Модель управления "Группой двадцати" Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Модель управления «Группой двадцати»

Модель управления «Группой двадцати»1

Дж.Дж. Киртон

Киртон Джон Джеймс — профессор, доктор политических наук, директор Группы по исследованиям «Группы восьми», содиректор Группы по исследованиям «Группы двадцати» Университета Торонто; E-mail: [email protected]

В предлагаемой вашему вниманию статье представлен перевод второй главы книги Дж. Киртона «Управление "двадцатки " в глобализированном мире»2. Перевод выполнен и публикуется на русском языке с согласия автора.

Автор анализирует феномен «Группы двадцати» через призму различных теорий международных отношений: реализма, либерального институционализма, политической экономии Грамши, конструктивизма. Делается вывод о том, что ни одна из этих классических теорий в полной мере не объясняет особый способ управления, реализуемый «Группой двадцати».

Для анализа особенностей управления «Группы двадцати» автор применяет модель централизованного управления, которая опирается на модель концерта примерно равных по потенциалу держав «Группы восьми» и на концепции теории международных отношений школ реализма, либерального институциона-лизма, политической экономии Грамши, конструктивизма, комплексных адаптивных систем, клубов и сетей.

Особенность «Группы двадцати» заключается в том, что она представляет собой особый тип клуба, определяемый системной важностью всех его членов в мире, где наличие связей между ними, равно как и их относительные возможности, является центральной характеристикой системы.

Ключевые слова: глобальное управление, «Группа двадцати», теории международных отношений, реализм, конструктивизм, либеральный институционализм, политическая экономия Грамши, модель концертного равенства, модель централизованного управления

Key words: global governance, G20, theories of international relations, realism, constructivism, libéral institutionalism, Gramsian political economy, concert equality model, model of systematic hub governance

Подходы к анализу

Чтобы объяснить особый способ управления, реализуемый «Группой двадцати», следует использовать компактную многофакторную модель, объединяющую ключевые

1 Перевод выполнен к.и.н., доцентом кафедры международных отношений и внешней политики Московского государственного института международных отношений (Университета) МИД России В.В. Пановой под редакцией д.полит.н., директора Института международных организаций и международного сотрудничества (ИМОМС) Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) М.В. Ларионовой, к.соц.н., директора Центра международных сопоставительных исследований ИМОМС НИУ ВШЭ О.В. Перфильевой.

2 Kirton J. G20 Governance for a Globalized World. Ashgate Publishing, 2013.

причины и связывающую их с конкретными достигнутыми и, там где возможно, недостигнутыми результатами. Для создания такой модели используются концепции классической и современной теории международных отношений (ТМО). Также привлекаются устоявшиеся модели управления «Группы восьми» с учетом отличительных черт, свойственных именно «двадцатке», а также специальных задач, которые призваны решать лидеры «двадцатки» в изменяющемся системном контексте. В результате появляется модель централизованного управления, которая приспосабливает и далее развивает уже доказавшую свою жизнеспособность модель концерта примерно равных по потенциалу держав «Группы восьми» через выборочную опору на концепции ТМО школ реализма, либерального институционализма, политической экономии А.Грамши, конструктивизма, комплексных адаптивных систем, клубов и сетей.

Теория международных отношений

Подходы к «Группе двадцати»

