CC BY
102
РЕЦЕНЗИИ
Е.В. Каманина
МОНОГРАФИЯ О ГИМНОГРАФИИ КИЕВСКОЙ РУСИ (МУРЬЯНОВ М.Ф. ГИМНОГРАФИЯ КИЕВСКОЙ РУСИ. М.: НАУКА, 2003. 451 С.)
Московский государственный университет
Построенный соответственно междисциплинарной методологии путеводитель по гимнографии Киевской Руси М.Ф. Мурьянова отвечает всем требованиям современной гуманитарной науки. История языка и культуры славянского средневековья представлена в нем через собственно медиевистскую и шире - культурологическую призму. Это и славянская рецепция византийской культуры, и культурные связи средневековых славян, и этимология, семантика, поэтика, герменевтика, символы древнерусской культуры, и древняя славянская гимнография, и древнерусская иконография, архитектура, и культурное наследие средневековья в литературе нового времени (от Пушкина до В. Соловьёва и В. Иванова). Результаты многовекторного исследования будут востребованы филологами, философами, искусствоведами.
Рецензируемая книга - очередная, самая большая, и посмертная: книги М.Ф. Мурьянова, известного читателям с 1959 г. (тогда появилась его первая статья «Происхождение слова артиллерия»), выходят лишь после кончины этого замечательного ученого (1995). Корпус гимнографических рукописей Х1-ХШ вв. вводится в научный оборот в сопровождении текста защищенной в 1985 г. и ранее не публиковавшейся докторской диссертации автора о древнейших славянских церковных песнопениях (домонгольского периода). Ее приоритетность в славистике на сегодняшний день бесспорна.
Фундаментальному труду М.Ф. Мурьянова предшествовала работа как отечественных (И.В. Ягич, Д.И. Абрамович, С.А. Богуславский), так и зарубежных (А. Наук, Ф. Томсон, Э. Фол-лиери) исследователей гимнографии. Учитывая этот научный багаж, автор анализирует конструкционные особенности греческой, славянской, грузинской гимнографических систем с точки зрения исторической лексикологии, идейно-образного
состава (в том числе как источника поэтического языка нового времени), жанрового своеобразия и межвидового взаимодействия - певческого исполнения и живописных соответствий.
Гимнография образует важную составляющую литературного средневековья. Гимн изначально - «песнь возвеличивающая, прославляющая того, к кому она обращена. Позднейшее, византийское значение слова - это выпеваемое или читаемое в церковном ритуале стихотворение на тему величия божества, его неумопостигаемости, душевного состояния молящегося человека, событий священной истории Ветхого и Нового Заветов, подвигов тех, кто причислен к лику святых» (с. 18). Соединение разных дискурсов - поэтического языка и звучащей речи (песнопения) -на основе особого типа мышления, гимнософии определяет эстетику целостного восприятия гим-нодии.
Исследователь вынужден напоминать даже квалифицированному читателю о составе предмета его изучения. Архитектонику гимнографического ансамбля как своеобразного типа средневековой книги образует сочетаемость глав, регламентируемая Типиконом, или Уставом: Евхоло-гий, Триодь Постная, Триодь Цветная, двенадцать Миней, восемь гласов Октоиха, Ирмоло-гии, Кондакарь, Стихирарь. Это так называемые сборники, в которые объединялись гимны разных жанров. Постная и Цветная триоди были привязаны к Пасхе; первая использовалась на протяжении десяти недель перед Пасхой, вторая - в течение восьми недель после Пасхи. Октоих - гимнографический сборник с восемью недельными циклами песнопений - исполняется после окончания Цветной Триоди. Ирмологий - это нотиро-ванный сборник ирмосов, «т.е. мелодических эталонов, связанных с определенным метрически организованным текстом библейского содержания» (с. 369). М.Ф. Мурьянов восполняет имею-
щиеся в первом научном издании древнерусского Ирмология под редакцией Эрвина Кошмидера пробелы публикацией пяти греческих ирмосов, обнаруженных в канонах Печатной Триоди. Отечественный ученый исследовал также две древние редакции грузинского Ирмология (Х-ХІ вв.).
