CC BY
18
С.Ф. Дмитренко
МОИ ВЕЧНЫЕ КНИЖКИ
Вначале мне, как и всем, книги читали. После всех довоенных и военных перипетий и переездов мои родители собирали свою семейную библиотеку с нескольких уцелевших к началу 1950-х годов книг. А книги детские мне, своему первенцу, они и моя, тогда незамужняя, тетя Юля, жившая поблизости, покупали просто-таки с упоением. Родился я в ноябре 1953-го, а с января 1954-го мне стали выписывать журнал «Мурзилка». Так как даже при своих, вне сомнений, выдающихся задатках читать я стал с пяти лет, годовые комплекты дожидались меня переплетенными моим папой-золотые руки (собственно, во многом именно по «Мурзилке» и по «Весёлым картинкам» я и освоил азы чтения). Потом эти тома читала моя дочь, а сейчас (увы, по разным причинам сохранились не все) они пребывают у моего младшего брата, отца выросших и подрастающих детей. Скоро я их изыму оттуда -моей внучке четвертый год, и надо будет познакомить ее с нашим детским «ретро». Разумеется, в этих «Мурзилках» было заметно много идеологического, большевицкого. Но, наверное, не больше, чем чернухи и псевдодемократизма в современных детских. Так что и там, и здесь без надзора взрослых не обойтись.
При этом должен заметить: дома от нас с братом никаких книг не прятали. А когда мы читали явно «не то», по мнению папы, он лишь говорил, что на свете немало очень хороших книг и не стоит тратить время на те, которые не очень хороши. Так, он довольно скептически отнесся к тому, что я стал читать «Кондуит и Швамбранию», заметив, что у Кассиля есть книги поинтереснее -«Великое противостояние», «Улица младшего сына», «Ранний восход». Тогда «Швамбрания» мне понравилась (описывался быт
ушедшей России, который очень отличался от нашего), и я также прочел названные книги (как раз вышел пятитомник Кассиля). Сюжетно они были мне интересны, но повествововательно показались несколько занудными. Только с годами я, кажется, понял предпочтения папы, даже не спрашивая его об этом. «Кондуит и Швамбранию», думаю, он не любил за то, за что и я теперь не люблю: в книге оболгана гимназия и ее педагоги (я уже писал об этом). А папе посчастливилось учиться у нескольких уцелевших гимназических учителей (спрятались от советской власти в маленьком кабардинском поселке, куда бежали от голода на Полтав-щине мои дедушка с бабушкой и шестеро их малолетних детей). Зато в «Улице младшего сына» описаны Керчь, Крым, где папа воевал и чудом остался в живых. С войной, а также с искусством связано «Великое противостояние». Трагически погибший юный художник - герой «Раннего восхода» (мой папа ушел на фронт с последнего курса художественного училища, а после войны стал искусствоведом-педагогом)...
Если говорить о главном, то в чтении родители направляли нас лишь в одном: они хотели, чтобы мы читали русскую классику (вне зависимости от школьной программы) и всяческую научно-популярную литературу для школьников (тогда такой издавалось достаточно много). Последняя, очевидно, должна была помочь нам с братом в определении нашей профессиональной ориентации. В чтении классики родители справедливо видели залог развития самостоятельности и глубины мышления, вкуса к живой и богатой родной речи. (Интересно, что и папа, и мама росли в сельских украинских семьях, но еще во взвихренном советском детстве 1930-х годов легко и безболезненно перешли на русский язык. А мама, жившая близ Ташкента, во многоязычном мире, стала говорить также на узбекском, татарском, осетинском, таджикском языках. Понимала она казахский и киргизский. Как провизор знала медицинскую латынь, очень любила крылатые латинские выражения. Так что если и есть у меня какие-то филологические задатки, то перешли они ко мне по линии мамы.)
Первая большая книга, которую я прочитал самостоятельно, -«Каштанка». Первоклассником я притащил ее, в детском издании, из школьной библиотеки, и к приходу родителей с работы уже проглотил. Узнав об этом радостном событии, папа достал из
книжного шкафа огромный том рассказов Чехова в суперобложке, с рисунками Кукрыниксов (многим памятно это издание 1950-х годов). Почему-то прежде том не вызывал у меня интереса («Каш-танка» там тоже была), но теперь я взялся за него и как-то легко прочел «Ваньку», «Хирургию», «Лошадиную фамилию», «Злоумышленника» и почему-то «Тоску»... Часть рассказов мне не далась, но если с первой страницы не шло, я не продолжал чтение. Через несколько лет, заканчивая седьмой класс, я наткнулся в детской библиотеке на бордовый двадцатитомник «полного» Чехова и решил, что мне его надо прочитать весь, том за томом. И должен сказать, что Чехова-Чехонте прочел всего, а далее, включая письма, очень многое. При этом комментарии и примечания ко всем томах я читал просто с упоением и вот их-то прочел полностью (словно подтверждая этим мнение чеховского профессора, что не Шекспир важен, а примечания к нему).
