемого в сознании человека под воздействием неведомых ему духовноиррациональных процессов, становится сюжетообразующим в романе «Жизнь Арсеньева» (1933), в котором в мельчайших подробностях и деталях воссоздана гармония русского усадебного мира, уже безвозвратно ушедшего в небытие. Писатель вспоминает «пустынные поля, одинокую усадьбу среди них» [4, V, 7], в которой размеренно и неторопливо протекало детство автобиографического героя («Детство стало понемногу связывать меня с жизнью, -теперь в моей памяти уже мелькают некоторые лица, некоторые картины усадебного быта, некоторые события.» [4, V, 8]). Однако, как верно заметил О.Н. Фенчук, «значимым оказывается для памяти не содержательность эпизода, но интенсивность связанного с ним чувственного переживания мира, жизни, земли» [9, 83]. Таким чрезвычайно обостренным переживанием для И.А. Бунина становится не только утрата родины и живой, органической связи с ней в период эмиграции, но и ощущение поруганности, растоптанности и оскверненности идеалов и святынь в большевистской России.
© Урюпин И.С., 2015 г.
«Окаянные дни» революции, будучи торжеством «Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства» [4, VI, 327], неизменно ассоциировались у писателя с «красным заревом пожара на черном горизонте» [4, VI, 319], испепеляющем Дом-Россию. В знаменитой речи «Миссия русской эмиграции» (1924) И. А. Бунин сокрушался о «полном разгроме буквально всего дома», которым «была Россия» [4, VI, 409]. Этот «великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурою» [4, VI, 409], был охвачен революционным пламенем и сгорел в горниле братоубийственной гражданской войны. В стихотворении «Семнадцатый год» (1917) лирический герой, возвращаясь в родовую усадьбу, видит «заалевшие вершины», «далеким озаренные пожаром»: «Остановясь, оглядываюсь: да, / Пожар! Но где? Опять у нас, - недаром / Вчера был сход!» [3, 352]. Однако если в 1905 году, когда «поорали по уезду мужики, сожгли и разгромили несколько усадеб, да и смолкли» («Деревня») [4, II, 24], пожар революции удалось потушить, то в 1917 году он вспыхнул с новой, неистовой силой и распространился на всю Россию.
«Русь горит! Пылают зданья, / Гибнут храмы и дворцы, / Книги, мебель, изваянья, / Утварь, живопись, ларцы. // Г ибнет долгих лет нажиток, / Плод тяжелого труда, / Недостаток и избыток, / Накоплявшийся года» [1, 396] - так писал в 1917 году, в разгар революции, земляк И.А. Бунина по Елецкому уезду С.С. Бехтеев. Автор знаменитого стихотворения «Молитва», посвященного великим княжнам Ольге и Татьяне, принявшим мученический венец вместе со всей августейшей семьей императора Николая II, оказавшись в эмиграции, бережно хранил память о России, был ее верным певцом и печальником (поэтические сборники: «Песни русской скорби и слез», 1923; «Песни сердца», 1925 и др.). Будучи одним из ярчайших представителей «духовного реализма» в литературе русского зарубежья, С.С. Бехтеев вдали от родины, уже «не изнутри, а извне», открывает «материк православной культуры, мир Святой Руси» [6, 117, 119] с ее уникальной онтологией и аксиологией. Религиозно-философская доминанта творчества «Царского гусляра», представляющего грандиозное по размаху полотно о судьбе России, органично сочетается с проникновенным интимно-личностным началом, в точности передающим переживания русского человека, оказавшегося на пепелище старого, но бесконечно дорого и родного мира.
Символом этого мира для С.С. Бехтеева, как и для И.А. Бунина, становится усадьба -«дворянское гнездо», где аккумулировалась национальная культура, бережно сохранялись и преумножались духовные традиции, где веками складывался народный быт, формировалось особое жизнеотношение и специфически русское бытие. Все это в одночасье спалил революционный пожар. В стихотворениях С.С. Бехтеева, написанных буквально по «горячим» следам, оставленным на Русской земле апокалиптическим красным конем («Конь красный», 1917), сеющим безумие и ужас, торжествующим дьявольский «праздник крови и огня» [1, 396], одним из самых пронзительных является образ разоренной усадьбы. В поэтических картинах, воссоздающих гибель патриархальной дворянской идиллии, угадываются черты родового имения поэта в селе Липовка. Лирический герой элегии «На родном пепелище» (Елец, 1917), оказавшись на «развалинах барского дома», с грустью замечает:
Как местность мне эта мила и знакома!
