CC BY
36
МОНАШЕСКИЙ И МИРСКОЙ ПУТИ В «СОБРАНИИ СТАРОДАВНИХ ПОВЕСТЕЙ»1
Майя Владимировна Бабкова
THE WAYS OF MONKS AND LAYMEN IN "KONJAKU MONOGATARI-SHU"
Maya Babkova
The article offers the comparative analysis of monks and laymen in "KonjakuMonogatari-shu" (XIIc.), the biggest collection of Japanese Buddhist setsuwa tales. The differences between monks and laymen, in their appearance, way of life and key values, are shown through the analysis of the tales of volume 19, consecrated to leaving secular world and taking monastic vows, and some other stories. Investigation of the compiler's position leads to the suggestion that description of monks and laymen helps to express one of the main ideas of the whole text: priority of human actions over the reality as humans conceive it. The translation of five tales of the volume 19 closes the article.
Неискушенный наблюдатель в современной Японии вряд ли отличит буддийского монаха от мирянина. С тех пор, как император Мэйдзи издал указ, предписывающий монахам иметь семью, есть мясо, отращивать волосы и носить ту же одежду, что и миряне, первые стали не отличимы от последних. Эдикт 1872 г., посвященный «мясоедению и браку» (никудзики сайтай), отменил ключевые заповеди из перечня в 250 обетов для монахов и 348 — для монахинь2, на который японские буддисты
1 Статья и перевод подготовлены при поддержке РФФИ, грант № 18-011-00558 «"Собрание стародавних повестей" ("Кондзяку моногатари-сю") в истории японской религиозно-философской мысли».
2 В 1873 г. нововведения распространили и на монахинь, но они, в отличие от монахов-мужчин, зачастую живших в домах при храмах, не имели другого пристанища, кроме монастырей. До сих пор те японские буддийские монахи и монахини, кто живёт в общежитийных монастырях, соблюдают обет безбрачия
Религиоведческие исследования. 1 (19). 2019. doi:10.23761/rrs2019-19.29-49
опирались ещё с VI в., и который восходит к корзине Устава1. Правда, некоторые монахи и теперь выбирают для себя строгое или частичное следование заповедям, а священнослужители при храмах облачаются в монашеское одеяние, когда проводят обряды. И наоборот: монашеские браки, например, заключались достаточно часто и много веков назад. Получается, что граница между монашеским образом жизни — вместе с влекомым за ним статусом человека — и мирским была размытой в традиционной Японии и остаётся таковой поныне. Я обращусь к рубежу эпох Хэйан и Камакура (XII-XIII вв.), одному из переломных периодов японской истории, когда страна прошла через политический, экономический и социальный кризисы сразу: обновилась форма правления (начался семисотлетний период сёгуната), общественное устройство (привилегированным сословием наряду с аристократами стали самураи), и японские буддийские мыслители развивали идеи своих предшественников с учётом происходивших изменений, а также новых веяний, хлынувших волной из сунского Китая. Рассуждения о том, чем монах должен отличаться от мирянина, как обстоят дела в действительности и в чём вообще роль монахов в обществе, занимают важное место в дошедших до нас текстах этого периода2.
и другие заповеди. См. Jaffe Richard M. Neither Monk Nor Layman: Clerical Marriage in Modern Japanese Buddhism. Princeton: Princeton University Press, 2001.
1 Собственно, он представляет собой перевод на китайский язык Винаи-питаки, корзины Устава в буддийском каноне. Текст называется «Четырехчастный устав» (Ш^Ш, кит. «Сыфэнлюй», яп. «Сибун-рицу», V в.).
2 Об основных направлениях развития религиозно-философской мысли в Японии периода Камакура в целом и о переосмыслении роли буддийской общины в частности см. Трубникова Н. Н., Бабкова М. В. Обновление традиций в японской религиозно-философской мысли XII-XIV вв. М.: РОССПЭН, 2014; а также статьи: Трубникова Н. Н., Бабкова М. В. «Перенять образ жизни Будды — вовсе не мелочь». Учение Догэна и других японских буддийских наставников XIII века о том, надо ли быть монахом и каким. Догэн. О тех, кто покинул свой кров. Перевод со старояпонского и примечания М. В. Бабковой // Религиоведение. № 1. 2016. С. 47-53; Бабкова М. В. Что можно и чего нельзя делать буддийскому монаху по мнению наставника созерцания Догэна //
«Собрание стародавних повестей» («Кондзяку моногатари сю:», далее «Кондзяку») — памятник XII в., самое крупное собрание буддийских коротких поучительных рассказов, сэцува1. Текст поделен на три части по территориальному признаку (Индия, Китай и «Наша страна» — Япония) и включает 31 свиток по заголовкам и 28 на самом деле, поскольку три свитка то ли не дошли до нас, то ли никогда не были написаны. В каждой части выделяют «буддийские» и «мирские» рассказы, но если в разделе «Индия» к последним относится около половины рассказов в двух свитках из пяти, то в китайской части мирским делам посвящены уже целых два свитка из четырёх, а в японской и того больше — 11 из 21 (правда, самый первый мирской, 21-й по общему счёту, пропущен, но и 18-го, буддийского, тоже нет). Рассказы могут быть буддийскими или мирскими в зависимости от того, кто их герои — монахи или светские люди; участвуют ли в происходящих событиях будды или бодхисаттвы; и что написано в заключительном пассаже, где рассказчик подводит итог всей истории. Понятно, что охватить в одной статье больше 1000 историй, входящих в «Кондзяку» и полностью разобраться в том, каковы миряне, монахи, как они воспринимают друг друга и что говорит о них повествователь, невозможно. Однако исследователи памятника сходятся в том, что он представляет собой не просто совокупность механически объединённых сюжетов, пусть и отсортированных по схожим темам, но целостное произведение. Составитель или группа составителей (об авторстве «Кондзяку» ведутся споры2)
Религиоведение. № 4. 2016. С. 75-81 и др.
