CC BY
156
дискуссия
журнал научных публикаций
Г. Л. Нефагина, д-р филол. наук, профессор, кафедра истории русской литературы, Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта, г. Калининград, Россия, nefgl@mail.ru
МОДЕРНИЗМ В БЕЛОРУССКОЙ ПРОЗЕ ХХ В.
Белорусская и русская литературы, несмотря на их близость в языковом отношении и общность культурного пространства, в действительности в стилевом плане развивались по-разному. Пожалуй, сходные процессы шли только в небольшой в масштабах всего ХХ столетия промежуток времени, в 1930-1950-е гг., когда господство соцреализма обусловливало «одинаковость» разных национальных литератур. В конце ХХ в., когда экспансия постмодернизма должна была бы диктовать «похожесть» литератур, оказалось, что белорусская литература, создавшая богатую реалистическую прозу, закрепившая за собой имидж патриархальной, тоже обнаружила проявления как модернизма, так и постмодернизма. Но модернизм в белорусской литературе не сложился в эстетическую систему, а существовал в виде отдельных феноменов. Это объясняется в первую очередь особенностями всего предшествующего литературного развития.
Известно, что модернизм в русской литературе отмечен дискретностью существования. До середины 1980-х гг. он прерывался внелитературными факторами. Если начало века характеризуется довольно интенсивным развитием модернистских течений, то в 1920 - 1930-е гг. с поэтикой модернизма связывали немногие произведения прозы — «Голый год» Б. Пильняка, «Два мира» В. Зазубрина,
Тотальный поворот к модернизму (обращение в модернизм) началось в белорусской литературе во второй половине 1980-х гг.
чаи» Д. Хармса. Прерванная в 1930-е гг. модернистская традиция возрождается только в середине 1970-х, когда появились «Святой колодец» и «Алмазный мой венец» В. Катаева, стиль которых сам автор определял как «мовизм», и сюрфутуристические повести Владимира Казакова. Тогда же написана «Школа для дураков» Саши Соколова, ставшая фактом актуальной литературы в середине 1980-х гг. В конце ХХ в. модернизм был представлен интенциальным (В. Нар-бикова, Р. Марсович, Н. Герб), ассоциативным (Саша Соколов, Б. Кудряков) течениями и сюрреализмом (Ю. Мамлеев, З. Гареев, некоторые рассказы В. Маканина). Модернизм в русской литературе, развиваясь дискретно, тем не менее, оформился в отдельные стилевые течения как в начале ХХ в. (символизм, футуризм и т. п.), так и новые — в конце его. Но все это происходило в контексте естественного языкового пространства, в условиях естественного национального бытия — ментального, духовного, феноменологического. Само появление и развитие модернизма, дифференциация его на различные стилевые течения были естественны и органичны для высокоразвитой национальной культуры.
Белорусская литература вся развивалась дискретно, что было вызвано рядом взаимосвязанных причин: неоднократной потерей государственности (белорусские зем-
«Цветные ветра» Вс. Иванова, творчество В. Набокова, «Старуху», «Историю», «Слу-
ли входили в состав то Польши, то Российской империи), сужением сферы бытования
№ 3 (21) МАРТ 2012
дискуссия |
журнал научных публикаций %
белорусского языка (государственный в Великом княжестве Литовском, он теряет свой статус вплоть = до образования Белорусской Народной Республики в 1918 г., затем БССР - в 1919 г.), уменьшением круга его носителей (жители деревень и выходцы из них, национально ориентированная творче- = ская интеллигенция), распространением и культивированием взгляда на белорусский язык как на язык «холопский» в отличие от «панского» польского или «культурного» русского (XVIII—XIX вв.), или «деревенский» (маргиналы ХХ в.). Продуктом этого явился тот факт, что к концу ХХ в. в такой относительно старой культуре, как белорусская, все еще была актуальна задача национального Возрождения (которая, к сожалению, и в ХХ! в. все еще не решена). Эта задача обусловливала доминанту родового над единичным, индивидуальным, что влекло за собой больший интерес к реалистическим стилям. Именно поэтому модернизм в белорусской литературе конца ХХ — начала XXI в. опирается на фольклор, несущий в себе родовое. В то же время вторая задача — вхождение в европейский контекст — вызывает обращение к не традиционным для белорусской литературы стилям, формирование особой модернистской парадигмы.