Здесь были постройки; там - липовый сад,
Питомник и к речке обрывистый скат...
А там, за рекой, бесконечные степи,
Холмов и курганов зеленые цепи,
Далекий, безбрежный родимый простор,
Манящий к себе зачарованный взор [1, 429-430].
Созерцая прах старого мира, не выдержавшего «порыва разрушительной бури», поэт погружается в воспоминания милого сердцу прошлого («Когда-то здесь мирная жизнь
протекала; / Любовь благодатно и нежно сияла...» [1, 430]), и сквозь затуманившиеся «своды лазури» в художественном сознании героя воскресают безмятежные мгновения былого счастья: «Здесь слышался смех шаловливых детей / В свободное время веселых затей. / Здесь отдых и труд сочетались любовно, / Здесь дни протекали торжественно-ровно.» [1, 430]. Однако это счастье оказалось недолгим, его уничтожил «безумный погром», уподобленный С.С. Бехтеевым смерчу - иррациональной природной стихии, с которой ассоциировалась революция и у И.А. Бунина. Революционный смерч оставил «кучи обломков», «в которых погибли для наших потомков / Прекрасные образы светлых веков / И творческий гений отцов-стариков» [1, 430]. Сожалея об утрате бытийно-бытовой, духовно-материальной и вещно-культурной связи современников с вековыми традициями предков, С.С. Бехтеев апеллирует к наследию русской классической литературы, создавая образ «родного пепелища», в котором отчетливо проявляются реминисценции из знаменитого пушкинского стихотворения:
Два чувства дивно близки нам -В них обретает сердце пищу -Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам [8, 450].
«Любовь к родному пепелищу» определила и лирико-философскую тональность стихотворения С.С. Бехтеева «Старый дом» (1925), в котором поэт воссоздает
гармонический образ «былого», «ушедшего» миробытия. Герой-автор, разлученный безжалостным роком с Россией, вспоминая в мельчайших подробностях свою жизнь в родовой усадьбе, как и И.А. Бунин в рассказах цикла «Темные аллеи», мысленно возвращается домой «сквозь тенистые клены, / Многолетние липы и ветви рябин», видит «белый фасад и четыре колонны, / А над ними с широким окном мезонин»:
Здесь прошли мои светлые, юные годы,
Здесь впервые изведал я сладкую новь,
Безмятежное счастье, веселье, невзгоды,
Увлечения, ревность, тоску и любовь [1, 515].
«Старый дом» для лирического героя - поистине «старый друг, позабытый, далекий» [1, 516], о котором тоскует поэт вдали от родины. В стихотворении «На чужбине» (1923) С.С. Бехтеев, остро переживающий разрыв с «родимой, святой», «многогрешной, мятежной страной» [1, 545], рисует «милые картины» уже навсегда утраченной России, немыслимой для поэта без родовой колыбели - усадьбы с ее овеществленной памятью об отеческих корнях и традициях:
На горе усадьба и ограда,
Чаща дикая разросшегося сада,
Купы кленов, сосен и берез,
Убегающих зубцами под откос [1, 544].
В эмигрантском творчестве С. С. Бехтеева, пронизанном щемящим чувством ностальгии, мотив родного пепелища является одним из ключевых и семантически многозначных: поэт представляет как буквально спаленную революционным пожаром родовую усадьбу, превращенную в пепел / прах, так и оскудевшее, покинутое и разоренное «дворянское гнездо», воспоминания о котором не дают покоя и тянут из рокового изгнания в родные пределы.
