CC BY
4
А. В. Прокофьев
Институт философии РАН
МОРАЛЬНЫЕ АБСОЛЮТЫ (ЕЩЕ ОДНА ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ НЕГАТИВНОЙ ЭТИКИ А. А. ГУСЕЙНОВА)
В данной статье, приуроченной к 85 летнему юбилею академика А. А. Гусейнова, реконструировано нормативно-этическое измерение его негативной этики. Оно задано идеей абсолютности морали. Претензия морали на абсолютность, по А. А. Гусейнову, реализуется в том, что в основании этого явления лежат фундаментальные запреты, требующие от морального агента совершения негативных поступков. Абсолютный запрет, характеризуется своей категоричностью, то есть отсутствием ситуативных исключений или обоснованных отступлений. Отсутствие исключений делает нормативное содержание запрета однозначным (мораль не может точно сказать, что нам надо делать, но может точно сказать, чего нам делать не надо). Исполнение абсолютного запрета точно фиксируется как самим моральным агентом, так и окружающими. В отношении мотивов исполнения запрета не может быть самообмана. Абсолютные запреты создают жесткий каркас, внутри которого формируются и действуют позитивные моральные предписания, имеющие относительный статус. Среди историко-философских параллелей негативной этики исследователи, как правило, указывают на И. Канта (в особенности в части неприятия И.Кантом лжи из человеколюбия), Л. Н. Толстого и А. Швейцера. Однако ряд типологически схожих этических учений заметно шире. В данной статье проведено сравнение нормативного измерения негативной этики с нормативной программой традиционалистской моральной теологии католицизма конца XX в. Основной предмет сравнения - этический манифест Джона Финниса «Моральные абсолюты: традиция, пересмотр и истина» (1991). Дж. Финнис определяет моральные абсолюты как фундаментальные, не допускающие исключений моральные запреты, в которых то, что запрещено, характеризуется без применения оценочных понятий, в качестве легко опознаваемых физических действий, которые изначально выведены из числа предметов выбора морального агента. Это определение очень близко к пониманию абсолютности морали А. А. Гусейновым. Близкой по своей структуре и содержанию является и аргументация против нормативно-этических теорий, стремящихся релятивизировать моральные запреты, придавая им статус общих ориентиров поведения, действие которых может быть приостановлено в конкретных ситуациях. Дж. Финнис, критикующий католических пропорционистов, так же, как и А. А. Гусейнов, критикующий российских ситуационистов в вопросах о допустимости обмана и применения силы, указывает на неизбежность распада всей внутренней механики морального выбора, если тот будет опираться на концепцию меньшего зла. Следует отметить, что при всем сходстве методологических подходов, негативная этика и католический традиционализм лишь частично совпадают в своих ответах на вопрос, какие запреты следует считать абсолютными
Ключевые слова: мораль, этика, абсолютные запреты, негативная этика, католическая моральная теология, пропорционизм, А. А. Гусейнов, Дж. Финнис.
A. V. Prokofyev
RAS Institute of Philosophy (Moscow, Russia)
MORAL ABSOLUTES (ONE MORE HISTORICAL PARALLEL OF A. A.
GUSSEINOV'S NEGATIVE ETHICS)
In this paper, timed to the 85th anniversary of Academician A. A. Gusseinov, the normative dimension of his negative ethics is reconstructed. It is determined by the idea of the absoluteness of morality. According to A. A. Gusseinov, the claim of morality to absoluteness relates to the fact that the entire edifice of morality rests on fundamental prohibitions that require the moral agent to perform negative acts. An absolute prohibition has the categorical character, i.e., such prohibitions do not allow any situational exceptions or justified derogations. The absence of exceptions makes the normative content of the prohibition unambiguous (morality cannot say exactly what we should do, but it can say exactly what we should not do). The compliance with an absolute prohibition is precisely recorded both by the moral agent him/herself and by others. The self-deception with respect to the motives for the compliance with an absolute prohibition is impossible. Absolute prohibitions create a rigid framework within which positive moral precepts with relative status are formed and operate. Among the historical parallels of negative ethics, researchers usually point to I. Kant (especially his rejection of benevolent lies), L. N. Tolstoy and A. Schweitzer. However, the range of typologically similar ethical doctrines is noticeably wider. This article compares the normative dimension of negative ethics with the normative program of the traditionalist moral theology of Catholicism at the end of the 20th century. The main subject of comparison is John Finnis's ethical manifesto Moral Absolutes: Tradition, Revision, and Truth (1991). Finnis defines moral absolutes as fundamental, exceptionless moral prohibitions in which what is prohibited is characterized without the use of evaluative concepts, as easily identifiable, inherently wrong acts that are excluded from the moral agent's deliberation. This definition is very close to A. A. Gusseinov's understanding of the absoluteness of morality. There is also another point of similarity. It is A. A. Gusseinov's and J. Finnis's argumentation against ethical theories that seek to relativize moral prohibitions, giving them the status of general guidelines that can be suspended in particular situations. J. Finnis criticizing Catholic proportionalists as well as A. A. Gusseinov criticizing the position of Russian situationists on the permissibility of the use of force and deception points to the inevitable disintegration of the entire mechanics of moral choice if it is based on the concept of the lesser evil. It should be noted that, for all the similarities in methodological approaches, negative ethics and Catholic traditionalism only partially coincide in their answers to the question of which prohibitions should be considered absolute.