Функции Устава (регламентирование службы дня, предписание последовательности библейских чтений и певческих компонентов службы, праздников, отбор фрагментов из патристических или агиографических текстов для ритуального чтения) реализуют принципы неподвижности, незыблемости, которые составляют специфику средневекового подхода к феномену времени. Неподвижной частью гимнографического ансамбля считается минейный годовой курс. Полномочия Устава распространялись также на толкование Священного писания только в одном из возможных смыслов. М.Ф. Мурьянов высказывает гипотезу, почему обходится молчанием эмма-усский эпизод (Лк 24; 32) в гимнах Пятидесятницы, имя апостола Клеопы: путники, повстречавшие воскресшего Христа, видимо, как показалось творцам Устава, приняли его за наваждение. Другими словами, это еще один пример неверия в воскресение Христа, который в гимнографии оказался неуместным.
Служба Максиму Исповеднику, приписываемая Иоанну Дамаскину, печатается по новгородским Минеям конца XI - начала XII в. Интересно, что его культ в Киевской Руси тем не менее малозаметен. Зато образ мученика, которому монофе-литы отрезали за речи и писания язык и правую руку, запечатлен на фреске грузинского монастыря св. Креста в Иерусалиме. Канон руке св. Иоанна Предтечи магистра Феодора Дафнопата входит в служебную Минею конца XI - начала XII в. Он создан в честь перенесения в Константинополь в 956 г. десницы, которая осеняла и касалась чела самого Спасителя во время крещения его в водах Иордана. Служба празднику обретения в Херсонесе мощей Климента папы Римского входит в праздничную Минею первой половины XIII в. Таким образом, М. Ф. Мурьянов подготовил двуязычный набор полного корпуса Новгородских Миней с августа по февраль включительно.
Публикуемый здесь же Канон сыропустной субботы позволяет поставить вопрос о своеобразии древнерусского ономастикона. Ономастикон киевских подвижников приводится в параллельном чтении с греческим ономастиконом. М.Ф. Мурь-янову принадлежит постановка вопроса, на который еще предстоит ответить этнологии: «Почему западное христианство, повсюду внедряя исключительно латынь, проявило терпимость к личным
именам обращаемых в христианство язычников, позволило германцам и кельтам сохранить свои традиционные личные имена, лишь дополнив их перечень по ходу крещения последующих поколений именами средиземноморского, чисто церковного происхождения?» (с. 342-343). По Канону Феодора Студита (греческий текст приводится по Печатной Триоди, а древнерусский - по Триоди Моисея Киянина) составлен список личных имен, графический облик которых зафиксировал древнейшую стадию их фонетического освоения в восточнославянской этнической среде.
В рецензируемом издании проведен лексикографический анализ первого славянского гимнографического памятника - Минеи Дубровского, датированной между 1056/57 и 1092 гг. В результате сверки с лексикографическими пособиями («Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» И.И. Срезневского, «Словарь древнерусского языка Х1-Х1У вв.» издания 1966 г.) М.Ф. Мурьянов нашел в Минее славянские слова или значения слов, которые, во-первых, не были зафиксированы словарями, во-вторых, впервые получили греческое соответствие или ошибочно были отнесены к XVI в. и более позднему времени. Автор впервые осуществил параллельное чтение служебных Миней с Уставом. Это позволило ему ввести в научный оборот ряд памятников, главным образом агиографической прозы, имевшихся в обиходе Киевской Руси: «Слово на Рождество Богородицы» Андрея Критского, «Мученичество» Симеона Метафраста, «Житие» Навкратия, «Слово» Андрея Критского на Воздвижение, «Окружное послание», читаемое в день памяти Феодора Студита.
Впервые М.Ф. Мурьянов прослеживает функционирование «Жития Алексея человека Божия» в гимнографии, которая складывалась в тесной связи с агиографической литературой. Часто трудные семантические места в гимнографии проясняются только с помощью прозаических текстов жития святого, знакомство с которыми было обязательным для создателя гимна.