Сюжет возвращения на родину, в усадьбу, в разных вариациях и модификациях разрабатывает и И.А. Бунин в прозе 1920-1930-х годов, лирическая тональность которой созвучна патриотическому пафосу стихотворений С.С. Бехтеева. В открывающих цикл «Под Серпом и Молотом» (1930) одноименных «записях неизвестного» герой-повествователь, эмигрировавший в революцию из России, но не нашедший себе места «на чужбине», перебравшись в Советскую Республику, пытается приспособиться к новой жизни. Узнав о бесприютности и мытарствах своего «бывшего» барина в «дикой, глухой Москве», мужики направили ему «неожиданное и удивительное письмо»: «Граждане села Никольское
вспоминают вас, относясь с симпатией, в ознаменование чего и предлагают вам поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую вашу усадьбу и живя в добрососедских отношениях» (курсив наш. - И.У.) [4, V, 263]. Психологически точно передает И.А. Бунин состояние героя, возвращающегося туда, «где встретил когда-то страшное начало этих “событий”, откуда бежал в одну из самых зловещих октябрьских ночей семнадцатого года и где уже никогда не чаял быть снова»: «Не верилось, что я опять увижу это “пепелище”, пока не увидал собственными глазами давно знакомые места и лица» [4, V, 263]. С болью и тоской окидывает взором бунинский персонаж свое родовое поместье: «было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим, - чьим именно, никто еще не знал толком во всей деревне, - странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за пять лет “берега” и, в частности, на те изменения и разрушения, что произошли в усадьбе за время пятилетнего мужицкого владычества над ней... снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон.» [4, V, 263]. Старый, гармоничный мир дворянского бытия,
концентрировавший национальную культуру (не только в отвлеченно-обобщенном, гуманитарно-художественном смысле, но и в элементарно-бытовом и сугубо практически-приземленном), был утрачен, в новом мире последним его представителям и адептам уже нет места. «Дом-то оказался занят <.> И я тотчас же понял, - признавался автор записок, - что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую, уже крепко внедрившуюся в него жизнь» [4, V, 264]. Но если бунинский герой, переживший моральное потрясение от созерцания запустевшего и обезображенного родного гнезда, находит в себе силы оставить его «уже навеки» [4, V, 264], то герой рассказа М.А. Булгакова «Ханский огонь» (1924), последний князь из рода Тугай-Бег-Ордынских, оказавшись под видом туриста в превращенном в музей «Ханская ставка» родовом поместье и не выдержав надругательств над овеществленной памятью предков («По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому» [2, 398]), поджигает барский дом («Не вернется ничего. Все кончено» [2, 399]), превращая его буквально в «родное пепелище».
Получив широкое распространение в литературе эпохи революции, а затем и в литературе русского зарубежья, мотив родного пепелища стал одним из устойчивых и продуктивных способов выражения национального самосознания, наиболее ярко проявившегося в творчестве И.А. Бунина и С.С. Бехтеева.
Литература
1. Бехтеев С.С. Святая Русь // Невярович В.К. Певец Святой Руси. Сергей Бехтеев: жизнь и творчество. - СПб.: Царское Дело, 2008. - С. 383-674.
2. Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. - М.: Худ. лит., 1989. - Т. 2. - 751 с.
3. Бунин И.А. Собр. соч.: В 8 т. - М.: Моск. рабочий, 1993. - Т. 1. - 540 с.
4. Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Сантакс, 1994. - Т. 2. - 352 с.; Т. 5. - 480 с.; Т. 6. - 416 с.
5. В.Л. Львов-Рогачевский - Усадебники // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. - М.; Л.: Изд-во Л.Д. Френкель, 1925. - Т. 1. - Стб. 991-994.
6. А.М. Любомудров - Духовный реализм как отражение религиозной культуры в художественной литературе // Вестник славянских культур. - М., 2008. - Т. IX. - № 1-2. - С. 113-120.
7. О.Н. Михайлов - Проза Бунина // Вопросы литературы. - 1957. - №5. - С. 128-155.
8. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 5 т. - СПб.: Библиополис, 1993. - Т. 1. Стихотворения 1813-1836. -600 с.
9. О.Н. Фенчук - Память и воспоминание в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» // Метафизика И.А. Бунина: Сборник научных трудов. - Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011. - Вып. 2. - С. 80-86.