Keywords: morality, ethics, absolute prohibitions, negative ethics, Catholic moral theology, proportionalism, A. A. Gusseinov, J. Finnis
DOI 10.22405/2304-4772-2024-1 -2-24-37
Моральный абсолютизм: версия Абдусалама Гусейнова
Понятие «абсолютный», как и производные от него понятия «абсолютность» и «абсолютизм», играют важную роль в моральной философии Абдусалама Абдулкеримовича Гусейнова. Абсолютными он называет как саму мораль, так и некоторые конкретные моральные феномены. Довольно часто мораль характеризуется им в качестве обладающей «претензией на абсолютность». И в этом случае имеется в виду как мораль в ее стихийно складывающихся, нерефлексивных формах (у А. А. Гусейнова буквально: «массовидных и повседневных проявлениях морального сознания»), так и, в особенности, в рамках того архетипического образа, который возникает на основе философской рефлексии особенностей существования человека в мире [12, с. 202]. В ряде случаев понятие «абсолютный» соседствует у А. А. Гусейнова с понятием «безусловный» и даже более того - приближается к нему по смыслу или используется как синоним. В других случаях понятие «абсолютный» находится в тех же отношениях с понятиями «категорический»
(«категоричный») и «всеобщий». Это могло бы стать предметом специального исследования, но в данной статье не входит в мои задачи.
В качестве основных частных моральных феноменов, наделенных предикатом «абсолютный» у А. А. Гусейнова выступают поступки, а также запреты (ср.: «если возможны абсолютные моральные поступки, то они возможны в качестве негативных поступков, задаваемых определенными запретами» [2, с. 280]). «Нравственные требования, - пишет А. А. Гусейнов, -необходимо являются запретами, не могут не быть запретами. Только в качестве запретов они поддаются рациональному обоснованию. Это касается прежде всего таких специфических признаков моральных требований, как безусловность (абсолютность, категоричность) предписаний и бескорыстие мотивации» [5, с. 636]. Раскрывая смысл понятия «категоричность» создатель негативной этики замечает, что оно по сути своей тождественно отсутствию исключений из того или иного требования («отсутствие исключений, невозможность исключений, категоричность требований - обязательный знак нравственности») [11, с. 225]. При этом он уточняет, что не допускают исключений именно «основополагающие» нравственные запреты, в отличие от вторичных, вспомогательных норм [11, с. 228]. Если же мы сталкиваемся с такой формулировкой «основополагающего запрета», которая все же допускает исключения (в тексте буквально - «отступления»), то это значит, что «запрет... не закреплен в моральной безусловности, не доведен до конкретности безусловно обязательных для каждого морального индивида негативных поступков» [4, с. 709].
Отсутствие исключений сопровождается в абсолютных запретах их прозрачностью и очевидностью (ближайшие используемые А. А. Гусейновым понятия «легкость идентификации», «легкость удостоверения», «отсутствие двусмысленности», «однозначность»). В отличие от позитивной программы морали, ее негативная программа может быть выражена вполне определенно, без необходимости сложных ситуативных интерпретаций. «Запрет, - замечает А. А. Гусейнов, - может быть универсальным, безусловным, поскольку он коренится в разуме человека, а не в особенных обстоятельствах его жизни, становится поведенческой установкой в силу решения. Он опирается на автономию воли, поскольку противостоит тем волевым импульсам, которые имеют внешнее (гетерономное) происхождение. Поэтому абсолютная мораль может приобрести реальность только в форме запретов. Она не может сказать человеку, что делать. Но она может ему сказать, чего не делать. Этический и нравственный опыт человечества говорит по крайней мере о двух таких взаимосвязанных запретах: «не убий» и «не лги». Гуманистическая этика не может выразить свое содержание таким образом, чтобы оно прямо сопрягалось с вполне конкретными позитивными действиями индивидов. Она говорит о любви и честности как важнейших основоположениях морали, но при этом остается открытым вопрос о том, какие конкретные поступки надо совершать в тех или иных ситуациях, чтобы следовать этим принципам... Однако гуманистическая этика может запечатлеть свое содержание в запретах, которые в практическом применении совершенно однозначны. Из запретов «не убий» и
«не лги» прямо вытекает, чего не следует делать. Здесь не может быть двусмысленности. Тем самым абсолютная мораль, оставаясь всеобщей и автономной, выступает уже не в форме моральных добродетелей и правил, а в форме поступков» [6, с. 330].