Своеобразным было мое приобщение к эротической литературе. Родители подписались на одиннадцатитомник Лескова (они очень его полюбили, прочитав однотомник 1955 г.). Я тоже заглянул в первый том. Прочитал маленького «Разбойника», мне понравилось, а далее оказалась повесть «Леди Макбет Мценского уезда». Это был какой-то завораживающий эрос. Впрочем, почему «был»?! У меня и сейчас ощущение, что Лесков - один из считанных русских писателей (пальцев на одной руке хватит), который так таинственно и вместе с тем осязательнейше умеет писать о любви, о страсти, вот-вот - об эросе. Я и «Житие одной бабы» тогда же, классе в четвертом, прочитал.
Повезло мне и со школьной библиотекой (со 2-го класса и до выпуска я учился в школе № 15 Владикавказа; надо заметить: несмотря на то что город носил тогда фамилию большевистского авантюриста Орджоникидзе, в разговорах его очень часто называли именно Владикавказ или Владик). Ею заведовала колоритнейшая дама Варвара Харитоновна Бузарова. Очевидно, она имела какое-то отношение к местам заключения: муж у нее был, кажется, полковник МВД, а ее полные руки были с татуировками: Варя, цветок, еще что-то, были и следы татуировок сведенных. Едва ли она сидела по уголовке: интеллигентного поведения, очень начитанная, прекрасно подбирала книги - она говорила: «фонд». Позже слышал, что она совсем молодой попала в ГУЛАГ по 58-й статье,
где ее встретил, влюбился и вытащил оттуда муж, офицер, служивший там.
Когда я в 4-м классе взял для чтения «Дон Кихота» в полном издании, Варвара Харитоновна высказала сомнение, что мне это не по возрасту - но и только. Надо сказать, книгу я тогда одолел. Да, это было полусумеречное прочтение, но все же и доныне рад, что эта встреча произошла именно тогда, я получил своевременное представление о существовании вершин литературы. Следом за «Дон Кихотом» я взял в той же библиотеке «Гаргантюа и Пантагрюэля» (огромный розовый том в суперобложке; сейчас проверил по Сети - 1961 г. издания). Эта феерия меня очень увлекла, хотя и здесь, разумеется, была лишь четверть понимания, в лучшем случае. Но чем-то это полезно.
Событием было для меня прочтение в 5-м классе дилогии об Остапе Бендере. Я просто заразился этими романами и к исходу из школы знал наизусть многие страницы «Золотого теленка» (впрочем, и в круге моих школьных, а потом и послешкольных друзей культ «бендерианы» был обычным делом).
Сегодня я достаточно критически отношусь к этому увлечению незаурядными романами. Думаю, это фанатство несколько отстрочило мое знакомство с другими повествовательными шедеврами, которые, между прочим, влияли на Ильфа и Петрова. Но что поделаешь: после Рабле я ощутил не ослабевшее доныне тяготение к юмористической и сатирической литературе. Верно, таково мое мировосприятие. Четверть века назад я наконец нашел своего писателя на дальнейшую жизнь и доныне разгадываю его тайны. Это Салтыков-Щедрин. А Гоголь остается как драгоценный коньяк в шкафу: потягиваешь его потихоньку, чтобы испытать особое наслаждение от послевкусия.
Зато я очень рад, что достаточно рано приобщился к пониманию поэзии. Поначалу стихи читал, как все дети, - детские. Чуковский, Маршак, Михалков, Барто... Имел нахальство также не только сочинять свои вирши, но и послать их однажды в журнал «Пионер». И здесь мне повезло! Мое стихоплетство внимательно -на нескольких страницах машинописи! - разобрал Борис Петрович Лапин. Я вдохновился и послал еще. На этот раз столь же подробный разбор сделал его брат, Владимир Петрович Лапин. (Тогда ему было, как понимаю, чуть за 20, а то, что в детстве он был поэт-
вундеркинд, я уже знал из вышедшей тогда же книжки «Дети пишут стихи» Владимира Глоцера.) И этот выросший вундеркинд посоветовал мне читать стихи Пастернака. Я тогда про Пастернака краем уха слышал только то, что он написал что-то не то. В детских библиотеках, где я был записан, его книг не было, и я попросил папу. Папа на следующий день принес мне из библиотеки пединститута известный однотомник Пастернака 1935 г. (Сразу ему не выдали, ибо книга пребывала в хранилище, доставили только назавтра.) И я был «вброшен» в поэзию, поэзию как таковую - не только Пастернака, хотя и доныне Борис Пастернак для меня, наряду с Блоком и отчасти Некрасовым, главный поэт (Пушкин - да, тоже, но это уже не поэзия, а просто часть моего одушевленного тела).