1 На русском языке о жанре сэцува и о «Собрании стародавних повестей» писал Г. Г. Свиридов (Свиридов Г. Г. Японская средневековая проза сэцува (структура и образ). М.: Наука, 1981). Сведения о структуре «Собрания...», накопленные исследователями к настоящему времени, см. в статье Н. Н. Трубниковой и М. С. Коляды (Трубникова Н. Н., Коляда М. С. Собрание стародавних повестей в традиции японских поучительных рассказов ХП-ХГУ вв. // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и Дальнем Востоке. Т. 4. № 46. 2018. С. 34-44).
2 См. напр. Кунисаки Фумимаро: ШЖ^Ш. Кондзяку моногатари-сю: сакуся-ко: ^"тШтШ^ШЩ [Размышления об авторе «Собрания стародавних повестей»].
с помощью понятных и легко воспринимаемых историй доводит до сведения самых широких слоёв населения не такой уж большой набор идей и установок1.
Я предпринимаю попытку реконструировать представления
0 монашеском и мирском путях в «Собрании стародавних повестей» на материале некоторых рассказов, чтобы по мере дальнейшего изучения этого огромного корпуса силами тех, кто будет им заниматься, подтвердить или опровергнуть сделанные предположения. Свитки с 1-го по 10-й, индийской и китайской части, пока остались за рамками рассмотрения: ведь в них отсутствуют свои, не понаслышке знакомые рассказчику, монахи и миряне. Из японской части задействованы примеры из 11-го (первого, «О начале буддизма в Японии»), 16-го (о чудесах бодхисаттвы Каннон), 25-го (о воинах). Проанализированы рассказы 26-го и 19-го свитков. Из этих двух первый относится к светской части, но речь в нём идёт о воздаянии за поступки, совершённые в прошлых жизнях. По его рассказам можно судить о том, какие дела воспринимаются рассказчиком как соответствующие монашескому или мирскому положению, какие — нет.
Самый важный для сравнения мирского и монашеского путей, пожалуй, 19-й свиток, предпоследний в японской буддийской части «Кондзяку». Он включает 44 рассказа, среди которых первые 162 повествуют о том, как главный герой выбирает для себя монашеский путь, уходит от мира (сюккэ); а остальные — о разных происшествиях, либо случившихся с монахами или в храмах, либо интерпретируемых рассказчиком как иллюстрация к буддийским представлениям о дурном или достойном поведении, о последствиях человеческих дел. Среди огромного множества публикаций, так или иначе касающихся «Собрания стародавних повестей»3,
Токио: Мусасино сёин 1985.
1 Во всяком случае в том, что касается трактовки буддийского учения и насколько текст «Собрания...» изучен на данный момент.
2 По списку их 18, но рассказов 15 и 16 нет.
3 Обзор исследований «Собрания.» см. в уже указанной монографии
принятию монашества и отказу от мирских ценностей посвящена статья Исибаси Гисю «Уход от мира и затворничество в "Собрании стародавних повестей"», а перевод и подробный анализ 19-го свитка выполнил Майкл Келси в фундаментальной диссертации 1976 г. «Дидактика в искусстве: композиция "Кондзяку моногатари-сю" как литературного произведения»1. Я же сосредоточусь именно на сравнении монахов и мирян: их внешности, поведения в быту и образа жизни в целом, а также ценностей и восприятия их повествователем.
Обычно в «Кондзяку» рассказчик называет социальный статус персонажа: монах, простолюдин, такой-то чиновник или знатный господин. Почти всегда сказано, как герой добывает себе пропитание, благочестив ли он, но ничего не говорится о том, соответствует ли его положению его внешний вид. Примечательно, что монашеский плащ «кэса» от санскр. кашая), о котором
в середине XIII в. столько писал один из основоположников японской традиции созерцания Догэн, в 19-м свитке упоминается всего трижды в двух рассказах2: 19-3 (1 раз) и 19-14 (2 раза). Монахи в «Кондзяку» носят либо просто «одежды» (^, э/ коромо, Щ, фуку), либо, если важно, что они совершают какое-то обрядовое действие,— «парадное одеяние» (^Щ, хо: фуку, букв. «одеяние Закона [Будды]»). Одежда мирян описывается в основном для создания более реалистичного образа, а также когда нужно Г. Г. Свиридова, а также в статье: Трубникова Н. Н., Бабкова М. В. «Собрание стародавних повестей» в оценках исследователей: основные вопросы и трудности // Япония 2018. Ежегодник. К 200-летию Института востоковедения РАН. Т. 47. М.: «АИРО-ХХ1», 2018. С. 162-202.
1 Исибаси Гисю: ШШ. Кондзяку моногатарисю:-ни окэру сюккэ, тонсэ
3nÄJ ^Ш'тШШ [Уход от мира и затворничество в «Собрании
стародавних повестей»] // [Бюллетень университета Отани]. Вып. 254.
Т. 67. № 2. С. 13-27; Kelsey, W. Michael. Didactics in Art: The Literary Structure of Konjaku Monogatarishû, Ph. D. Dissertation, Indiana University, Bloomington, 1976.
2 А в 26-м свитке, посвящённом воздаянию за добрые и дурные поступки, вообще не встречается. По всей видимости, это связано с тем, что как раз чуть позже, в начале XIII в., из Сунского Китая привезли множество нововведений и в том числе плащи, которые стали носить и называть кэса монахи традиции созерцания.
