CC BY
49
6. Аврорин, В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка / В. А. Аврорин. — Л. : Наука, 1975. — 276 с.
7. Ferguson, Charles A. (1968). «Language Development», in Charles A. Ferguson, Thom Huebner (1996), Sociolinguistic Perspectives: papers on language in society, 1959 — 1994, Oxford University Press US. — 224 p.
8. Соколов, А. В. Общая теория социальной коммуникации / А. В. Соколов. - СПб. : Изд-во Михайлова В. А., 2002. - 461 с.
9. Берн, Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений / Э. Берн. — М. : Лениздат, 1992. - 400 с.
10. Брудный, А. Психологическая герменевтика / А. Бруд-ный. — М. : Лабиринт, 1998. — 335 с.
11. Кребель, И. А. Феномен «русского логоса»: от спекулятивных моделей мира к эстетике живого языка / И. А. Кребель, М. С. Глатко // Омский научный вестник. Сер.
Общество. История. Современность. — 2014. — № 2 (126). — С. 81 — 83.
12. Вандриес, Ж. Язык / Ж. Вандриес. — М. : Соцэкгиз, 1937. — 409 с.
ДРОФА Светлана Юрьевна, старший преподаватель кафедры русского и иностранных языков Омского государственного университета путей сообщения; аспирантка кафедры философии и культурологии Сибирского государственного университета путей сообщения.
Адрес для переписки: reg55@mail.ru
Статья поступила в редакцию 20.03.2015 г. © С. Ю. Дрофа
УДК 17.2
МОРАЛЬНО-НРАВСТВЕННЫЙ ДИСКУРС СОВРЕМЕННОСТИ
МАТЕРИАЛЫ «КРУГЛОГО СТОЛА», СОСТОЯВШЕГОСЯ 1 ИЮЛЯ 2015 ГОДА НА КАФЕДРЕ ФИЛОСОФИИ ОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО МЕДИЦИНСКОГО
УНИВЕРСИТЕТА_
В современном морально-нравственном дискурсе ставится под вопрос сама идея нравственности, морали, что требует уточнения «каркаса» этики. Осуществить такого рода рефлексию невозможно без прояснения того, в каких практиках, в каких концептах обнаруживает себя современный этический дискурс. В ходе дискуссии участниками «круглого стола» обозначены концептуальные и практические перспективы исследования обсуждаемой темы. Ключевые слова: дискурс, этика, человек, витальность, эгоизм, альтруизм.
«Круглый стол» проведен при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Категориальная оппозиция «альтруизм — эгоизм» в морально-нравственном дискурсе современности»), проект № 15-03-00-710/15.
Участвовали:
МАКСИМЕНКО Людмила Александровна —
доктор философских наук, заведующая кафедрой философии ОмГМУ
ЗЕНЕЦ Нина Геннадьевна — доктор философских наук, профессор кафедры философии ОмГМУ МИРОНЕНКО Татьяна Васильевна — старший преподаватель кафедры философии ОмГМУ
ГИДЛЕВСКИЙ Александр Васильевич — доктор философских наук, профессор кафедры философии ОмГУ
ЛОБОВА Татьяна Геннадьевна — кандидат философских наук, доцент кафедры философии Ом-ГМУ
ПРОКОПЬЕВА Марина Юрьевна — кандидат фи-
лософских наук, доцент кафедры философии КГУ
ШИХАРДИН Николай Владимирович — доктор философских наук, доцент кафедры социологии и социальной работы КГУ
ЧАЛДЫШКИНА Марина Викторовна — старший преподаватель кафедры философии ОмГМУ
РАЖИНА Наталья Юрьевна — кандидат педагогических наук, доцент кафедры педагогики и психологии ОмГМУ
ИВАШОВА Анастасия Алексеевна — старший преподаватель кафедры философии ОмГМУ
ДОБРОВОЛЬСКАЯ Татьяна Вячеславовна —кандидат философских наук, доцент кафедры физики, математики, медицинской информатики ОмГМУ.