Прозрачным в случае запретов является не только их нормативное содержание применительно к любому практическому случаю, но и мера их исполнения в каждом таком случае. Запрет может быть или исполнен, или не исполнен, и моральный агент всегда точно знает, исполнил он запрет или нет. В отличие от позитивных предписаний, здесь не остается места для самообмана. А. А. Гусейнов так иллюстрирует этот тезис: «Запреты - не только преимущественная, превалирующая форма нравственной жизни; они являются также и самой действенной ее формой. За запретами стоят такие поступки, которые легче идентифицировать и труднее прикрывать софистикой морального лицемерия, чем позитивные действия; монаху-бенедиктинцу, наверное, проще было ответить себе на вопрос, соблюдает ли он норму "Не прелюбодействуй!", чем удостовериться в том, что он трудится в поте лица своего» [7, с. 181].
Наконец, в случае исполнения или неисполнения запрета прозрачным оказывается и мотив совершения поступка. В случае с позитивными предписаниями в качестве мотива может выступать замаскированная корысть, и моральный агент никогда не может быть уверен, что он действовал из одного лишь стремления к моральному совершенству. По мнению российского философа, «люди обманывают не только других, но и себя - и часто в большей мере, чем других. И когда речь идет... о позитивных намерениях, сопровождающих поступки, то всегда возникают сомнения: не стоят ли за этим соображения выгоды... Никогда нельзя ответить себе на вопрос, совершил ли ты этот поступок в силу благородства своих намерений или потому, что это был благоразумный поступок, который был тебе выгоден, обеспечивал уютную жизнь или какие-то другие блага?» Что же касается «негативных поступков или поступков, фиксирующих и воплощающих в поведении запреты», то для А. А. Гусейнова они «являются однозначными, то есть это поступки, по поводу которых людям очень трудно обмануть самих себя» [4, с. 710]. Такие поступки противоположны стремлению к выгоде и самим своим совершением подтверждают «бескорыстие мотивации».
Естественно, мораль не ограничивается для А. А. Гусейнова запретами, однако запреты играют в ней структурирующую, формообразующую роль. «Нравственно санкционированная практика, - пишет он, - во всех своих разновидностях обрамлена запретами: семья - запретом на прелюбодеяние, правосудие - запретом на лжесвидетельство, патриотизм - запретом на измену и т.д. Наряду с ними, существуют также универсальные запреты, которые задают саму нравственность как форму человеческой практики и мыслятся абсолютными без каких-либо ограничений. Таковы, как минимум, следующие два: запрет на насилие («Не убивай!») и запрет на ложь («Не лги!»). Они негативно очерчивают бытие индивидов в качестве нравственно зрелых личностей, субъектов индивидуально-ответственного поведения, запрещая
одному человеку подчинять себе волю другого, будь то путем физического принуждения (насилия) или путем обмана» [2, с. 113-112].
Внутри «обрамления» из запретов находится область, наполняемая индивидуальным и коллективным творчеством. Здесь присутствует значительная историко-культурная специфика. В некоторых работах российского философа эта область именуется областью «всеобще-локальных» предписаний [7, с. 181-182]. И здесь уже, напротив, претензия на абсолютность является не законным следствием природы морали, а проявлением глубочайшего непонимания ее природы. «Идея абсолютной морали... необходима хотя бы для того, чтобы сознавать относительность всех реальных форм, в которых мораль бытует, и чтобы не была объявлена абсолютной ни одна из них» [10, с. 38].