подчеркнуть богатство и знатность носящего её господина (или дамы) или наоборот, бедность простолюдина. Если же речь идёт
0 переходе из одного социального статуса в другой: о принятии монашества или наоборот о том, что кто-то расстригся,—ключевое значение имеет бритьё головы. Так, в 13 из 16 рассказов об уходе от мира сказано, что герой «обрезал себе волосы и стал учителем Закона» или ему обрили голову (в рассказах 19-11 и 19-12, перевод которых продолжает статью, есть оба варианта). Напротив, когда монаху из рассказа 26-8 пришлось вернуться к жизни в миру, он отрастил себе волосы — рассказчик посчитал нужным об этом сообщить. В рассказе 19-3, посвящённом жизни Дзякусина1, некий «учитель Закона и знаток Пути Темного и Светлого Начал» нацепил на голову корону из бумаги и в таком виде общался с духами. Дзякусин, увидав учителя, поинтересовался именно тем, с какой целью он надел корону, а когда тот объяснил, что иначе духи видят в нём учителя Закона и боятся его, Дзякусин его как следует отругал за неподобающее учителю Закона поведение. Наконец, в рассказе 25-3, когда воин Фудзивара-но Сигэёри подумал, что его господин погиб среди вражеского войска, и захотел забрать его тело и должным образом похоронить, он рассудил: «в середину войска пройти, не будучи монахом, невозможно»,— после чего «без промедления обрил волосы и сделался монахом»2.
В быту главное отличие благочестивого монаха от греховного, а также от мирян, заключается в том, ест ли он животную пищу: в основном рыбу и дичь. Кроме того важно, убивает ли он живые существа, хотя это скорее уточняется, когда речь идёт о мирянах. Многие рассказы о постриге 19-го свитка — это истории раскаяния и обращения к Пути Будды охотников и воинов. Ситуации, в которых они оказываются, самые разные. Наместник края Сэтцу (19-4) был богат, знатен и убивал великое множество живых
1 Дзякусин в миру Ёсисигэ-но Ясутанэ (933-1002) — известный литератор и проповедник периода Хэйан.
2 Пер. М. С. Коляды. В итоге пока воин шёл среди врагов, встретил своего господина живым и пожалел, что ушёл в монахи.
существ, от зайцев на охоте до не угодивших ему людей. Его хитростью заставили пригласить знаменитых проповедников, и он так проникся их речами, что пожелал немедленно принять постриг. Лучник, кому не было равных в стрельбе по оленям и другой живности (19-7), в пылу охотничьего азарта позабыл, что накануне ему приснилась оленуха, в которую переродилась его мать, и просила не убивать её. С горя, что всё же застрелил мать-оленуху, он принял постриг. Охотник из рассказа 19-11 (см. перевод ниже), ни о чём не подозревая, приехал на горячий источник залечить колено, но оказалось, что он похож на бодхисаттву Каннон, и местные жители так замучили его поклонением, что он оставил попытки их переубедить и действительно стал учителем Закона. Когда эти и многие другие персонажи принимают постриг, рассказчик непременно сообщает, что они снимают с себя всё оружие и откладывают его в сторону (или забрасывают куда подальше, в зависимости от темперамента). Оружие и «сердце, устремлённое к Пути Будды», оказываются несовместимы. В действительности в Японии времён составления «Кондзяку» монахи носили и применяли оружие довольно часто, но ни в 19-м свитке, ни в известных мне историях из других свитков такие случаи подробно не обсуждаются1.
Монахи в «Кондзяку» могут быть простыми, от нерадивых до более-менее усердных, успешных в буддийских делах, и выдающимися — подвижниками-аскетами или проповедниками Закона Будды. Особняком стоят значимые фигуры в истории японского буддизма, те, о ком идёт речь в 11-м свитке2. Их рождение и жизни связаны со множеством чудес, а о них самих говорится,
1 Если они есть, скорее всего, рассказчик там предупреждает о воздаянии за грехи, грозящем монахам-воинам. Если окажется, что их и нет, будет интересно поискать ответ на вопрос, почему составители «Кондзяку», уделявшие достаточно внимания безалаберным и нечестивым монахам, обошли стороной такую важную тему.
2 Им посвящены рассказы со 2-го по 12-й в 11-м свитке. Это Гёки, Бодхисена, Досё, Додзи и Дзинъэй, Гэмбо, Цзянь-чжэнь (Гандзин), Кукай, Сайте, Эннин и Энтин, а также Мирянин Эн, который усмирил родных богов ками, противившихся распространению буддизма.
что помыслы их глубоки, милосердие велико. Выдающиеся наставники в «Кондзяку» неутомимы в буддийском подвижничестве и противопоставлены мирянам по тому, как относятся к живым существам. Часто они ведут себя эксцентрично, показывают условность норм, принятых в обществе. Тот же Дзякусин, когда некий знатный мирской даритель написал ему «немедленно приезжай», тронулся в путь рано утром. Но в дороге останавливался всякий раз, как его коню хотелось пощипать травы. Когда слуга начал ворчать, что так они будут ехать очень долго, Дзякусин пристыдил его тем, что этот конь — возможно, переродившийся родитель самого слуги. Другой наставник, Дзога, открыто насмехается над светским этикетом и вообще уважением людей к мирским статусам и ценностям. В рассказе 19-18 государыня призвала его совершить обряд пострига. Он пришёл, сделал всё, что нужно (описано, как он отрезал её чудесные длинные волосы, вывешенные через полог), а потом заявил, что вероятно, государыня пожелала пригласить именно его, поскольку у него самый большой детородный орган. После этого Дзога пожаловался, что страдает расстройством кишечника, отошёл к домику для гостей и облегчился с такими громкими звуками, что и так шокированные государыня и её придворные не могли не услышать.