Зенец Н. Г.: Тема, предложенная для обсуждения, содержит в себе множество аспектов рассмотрения. Но, прежде чем мы начнем движение в ее проблемном поле, давайте определимся с тем, что мы будем понимать под морально-нравственным дискурсом.
Мироненко Т. В.: Традиционно понимаемый дискурс — это форма объективации содержания сознания, которая регулируется доминирующим типом рациональности. Но уже неклассический тип философствования переоткрывает дискурс, рассматривая его в контексте вербально-коммуни-
кативных практик как рефлексивную речевую коммуникацию и в качестве инструмента социальной критики. Постметафизическое мышление, игнорируя автохтонный смысл и имманентную логику исследования объекта, переносит внимание на «про-цессуальность дискурсивных практик», в которых рассматриваемый феномен теряет свою определенность. Сложная совокупность практик, участвующих в формировании представлений об объекте, репрезентирует весьма нетрадиционный подход к обсуждаемой проблеме. Но значит ли это, что по-новому прочитанная «Никомахова этика» отменит этику вообще?
Зенец Н. Г.: В философской рефлексии постмодерна акцент в понимании дискурса делается на спонтанный процесс самоорганизации дискурсивной среды, обладающей креативным потенциалом в отношении сферы смысла. Иначе говоря, дискурс не является чем-то заранее сконструированным. Он всегда возникает как спонтанный процесс, однако имеет основание, задающее его контуры. Таким основанием для морально-нравственного дискурса выступают этические отношения, непосредственно связанные с определенными идеями. Если говорить о той или иной моральной системе, то в ее основе всегда лежит определенный тип отношений, фундированных конкретной интерпретацией универсалий культуры, таких как добро и зло, честь, совесть, справедливость. В этом смысле этический дискурс историчен, хотя сами этические отношения имеют универсальный характер, ведь нельзя сказать, что в античные времена люди были более нравственными, чем в эпоху средневековья. Содержательная сторона этического дискурса во многом определялась историческом контекстом.
Мироненко Т. В.: Но, кроме этого, можно и нужно говорить о преобладающем типе рациональности, который либо раздвигал, либо сдерживал границы теоретического осмысления проблемного поля, и еще о том, что термин «этика» фокусируется на феномене человека, в силу чего, по своему содержанию, этика совпадает с философской антропологией.
Зенец Н. Г.: Западноевропейская культура берет свое начало в античности, именно там формируется ее этический дискурс. Особая роль в формировании этого дискурса отводится мифологии и житейской мудрости, которые становятся объектом рационализации. Этический дискурс античности формируется на трех основных мировоззренческих принципах: понимания мира как гармоничного космоса, придания ценности разуму, преобладания эв-демонического мировосприятия (добродетельный человек должен быть счастлив, добродетель должна быть вознаграждена). Понимание мира как гармоничного космоса накладывало свою интерпретацию и на такую этическую категорию как «добро». «Добро» древние греки связывали с порядком и гармонией, тогда как зло — с хаосом. Оно имело онтологический, космический характер. Человек мог поддерживать эту гармонию. Поэтому главным требованием нравственных отношений было — «все в меру». Все, что сверх меры, порождало хаос и оказывалось злом. Поддержание гармонии, меры было связано с разумом. Поэтому доброе и разумное совпадало.
Однако уже софисты отмечали существенное различие законов, обычаев, нравов, указывая тем самым на проблему морального критерия. Прота-гор утверждал, что «человек — мера всех вещей».
Однако все люди различны. То, что добро для одного, может стать злом для другого. Не случайно Сократ занимал противоположную софистам позицию в поисках нравственных оснований человеческого поведения, полагая, что есть нечто высшее, что и делает человека добродетельным.
Если продолжить исторический экскурс, то мы заметим, что смена мировоззренческих оснований, смена типа рациональности приведет к смене содержания морально-нравственного дискурса. И все же содержание конкретных этических систем (будь то аристотелевская или кантовская) оставалось во многом вторичным по отношению к фундирующим его общефилософским презумпциям. Центральными в классическом дискурсе были проблемы соотношения блага и должного, мотивации нравственного поступка и его последствий, проблема целесообразности морали.