В этике А. А. Гусейнова есть два среза абсолютности морали, условно говоря, нормативно-этический и метафизический. Для метафизического среза с 1990-х гг. центральную роль играют аристотелевская идея высшего блага, стоический идеал самодостаточности, перенесенный из области мотиваций и состояний духа в область качества поступков, и кантианская универсализуемость суждений (образцовый текст - статья «Сослагательное наклонение морали» (2001) [7]). Позднее в этом метафизическом синтезе центральное место занимает обращение к философскому наследию М. М. Бахтина и его фундаментальным понятиям «не-алиби в бытии» и «моральная ответственность», в отличие от «специальной» (см. работу «Философия поступка как первая философия (опыт интерпретации нравственной философии М. М. Бахтина)» (2017) [8], [9]). Однако в данной статье, как уже стало очевидно из моего обзора морального абсолютизма А. А. Гусейнова, я планирую обсуждать исключительно нормативно-этический срез абсолютности, нормативную систему абсолютной морали, а не ее философское обоснование (о проблеме обоснования абсолютной морали у А. А. Гусейнова см. [1]). Этот срез выражается в связке: абсолютный поступок как поступок реализующий абсолютный запрет. Таково нормативное ядро концепции, именуемой ее автором негативной этикой.
Негативная этика А. А. Гусейнова раскрывает свои многочисленные грани в широком историко-философском контексте. Основными его составляющими принято считать идеи мыслителей, наследие которых непосредственно исследовал и с которыми вел прямой диалог А. А. Гусейнов. Это И. Кант, преимущественно его категорическое отрицание возможности морально обоснованного обмана, а также Л. Н. Толстой с его категорическим отрицанием применения силы к другому человеку. В несколько меньшей мере -отрицание А. Швейцером моральной допустимости уничтожения любых форм жизни (с известной оговоркой, что неизбежные вынужденные действия такого рода обрекают человека на жизнь с нечистой совестью). Однако я хотел бы обратиться к другой, казалось бы, менее очевидной параллели. И эта менее очевидная параллель создает дополнительное, на мой взгляд, очень интересное и эвристически ценное зеркало для нормативной этики А. А. Гусейнова. Я имею в виду в виду традиционалистскую католическую моральную теологию
конца XX в., в особенности, в том виде, как она была представлена в обобщающей работе Джона Финниса «Моральные абсолюты: традиция, пересмотр и истина», изданной в 1991 г. ([14], о многогранном философском творчестве Дж. Финниса см.: [17]).
Моральный абсолютизм: версия Джона Финниса
В чем же, по мнению Дж. Финниса, состоит абсолютность абсолютных требований (у Дж. Финниса - правил)? В соответствии с первой его характеристикой, абсолютное правило - это такое правило, нарушение которого невозможно обосновать или нарушение которого не может быть чем-то допустимым или обязательным даже в каком-то общем зачете, включающем суммирование всех влияний нарушения на мир. Если обозначить обоснованные, допустимые или обязательные случаи нарушения правила словом «исключение», то абсолютное правило - это правило, которое не предполагает исключений [14, р. 3]. Просто «Делай X», а не «Делай Х, но в условиях Y, ты имеешь право или обязан сделать не-Х».
Различие между абсолютными и неабсолютными правилами можно было бы попытаться свести к категориям универсального и общего. Как абсолютное, так и неабсолютное правило одинаково универсальны (то есть не отсылают нас к конкретным индивидам), но отличаются по степени общности. Что это означает? Правило «Делай X» относится ко всем агентам, а правило «Делай Х, но в условиях Y, ты имеешь право или обязан сделать не-Х» является таким требованием, которое обращено лишь к тем, кто не попал в условия Y. Параметры исключения из правила задает в этом случае особое положение агента. То же самое различие в общности может касаться уже не агента, а реципиентов действия. Тогда более общее правило предписывает какое-то воздействие на всех реципиентов («Делай Х в отношении каждого»), а менее общее - на всех, кроме тех, кто обладает теми или иными свойствами («Делай Х в отношении каждого, кроме тех, кто обладает свойствами а, Ь, с»). В этом случае специфику ситуации-исключения задают три совместно присутствующих свойства реципиента. В своей сфере регулирования такой, как совершение агентом действий определенного типа, или такой, как оказание воздействия определенного типа на реципиентов, универсальное правило может обладать предельной степенью общности и не допускать никаких исключений именно в силу этого обстоятельства. Если перед нами такое правило, то его следует называть абсолютным. Если нет, то оно абсолютным не является. В таком случае абсолютными будут все перечисленные ниже правила: «Не убивай!», «Не вреди!», «Поступай честно!», «Сопротивляйся злу!», «Содействуй наибольшему счастью наибольшего количества людей», «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой».