Из примеров видно, что главное отличие монахов от мирян в «Кондзяку» — не внешность и не образ жизни, а отсутствие у первых привязанностей. Майкл Келси отмечает, что в «Кондзяку» любое поведение мирян, основанное на привязанностях, ведёт к беде. В рассказе 19-5 муж оставил жену и ничего хорошего из этого не вышло, она прожила долгие годы в одиночестве, а когда он наконец нашёл её, умерла у него на руках. В рассказах 19-6 и 19-10 муж, наоборот, был очень привязан к своей семье. В 19-6 муж убил селезня ради того, чтобы прокормить жену и ребёнка. Когда же он увидел, как утка, преодолев страх перед людским жилищем, прилетела оплакивать смерть супруга, то оставил семью и ушёл в монахи. Рассказ 19-10 о том, как горячо любимая
жена скончалась, а муж, тоскуя по ней, через несколько дней открыл крышку её гроба. В ужасе от увиденного, он оставил четырёхлетнюю дочь, пытавшуюся его удержать, и ушёл в монахи. Рассказ, который в 19-м свитке обладает самыми высокими художественными достоинствами, на взгляд исследователя,— 19-8; о том, как страстному любителю охоты приснилось, что он птица и его детей, жену и его самого настигают охотники. По Келси, для этого рассказа и 19-го свитка в целом характерен реализм, нужный для того, чтобы убедительнее проповедовать идею
0 необходимости «выхода из дому», сюккэ, принятия монашеских обетов.
Реализм, как кажется, подчёркивает одну из основополагающих идей и 19-го свитка, и «Кондзяку» в целом: иллюзорность, обманчивость окружающего мира. Это хорошо видно на примере рассказов, перевод которых публикуется ниже. И в 19-11, и в 19-37 есть мотив сна, причём реальность сна оказывается нормативной по отношению к реальности бодрствования. В рассказе 19-11 приезжий ещё пытается какое-то время сопротивляться, у него есть свои представления о том, кто он такой, не совпадающие с мнением селян. Но один из жителей точно видел во сне, что приезжий — и есть сам Каннон, и это оказывается важнее, чем какие бы то ни было доводы. В 19-37 уже сомнений нет и в помине: монах-хозяин кельи видел во сне Будду Амиду в такой же шляпе, как у старика-кровельщика. На поверку оказывается, что кровельщик давно неустанно произносит имя Будды Амиды, и монах предрекает ему перерождение в Чистой земле1. Рассказы 19-21 и 19-22 повествуют о том, как наше собственное сознание творит окружающий нас мир. В 19-21, когда у жадного монаха и его жены сакэ превратилось в змей, рассказчик прямо объясняет,
1 По буддийским представлениям, Чистые земли будд — это такие земли, где будды проповедовали и где они смогли искоренить заблуждения и страдания. Праведники могут переродиться в Чистой земле того или иного будды. Сукхавати (санскр.) — Чистая земля Будды Амитабхи, давшая название школе его почитателей (кит. цзинту, яп. дзё: до).
что им это только показалось, и сам монах впоследствии это понимает. Показательно, что в целом не очень достойный облик монаха, его семейная жизнь — всего лишь фон, вовсе не основание для того, чтобы осуждать его. А вот присвоение себе подношений будде, жадность, привязанность в конечном итоге — то, за что монах расплачивается. В 19-22 рассказчик предполагает, что, как и в прошлой истории, распутному монаху и его слугам только показалось, что лапша превратилась в змей. Имеет значение не действительность как таковая, а наше поведение в ней и наше восприятие.
Монахи, идущие путём Будды, мудрые наставники, чудотворцы, подвижники отличаются от мирян тем, что умеют отличать истинное от иллюзорного. Таковы же божества, защитники буддизма, которые восторгаются принятием пострига семидесятилетнего старца и объявляют, что в этот миг в мире родился ещё один будда (рассказ 19-12, см. ниже). Важно не то, как мы видим мир и что в нём с нами происходит, а то, как мы ведём себя в этом мире. С другой стороны ту же мысль выражает установка: наши действия определяют нашу реальность и в этой, и в последующих жизнях. Для составителей «Кондзяку» лучший способ перестроиться, уйти с позиции пассивного сновидца наяву, чтобы стать активным творцом своего и чужого блага — ступить на путь Будды, принять монашество.
19-11. Рассказ о том, как Одо Каннон из края Синано принял постриг1.
В стародавние времена в краю Синано, в ...уезде был источник... 2. Люди считали воду в нём целебной, приезжали и купались.
1 Перевод этого и последующих рассказов выполнен по изданию СНКБТ, Т. 36, М. В. Бабковой под ред. Н. Н. Трубниковой.
2 Здесь и далее на месте многоточий опущены какие-то слова. В «Кондзяку» бывают пропуски и слов, и рассказов, и целых свитков. В этом пассаже, как часто бывает, опущены топонимы: название уезда и название источника.
Как-то одному тамошнему жителю приснился сон. Ему явился некий человек и сказал: «Завтра в час Лошади1 сам Каннон, Внимающий Звукам, прибудет, чтобы совершить омовение в вашем источнике. Людям непременно нужно прийти и завязать связь с ним2». Тот, кому снился сон, спросил: «В каком именно обличье явит себя [Каннон]?» Вестник ответил: «Это будет мужчина около сорока лет, чернобородый, в дорожной шляпе, с большим колчаном, отделанным чёрным лаком, и луком в кожаном чехле. Он приедет верхом на сером в яблоках коне, опоясанный широким мечом в чёрных ножнах. Одет он будет в тёмно-синий охотничий кафтан, на ногах — пятнистые накладки мукабаки из оленьей шкуры и белые ...3. Как увидите такого человека, знайте, что перед вами сам Каннон, Внимающий Звукам, его вам и нужно чтить». Спящий выслушал вестника и проснулся.