Мироненко Т. В.: Проблема целесообразности морали, проблема этики как аксиологически нейтральной теоретической морали становятся предметом критики в культуре постнеклассического типа. Утверждается, что современное культурное пространство плюралистично, лишено центра и поэтому нет никакой возможности определения аксиологических или иных приоритетов. А так как этика по сути своей аксиологична и нормативна, то в этих условиях она не может быть конституирована как учение о должном. Что тогда остается? Реконструкция моральной истории? Ради чего? Ради иллюстрации мысли о том, что этика как универсальная система на все времена невозможна? Или все-таки ради обнаружения позиции, отправляясь от которой мы преодолеем «моральный вакуум», который стал последствием краха просвещенческого проекта?
Чалдышкина М. А.: Необходимым элементом этики является субъект морального действия. Между тем «визитной карточкой» современной культуры стала «смерть субъекта».
Добровольская Т. В.: Агрессивная экспансия богоборческого нигилизма, начавшаяся в эпоху Просвещения, не прошла для человеческого сознания даром. Мощный удар атеизма «небеса проветрил от Бога» (М. Волошин). Отныне присущая «внутреннему человеку» жажда предельного (предельной действительности), в которой он обретал ценностно-смысловую основу и устойчивость своего бытия, обернулась этическим вакуумом. Сознание человека оказалось разорванным. В глазах обладателя «разорванного сознания» сущее утратило свою законосообразность, рухнули былые абсолюты, исчезли устойчивые ценностные ориентиры и реальность предстала в образе разверзшейся бездны. Поскольку обращение к трансцендентному уже невозможно, постольку человек отныне зависит только от себя как единичного, но единичного в новом смысле: он должен сам помочь себе в обретении устойчивости своего бытия. Тем самым некогда выстроенная, а ныне отвергнутая трансцендентная вертикаль стягивается в точку — «центр Человека» — в некое сущностное ядро, долженствующее конституировать духовный мир человека. Но обладает ли (обладал?) человек этим «центром» в действительности? Опыт современности свидетельствует об обратном. Мы видим, что центр в действительности отсутствует.
Человек, глядя в себя самого, больше не видит, перестал видеть, кто он и что он. Его человечность начинает расплываться и подвергаться эрозии.
Человек освобождается от всех признаков идентичности. Что это — болезнь духа или его крушение? Хочется надеяться, что все же — болезнь. Чем она вызвана? В попытках обретения новой достоверности самого себя (без отсылки к некой предельной действительности), человек искал опору в научной рациональности. Но, поместив себя в ряд вещей, человек потерялся среди них. Его знание себя стало и остается совершенно частным знанием об одной из вещей мира.
Это знание не только ничего не говорит человеку о его специфичности в качестве человека как такового, не только не открывает ему доступ к своей внутренней реальности, но и не дает ему даже приблизиться к себе как к Человеку, скрывая и низводя его до уровня объекта-вещи. Однако не сразу осознав, что научная рациональность «страдает» патологической увлеченностью «натурализмом» и «объективизмом», не сразу обнаружив разрыв между «объективным» человеком и его истинным я, человек поспешил распространить принятые формы познания на сферы ценностей, норм и смыслов. Как результат — полное нивелирование жизненного смысла, деградация ценностных координат и вражда к духу и духовности как таковой. Вероятно, сложившаяся ситуация указывает, что этика в самих своих основаниях все же неизбежно подразумевает метафизические допущения, заранее устанавливающие понятия о внутреннем существе человека.
