CC BY
52
УДК 87.3
МОРФОЛОГИЗМ И РЕДУКЦИОНИЗМ КАК ОСНОВА МЕТОДОЛОГИИ О. ШПЕНГЛЕРА
© 2009 г. Л.Г. Зимовец
Сочинский филиал Российского государственного Sochi Branch of Russian State
социального университета, Social University,
ул. Пластунская, 151, г. Сочи, 354003, Plastunskaya St., 151, Sochi, 354003,
rgsu-s@rambler. ru rgsu-s@rambler. ru
Анализируется методология О. Шпенглера, доказывается, что гетевский интуитивизм стал главной моделью шпенг-леровской физиогномики, а морфологизм и редукционизм - основой его методологии. Отмечается существенное отличие шпенглеровской методологии от традиционной научной, поскольку она впервые позволила инструментально использовать граничные конструкции.
Ключевые слова: морфологизм, редукционизм, прафеномен, энтелехия, архетип, монада.
The article is dedicated to analysis of O.Shpengler's methodologies. The author shows that intuitionalism became the main model of the Shpengler's physiognomy and morphologism and reductionism - the base of his methodologies. The essential difference between Shpengler's methodology and traditional scientific methodology is described since it has allowed instrumentally to use the boundary design for the first time.
Keywords: morphologism, reductionism, prophenomenon, entelekhia, archetype, monad.
Тема кризиса культуры может рассматриваться как одна из общезначимых и сквозных в философии ХХ в.
К ней обращались многие представители западноевропейской философии - Э. Гуссерль, Г. Зиммель, Ф. Ницше, Р. Гвардини, К. Ясперс и др. Немецкий историк и философ Освальд Шпенглер - одна из самых драматических и противоречивых фигур в их ряду.
В работе «Закат Европы» он заглянул дальше своих современников, дав положительный импульс к развитию многих областей знания. Но сегодня у него нет последователей, есть только критики. Причина не только в откровенном консерватизме, но и в теоретико-методологических основаниях его концепции.
Совершенно очевидно, что понять смысл культурологической концепции ученого, смысл всей его грандиозной морфологии истории можно, лишь уяснив методологические и мировоззренческие предпосылки его философствования.
Философией своей книги О. Шпенглер обязан Гете: «У Гете я заимствую метод» [1, с. 126]. Причем в немалой степени было уподобление самой личности великого немца, «сторукой» и «тысячеглазой» (Эмерсон). Равнение шло прежде всего именно на неё.
Сколько ни билась европейская мысль над определением гетевского миросозерцания, оно все еще не определено, потому, что не определимо, так как в отношении его верны решительно все определения. Всякое миросозерцание представляет собою результат созерцания мира с определенного наблюдательного пункта, а потому неизбежно искажение картины мира, его преломляющей перспективностью. Гениальность Гете - в отсутствии такого постоянного наблюдательного пункта. Каждое явление он созерцает как бы приблизившись к нему, проникнув в его сердце. Отсюда та единственная глубина гетевского созерцания обликов мира, что органически
не переносит стесняющих границ никакого определенного миросозерцания.
Того, что дано Гете, хочет Шпенглер. Он в сущности не хочет философии и миросозерцания; он хочет голого созерцания мира, никаким мнением не искаженного образа.
Его требование, чтобы историк-физиономист изъял из себя современного человека и созерцал бы историю, как горную цепь на горизонте взором беспристрастного божества - требование гетевской объективности.
Безапелляционно имплантируя в ткань книги гетев-ский метод, «Шпенглер виртуозно пользуется гетевски-ми процедурами обнаружения первофеноменов, комбинируя их с техникой лафатеровской физиогномики и (возможно) клагесовской характерологии» [2, с. 53].