Подивился он чуду, а поутру обежал всю округу, рассказывая о своём сне, и так известил, кого смог. Все, кто слышал новость, пришли к источнику — народу собралось видимо-невидимо. Люди поменяли воду [в купальне], вычистили сад вокруг неё, натянули верёвки симэ4, зажгли благовония и расставили цветы. Потом все расселись рядами и принялись ждать, когда смогут почтить [Каннон]. День разгорался, и вот настал час Лошади. Не успел он миновать, как [на дороге] появился всадник, похожий на того,
0 ком говорил вестник из сна. Всё в нём, вплоть до мельчайших черт, в точности соответствовало описанию.
1 С 11 до 13 ч.
2 Кэтиэн, Ш'Ш,— буддийское выражение. Человек «завязывает связь» с тем или иным буддой и тем самым создаёт предпосылки для спасения, часто — для перерождения в Чистой земле этого будды.
3 Мукабаки — накладки на штаны у всадников, крепятся сверху для защиты от влаги и грязи. Здесь они пятнистые, потому что сделаны из летней, рыжей в белых пятнах, шкуры оленя. Опущено, по всей видимости, слово «таби», обувь, похожая на носки, с большим пальцем. В тексте «Кохонсэцува-сю:» говорится, «в белых таби».
4 Симэнава—священная верёвка, маркирующая границу сакрального пространства в синтоизме.
[Увидав толпу], путник спросил у людей: «Что тут у вас происходит?» — но они только падали ниц перед ним1 и никто не отвечал. [Наконец он нашёл] какого-то монаха, который приветствовал его, поднеся сложенные ладони ко лбу. Путник спросил монаха, выговаривая слова не по-здешнему: «В чём дело? Почему каждый, кто меня видит, падает ниц?!» Монах отвечал: «Прошлой ночью одному из нас приснилось, что [приедет человек] в такой одежде, [как у вас]». Тогда путник рассказал: «Пару дней назад, во время охоты, я упал с коня и повредил себе левое колено. Я приехал к вам на источник, чтобы его вылечить. По-моему, очень странно, что все эти люди так почтительно меня приветствуют!» Но хоть он и пытался объяснять, куда бы он ни шёл, за ним тянулись люди и громко восхваляли его.
Вконец измученный [их упорством], путник сказал: «Вы говорите, что я выгляжу в точности, как Каннон. Раз так, отчего бы мне не стать учителем Закона Будды?» Здесь же, в саду, он снял с себя лук со стрелами, отложил в сторону оружие, какое у него было, и тут же обрезал себе волосы и стал учителем Закона. Увидев, что он принял постриг, люди преисполнились благоговейного восхищения.
Примерно тогда же нашёлся человек, утверждавший, что знает путника. Он взглянул на [новообращённого монаха] и сказал: «Да это же Господин Одо из края Кодзукэ2». Люди услышали и прозвали того Одо Каннон.
Совершив постриг, путник отправился в [храм] Ёкава на горе Хиэй и там стал учеником общинного главы Какутё3. Около пяти
1 Райхай ^ЬШ, букв. «выражение почтения» — буддийское выражение, может означать различные действия. Здесь — простирание, когда человек либо встаёт на колени и касается лбом земли, либо совсем растягивается на земле лицом внизу.
2 Кодзукэ. Историческая провинция в центре Японии, к северо-востоку от столицы. СНКБТ предлагает чтение Камоцукэ. В эпохи Хэйан и Камакура отличали «восточный выговор», характерный для региона Канто и в том числе Кодзукэ. Вероятно, поэтому приезжий выговаривает слова «не по-здешнему».
3 Какутё — неизвестно, кто это, но возможно Ж® (ум. 1034). Со: дзу ШШ, глава
лет он учился, а потом уехал в край Тоса. С тех пор о нём никто ничего не слышал.
Вот такая удивительная история. Кто знает, может, это и правда был сам Каннон! Будды весьма ценят тех, кто принимает постриг. Так передают этот рассказ.
19-12. Рассказ о том, как в Западных землях старик принял постриг в храме Мудзодзи
В стародавние времена один подвижник шёл путём Будды: странствовал повсюду и дошёл до Западных земель. А в местечке Холм ... в краю ... чтили божество, покровителя странников. Как-то раз монах заночевал близ маленькой придорожной молельни, посвящённой этому божеству.
Наступила ночь, монах улёгся спать. Около полуночи, когда люди обычно уже спят, вдруг раздался стук копыт: будто по дороге скачет большая группа всадников. И слышит монах, чей-то голос спрашивает: «Здесь ли ты, придорожный бог?» Монах перепугался, думает с ужасом: «Странно! Разве люди так говорят?» А изнутри молельни доносится ответ: «Здесь я». Монах ещё больше дивится, а тот, с дороги, продолжает: «Изволит ли божество завтра отправиться в храм Мудзодзи?» Из молельни отвечают: «Не собирался, с чего бы?» Проезжий тогда рассказал: «Как, разве вы не знаете? Завтра в храме Мудзодзи явит себя новый будда. Бонтэн и Тайсякутэн, четверо Небесных Царей и восемь Божеств-драконов1 — все соберутся». Из молельни говорят: «Нет, я ничего не знал. Хорошо, что вы мне сказали. Как же не поехать, непременно поеду!» Проезжий ответил: «Что ж, завтра в час Змеи2. Пожалуйста, обязательно приезжайте. Мы будем вас ждать». Сказал так и уехал прочь.