Существует интересный историко-философский прецедент, касающийся данного подхода к пониманию абсолютности правил. Знаменитый британский этик Ричард Хэар столкнулся в устном высказывании еще одного известного аналитического философа XX в., Элизабет Энском, так же, как Дж. Финнис, относившейся с большой симпатией к католической моральной доктрине, с заинтересовавшим его употреблением слова «абсолютный». Критикуя
консеквенциалистскую этику, Энском использовала по отношению к неконсеквенциалистским принципам, то есть к тем, которые не предполагают выявления и суммирования последствий действия, сочетание слов «абсолютно общие принципы», добавив при этом, что такие принципы никогда не попадают под вопрос [15, р. 53]. Реакция Р. Хэара была такова: «абсолютно общие» - это неудачная формулировка, можно было бы говорить лишь о предельно общих и в силу этого абсолютных. Предельно общие принципы, действительно, не содержат исключений, и значит имеют право называться абсолютными. Но, по мнению Р. Хэара, Г. Э. М. Энском пытается сказать что-то другое. Для нее абсолютные принципы имеют абсолютный характер не в силу того, что они обладают предельной общностью, а на какой-то иной основе. Ключевой абсолютный, то есть не допускающий исключений, принцип, по Г. Э. М. Энском, «Не убивай невиновных!», а он явно не является предельно общим в отношении такого обращения с реципиентами, как лишение их жизни. Даже принцип «Не убивай!», находящийся в центре внимания многих этиков-абсолютистов, не имеет этого статуса, поскольку относится у них только к человеку, а не ко всему тому, что можно было бы убить. Замечание Р. Хэара верно не только по отношению к Г. Э. М. Энском, но и по отношению к любому моральному абсолютисту, включая Дж. Финниса и А. А. Гусейнова. Для них а) отсутствие у абсолютного правила исключений не является следствием его предельной общности, б) отсутствие исключений может характеризовать правила, не обладающие в своей сфере регулирования предельной общностью.
Вторая характеристика абсолютного правила, по Дж. Финнису, состоит в том, что формулировка такого правила не должна включать оценочных понятий [14, р. 2-3, 25]. Почему так? причина связана с тем, что правило, включающее в себя оценочные понятия, может не допускать исключений лишь потому, что оно формально или тавтологично. Возьмем, к примеру, правило «Не лишай людей жизни несправедливо». У этого правила не будет исключений, поскольку несправедливость в рамках моральной системы координат табуирована изначально, любые несправедливые поступки должны быть заведомо исключены из поведения морального агента. Вопрос лишь в том, что такое несправедливость и, соответственно, что будет считаться несправедливым поступком, в данном случае - несправедливым лишением жизни. И здесь возникает вторая причина отсутствия в формулировках абсолютных правил оценочных понятий. Правило «Не лишай людей жизни несправедливо» не имеет исключений лишь потому, что все потенциальные факторы, которые могли бы стать основой для исключений, уже даны в скрытом виде во входящем в правило оценочном термине «несправедливо» [14, р. 4]. Соответственно, такие, не допускающие исключений в силу своей формальности правила, оказываются очень неопределенными, зависящими от интерпретации. В обсуждаемом случае, содержание правила зависит от разных концепций справедливости и способов их проекции на конкретные практические ситуации. Согласившиеся с подобным правилом люди (а на него очень легко согласиться) могут бесконечно спорить о том, в чем состоит его
исполнение или неисполнение в конкретном случае, то есть о том, когда лишить человека жизни допустимо, а когда нет. Таким образом, мы видим, что не имеющее исключений правило должно было бы внести определенность в область морального долга, а оно, напротив, ее уничтожает.
Выходом из этого положения является формулирование моральных правил (по крайней мере, основополагающих) посредством указания на совершаемые или не совершаемые агентом физические действия, легко идентифицируемые линии поведения. Дж. Финнис считает некорректным определять такие правила как «материальные», «физические», «поведенческие», поскольку, в конечном итоге, проблема не в действии как таковом, а в качестве воли, выбирающей это действие [14, р. 5-6, 38-39]. Однако без точной идентификации действия невозможно определить качество воли, поэтому как бы мы не называли такое правило, в его основе лежит ценностно-нейтральное описание действия. За таким описанием следует итоговое «требуется» или, наоборот, итоговое «нельзя», которое и проводит границу между правильным и неправильным, обязательным и необязательным, допустимым и недопустимым. В случае с правилом «Не лишай жизни людей несправедливо!» оценка была интегрирована в само описание должного и недолжного поведения и даже являлась его центральной частью. Более того, она была интегрирована так, что само отсутствие исключений оказывалось под подозрением, ведь это правило делит лишение жизни на справедливое и несправедливое, и поэтому его легко принять за замаскированную форму более общего правила, имеющего оговорки. Избежать таких проблем можно лишь одним способом: дать «такую спецификацию [правила], которая не включает оценочных терминов». Наличие такой спецификации предоставляет агенту возможность «при обдумывании морального выбора сразу же сделать вывод, что определенное действие исключено как из процесса рассуждения, так и из поведения» [14, р. 3].