В сфере органики Гете принадлежит грандиозная идея перворастения, или решение на естественно-научном уровне старой метафизической проблемы «единого во многом», где растительный мир во всем многообразии оказывается метаморфозом единого духовного существа, постижение которого позволяло уже иметь дело не только с существующими формами растений, но и предвидеть и даже изобретать возможные, переводя таким образом механически скомпонованную таблицу Линнея в зону бесконечных трансформаций и трансфи-гураций и как бы предлагая биологический аналог таблицы Менделеева. В «Закате Европы» этот метод во всем объеме применен к истории: таков смысл шпенгле-ровского «прасимвола», лежащего в основе всей суммы проявлений данной культуры и обеспечивающего возможность головокружительных сравнений, только и мыслимых на фоне изначального единства «ландшафта», сравнений, более того, осуществляемых не только в типологической горизонтали конкретного временного ряда, но и в транскаузально гомологической вертикали разновременных (у Шпенглера одновременных) куль-
турных событий не только бывших, но и будущих; Шпенглер пророчествует «индуктивно-дедуктивным» путем; таблицы, приложенные к книге, демонстративно подчеркивают именно «менделеевский» характер задания - пустые места (все равно - в прошлом или будущем) заполняются не героическими усилиями Шлиман-нов, а точной фантазией визионера.
Шпенглер ограничивает радиус действия «прасим-волов» зонами малых единств, каждой в отдельности, постулируя их взаимонепроницаемость и допуская стыковку только в линии «одновременных» параллелизмов. Извращен не только Гете, но еще раз Лейбниц: мировая история Шпенглера - это история «монад» без единственно осмысливающей их «предустановленной гармонии», в гетевской проекции - история морфологических единств без единопронизывающего их метаморфоза [2, с. 95].
Итак, ясно, что гетевский интуитивизм был главной моделью шпенглеровской физиогномики. Разница только в том, что Шпенглер как безусловный романтик явно перенес свой интерес с природы на историю. Но история не прощает того равнодушно справедливого к себе отношения, которое не оскорбляет природы, потому она и отомстила Шпенглеру тем, что обязала его к глубоко минорной транскрипции светоносного гетеанства.
Мировая история - это совокупность (не целокуп-ность) восьми отдельных культур, не имеющих между собой ничего общего, рождающихся, мужающих и дряхлеющих каждая сама по себе. Недоумение достигает предела, когда выясняется, что каждая культура исполнена сама по себе глубочайшего смысла, а все они, вместе взятые, просто бессмысленны. Шпенглер в своей лейбницевской ориентации, очевидно, настолько вдохновился монадологией («Монады вовсе не имеют окон, через которые что либо могло бы войти туда или оттуда выйти») [3, с. 414], что совершенно упустил из виду, что «монада является постоянным живым зеркалом универсума» [3, с. 422], что «существует только один Бог, и этого Бога достаточно» [3, с. 419].
Все это свидетельствует о величайшей тоске Шпенглера по духовному миру человека, овладевшего, больше чем кто-либо, материалистическим знанием своего времени, отравленного этим знанием, который попытался приблизиться к порогу духовного мира и прояснить проблемы, не адекватные складу его мысли. В этом были убеждены многие исследователи творчества О. Шпенглера (Бердяев, Степун, Букшпан, Свасьян и др.).
Однако есть и другая точка зрения на методологию О. Шпенглера. Для философов, работающих в рамках организмической парадигмы, очевидно, что понятие идеи культуры и пра-феномена истории используется О. Шпенглером в пространстве культурологии так же, как понятие энтелехии Г. Дришем в пространстве биологии. Понятие энтелехии было перенесено в биологию из философского контекста Г. Дришем как отражающее своеобразное, неразложимое элементарное начало автономного жизненного фактора, как целесообразность. Энтелехия нелокализуема в пространстве и времени, целостна и неразделима, будучи простой, неделимой, и,
следовательно, не допускающей структурного описания, содержит в себе потенцию многообразного проявления.
В то же время у Шпенглера: «Культуры есть организмы... Я различаю идею культуры, ее внутренние возможности, от ее чувственного проявления в картине истории. Это равносильно отношения души к телу, как ее проявлению в области протяженного и ставшего. История культуры есть осуществление ее возможностей.» [1, с. 262]. «Культура - это первофеномен всякой прошлой и будущей мировой истории» [1, с. 263]. Глубокая и мало оцененная идея Гете, открытая им в его «живой природе» и постоянно полагавшаяся им в основу его морфологических изысканий, будет применена нами в самом точном смысле... Здесь говорит не анализирующий рассудок, а непосредственное мирочувство-вание и созерцание.