По разговору монах понял, что это и впрямь были духи. Хоть и страшно ему было, всё же он молился и так скоротал остаток ночи.
общины,— один из высших буддийских чинов.
1 Все они — божества-охранители буддизма.
2 С 9 до 11 ч.
Вообще-то монах собирался идти дальше, но теперь решил, что не уйдёт, пока не увидит, чем всё кончится, и едва рассвело, отправился в храм Мудзодзи, благо тот был неподалёку. Пришёл, осмотрелся, но ничего необычного не увидел. В храме было даже тише обычного и никого не видать. «Что-то ещё будет»,—решил монах, уселся перед Буддой и стал ждать часа Змеи. Уже почти наступил час Лошади1, когда монах в очередной раз огляделся, ожидая, что вот-вот что-то произойдёт, и увидел старика лет семидесяти-восьмидесяти. На голове у того не было ни единого тёмного волоса, только из-под шапки эбоси, больше похожей на мешок, в нескольких местах торчали редкие сединки. Видать, он и прежде был невысок, а теперь совсем согнулся [под тяжестью лет] и вошёл [в храм с трудом], опираясь на посох. Следом за стариком вошла монахиня. Она несла в руках чем-то наполненное чёрное ведёрко.
Старик прошёл по залу к изваянию Будды, поклонился два или три раза и остался стоять, перебирая крупные, длинные чётки из семян мыльного дерева. Монахиня сказала: «Пойду позову досточтимого монаха»,—поставила возле старика ведёрко и ушла. Через некоторое время появился монах лет шестидесяти. Он поклонился Будде, занял своё место и спросил старика: «Что ж, зачем вы меня звали?» Старик отвечал: «Не сегодня — завтра я могу умереть, вот я и решил: хоть моих седых волос осталось совсем немного, сбрею-ка я что найдётся и стану учеником Будды. Выслушав, монах промокнул полотенцем слёзы на глазах и отвечал: «О, почёт вам и хвала! Сейчас-сейчас»,— с этими словами он взял ведёрко, в котором оказалась тёплая вода, вымыл старику голову и обрил его. После этого старик повернулся лицом к монаху, принял от него заповеди, поклонился Будде и ушёл. И снова воцарилась тишина.
Тогда монах понял: «Значит, небожители и земные божества собрались, чтобы порадоваться постригу этого старика! А дух говорил как раз об этом событии, когда возвестил божеству-покровителю странников появление нового будды!» Рассудив 1 С 13 до 15 ч.
так, монах преисполнился благоговейного восхищения и пошёл своей дорогой.
Когда думаешь о таких вещах, понимаешь, что хоть великое благо от принятия монашества — далеко не новость, а всё же и небожители, и земные божества возрадовались даже постригу такого старика, который не сегодня — завтра умрёт. Насколько же больше благих заслуг обретёт молодой человек, если всем сердцем устремится к Пути Будды и примет постриг?! Тем, кто слышал эту историю, стоило бы отринуть всё мирское и совершить постриг. Так передают этот рассказ.
19-21. Рассказ о том, как из рисовых колобков, принадлежавших Будде, изготовили сакэ и увидели вместо него змей
В стародавние времена у одного монаха на горе Хиэй не заладились дела и он решил уйти. Покинул Гору1 и вернулся в родной уезд ... края Сэтцу. Обзавёлся монах семьёй и стал зарабатывать различными буддийскими службами у себя в деревне2. Кому надо было прочесть сутру или совершить обряд, часто звали его как наставника. Хоть он не отличался особой мудростью, но с подобными делами справлялся ловко, и его всякий раз приглашали проводить моления сюсёэ [в начале года]3 и прочие обряды.
И вот от всех обрядов, которые проводил этот монах, у него дома набралось много-много рисовых колобков: ни с кем он ими не делился, а только складывал у себя. Жена монаха решила, что чем зазря скармливать эти колобки детям или прислуге, лучше оставить их лежать, пока не ... [засохнут], а потом перемолоть и изготовить сакэ. Рассказала мужу-монаху, тот согласился: «Очень хорошо»,— говорит. И сделали они [из жертвенных колобков] сакэ.
1 Гора — в текстах периодов Хэйан и Камакура так часто называют гору Хиэй, оплот главенствовавшей в японском буддизме школы Тэндай.
2 В тексте говорится, что он «[помогал] совершать подношения буддам и сутрам», {ЬШТ&^^Ш^. Это значит, что его звали, чтобы провести тот или иной обряд.
3 ШШ.'ф', сюсёэ — букв. «собраться, чтобы задать верное направление», моления об урожае и благополучии в грядущем году, проводились в Японии очень торжественно, часто в течение нескольких дней.
И вот прошло уже много времени, жена решила, что сакэ, наверное, уже готово, и пошла проверять. Но когда она открыла крышку чана, в котором бродило сакэ, и заглянула внутрь, ей показалось, что там что-то шевелится. Испугалась жена, но в темноте не могла ничего разглядеть и принесла фонарь. Посветила внутрь чана и увидела, что он полон змей: большие и маленькие, они извивались и поднимали вверх головы. Тут жена ещё пуще перепугалась, положила скорей крышку на место и убежала.