История некоторых праздников наглядно демонстрирует стратегию государственного и церковного отбора древнерусскими переводчиками византийских гимнов. М.Ф. Мурьянов подробно останавливается на празднике Феодора Стратила-та, приуроченного к казни христианина Феодора, новобранца войска Галерия Максимилиана, по обвинению в поджоге храма Кибелы в Амасии (Малая Азия) в 306 г. Первые литургические почести Феодору воздаются византийцем в «Пасхальном слове» Григория Нисского (ок. 334394). В кирилло-мефодиевскую эпоху евхаиты
стали прославлять двух святых - Феодора Тирона и Феодора Стратилата (превратившегося из новобранца в «генерала»). Это раздвоение впервые наблюдается к IX в. у панегириста Никиты Паф-лагонского. Имя Феодора Стратилата упоминается в «Повести временных лет» в связи с высадкой на черноморском побережье Малой Азии летом 941 г. войск киевского князя Игоря. Они понесли поражение, которое византийцы приписали заступничеству Феодора Стратилата. Первые киевские литургисты осмотрительно согласились чествовать лишь Феодора Тирона: в Остромировом Евангелии (1056/57) - суббота первой недели Великого поста и 5 ноября - день освящения константинопольского Феодоровского храма середины V в.; оба же праздника Феодора Стратилата не отмечались ввиду антивизантийской направленности внешней политики Ярослава Мудрого. Июньский праздник Феодора отсутствовал в древнерусской литургической практике до 1057 г. Древнейший текст службы на июньский праздник Феодора Стратилата содержится в Минее Дубровского, датированной временем после Остро-мирова Евангелия, ближе к Архангельскому Евангелию (1092). «Таким образом, - резюмирует М.Ф. Мурьянов, - гимнографический корпус Киевской Руси, строясь по образцу корпуса византийского, не являлся его простым воспроизведением на другом языке. На славянской и, в частности, на древнерусской почве шел придирчивый отбор материала для переводов с греческого, это считалось делом государственной и церковной политики» (с. 51).
В некоторых случаях устанавливались собственно славянские церковные праздники, например служба святым Борису и Глебу, написанная в Киеве на рубеже Х1-Х11 вв., правда, на греческом языке, и после этого переведенная на древнерусский язык, или Покровский праздник (1/14 октября) - единственный праздник русского происхождения, включенный в греческие служебные Минеи. Импульсом к его нововведению послужил памятник константинопольской агиографии «Житие Андрея Юродивого» (перевод начала Х11 в.), которое очень понравилось Андрею Боголюбско-му. М.Ф. Мурьянов считает необходимым напомнить, что, согласно этому источнику, во время богослужения в одном из храмов Иерусалима юродивый увидел Богоматерь, которая распростерла над молящимися покров во имя спасения человечества от невзгод и страданий. В данном случае мы имеем дело с такой трансформацией, когда «чисто литературный факт, понимавшийся византийскими современниками как художественный вымысел, попав на древнерусскую почву,
стал пониматься как религиозная истина, которой оказывались литургические почести в полном объеме, со специально сочиненной гимноди-ей» (с. 78-79).
Не все службы имели византийское происхождение, например, древнеболгарский канон св. Герману или гимн св. Виту, представляющий перевод латинского сакраментария. Переводы обогатили семантику, синтаксис и поэтическую технику младописьменного славянского языка.
В задачу М.Ф. Мурьянова входило изучение функций гимнографических образов в художественном тексте, а также корреляций церковных представлений и внехристианского художественного мышления, комментирование церковнославянизмов пушкинского языка. Подход ученого к исследуемому объекту весьма широк. Гимногра-фия рассматривается в формате не только словесного искусства, но и культурологии. Так, мотивы ухода средневекового человека в монастырь (когда он был нововведением в Древней Руси) объясняются интересом и тягой к высокой культуре, очаровывающей эстетикой идеального.