«Первофеномен, это именно то, в чем идея становления в чистом виде лежит перед наблюдателем» [1, с. 263].
Очевидность совпадения этих понятий как граничных и их родства с философским понятием энтелехии привела почти через 80 лет после появления «Заката Европы» к попытке внедрения в аппарат культурологии понятия энтелехии культуры (хотя и в более суженном и смещенном по отношению к понятию и «идеи пра-феномена» смысле), предпринятой Г. Кнабе, культурологом той же методологической ориентации, что и О. Шпенглер. Понимая граничность, специфику не полностью рационализируемого понятия, Г. Кнабе предлагает произвести поиск путей распространения на проблему энтелехии культуры научных, верифицируемых методов исследования.
С граничными понятиями, однако, дела обстоят более сложно - речь может идти не о новых научных методах, базирующихся, судя по тексту Г. Кнабе, на традиционной научной методологии, а о новой методологии, позволяющей инструментально использовать граничные конструкции.
И Шпенглером поиск такой адекватной методологии был произведен. Результатом явился проект построения нового типа знания, включающего в себя как граничные понятия, так и нерационализуемые продукты работы с ними и со стоящими за ними реальностями. «Мир как история, понятый, наблюденный и построенный на основании его противоположности, мира как природы, -вот новый аспект бытия, которого до настоящего времени никогда не применяли, но смутно ощущали, часто угадывали, но не решались проводить со всеми вытекающими из него выводами. Перед нами два различных способа, при помощи которых человек может подчинить себе, пережить свой окружающий мир. Я с полной резкостью отделяю по форме, а не по материалу органическое представление о мире от механического, совокупность образов (здесь О. Шпенглер употребляет слово "гештальт" - Gestalt; известно какую судьбу обрело это слово, став ключевым термином гештальт-психологии. - Л.З.) от совокупности законов, картину и символ от формулы и системы, однажды действительное от постоянно возможного, цель планомерно стоящего воображения от целесообразно разлагающего опыта, или -
чтобы назвать уже сейчас своим именем ранее не замеченную и тем не менее очень замечательную противоположность - область применения хронологического числа от числа математического» [1, с. 131-132].
«То обстоятельство, что кроме необходимости причины и действия - я назову ее логикой пространства - в жизни существует еще и необходимость судьбы - логика времени - являющаяся фактом глубочайшей внутренней достоверности, который направляет мифологическое, религиозное и художественное мышление, ...но в то же время не поддается формам познания, исследованным в "Критике чистого разума", - это обстоятельство еще не проникло в область рассудочной формулировки» [1, с. 133-134].
«Морфология механического и протяженного, наука, открывающая и приводящая в систему законы природы и причинные связи, называется систематикой. Морфология органического, истории и жизни, всего, что подчинено направлению и судьбе, называется физиогномикой» [1, с. 257].
«...В двух возможных мирообразованиях ..., проявляющихся в виде истории и природы, физиогномии всего становящегося и системы всего ставшего, царят судьба и причинность. Между ними такая же разница, как между чувством жизни и формой познания. Каждая из них является исходным пунктом двух совершенных, законченных в себе миров, но отнюдь не единственного мира» [1, с. 274].
«...Морфологическим элементом причинности является принцип, а таким же элементом судьбы - идея, которую нельзя "познать", описать, определить, а можно только чувствовать и внутренне переживать» [1, с. 277].
Параллели с текстом Г. Дриша очевидны. О. Шпенглер не заостряет внимание на нелокализуемости идеи культуры и прафеномена, однако эти конструкции также просты, неделимы и допускают описание себя лишь посредством процедуры сопоставления с развернутым, проявленным культурно-историческим содержанием-многообразием. Так же как энтелехия обеспечивает восстановление утраченных в процессе развития частей, так и пра-феномен истории порождает вполне определенные исторические феномены, которые в случае их неизвестности исследователю могут быть реконструированы по тому положению, которое они занимают в целом культуры и процесса ее исторической развертки.