Лобова Т. Г.: Я бы не стала так резко нападать на научную рациональность. Позволю заметить, что сегодня разговор об этике переводится в плоскость науки, а точнее, современных научных представлений о человеке. Что при этом важно не упускать из виду? Человек, бывший всегда объектом пристального исследования главным образом гуманитариев, сегодня делается объектом исследования естественных наук. Да, последние рассматривают человека не просто «изнутри», а фактически из «глубины», и это путешествие в глубины, начавшись с «анатомических театров», продолжилось в генетике, нейрофизиологии, нейропсихологии и т.д. Классическая наука еще допускала мысль, что человек и сфера его сознания непостижимы эмпирическим путем, а потому делала ставку на прояснение этих феноменов через и в процессе понимания, но не измерения. Однако как только наука постулировала фундаментальную связь всего живого, то для нее человек, его природа стали исчисляемы. Была преодолена благодаря тем же научным исследованиям фундаментальная метафизическая оппозиция «человек-животное». Принципиальную границу между животными и человеком определял разум. Научные исследования с убедительностью подвели нас к пониманию, что человек, как обладатель разума, — это не житель иного высшего мира, а существо, в котором осуществляется план самой природы (Б. Марков). В этом случае метафизичность человека и собственно человеческое приобретают иное звучание: область метафизического перемещается «с небес на землю». Речь не идет о ведущей роли инстинктов (в человеке они оказываются порой в более подавленном состоянии, чем у животных). Речь о вплетенности разума в ткань человеческого существования как земного, природного. А это значит, что мы не можем оставить без внимания иной способ постижения человеком мира, а именно посредством тела.
Мироненко Т. В.: То, как об этом писал М. Мерло-Понти? Тело как посредник мира, как наш
общий способ обладания миром, как наша вовлеченность в бытие?
Лобова Т. Г.: Да. Но мне хотелось бы обратиться к эссе У. Эко «Когда на сцену выходит Другой». Оставив в стороне метафизические, религиозные основы этики, он обращается к универсальному понятию, общему для всех культур — к человеческому телу. Разум, опираясь на опыт тела, на само телесное бытие человека, приходит к идее об уважении права телесности другого существа, в частности, права говорить и мыслить. Последнее Умберто Эко обозначает как «телесные права». Но телесность для него — не единственное условие этики. Без Другого, «без взгляда и ответа других», «без признания роли других» (а это, как оказалось, процесс растянутый во времени на тысячелетия) этического и человеческого нет. Такой природно-телесный контекст этического в определенной степени фиксирует изменение модуса самого существования человека. Такой взгляд позволяет видеть в человеке не только существо метафизически универсальное (в категориях Канта — универсального субъекта морального действия), но и конкретно-живущее, чья конкретность обнаруживается посредством собственной телесности. Здесь важно — как я мыслю тело. Либо оно есть открытое и включенное в мир (этика благоговения перед жизнью А. Швейцера), либо только как мое тело, и оно замкнуто на самом себе (так называемая концепция соматических прав, рационализация тела посредством современных биомедицинских технологий, этика трансгуманизма). Провозглашение прав моего тела приводит к тому, что классическая этика теряет универсального субъекта действия («смерть этического субъекта») и погружается в пространство этического релятивизма.
Максименко Л. А.: Проявления данной тенденции А. А. Гусейнов видит в том, что начиная с последней трети ХХ века этика «сползает» в прикладную сферу, становясь «прикладной этикой», т.е. происходит диффузия и одновременно кластеризация этического (в каждом кластере — своя этика), что, по-видимому, ведет к диссипации этического вообще. Мораль «мельчает», она рассматривается как способ самоорганизации отношений индивидов в конкретном кластере, а не в идеальной перспективе человеческого совершенства, моральные решения все чаще понимаются как часть жизненного комфорта. В современном обществе мораль «как бы повисла в воздухе», не имея санкций на научное рассмотрение. Но, с другой стороны, мы видим, что вокруг моральной жизни сложилась иная интеллектуальная атмосфера. Духовное состояние общества постмодерна, так или иначе, выражается через морально-нравственный дискурс. Важно понять в каких практиках, в каких концептах он себя обнаруживает.