Рассказала мужу. Он думает: «Что за чудеса? Может, жене привиделось? Пойду-ка сам посмотрю». Взял фонарь, заглянул сверху внутрь чана, видит, там и правда змеи — сплелись в большой клубок и извиваются. Муж тоже испугался и убежал. [Потом они уже вместе] закрыли чан опять крышкой и решили: «Отнесём этот чан куда подальше, да и бросим». Вытащили чан на улицу, отнесли далеко в чистое поле, и потихоньку, чтоб никто не увидел, оставили там.
Через день-два мимо брошенного чана с сакэ проезжали трое парней. Заметили они чан, удивились: «Что это за чан такой?» Один подошёл, снял крышку и заглянул внутрь: оказалось, что чан доверху полон превосходного, чудно пахнущего сакэ. «Сюда!» — кричит. Двое других подошли, заглянули тоже, видят — полный чан сакэ. Стали трое друзей гадать, откуда бы оно могло взяться. А один сказал: «Попробую это сакэ!» Двое других его отговаривают: «Ты что, не пей, страшно! Мы ведь нашли его прямо в поле. Мало ли, что с ним не так, но ведь неспроста его выбросили!» Но тот парень, кто собрался пробовать сакэ, был горьким пьяницей и уже не мог совладать с охватившей его жаждой. Он заявил: «Что ж, вы не пейте, а я попробую. Плевать, отчего это сакэ выбросили. Я не боюсь за свою жизнь». Снял с пояса фляжку1, наполнил её и проглотил. Сакэ оказалось [таким же] чудесным на вкус, [как и на запах], и парень выпил три фляги [подряд].
1 Скорее всего, имеется в виду фляжка на веревочке, из бамбукового ствола. 44
Тут остальные двое не выдержали. Выпить они любили не меньше своего товарища, и теперь, глядя на него, захотели тоже. «Сейчас мы оказались здесь втроём, и что же? Один из нас, возможно, умрёт, а остальным смотреть, что ли? Если уж помирать, так всем вместе. Так что и мы выпьем!» — заявили они и тоже попробовали. Сакэ оказалось великолепнейшим, и парни решили, что все втроём будут пить его и дальше. К тому же в огромном чане его было очень много, так что они взвалили чан на плечи, дотащили до дому и пили из него сакэ ещё несколько дней. И ничего особенного с ними так и не произошло.
Монах [тем временем] додумался своим скудным умом до того, что сакэ у него превратилось в змей из-за его собственных глубоко греховных поступков: он присвоил себе подношения Будде, он был так ослеплён [жадностью], что не поделился [колобками] ни с кем из людей, а решил изготовить из них сакэ. Ему стало очень стыдно, и он раскаялся. Потом он случайно услышал, как кто-то пересказывает историю [о найденном сакэ]: как там-то и там-то трое парней прямо посреди чистого поля нашли целый чан сакэ, притащили его к себе домой, попробовали, и оказалось, что чан и правда полон превосходного сакэ. Тогда монах понял: «На самом деле никаких змей в чане не было, это только мы [с женой своими] глазами закоренелых грешников [вместо сакэ] увидели змей». Тогда он ещё сильнее раскаялся и пожалел [о своих грехах].
Когда думаешь о таких вещах, понимаешь, что присвоить принадлежащее Будде — неизмеримо тяжкий грех. Удивительно и невероятно: взаправду увидеть извивающихся змей. Раз так, значит действительно, имея дело с чем-то принадлежащим Будде, нужно не жадничать, а непременно раздавать всё это людям и угощать монахов.
Эту историю рассказывали те трое парней, которые попробовали найденное сакэ; и говорят, сам монах рассказывал её так же. Так передают этот рассказ.
19-22. Рассказ о том, как у храмового распорядителя лапша мугинава превратилась в змей
В стародавние времена в храме ... распорядителем был монах по имени ...1 Человек этот, хоть и выглядел как монах, в сердце своём держался ложных взглядов. У него с утра до вечера толпились гости из столицы, он с ними вместе кутил и всячески развлекался, пил сакэ, ел рыбу, а своими буддийскими делами вообще не занимался. Обычно он набирал веселых девиц и заставлял их петь и играть2. При этом он без зазрения совести растрачивал на свои нужды храмовое имущество.
Как-то летом в храм принесли много-много лапши мугинава3. Монах назвал толпу гостей, всё что могли, съели, а остатки он сложил в большую миску, накрыл крышкой и поставил к себе на полку. «Пусть лежит,— решил монах,— говорят, сушёная мугинава полезна». Потом эта миска с лапшой так и стояла, никому не нужная, никто не снимал её с полки и не заглядывал в неё.
И вот когда настало уже лето следующего года, распорядитель как-то ненароком глянул на эту миску и вспомнил: «Ах, я же ещё в прошлом году сложил сюда лапшу мугинава. Она, небось, уже испортилась». Тогда он велел снять миску с полки. Крышку открыли и заглянули внутрь. А там вместо лапши свернулись в клубок маленькие змейки! Тот, кто открывал крышку, тут же отпрянул, а потом миску открыли уже перед распорядителем, так что и он, и другие люди, кто был рядом, осторожно заглянули внутрь. «Вот что бывает, если присваивать себе то, что принадлежит Будде»,— сказали все вокруг. Миску опять закрыли крышкой и выбросили в реку._
1 Название храма и имя монаха опущены. Распорядитель (ЭД^, бэтто:) — главная административная должность в японских буддийских храмах со времён Государства законов.
2 асобико кугуцу, букв. «гулящие девки да подневольные куколки». Музицировали и участвовали в театральных представлениях.
3 Мугинава, ШШ — одна из разновидностей блюда под названием сакубэй (^ 1$). Лапша из смеси пшеничной и рисовой муки, которую подавали холодной и ели летом.