В отличие от Дриша, стремящегося ввести категорию энтелехии в состав обычного знания о природе, О. Шпенглер ставит задачу формирования особого корпуса знаний - физиогномику, противопоставленного науке о природе не только по своему предмету, но и по методу. Введенные граничные понятия предполагается развернуть в инструментальные конструкции посредством процедуры разворачивания, соответствующей такой же процедуре у Дриша и в той же мере не подлежащей описанию и определению. С учетом невоспроизводимости процедуры в рациональной форме вводится и представление о внемыслительных психических функциях, ответственных за этот процесс. Проект О. Шпенглера представляет собой по сути дела план перехода от использования рационального мышления для описания
органического и исторического к использованию психических функций, связанных с интимным переживанием объекта. Сами функции, правда, не определены. Названы лишь их свойства - вчувствование, созерцание и т.д. В соответствии с юнговским делением это могут быть и интуиция и фантазия, по крайней мере этот вопрос О. Шпенглером не уточнен, да это и не входило в его задачу. Переводя рассуждения О. Шпенглера на язык психонетики, можно сказать, что физиогномика должна быть составлена из отраженных в адекватной знаковой среде продуктов внемыслительных локально-психических сред.
Проект не привел к появлению транслируемых методов работы с культурно-историческими системами, но был реализован на уровне индивидуальных переживаний и внутренних действий самого О. Шпенглера. Случай не редкий в истории культуры: спонтанное формирование новых локально-психических средств и механизмов преобразования психических содержаний позволяет творцу осуществить свой замысел и получить значимые для культуры и социума результаты, недоступные обычным рациональным методам, однако отсутствие общепонятной (или понятной хотя бы для узкой группы) знаковой среды не позволяет ни развивать новые методы, ни добиваться новых результатов. Не возникает преемственности в работе - основы построения любой технологии.
Подобно О. Шпенглеру и Г. Дришу, К.Г. Юнг попытался придать философской категории характер работающего инструментального понятия в конкретно-научной области и в результате построил конструкцию, параллельную энтелехии и пра-феномену - «архетип». Подобно своим аналогам, архетипы принципиально не-наблюдаемы, они представляют собой парадоксальный объект - актуально существующую возможность («pattern of behavior»). И, наконец, можно считать, что монадология Г.В. Лейбница - это парадигма попыток концептуального воспроизведения целостностей. Парадиг-мальной по отношению к вышеперечисленным граничным понятиям является категория монады. Монада -«субстанциональная форма», совершенное понятие, из которого вытекает все, заключающееся в данной вещи, она содержит в себе все «случайные» свойства данной вещи. Этот момент совпадает с характеристиками разобранных граничных понятий.
Таким образом, методология О. Шпенглера положила начало принципиально новым исследованиям в области постиндустриальных технологий (психонетеке, формальной теории целостностей и т.д.).
Второе решающее влияние, безусловно, испытанное Шпенглером, - влияние Ницше. Если у Гете Шпенглер заимствовал метод, то Ницше дал ему главную тему, тему европейского декаданса, тему цивилизации и гибели. Но если отношение Шпенглера к Гете есть положительная зависимость, то с Ницше Шпенглер глубоко связан формулой противоположности, поскольку это возможно для Шпенглера, формулой противоборства.
Оба чувствуют, что корабль гибнет, но Ницше жаждет спасения, а Шпенглер ждет гибели. Ницше
одержим безумной мечтою взрастить у себя за спиною крылья, улететь самому и унести на себе душу гибнущего человечества. В этой вере в чудо - христианский пафос антихриста Ницше. Его трагедия только в том, что он не видит, что для людей христианского пафоса это чудо уже свершено Христом. Иной пафос у Шпенглера. Пафос капитана на вышке гибнущего корабля: ни на что не надеяться, до конца делать свое дело и мужественно пойти ко дну. У Ницше пафос подвига, у Шпенглера пафос позы, в том высоком смысле, в котором он применяет этот термин к героям античной трагедии.
Но Шпенглер связан не только с такими вершинами, как Гете и Ницше. В постановке проблемы культуры и цивилизации он созвучен с целым рядом так глубоко презираемых им профессоров философии, с Зиммелем, Эйкеном, Коном, Эвальдом.