Коротко говоря, Пастернак открыл мне возможности поэзии. К окончанию школы я прочел множество поэтов, заболел и переболел Маяковским (в 1968 г. «Огонек» выпустил его восьмитомник, и я прочел его весь; недавно, ссылая эти серые книжки на дачу, думал: Господи, чем этот мизантроп мог меня увлечь?! Только версификационным штукарством. Или Маяковским, как любой заразной болезнью, надо переболеть, чтобы затем навсегда прийти в себя?! Немного в сторону, но по теме: не так давно по профессиональной необходимости мне пришлось прочесть труды Светланы Алексеевны Коваленко о любви в жизни Маяковского, и я немного приструнил свой ригоризм. Этот человек-монстр и из своих любовных историй создал садомазохистский триллер, так что же от него ждать в поэзии, кроме ненависти ко всему человечеству?! Какая-то роковая мутация пубертатности). Но, к счастью, увлечение Маяковским не закрыло для меня ни Блока, ни Есенина. Тогда в школе никакого «Серебряного века» (термин еще был не в ходу) не изучали, и я знал поэзию того времени по отцовским антологиям поэзии горьковского «Знания». В старших классах увлекся А. Н. Толстым и прочел весь его десятитомник.
Вообще у меня уже в средних классах было тяготение к собраниям сочинений, тогда же возникла уверенность, что произведения лучше читать именно по таким изданиям. Так, Гоголя, которого «проходили» в восьмом классе, я читал по вышедшему накануне «худлитовскому» семитомнику. И с тех пор навсегда в силовом поле Гоголя. (Каким-то образом это передалось моей дочери, ко-
торая, при явных филологических способностях, с восьмого класса хотела быть офтальмологом - и стала им, но до сих пор старается читать художественную литературу по приличным, подготовленным изданиям, лучше - да, по собраниям сочинений.)
С 1967 г. стала выходить «Библиотека всемирной литературы». Папа смог ее выписать, и я стал читать это издание, многое. Ведь среди первоизданных томов были Прево с Шодерло де Лак-ло, античная проза и поэзия, «Швейк», «Тиль Уленшпигель», «Моби Дик», Стерн, Гофман... Можно согласиться, это неплохой круг чтения. К слову: благодаря «БВЛ» я получил очень, как мне кажется, правильное представление о любовной прозе и поэзии. Так что когда сейчас школьникам предлагается что-то соответствующей тематики из современной литературы, горестно вздыхаю. Зачем якшаться с полупьяными, немытыми шлюхами, когда рядом ждут-не дождутся, когда с ними страстно расцелуются etc., если не принцессы, то, во всяком случае, головокружительные красавицы. Увы, в современной любовной литературе шедевров не нахожу. Может, кто-то подскажет?!
Конечно, мне повезло не только с семьей, но и с учителем литературы и русского языка. Это выпускница филфака Ленинградского университета Ирина Николаевна Киреева, сейчас она живет в Смоленске, ей 84-й год, только что говорил с ней по телефону, и мы, как обычно, обсуждали вопросы литературы. Настоящий словесник! Она и урезанную советскую программу по литературе преподала нам так, что программа эта превратилась во вполне приличную по тем временам историю русской литературы. Именно благодаря ей уже весной 1967 г. я прочел роман «Мастер и Маргарита» (очень интересные подробности, но это, вероятно, не сюда). И так Булгаков стал для меня надолго одним из главных прозаиков.
В заключение нельзя не сказать о собственно детской литературе, прежде всего советского времени, которую читал тогда. Нам с братом выписывали два тогдашних подростковых журнала -«Пионер» и «Костер», я прочел горы пионерских повестей и рассказов, с 7-го класса постоянно читал (а потом мне и выписали) журнал «Детская литература». Сейчас можно подвести итоги этого чтения. Разумеется, я прочел горы макулатуры, потерял время, а художественного вкуса мне это не прибавило. (Есть, правда, и там
своя золотая полочка; рассказать о ней попытался в цикле телепередач «Писатели детства» [телеканал «Культура»], но вдруг успешно развивавшийся цикл приостановили. Как понимаю, уже навсегда.)
Правда, уже к окончанию школы я именно благодаря тотальному чтению советской детской литературы стал осознавать искаженность литературы по-советски в целом. Вкупе с чтением хороших томов «БВЛ» (третий сорт там тоже был, все знают, но они до сих пор у нас стоят лишь пролистанными) это помогло мне в итоге воспринимать художественную литературу именно так, как и воспринимаю ее доныне: праздник ума и сердца, интеллектуальный рай. Поэтому, очень любя документальную (или с претензией на нее) литературу на самые тяжелые темы, я всегда был равнодушен к беллетризации этих тем, заведомо относя их к чернухе, впадать в которую изящная словесность (и кино, прибавлю) не должна. Наверное, я не прав, но это моя твердая точка зрения. Не все надо тащить в художественную литературу!
Пора заканчивать, а точнее оборвать эти книжные воспоминания. Ваш простой по внешности вопрос стал для меня прустов-ским бисквитом. Спасибо вам за это!