Особенно подробно в книге прослежены параллели между словесным искусством и живописью. Поэтический текст гимна осознается читателем и слушателем в комплексе живописного обрамления (мозаика, фрески с сюжетами священной истории в храме) и певческого исполнения. М.Ф. Мурьянов конкретизирует специфику межвидовых соответствий в гимнографическом формате. «Взаимодействие живописи и словесного искусства проявляется, в частности, в цветовых средствах выражения художественного замысла. При этом однозначного соответствия, по которому каждому цветовому нюансу живописца поэт мог бы противопоставить словесное цветообозна-чение, не существует» (с. 148). Генезис образа в воображении живописца и гимнографа при восприятии библейского сюжета, соотнесенность слова и рисунка - актуальный предмет изучения для современной гуманитарной науки. Инструментарий интегральной методологии в ХХ в. пытались разрабатывать искусствовед А.Г. Габричевский [1, 2], философ М.К. Мамардашвили [3] и др. В Серебряном веке было немало сакральных и светских образцов межвидового взаимодействия, например символистский театр-храм, понимаемый Вяч. Ивановым как религиозное священное действо, объединяющее зрителей и актеров в мистическую общину. По наблюдению А. Г. Габричевского, Волошин-поэт в своих акварелях Киммерии реализует «некоторый образный избыток, который не вместился в его коктебельские элегии» [4, с. 139]. Это креативное качество ис-
кусствовед выражает терминологически: «лирика “тона”» и «трагедия света» [там же]. М.К. Мамар-дашвили разрабатывал комплексный подход к объекту исследования с философской, историкометодологической, эстетической, искусствоведческой сторон. Одним из методологических путей в этом направлении философ считал сравнение общих свойств актов мышления историка, художника (М. Пруст), философа (И. Кант), физика (А. Пуанкаре), психолога, культуролога по принципу сходства и различия. В результате перекрестных суждений о познании и творческом акте выводится системная категория «эстетика мышления», за которой стоят некие выразительные формы мышления, требующие своего обнаружения. Детальное изучение важнейшего конкретного материала таким универсальным филологом, каким был М. Ф. Мурьянов, позволяет, следовательно, прийти к выводам, имеющим общегуманитарное, общенаучное значение.
М. Ф. Мурьянов подмечает немало оригинальных находок в реализации художественного замысла живописцами. Вот как фреска изображает пламенное оружие в церкви Спаса Преображения на Нередицком холме в окрестностях Великого Новгорода: иссиня-черной краской проведены косые линии, воспроизводящие результат ослепления зрителей молнией. Жития «в картинках» послужили основой для клейм, которыми обрамлялись иконы святых. Среди изобразительных аналогий гимнодий приводится живописная композиция «О тебе радуется» (начало XIV в. или XV в.) по мотивам одноименного гимна. Пример этой Богородичной иконы, которой, однако, не воздавались литургические почести, навел ученых на мысль о ее первоначальном фресковом назначении, М.Ф. Мурьянов показывает разницу в функционировании иконы и фрески. Фреска, в отличие от иконы, не подлежит освящению, перед ней не молятся. В композицию «О тебе радуется» вписан гимнограф Иоанн Дамаскин, подносящий Богоматери свиток. Живописцы в свою очередь включили гимны о победе иконопочета-ния в минейный круг, в Триодь. То есть и те и другие отдавали взаимную дань уважения в своих творениях.
Вопреки существующим убеждениям медиевистов (А.П. Каждан) М.Ф. Мурьянов приводит примеры многокрасочного описания из византийской литературы, например рая по «Изборнику 1076 года» или радуги по «Изборнику 1073 года». В переводе «Похвалы всем святым» Иоанна Златоуста исследователь обнаруживает символическое толкование образа багряновидных лучей. Цветом шафрана изображалась в античности ут-
ренняя заря; в понимании Иоанна Златоуста это -спасительная Кровь, питающая добрые растения Церкви. М.Ф. Мурьянов также опровергает категорические утверждения специалистов о существовании в общеславянский период только абстрактного цветообозначения. Об этом нет письменных свидетельств (словарей), к тому же, по его мнению, на раннем этапе в языке могут существовать как конкретные, так и абстрактные маркеры цвета.
Авторитетной для слависта-медиевиста оказывается догадка символиста Вяч. Иванова о смысле слова сладость (греч. gleйmos). В стихотворении «Язык», написанном в девяностую годовщину смерти А.С. Пушкина, читаем:
И сила недр, полна, в лозе бежит, Словесных гроздий сладость наливная.
«Поэтическая история мистичного ивановского слова начинается в гимнографии Киевской Руси» (с. 112), - констатирует автор книги. Вяч. Иванов «был прав как филолог, когда назвал сок, бегущий в виноградной лозе, силой» (с. 115). Это одно из наглядных доказательств того, что Серебряный век продемонстрировал тесную связь филологической науки с поэтическим творчеством. Большинство поэтов Серебряного века (К. Бальмонт, В. Брюсов, Д. Мережковский, А. Блок,
Н. Гумилёв, С. Есенин, И. Бунин) нередко ориентировалось на литургические жанры. «Мощное литургическое начало в поэзии Серебряного века явилось выражением социокультурных, исторических, жанрово-эстетических измерений. Православная литургия с ее жанровыми формами (стихиры, тропари, кондаки, икосы, апокрифы) наряду с общехристианскими мотивами, псалмами, духовными песнями вторгалась в стихотворные тексты, отвечая в целом религиозно-мистическому настроению эпохи» [5, с. 319-320], - сказано в недавней работе, по сути, подтверждающей плодотворность научного поиска, проводившегося М. Ф. Мурьяновым.