Книга Шпенглера не просто книга: не та штампованная форма, в которую ученые последних десятилетий привыкли сносить свои мертвые знания. В ней все лично пережито и выстрадано, все ученое впитано глубиной, все проблемы и чувства, философские термины заменены словами, вся она устремлена к катастрофе.
Шпенглер бесконечно учен; он сам говорит, что сделанное им открытие запоздало потому, что со смерти Лейбница ни один философ не владел всеми методами точного знания. Математика и физика, история религий и политическая история, все искусства, в особенности архитектура и музыка, судьбы народов и культур - все это, странно сплетаясь друг с другом, составляет единый предмет шпенглеровских размышлений.
Метод Шпенглера нигде не показан, так сказать, в голом (чистом) виде. В «Закате Европы» нет главы, специально посвященной его раскрытию: описанию и защите. Он явлен в книге Шпенглера весьма своеобразно, как живая сила, которой в виде ее очевидной работоспособности незачем отчитываться и оправдываться.
Широкая ученость соединяется в Шпенглере с глубоко осознанной и принципиально провозглашенной антинаучностью философского мышления. Его книга дышит полным презрением ко всем вопросам современной научной философии, к вопросам методологии и теории знания. Некоторым уважением отмечено разве только имя Канта. Системы Фихте, Гегеля, Шеллинга прямо названы нелепицами. Из новейших мыслителей вскользь и полупрезрительно упоминаются лишь Эйкен и Бергсон. Всего неокантианства для Шпенглера просто не существует: это мертвый остаток некогда живой мысли. Для Шпенглера подлинные философы XIX в. -это Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Б. Шоу.
В основе «Заката Европы» лежит не аппарат понятий, а аппарат слов. Понятие для Шпенглера всегда од-носмысленно, самотождественно и раз навсегда определено в своей логической емкости. Слово всегда много-смысленно, неуловимо, всегда заново нагружено новым содержанием.
Тем не менее работа Шпенглера - сугубо философская, и с первых же страниц он дает именно философское обоснование своему взгляду на мир. Это обоснова-
ние заимствовано из работ Дильтея и Ницше, в чем-то перекликаясь с неокантианцами (в частности, с Риккер-том). Главная идея у него состоит в разграничении сферы деятельности интуиции и рассудка, идея, которую мы видели у Дильтея и Бергсона. Может возникнуть вопрос, а какое отношение имеет чисто историческая концепция к философии и тем более к философии жизни? В соответствии с этим Шпенглер производит разграничение науки и истории: наука есть предмет человеческого рассудка, а история - предмет человеческого созерцания. А это значит, что исторический метод существенно отличается от метода научного - здесь не нужны доказательства, не нужны выводы и формулы, здесь необходимо проникновение в суть вещи, интуитивное проникновение в глубинную сущность явлений. Поэтому Шпенглер часто прибегает к различным образам, сравнениям, символам. Он как бы сознательно уходит от доказательности. Можно упрекнуть его в недостаточно высоком философском уровне и в том, что его историческая концепция не идет ни в какое сравнение с концепциями известных историков. Но Шпенглер сознательно утверждает свою концепцию, показывая, что метод истории совершенно другой: историка нельзя вырастить, создать - историками рождаются. Историк прежде всего созерцает дух в себе. Самопознание, интроспекция - это та область, в которой творит историк.
Сознательно высказывая этот тезис в «Закате Европы», Шпенглер указывает, что весь мир, вся природа существуют лишь в том случае, если существует познающий субъект. Это может привести к обвинению Шпенглера в солипсизме, ведь у него весь мир таким образом сводится к познающему субъекту. Но он не углубляется в эти проблемы, тем самым оберегая свои выводы от возможной опасности. Это так же характеризует методологию Шпенглера как философа.
Философия Шпенглера не доказательна, это действительно философия жизни, и главное для него - созерцание духа, в котором развивается история. Сколько людей, столько и миров, объективной истины не существует, поэтому сама философско-историческая концепция Шпенглера при всей ее глобальности не претендует на объективность. Он указывает, что взгляд на мир - это всегда мировоззрение, а не истина, поэтому и исторический взгляд может быть также лишь взглядом мировоззренческим. Нельзя говорить об объекте без субъекта, без человека. Природа и мир есть лишь переживания субъекта, поэтому действительность сводится к представлениям о ней, к переживаниям действительности. Таким образом, объективная истина исчезает, растворяясь в фактах исторических и природных. Истина оказывается не объективной и не абсолютной, а относительной и текучей.