А. Макинтайр, например, полагает, что мы живем в эпоху «после добродетели». Что нам осталось «после добродетели»? Он пишет о видимости морали, состоянии хаоса и в языке современной морали, и в современных практиках моральной жизни, об отсутствии возможности принятия какой-либо рационально обоснованной точки зрения в споре в силу концептуальной несоизмеримости моральных аргументов. О выработке общей моральной позиции говорить не приходится. Вот и А. А. Гусейнов отмечает, что сама мораль в прикладной этике рассматривается как предмет выбора. Пестрота современного морально-нравственного дискурса
объясняется тем, что современная культура центрирована на эмотивистском Я. Эмотивизм предполагает борьбу чувств и предпочтений, сводя мораль к чистой субъективности. Эмотивистское Я не иден-тификацирует себя с моральной позицией, которую оно принимает. А. А. Гусейнов также отмечает растущую зону этической нейтральности в личном пространстве. Эмотивистское Я не имеет окончательных ценностных предпочтений, т.е. обнаруживает моральный релятивизм в силу невозможности рационально обосновать выбор, кроме как фактом самого выбора. Расширение нравственно-нейтральной зоны ведет к развитию институциональной этики («этики правил»). Это значит, что «нравственность перемещается с уровня мотивов поведения на уровень сознательно задаваемых и коллективно вырабатываемых общих рамок и правил, по которым протекает соответствующая деятельность» (А. А. Гусейнов). Если этика добродетелей была связана с личными мотивами, то институциональная этика становится деперсонализированной практикой. Соответственно, и специфика современного морально-нравственного дискурса оказывается связанной, во-первых, с публичностью, с коммуникативным характером новых моральных легитимаций, а во-вторых, с тем, что из фокуса этической рефлексии выпадает единичный индивидуум, чья деятельность значима для социума. Т.е. в современном морально-нравственном дискурсе моральные нормы не имеют индивидуальной природы, наверняка связанной с добродетелями, что можно осмысливать в терминах коммуникативной стратегии как «смерть морального субъекта». На ограниченность коммуникативной программы в обосновании знания, морали и права обратил внимание А. Н. Павленко.
Хотя А. А. Гусейнов осторожно и говорит, что этика личности и социальная этика остаются, что этика добродетелей дополняется институциональной этикой, представляется, что первая все же вытесняется, и мы попадаем в ситуацию, описанную А. Макинтайром как «после добродетели».
Чалдышкина М. А.: В таком случае мы сталкиваемся с ситуацией кризиса. Но какого? Кризиса европейской этики? Или кризиса культуры вообще, которая по слову К. Свасьяна, утратила удерживающий ее от распада центр — человека? Человека, который перестал быть, а стал значить. Базовой ценностью и высшим смыслом сегодня стало выживание, иногда за счет уничтожения или нейтрализации себе подобного. Выжившие в конкурентной борьбе достигают благополучия, что способствует доминированию в современной культуре идеи выживания как особого рода витальности.
Гидлевский А. В.: Очевидно, что при господстве в обществе подобной установки все явственней видны тупики глобальных цивилизационных процессов, обнаруживающие утрату человечеством перспектив развития. Это проявляется в стихийности общественных процессов, в нарастающих темпах разрушения культурной и природной среды обитания человека, в утрате значительной части духовных ценностей, «наработанных» человечеством, и потерей человеком смысла жизни. Нарастающая острота связанных с антропным кризисом проблем говорит о том, что такого рода витальность в сущности своей есть причина танатального в бытии человека.
Ивашова А. А.: Её мы обнаруживаем и в сфере межгосударственного взаимодействия. Эгоистиче-
ские доминанты поведенческих реакций человека имеют своей функцией защиту личных интересов и, вообще, их реализацию. Это же относится и к эгоизму на уровне социальной группы любого масштаба, и на уровне государства. Реализация государственных/национальных целей лежит в основе суверенитета, а значит, в основе самого существования государства. Но проблема заключается в том, что защитить/отстоять свои интересы в подавляющем большинстве случаев означает ущемить чужие, что, в свою очередь, для второй стороны является неприемлемым, и, следовательно, она (вторая сторона) стремится противодействовать первой. В таком варианте межгосударственного взаимодействия некоторая степень альтруизма, проявленная в поведении дипломатов одной страны, скорее всего, будет расценена как слабость, которую пытаются скрыть. В этом случае под альтруизмом мы рассмотрим стремление оценить ситуацию с позиций общечеловеческих ценностей, то есть предпримем попытку отказаться следовать единственно своим собственным интересам и выйти из формата конфронтации в формат партнерского взаимодействия. Подобные вещи в наши дни происходят достаточно регулярно, однако в качестве первопричины имеют не гуманизм как ценность, а безальтернативность как характеристику ситуации.