Белорусская литература еще в начале ХХ в. осваивала формы русского и — шире — европейского модернизма, сохраняя национальные архетипы. Вообще белорусский модернизм, особенно в феноменах начала века, близок скорее латиноамериканскому типу, что обусловлено некоторыми типологически схожими моментами в историческом развитии. Исследователь испано-американского модернизма Ю. Н. Гирин отмечает, что появление модернизма в литературах Латинской Америки связано с ощущением «недостаточной самореализации, неполноты бытия, стихийной жаждой компенсации собственной "неполноценности", которые воспринимались особенно остро на фоне западной "государственности, ев-
В отличие от "кризисного" европейского сознания, которое находилось как бы в разладе с собой, белорусское сознание было в противостоянии не только само с собой, но и с иными способами бытия.
традиций"»1. И в белорусской литературе истоки модернизма коренятся в потребности национальной и государственной самоидентификации. Поэтому особенностью белорусского модернизма является, как в отдельных проявлениях начала ХХ в., так и в наиболее развитом в белорусской литературе сюрреализме конца ХХ в., абсолютизация моментов не индивидуально особого, а подчеркивание национально особого. По словам белорусского литературоведа В. А. Максимовича, «в отличие от "кризисного" европейского сознания, которое находилось как бы в разладе с собой, белорусское сознание было в противостоянии не только само с собой, но и с иными способами бытия. Кризис усиливался не по причине собственного бытийного кризиса, а по причине окончательной несформированности всех сфер национальной жизнедеятельности»2.
Двоемирие как один из эстетических принципов модернизма порождался в белорусской литературе не столько утопически-философскими причинами, как в русской, сколько вполне реальными геополитическими. Белорусская культура формировалась на границе Запада и Востока, в ней сходятся две ветви христианства — католицизм и православие, западная (латинская) и восточная (византийская) культурные традиции. Ментальность белоруса включает толерантность как принятие (приятие) антино-мичности, в том числе и двоемирия. Вместе с тем «бытие на границе» усиливало стремление к национальной самоидентификации.
В русском литературном процессе модернизм — явление эволюционного характера, т. е. закономерно появившееся в виде феноменов и развитое до стилевых течений, которые прошли стадии зарождения, расцвета и затухания или упадка. Белорусская литература на протяжении истории испытывала необходимость осваиваться в чужих контекстах — польском или русском. Это, с одной стороны, стимулировало ее динамику, с другой — не позволяло тому или иному эстетическому явлению развиться в пол-
ропейских идеологических институтов и ную силу, пройти все стадии формирования.
дискуссия
журнал научных публикаций
в?
Янка Купала
А если явление не достигало своей, по выражению Д. С. Лихачева, «парадности», то не рождало традиции, т. е. в белорусской литературе каждый раз в благоприятных условиях появлялись уникальные для нее, но отдельные произведения, не успевали возникнуть последователи и сложиться стилевое течение. В результате в системе модернизма стилевое течение оказывалось явлением не синхронного, одновременного существования типологически близких произведений, а рассредоточенным во времени (экзистенциализм М. Горецкого 1920-х гг., В. Быкова — 1970-х). В начале ХХ в. отдельные проявления модернизма в белорусской литературе связаны с именами Янки Купалы (экспрессионизм поэм <^мой», «Шкому», «Адплата кахання»; символизм — «Сон на кургане», «Адвечная песня»), Максима Горецкого (экзистенциализм повести «Дзве душы», драмы «Антон»). В 1960-90-е экзистенциальное мироощущение определяет доминанту некоторых повестей В. Быкова («Перед концом», «Стена»), повести Я. Сипакова «Зона»; поэтика абсурда организует пьесу В. Некляева и А. Дударева «Вежа», повесть-антиутопию О. Минкина «Краша Хлудау»; ирреальное,
подсознательное определяют доминанту «Жыццясну» («Жизнесна») Б. Петровича, ремейк классических мифов характерен для «Старасвецюх мiфау горада Б.» Л. Рублевской.
Тотальный поворот к модернизму (обращение в модернизм) началось в белорусской литературе во второй половине 1980-х гг. Смена приоритетов провоцировала у молодого поколения сильное и торопливое отталкивание от опыта предшественников-реалистов. Белорусский литературовед Л. Д. Синькова отмечает: «Объявив в послеперестроечные годы "европеизацию" белорусской литературы, тогдашняя молодая литературная поросль практически приравняла такую европеизацию к перениманию табуированных соцреализмом жанрово-стилевых форм»3, а такими табуированными были авангардные формы модернизма. Но нельзя сказать, что писатели просто использовали готовые формы. Каждый раз происходила адаптация в национальном поле.