Итак, философско-методологическая основа философии Шпенглера - это философия жизни. Ученый указывает, что жизнь имеет смысл, близкий понятию становления, поэтому основное, что привлекает внимание философа, это становление и ставшее.
Становление и ставшее - это факт и предмет жизни. Поэтому главным действующим лицом и природы, и
истории является душа: душа есть именно то, что подлежит осуществлению, то, что осуществляется. А жизнь - это сам процесс осуществления. Таким образом, в некотором едином целом, которое охватывается жизнью, вычленяется душа и мир, и две способности человеческого познания - рассудок и интуиция - могут воспринимать или мир, или душу. Мир постигается только лишь рассудком, поэтому естественная наука не может познать все мироздание, она познает только то, что уже было осуществлено. Наука, которая изучает причинность, постигает лишь часть мироздания, ибо причинность есть застывшая судьба, а судьба есть закон, который лежит в основе всего развития понятия жизни.
Так же как у Ницше, жизнь у Шпенглера является первичным началом, которое лежит в основе всего бытия. Законом этого первичного начала, по терминологии Шпенглера, является судьба. Жизнь может застывать, превращаться в мир, и судьба превращается в причинно-следственную связь. Интуиция как высшая форма постижения жизни также омертвляется, превращается в рассудок.
В свою очередь рассудок, который постигает причинно-следственные связи, постигает лишь часть, как бы некоторую проекцию всего бытия, именуемого жизнью, поэтому также не может дать объективную истину. Наука, по мнению Шпенглера, существует лишь как форма некого приспособления к действительности. Здесь мы видим практически дословное повторение ницшевской концепции.
Что такое судьба? Можно было бы сказать, что представление о судьбе есть некоторое объективное представление, и здесь мы могли бы упрекнуть Шпенглера, потому что понятие жизни и понятие судьбы дают нам некоторое объективное основание для построения целостной философской системы. Но тем не менее однозначно постичь судьбу в ее целостности нельзя. Существует столько представлений о судьбе, сколько существует культур. Каждая культура имеет свою собственную концепцию судьбы, и, более того, всякая культура есть не что иное, как осуществление и образ этой идеи, этого единственного момента в общей концепции жизни: «В
идее судьбы открывается мировая тоска души, ее взыскание света, взлета, завершения и осуществления своего познания» [1, с. 273].
Чувство судьбы, по Шпенглеру, возникает из первоначального прачувства жизни и смерти, имеющегося у человека. Человек всегда чувствует себя затерянным в огромных масштабах бытия, чувствует себя одиноким (здесь можно увидеть уже некоторую перекличку с зарождавшимся экзистенциализмом), поэтому феномен смерти оказывается для него самым важным в жизни. Человек испытывает страх перед смертью, который порождает у него свое собственное ощущение жизни, являясь основой и самым глубинным фактором, влияющим на возникновение идеи судьбы и того или иного народа, но нельзя сказать, что народ сам создает эту идею судьбы. Она действует независимо от субъекта, народа и в конце концов проявляется в том, что возникает именно та или иная душа каждого народа.
И, что особенно показательно для всего стиля мысли Шпенглера, - дикое сочетание архаики и модернизма, вещей, уже никак не совместимых: мистики и позитивизма; визионерства и агностицизма; ему, высокомерно ставящему на вид Ницше недопустимость сожительства романтика с психологом, удалось каким-то странным, во всех смыслах даже нелепым образом совместить в себе лик пророка с гримасой скептика и выдержать этот экспрессионистический альянс на протяжении всего тысячестраничного пространства своей книги.
Литература
1. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М., 1993.
2. Свасьян К.А. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу. Предисловие // О. Шпенглер. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М., 1993.
3. Лейбниц Г.В. Монадология // Собр. соч. Т. 1. М., 1982.
Поступила в редакцию 26 мая 2009 г.