Зенец Н. Г.: Современный морально-нравственный дискурс не выглядит как направленный на спасение человеческого в человеке. Но, нельзя не видеть усилий мыслителей, пытающихся нащупать тот «нерв», который может оживить давно словесно затертые культурные универсалии — добро, совесть, долг, любовь. У. Фолкнер писал, что «самая большая трагедия человека — когда он не знает, каково его действительное положение, где он и что происходит с ним». Еще трагичнее, когда он не знает, кто он и какого себя он обнаружит завтра.
Мироненко Т. В.: Исследование современного морально-нравственного дискурса, в котором под вопрос поставлена сама идея нравственности, морали и их определения, выработанные классической традицией, вероятно, требует уточнения концептуального каркаса этики. Хотя культурная ситуация постмодерна характеризуется отказом от идеи бинарных оппозиций, таких как добро-зло, должное-сущее, добродетель-порок, аскетизм-гедонизм, эгоизм-коллективизм, альтруизм-утилитаризм, мы не можем исключить их присутствие в проблемном поле этического дискурса. Вероятно, речь должна идти об их переформатировании.
Максименко Л. А.: Философия постмодерна говорит концептами. Вспомним, что «философия — это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты» (Ж. Делез, Ф. Гваттари). Одним из концептов является «природа человека». Это понятие связано с эволюционной этикой. Эволюционная этика относительно молода, дерзка, ее становление драматично. Сейчас можно говорить о новой волне натурализма в философской антропологии и эпистемологии.
Натурализм понимается как когнитивный принцип, укореняющий человеческую идентичность в эволюционных формах жизни. В эволюционной этике на первый план выдвигается категориальная оппозиция «альтруизм-эгоизм». Вне всякого сомнения, она многоуровневая. В ней присутствуют разные аспекты: и философский, и естественнонаучный, и психологический, и социо-биологический.
Ражина Н. Ю.: В философской и художественной литературе противостояние альтруизма и эгоизма представлено как борьба между добром и злом. В современной психологии активно разрабатывается вопрос об ассертивном поведении и ассертив-ности личности как особой интегральной характеристике человека, проявляющейся в отношениях с другими людьми и позволяющей соблюдать баланс индивидуальных и общественных интересов. Довольно трудно найти в русском языке слово, обозначающее поведение, которое можно охарактеризовать как нечто среднее между эгоистическим и альтруистическим. Поэтому имеет смысл воспользоваться этой терминологической новацией.
Лексическое значение слова «ассертивный» — утверждать, защищать, отстаивать свои права. Психологически понятая ассертивность обозначает способность человека защищать свои интересы, добиваться своих целей, не причиняя при этом вреда окружающим. Более того, реализация интересов индивида рассматривается как условие реализации интересов других людей, как это происходит в стратегиях сотрудничества и компромисса. В каком-то смысле ассертивность можно трактовать как среднее арифметическое между эгоизмом и альтруизмом.
Прокопьева М. Ю.: С чем-то подобным мы можем столкнуться в ближайшей перспективе, речь идет о так называемым эгоальтруизме. Дело в том, что оба эти понятия — и альтруизм, и эгоизм можно рассматривать не только как составляющие бинарную оппозицию. Можно говорить об их амбивалентности, в которой «чистота» значений этих понятий утрачивается. Перефразируя И. А. Ильина, который сравнивает эгоизм со змеиной кожей, можно сказать, что и альтруизм имеет змеиную кожу. Чем сложнее явление и чем большее значение оно имеет в нашей жизни, тем больше смыслов у него появляется. В свою очередь, эти смыслы рождают споры об адекватности и иска-женности интерпретаций явления, так как объект приобретает смыслы лишь в оценке его субъектом. Но для разных субъектов один и тот же объект может иметь разные смыслы. Может происходить трансформация или замена понятий. Так, альтруизм в большей степени культивируется в узких социальных ячейках — семье, но данный институт сейчас претерпевает большие изменения и, скорее всего, «чистый» альтруизм (забота о детях или родителях) скоро заменит эгоальтруизм. Родители заботятся о детях, тем самым желая получить заботу о себе в старости. Стремление помочь Другому всегда подоплёкой имеет те или иные эгоистические желания. Альтруистический порыв некоторых волонтеров, помогавших разбирать завалы и извлекать оттуда книги во время пожара в библиотеке ИНИОН РАН в январе этого года обернулся эгоистическим желанием поживиться на этом.