Вряд ли это были настоящие змеи — скорее всего, как и в прошлой истории, [людям] только показалось.
Когда думаешь [о таких вещах, стремишься] ещё внимательнее относиться к тому зерну1, что подносят [монахам] за чтение сутр, битьё в гонги, барабаны и тому подобные [обрядовые действия]. Ведь присваивать принадлежащее Будде — неизмеримо тяжкий грех. Эту правдивую историю рассказали монахи того самого храма. Так передают этот рассказ.
19-37. Рассказ о том, как в келье Дайтибо на горе Хиэй прохудилась крыша
В стародавние времена на горе Хиэй, у Восточной пагоды в Восточной долине стояла Келья Великой мудрости, Дайтибо2.
У этой кельи прохудилась крыша. Хозяин кельи по имени Монах дворовой молельни ...3 позвал кровельщиков, чтобы они её починили. И вот четверо или пятеро мастеровых, забравшись наверх, прилаживали кипарисовую кору, из которой была сделана крыша. Монах-хозяин ходил вокруг павильона, смотрел, как они [работают], и распевал имя Будды4. Вскоре его стало клонить в сон, и он прилёг вздремнуть прямо там же: положил голову на порог вместо подушки и уснул.
И снится ему, что на крыше павильона стоит Будда [Амида] цвета золота, а на голове у него шапка эбоси. Дует ветер, и чтобы шапка не слетела у Будды с головы, она привязана у него под подбородком бумажными лентами. Смотрит монах и удивляется: Будда-то чинит
1 Рисовому зерну.
2 В хэйанских храмах «кельи» — это Ш, бо:, отдельные домики, в которых живут монахи. В каждой келье живёт её хозяин, а также некоторые его ученики и служки. Название кельи, возможно, восходит к тексту «Дайтидорон», «Большому трактату о запредельной премудрости».
3 Монах дворовой молельни, найгу — общее название для десяти высших буддийских чинов; им было позволено совершать буддийские обряды для государя на территории дворца. Собственное имя монаха опущено.
4 Произносить вслух имя Будды — распространённый способ подвижничества. Здесь речь идёт о Будде Амиде.
кипарисовую крышу. Тут монах проснулся. «Какой странный сон»,—думает. Вышел в сад, глянул на крышу, а там наверху, среди тех четверых или пятерых кровельщиков, старик лет семидесяти с лишним. Старик чинит крышу, а на голове у него шапка эбоси, закреплённая под подбородком бумажными лентами. «Надо же!» — думает монах. Пригляделся и видит: старик работает, чинит крышу, а губы у него при этом шевелятся, как будто он произносит имя Будды Амиды.
«Расспрошу-ка я его»,— решил монах и позвал старика вниз. Тот спустился с крыши, по-прежнему шевеля губами, и монах спросил его: «Ты памятуешь о Будде [Амиде]?» Старик отвечал: «Да, проговариваю памятование». Монах продолжал расспрашивать: «Зачем ты это делаешь? Сколько раз в день? А ещё что-то ты делаешь, чтобы увеличить свои заслуги?» Старик в ответ рассказал: «Я нищ и не могу обрести настоящих заслуг1. С пятнадцати лет я работаю кровельщиком, так прошла вся моя жизнь. Старуха моя померла тому уж семь лет как, и с тех пор жизнь для меня — бестолковая штука. Как поем рыбы, очищаю рот, а потом памятую. Правда, когда не ем рыбу, тоже памятую постоянно. Кроме как когда хожу по большой или малой нужде, ем или сплю, я проговариваю памятование всё время, не забываю». Монах же подумал, что старик прямо как из его ... сна вышел, и разъяснил ему: так, мол, и так, ты прямо как из моего сна вышел. Проговаривай со всем тщанием памятование о Будде, не бросай это дело. Благодаря твоему памятованию ты без сомнения переродишься в Чистой земле2. Старик сложил руки на груди и поклонился монаху, а потом опять залез на крышу и вернулся к работе.
Монах потом рассказал остальным, [кто был рядом]: «Так и так, вон тот старик-кровельщик мне приснился. Работа кровельщиком и так не связана с грехом, но у него всё равно с уст не сходит имя
1 Старик имеет в виду, что он не может ничего пожертвовать, заплатить за обряд, чтение или переписывание сутры или позволить себе что-то другое, чем миряне обычно увеличивают свои благие заслуги.
2 Щ^, Гокураку — санскр. Сукхавати, Чистая земля Будды Амиды.
Будды Амиды. Он памятует беспрерывно, и потому непременно обретёт благое рождение в Чистой Земле».
Так подумать, ясно, что тот старик действительно явился в образе Будды золотого цвета. Достойно уважения и восхищения! Раз так, сколько ни добывай себе заслуг, а искреннюю чистоту сердца обрести трудно. И наоборот: тот, кто [не думает о заслугах], а лишь проговаривает памятование о Будде, может надеяться на возрождение в Чистой Земле. Хоть никто и не знает, как именно тот старик провёл свои последние мгновения, думаю, он уж точно переродился, как монаху было предсказано во сне. Эту историю рассказывал монах, хозяин кельи, а кто слышал, те так и передают. Так передают этот рассказ.
Сокращения
СНКБТ — Кондзяку моногатари-сю: ^^ШШШ [Собрание стародавних повестей] / Син Нихон котэн бунгаку тайкэй ^ЯН [Новое большое собрание памятников японской классической литературы]. Т. 33-37. Под ред. Конно Тоору ^^Ш, Икэгами Дзюнъити Коминэ Кадзуаки ^ШЙШ, Мори
Масато ^ША. Токио: Иванами Шй, 1993-1999.