В конце ХХ в. модернистские тенденции в белорусской литературе особенно ярко реализовались в сюрреализме, причем впервые можно говорить не о модернистских феноменах в белорусской литературе, а о формировании течения, представленного именами А. Глобуса «Дамавжамэрон» («До-мовикомерон»), П. Васюченко «Упрочю», А. Боровского «Ахутавана», Б. Петровича сб. «Сон пам1ж пачвар» («Сон среди чудовищ»). Эпатаж, разрушение табу соединяют сюрреализм с авангардизмом, хотя эпатаж не является целью, а возникает как следствие обращения писателей-сюрреалистов к «низу», как стремление прозреть духовное в запретно-телесном, поиски Духа как спасения от засилья материального в этом же парадоксально обнаженном материальном, вывернутом наизнанку.
В сюрреализме в постижении своего «я» сознание встречается с бессознательным. Внутреннее бессознательное должно быть переведено вовне, в материальное. Этот перевод, естественно, не может быть точным, он лишь адекватен. Он может осуществляться через диалог (как в интен-циальном стиле) не слышащих друг друга субъектов или через гипертрофию и придание автономного духовного значения от-
№ 3 (21) МАРТ 2012
ДИСКУССИЯ .
журнал научных публикаций %
дельным частям тела. При этом разрастание значимости телесного «низа» имеет иной характер, чем описывает М. Бахтин в карнавале. В сюрреализме не происходит перемены мест «верха» и «низа». «Низ» остается «низом», но сакрализуется. Карнавальная «телесность» служит осмеянию, несет в себе сатирический заряд, переворачивает шкалу ценностей. «Низовое» в сюрреализме — реализованная метафора духовного, место соединения трансцендентного и земного. Европейский сюрреализм опирается на психоанализ З. Фрейда и философию А. Бергсона. «Бессознательное берется как истинная сущность личности, как типично общечеловеческое, в то время как сознание рассматривается как нечто субъективное, преходящее»4.
В русской прозе 1970-1990-х гг. традиции европейского сюрреализма продолжает Ю. Мамлеев. В повестях «Шатуны», «Вечный дом», в рассказах и «Русских сказках» происходит сближение иррационального, подсознательного и самого открытого натуралистического. Ю. Мамлеев создает метафизическую картину мироздания. При этом он использует традиционные средства, рисуя ирреальные образы несуществующих упырей, полутрупов, выписанные с мельчайшими натуралистическими подробностями.
Образы вампиров, привидений и домовых возникают и в белорусской литературе конца ХХ в. («Домовикомерон» Адама Глобуса и «Привидения и чудовища Беларуси» Хлуса и Юра). Но характер и функции этих образов иные, чем в русском сюрреализме. Они не являются материализацией бессознательного, напротив, в них воплощается низовое, массовое сознание. Эти образы фантастичны по своей природе, но наполнены вполне реальным содержанием. Людоед-политик, ведьма-контрабандистка и т. п. — это реализация метафоры, материализация словесной игры. Образы белорусских авангардистов только внешне сюр, по содержанию они вполне реалистичны. Их нельзя назвать ни фантомами, ни си-мулякрами. Напротив, они натуралистичны. В «Домовикомероне» (дамавж — бел. — домовой) А. Глобус в языческие формы вливает современное содержание,
развивая при этом традицию «Декамерона» Бокаччо.
Ю. Мамлеев внутреннее бессознательное переводит в видимое, в ощутимое, акцентируя роль рта, горла, живота. Созерцание потаенного, интимного, нередко традиционно табуированного — это стремление проникнуть в другой мир, передвинуть границы реальности. Низовые части тела, различные выпуклости, отверстия представляют собой место соединения внутреннего и внешнего миров. Это основа гротескной метафоры — определяющего приема для сюрреалистов. Через гротескно увеличенные отдельные части тела, через физиологические отправления, которые теряют материальный и реальный смысл, сюрреалисты выходят на уровень трансцендентного, запредельного.