Зачастую мы видим, что эгоизм становится необходимым качеством для продуктивной социальной гибкости, культивирования амбиций человека: карьерный рост чаще всего сопровождается нездоровой конкуренцией, а «хождением по головам», исключающим какие бы то ни было нравственные ориентиры; такое качество, как амбициозность, сопровождающее эгоизм, становится обязательной и положительной характеристикой человека, человек скромный и застенчивый работодателю уже не нужен. В современном обществе, к сожалению, происходит разделение не на добро и зло,
не на «хорошо» и «плохо», а на «плохой», «хуже» и «ещё хуже», хотя мы этого уже и не замечаем, но начинаем выбирать из последних трех категорий. Степени сравнения отрицательного, к сожалению, становятся ориентирами морально-нравственных качеств человека, которые «лелеют» наше Эго.
Шихардин Н. В.: Этические добродетели относятся к практическому поведению, это умение доверять здравому смыслу и связанному с ним эмпирическому способу обоснования морального выбора. Этическая добродетель возникает, когда разум согласуется с движением чувств, и это движение согласуется с разумом. Для Аристотеля верно направленное движение чувств, а не разум, служит началом добродетели. Однако природа здравого смысла противоречива, как заметил Гельвеций, ум начинается там, где кончается здравый смысл, и альтруизм, как этическая добродетель, разделяет его достоинства и недостатки. В субъект-субъектных отношениях следует иметь в виду как пределы эмоциональной вовлеченности, так и негативные последствия перенесения на другого собственного эмоционального опыта. Четкая демаркация между альтруизмом, как этической добродетелью, и эгоизмом не всегда возможна. Английский философ Э. Шефтсбери писал, что война — самое дикое из всех занятий в мире, порождает узы солидарности, ибо героизм и человеколюбие — почти одно и то же. Но стоит этому чувству хотя бы немного сбиться с пути — и любящий человечество герой делается притеснителем. История знает трагические попытки осчастливить народы против их желания.
Гидлевский А. В.: «Общественное мнение» в основном едино относительно качеств того, что мы называем эгоизмом, как отдельного человека, так и группы. Эгоизм — принцип жизненной ориентации и моральное качество человека, связанное с предпочтением собственных интересов интересам других (индивидуальных и коллективных) субъектов. В этом смысле он прямо противоположен альтруизму — принципу бескорыстной, жертвенной морали служения ближнему. Эгоизм, по А. Шопенгауэру, — это реальная пружина поведения человека, проявляющая его исконную природу. Эгоизм предполагает себялюбие, доходящее до эгоцентризма, корыстолюбие, равнодушие и пренебрежение к другим.
Новое видение категориальной оппозиции альтруизм-эгоизм не может исключить рассмотрение их естественнонаучного аспекта. На больших выборках живое осуществляет три конгломерата программ: питание, размножение, доминирование. У разных экземпляров интенсивность программ различна. Индивиды, думающие о других как о средстве достижения своих целей, называются эгоистами. Эгоизм — вещь генетическая и выражен у живых существ по-разному. Для повышения выживаемости эволюция «придумала» альтруистов, которые составляют своего рода «службу безопасности» живого. Эта служба включает в себя бесстрашных и интеллектуально продвинутых бойцов, основной функцией которых является жертвенность во имя популяции.
Все, о чем говорили выше коллеги, подтверждает, что в настоящее время в обществе эгоизм возводится в ранг необходимости, что приводит к росту доли эгоистов в человеческой популяции и, в конечном счете, к размыванию духовности. Между тем все просто: духовность — это нравственность.