Интересно, что в связи со второй характеристикой абсолютного правила даже формулировка «Не убивай!» оказывается под определенным подозрением. Ведь убийство - это не нейтральное описание действия, а оценочное понятие: морально предосудительное лишение жизни. Соответственно, запрет «Не убивай!» вполне возможно трактовать так: «Не совершай того, что в свете каких-то моральных квалификаций будет признано убийством!». А уж что будет признано - это предмет для дополнительного рассуждения. Соответственно, адекватной абсолютистской формулировкой будет не «Не убивай!», а скорее: «Лишение человека жизни при любых обстоятельствах недопустимо» или «Лишение человека жизни при любых обстоятельствах является убийством» (ср. с рассуждением Дж. Финниса: [14, р. 32])
Наконец, третья характеристика моральных абсолютов, по Дж. Финнису состоит в том, что они представляют собой не позитивные правила-предписания, а негативные правила-запреты. Почему именно запреты? Отождествление моральных абсолютов с запретами связано с различием между способами выявления правильных и неправильных в моральном отношении поступков. Чтобы выявить правильный в моральном отношении поступок следует рассмотреть множество морально релевантных обстоятельств. Такой
анализ не просто сложен, но и всегда стоит под вопросом в смысле получаемых результатов. Тут не просто можно ошибиться, а ошибка более чем возможна. В свою очередь, для идентификации неправильного поступка, достаточно зафиксировать моральную неприемлемость мотива, неуместность действия в каких-то обстоятельствах или применение негодных средств для достижения цели. Решая эту задачу, следует сосредоточиться на самом по себе поступке и на этой основе получить точное знание о его моральном качестве (конкретно, о его моральной неприемлемости). Знание о неприемлемости действия возникает, по Дж. Финнису, сразу же, без сложной процедуры морального размышления [14, р. 16-17]. От совершения неприемлемых в моральном отношении поступков нас предостерегают именно запреты, поэтому они больше отвечают определению моральных абсолютов, чем позитивные правила-предписания.
Кроме того, позитивные правила-предписания не только создают в жизни человека неустранимое пространство моральной неопределенности, но и не могут отвечать критерию отсутствия исключений. Позитивное правило всегда имеет шанс столкнуться с другим позитивным правилом и это создает основание для его ситуативного неисполнения (у Дж. Финниса есть пример с возвращением взятого в долг оружия предателю или сумасшедшему, почерпнутый из Фомы Аквинского) [14, р. 91]. С небольшим количеством негативных правил ситуация иная, они не сталкиваются между собой и могут быть исполнены всегда и везде. Для Дж. Финниса важно и то, что абсолюты играют в морали защитную, консервативную роль. Они стоят на страже фундаментальных позитивных аспектов человеческого существования (человеческих благ) и призваны противостоять их разрушению [14, р. 10-11]. Чем же быть моральным абсолютам, как не запретами?
Соответственно, Финнисово определение нормативно-этического абсолютизма выглядит следующим образом: это такое понимание морали, которое признает существование фундаментальных, не допускающих исключений моральных запретов; в этих запретах то, что запрещено, характеризуется без применения оценочных понятий, в качестве легко опознаваемых физических действий, которые изначально выведены из числа предметов выбора морального агента. Данное определение в целом соответствует пониманию абсолютизма А. А. Гусейновым.