Иное дело в «Домовикомероне» А. Глобуса. Белорусский писатель идет от трансцендентного к натуралистическому. Мир домовых, леших, русалок, водяных вечен и неистребим. Но все эти ирреальные существа, являясь наблюдателями или участниками событий, лишаются своей инфернальной природы, материализуются в плотские и всегда эротические фигуры. Вообще низкая эротика, приправленная пошлостью, разрушает заявленный в начале каждой истории виртуальный мир, переводит его в сферу злободневности. Создаваемый Глобусом мир — это не истинный мир, но и ложным его назвать нельзя. Это «тьма низких истин», увиденная авто-
В. Быков
дискуссия
журнал научных публикаций
ром, лежащим на спине и вглядывающимся в запретные зоны тела. Эти зоны тоже гротескно преувеличены и не лишаются своей материальности. Белорусский сюр связан с обыденной реальностью, в которой актуализируются народно-мифологические образы, иронично наполняясь специфическим содержанием. В конечном счете, А. Глобус через телесное тоже выявляет духовное, но это дух и мораль не вечные и абсолютные, а привязанные к конкретному, определенному времени.
Сюрреалисты особое значение придают различным аномалиям в человеческом теле. Люди, имеющие какие-то уродства, отмечены свыше, они напрямую связываются с Божеством, обладают знанием некоей Тайны. В белорусском сюре важны не столько телесные аномалии, сколько функциональные. Авторами гипертрофируются физические функции, нарушаются этические запреты. Нарушается этикет отношений с читателем. Вполне обычные явления Глобус, например, постоянно переводит в разряд эротических, подчеркивая при этом самое грязное, низменное, шокирующее. «Случаи» (так можно было бы назвать вслед за Д. Хармсом рассказики А. Глобуса) в соответствии с установкой сюрреализма провокационны, дерзки, скандальны. Они направлены на эпатаж. В них чудовищно, издевательски интерпретируются знаковые фигуры современной жизни: депутат, лирик, поэт, пожарник и т. д. Именно они приобретают некий ирреальный характер, хотя происходит это парадоксальным образом: автор пытается внушить, что истинное состояние человека кроется в бессознательном, отсюда все точные реалии, фигуры и действия неистинны.
Большое значение в поэтике сюрреализма имеет сон, сновидение. Он является промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Заторможенное во сне сознание открывает дорогу бессознательному. Это прослеживается в рассказах и повестях Ю. Мамлеева. Авторы «Привидений и чудовищ Беларуси» превращают весь мир в сон, когда разум бездействует, а всем руководят инстинкты. Но инстинкт, бессознательное оказываются только толчком к постижению явлений окружающего мира, которые можно схематизировать, выделить некие общие
черты, лишить заявленной в начале рассказа мистичности.
Ю. Мамлеев соединил русский фольклор и европейский сюрреализм. Он использовал архетипы народного коллективного бессознательного, представленные в русских сказках, чтобы показать скрытые стороны человеческой жизни, неизвестное и непостигаемое разумом в человеческом бытии, чтобы пройти к глубинам коллективной души народа. В белорусском сюрреализме фольклорное начало тоже сильно развито, но из народных образов берется только оболочка, наполнена же она конкретным политическим или идеологическим смыслом. Фольклорный образ становится отражением бродячих массовых представлений о сущностях, не имеющих объяснения с точки зрения среднестатистического гражданина определенного топоса.
Специфической чертой и русского, и белорусского сюрреализма является определенность социально-политической топики. Причем знаковость сюрреалистического образа сополагается с его материальной природой. Образ рождается из реальной действительности, абстрагируется от нее и приобретает ирреальный, чаще всего кошмарный, фантасмагорический характер.
Таким образом, в русской и белорусской литературах проявляются как общие для сюрреализма стилевые черты, так и определенные специфические, обусловленные особенностями национального бытия. Модернизм в белорусской литературе рождался не в противопоставлении реализму, а как привой на реалистическом древе. Это как раз и иллюстрирует единственное сложившееся модернистское течение — сюрреализм.
1. Гирин Ю. Н. Под знаком культуры // Латинская Америка. 1986. № 6. С. 152.
2. Макс1мов1ч В. М. Беларуси мадэршзм: эстэтыч-ная самащэнтыфшацыя лггаратуры пачатку ХХ ста-годдзя. Мшск: Изд-во Бел. дзярж. ун-та, 2001. С. 43.
3. Корань Л. Цукровы пеушк. Мшск: Мастацкая лггаратура, 1996. С. 154.
4. Коробова Е. Г. Сближение отдаленных реальностей // Очерки по истории культуры. Саратов, 1994. С. 185.