Замечательный ученый провел исследовательскую работу в отношении ряда терминов. Так, им установлено, что последование изобразительных -название одного из видов богослужения - обедни-цы, которую служат в малом храме, церквице. Это своего рода пролитургия. В церковном пении гласъ искрь обозначает эффект близости парных гласов в осьмигласии.
Теоретиков литературы может заинтересовать тот сегмент исследования, в котором М. Ф. Мурья-нов ставит проблему критерия художественности гимнов с опорой на сформулированный Д.С. Лихачёвым эстетический закон приблизительности. Его экстраполяция на перевод текста вполне уместна:
«... сетка семантических разломов и трещин славянского перевода греческого гладкого текста чудесным образом становится мерцающим сочетанием кубиков мозаики, заменившими плавные колористические переходы фрески» (с. 138).
Историку литературы будет полезен представленный здесь анализ пушкинского «необработанного наброска» «Напрасно я бегу к сионским высотам...». М.Ф. Мурьянов устанавливает, что в нем речь идет не о физическом, а нравственном движении без топографической локализации Сиона. «Таков ход церковной мысли, повторенный Пушкиным и воспроизводимый точным медиеви-стическим знанием» (с. 176). Ученый приводит ряд аргументов в пользу завершенности этого стихотворения. Одним из них может рассматриваться сравнение «с византийской и, соответственно, со славянской литургической поэзией, где малые формы - в Триоди, в Октоихе, в служебных Минеях - представлены достаточно широко» (с. 184). Сквозные для Библии, патристики, гимнографии образы льва и оленя берутся Пушкиным в их библейской модификации, но при этом обогащаются художественным мышлением. Так появляется эпитет пахучий («бег пахучий» -запах души, которая, по сакральным представлениям, чем беспорочнее, тем благоуханнее). Установив смысл пушкинского эпитета нерукотворный в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», навеянном Евангелием и гим-
нографией, медиевист делает заключение: «Актуализированное художественными исканиями современности древнее слово, вобравшее в себя духовный опыт платонизма и византийской культуры, сказало о смысле прожитой Пушкиным жизни то, что в МК 14,58 этим же словом сказал о себе сам Бог: преходящи кумиры и кумирни вещественные, собирающие людей бездуховных, делающих себе культ из материального» (с. 190).
К монографии ученого прилагаются его статьи разных лет, в которых можно почерпнуть конкретную информацию об истории древнерусского Ирмология, о развитии монастырей в Киевской Руси, о славистических параллелях к материалам грузинского византолога, об интерпретации старославянских цветообозначений и многом другом. Издание снабжено библиографическими дополнениями Р.Н. Кривко вплоть до 2002 г., состоящими из 155 наименований работ по славянской оригинальной и переводной гимнографии, библиографией трудов М.Ф. Мурьянова по истории языка и культуры славянского средневековья, вступительной статьей М.Н. Громова «Философское значение древнерусской гимнографии» и статьей Т. А. Исаченко «О комментариях М.Ф. Мурь-янова к текстам канонов». Этим специалистам в разных областях знаний, а также И.В. Мурьяно-вой читатели обязаны одной из наиболее выдающихся научных публикаций последних лет.
Литература
1. Габричевский А.Г. Пространство и время // Вопр. филос. 1994. № 3.
2. Габричевский А.Г. Морфология искусства. М., 2002.
3. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М., 2000.
4. Габричевский А.Г. Героический пейзаж и искусство Киммерии // Александр Габричевский. К 100-летию со дня рождения: Сб. мат-
лов. М., 1992.
5. Иншакова Ю.Г. Литургическое начало в поэзии Серебряного века // Русская литература ХХ-ХХ1 веков: проблемы теории и методологии изучения: Мат-лы. междунар. науч. конф. 10-11 ноября 2004 г. М., 2004.