Противостояние релятивизации моральных абсолютов
Примечательно, что католический традиционализм прошлого и начала нынешнего столетий роднит с негативной этикой А. А. Гусейнова не только определенное единство в понимании необходимости абсолютных запретов для существования морали, но и то, как католики-традиционалисты и российский философ полемизируют с попытками показать ситуативную гибкость моральных принципов. Католики-традиционалисты столкнулись с мощным вызовом со стороны ревизионистской моральной доктрины, получившей название «пропорционизм». Пропорционисты выдвинули в качестве важнейшей нормативной категории категорию «меньшего зла» и предположили, что моральный смысл любого действия можно выявить только в свете взвешивания «тотальности» его положительного и отрицательного воздействия
на мир в какой-то конкретной ситуации. На этой основе они подвергли пересмотру стандартные для католицизма подходы к решению ряда практических проблем (сборник ключевых текстов дискуссии: [16]). В своем противостоянии пропорционизму традиционалисты отталкивались от критики апостолом Павлом максимы «делай зло, чтобы вышло добро» (Рим 3:8) и от переосмысленного в средневековой схоластике рассуждения Аристотеля о том, что есть поступки, которые считаются дурными сами по себе [14, р. 59, 31-32]. Однако аргументация традиционалистов не ограничивалась апелляцией к авторитетам. В ней преобладали доводы, которые в равной мере могут использоваться в моральной теологии и в светской нормативной этике.
В полемике традиционалистов с пропорционистами присутствует много полемических ходов мысли, характерных для А. А. Гусейнова. Прежде всего, тех, которые он использовал в широкой дискуссии о моральной допустимости обмана, развернувшейся в российском этическом сообществе на рубеже 2010-х гг. Большинство теоретиков, участвовавших в этой дискуссии, рассуждали в духе более или менее жесткого этического ситуационизма - прямой параллели пропорционизма в католической мысли. А. А. Гусейнов, в свою очередь, пытался показать, что тем самым они теряют из виду абсолютный характер морали, а значит, попросту разрушают такое явление как мораль [11]. Я бы выделил следующие аргументы против пропорционизма, являющиеся очевидным аналогом доводов А. А. Гусейнова против релятивизации абсолютной морали. Вновь на примере обсуждаемой работы Дж. Финниса.
1. Утверждение о том, что абсолютный запрет работает так, что действие, не соответствующее ему, попросту исключено из размышления о том, как действовать, и значит обосновать нарушение запрета невозможно, оставаясь при этом нравственным человеком [14, р. 3, 11, 38, 67-68, 82-82, 104105].
2. Утверждение о том, что ситуативные решения, руководствующиеся максимизацией блага, в том числе, те из них, которые приобретают форму общественных институтов, а также культурная специфика в области ценностей и норм существуют только в ограде из абсолютных запретов [14, р. 10-11, 8283, 104-105].
3. Утверждение о том, что этика, которая на место абсолютов ставит принцип минимизации зла и опирающийся на него ситуативный расчет, уподобляет моральный выбор технической деятельности и тем самым лишает его морального качества [14, р. 13, 20, 23].
4. Утверждение о том, что стремление неабсолютной этики установить приоритет моральных ценностей над моральными правилами, ведет к неверной интерпретации моральных ценностей и не укрепляет, а подрывает их [14, р. 11, 67-68].
5. Утверждение о том, что неабсолютная этика пытается представить непредсказуемое предсказуемым, а несоизмеримое - соизмеримым. В части непредсказуемости имеется в виду невозможность предсказать все позитивные и негативные следствия действия, что заставляет морального агента полагаться на более определенный моральный запрет. В части несоизмеримости имеется в
виду как несоизмеримость разных благ, в свете которых могло бы выявляться моральное преимущество одного состояния реальности над другим, так и невозможность положить на чаши одних и тех же весов нарушение запрета и благоприятные последствия такого нарушения [14, р. 20, 50-54].
На мой взгляд, созвучий и совпадений не меньше, чем с И. Кантом, опыт мышления которого А. А. Гусейнов особенно часто привлекает, обсуждая абсолютность морали и критикуя ситуационизм. Однако есть и примечательные различия. Например, для католических мыслителей образцовыми нормами, на основе которых иллюстрируется и обосновывается моральная абсолютность, являются не «Не убивай!» и «Не лги!», как у А. А. Гусейнова, а «Не прелюбодействуй!» и «Не лги!», причем именно в таком порядке (см. анализ Дж. Финнисом аристотелевского сюжета о жене тирана (14, р. 31-37) и позиции Августина по вопросу о допустимости лжи [14, р. 63-67]). То, что с помощью греха прелюбодеяния недопустимо добиваться спасения других людей или увеличения их благополучия, для них гораздо более яркий пример абсолютности, чем то же самое утверждение в отношении лишения жизни. Это вполне понятно: в случае с лишением жизни есть временной промежуток, а также смысловой разрыв между совершением физического действия, приводящего к смерти другого человека, и самой этой смертью. Смерть другого в каких-то условиях вполне можно считать побочным ненамеренным последствием действия, направленного на благую цель, а не средством достижения этой цели [14, р. 70-71]. Именно так интерпретируются традиционалистами самооборона и классическая версия задачи с вагонеткой (см. подробнее: [13]). Здесь остается возможность для того, чтобы причинение смерти не было квалифицировано как убийство. С прелюбодеянием ситуация иная. Нарушение супружеского обета невозможно считать ненамеренным последствием действия, направленного на благую цель. Оно может являться только намеренно избранным средством ее достижения. И в связи с этим вне зависимости от цели прелюбодеяние остается недопустимым, нравственно предосудительным действием. Схожая ситуация складывается и с ложью.
Заключение
Итак, концепция негативной этики А. А. Гусейнова отражает один из самых важных конфликтов внутри философии морали и нормативной этики -это конфликт, складывающийся в отношении ситуативной контекстуализации моральных норм. Допуская такую контекстуализацию, моральный агент оказываемся перед перспективой совершения самых страшных злодеяний, поскольку сложившаяся ситуация может вынудить его пойти на это в качестве морально необходимого меньшего зла. Не допуская контекстуализации, моральный агент оказывается перед перспективой лишения помощи находящихся в отчаянном положении людей, поскольку средством оказания помощи в конкретной ситуации оказывается действие, нарушающее моральный запрет. А. А. Гусейнов занимает бескомпромиссную позицию отрицания ситуативной контекстуализации основополагающих моральных требований-запретов. Он выступает также против того, чтобы позитивные «основоположения» морали (у него это честность и любовь) становились
опорой для ситуативной приостановки действия моральных запретов. Эта позиция важна уже потому, что о трагическом конфликте в самом сердце морали нельзя забывать, а обыденное моральное сознание и даже теоретическая этика склонны игнорировать и маскировать его существование.
Сравнение негативной этики А. А. Гусейнова с католическим моральным традиционализмом, проведенное в данной статье, позволяет подчеркнуть многообразие форм морального абсолютизма не всегда очевидное самим абсолютистам. Так мы увидели, что абсолютистская этика вполне может не ограничиваться характерным для российского философа абсолютизмом ненасилия и не-лжи (в числе моральных абсолютов Дж. Финниса не только запрет на прелюбодеяние, обсуждавшийся выше, но и запреты на совершение аборта и применение контрацепции). Кроме того, мы зафиксировали, что абсолютистская этика может не признавать абсолютность принципа ненасилия, кульминирующего в запрете «Не убивай!» (для Дж. Финниса абсолютный запрет - «Не убивай невиновных!», а в военной сфере - «Не убивай нонкомбатантов!»).
Литература
1. Гельфонд М. Л. Негативная этика А. А. Гусейнова на пересечении стратегий обоснования морали // Вопросы философии. 2022. № 1. С. 43-53.
2. Гусейнов А. А. Как возможна абсолютная мораль? // Прикладная этика как фронестика морального выбора. Ведомости прикладной этики. Вып. 40 / под ред. В. И. Бакштановского, В. В. Новоселова. Тюмень: НИИ ПЭ, 2012. С. 96-115.
3. Гусейнов А. А. Мораль как предел рациональности // Философия -мысль и поступок: статьи, доклады, лекции, интервью. СПб.: СПбГУП, 2012. С. 281-307.
4. Гусейнов А. А. Негативная этика // Философия - мысль и поступок: статьи, доклады, лекции, интервью. СПб.: СПбГУП, 2012. С. 688-716.
5. Гусейнов А. А. Нравственные требования как запреты // Философия - мысль и поступок. СПб., 2012. С. 632-638.
6. Гусейнов А. А. Прикладная этика - разве она сама не является практикой? // Философия - мысль и поступок. СПб., 2012. С. 320-331.
7. Гусейнов А. А. Сослагательное наклонение морали // Философия -мысль и поступок. СПб.: СПбГУП, 2012. С. 131-186.
8. Гусейнов А. А. Философия поступка как первая философия: (Опыт интерпретации нравственной философии М. М. Бахтина). Статья вторая: Первая философия как нравственная философия // Вопросы философии. 2017. № 7. С. 65-74.
9. Гусейнов А. А. Философия поступка как первая философия: (опыт интерпретации нравственной философии М. М. Бахтина). Статья первая: Быть -значит поступать // Вопросы философии. 2017. № 6. С. 5-15.
10. Гусейнов А. А. Философские заметки // Философия - мысль и поступок. СПб., 2012. С. 30-60.