Обращение к теории международных отношений для объяснения деятельности «Группы двадцати» началось с анализа происхождения, раннего функционирования и перспектив финансовой «двадцатки» Т. Портера [49] (см. также [55, р. 1—22]). Он утверждал, что легитимность концепции в противоположность стандартным объяснениям реалистов, либеральных институционалистов и последователей Грамши является решающим фактором, лежащим в основе создания как «Группы двадцати», так и Форума финансовой стабильности (ФФС). Теории реализма могли объяснить лидерством США создание «Группы двадцати двух», которая состояла из стран «семерки», Австралии и 14 динамично развивающихся стран, в одностороннем порядке выбранных Соединенными Штатами. Но появившуюся позднее «Группу двадцати» нельзя воспринимать как феномен, предоставляющий прямую выгоду для самих США или для них и их коллег по «семерке». Особенно это касается стран, не входящих в «семерку», чья относительная мощь увеличилась благодаря членству в «Группе двадцати» и которым явно не пришлось идти ни на какие уступки для получения доступа к членству в новой группе. Также с помощью либерального институционализма можно объяснить роль «Группы двадцати» в снижении транзакционных издержек, экономии, обусловленной ростом масштабов обучения, сокращении неизвестности и усилении мониторинга за ситуацией после финансового кризиса 1997—1999 гг. Либеральный институционализм также подходит для объяснения «Группы семи» как «гнезда» становления международных институциональных режимов. При этом отсутствие рациональных переговоров между членами «Группы семи» и остальными членами «Группы двадцати», уступок со стороны нечленов «семерки» на пути к получению членства, возникшая в результате кризиса конъюнктурная слабость развивающихся стран-членов во время их вступления в «двадцатку» — то, что отличает такой подход от ключевых постулатов теорий либерального институционализма, равно как и от системы взглядов реалистов.

Подходы сторонников теории Грамши также не справляются с задачей. Несмотря на видимость капиталистической ориентации, «Группа двадцати» укрепила независимость стран-членов относительно рынков и делового сообщества, не стала ориентироваться на бизнес как значимого участника своего становления и функционирования, и сконцентрировала внимание на двух ключевых идеях, несовместимых с интересами состоятельных слоев: разделении социальных обязательств частным сектором и медленной либерализации движения капитала с выборочным контролем. Безусловно, усилия

«двадцатки» по минимизации повторного риска и тяжести финансового кризиса и следующей за ним нестабильности предпринимались в интересах состоятельных и вновь возникающих инвесторов. Однако эту заинтересованность также разделяли и страны, и слои населения, затронутые кризисом, и более широкое международное сообщество. Данная особенность объясняется динамикой легитимности, механизмами предоставления «Группой двадцати» и ФФС технической и политической легитимности экономическим, профессиональным и демократическим основам.

Портер [49] правильно оценивает роль кризиса в становлении института «двадцатки», особенно каскадных потрясений глобального финансового кризиса 1997— 1999 гг., который лишил легитимности доминирующие международные институты (МВФ, «Группу десяти», Базельский комитет по наблюдению за банками и даже «семерку» как таковую) и способствовал поиску новых, более репрезентативных форумов, отказавшихся от преобладавшей ранее неолиберальной доктрины в пользу социально-ориентированного подхода к глобализации [33; 34, р. 65—94]. Хотя более детальный анализ развития и действий «Группы двадцати» на первом этапе предлагает более ясное, хотя и неполное представление о роли реализма, либерального институционализ-ма и политической экономии Грамши в объяснении возникновения «двадцатки».

Реализм

Стандартные рассуждения о «двадцатке» прямо и косвенно начинаются с исходной посылки реалистов о примате относительных возможностей в среде территориально обособленных суверенов Вестфальской системы, который учитывается при формировании конечного результата в рамках международной системы глобального управления и мирового порядка [44]. Исходя из теории жизненного цикла государств, отмечается стремительный подъем динамично развивающихся стран и делается вывод о необходимости позволить им занять достойное место в главном форуме глобального управления для сохранения стабильности и порядка в ходе реформ, а также для того, чтобы решать мировые проблемы эффективным и легитимным способом [16, р. 741—757; 18; 46]. Опираясь на теорию гегемонической стабильности и лидерства, реализм отмечает важную роль США в создании международных институтов после Второй мировой войны и продолжении работы с ними в постгегемонический период при незначительной поддержке со стороны своих влиятельных союзников, как это показывает модель «Америка плюс один» в рамках управления «Группой восьми» [21, 28, 51].

Подобное приспособленческое лидерство США проявилось в 1997 г. Создание аёИое «Группы двадцати двух» стало личной инициативой нескольких американских официальных лиц и не представляло общегосударственные интересы США [40]. Опыт взаимодействия в «Группе двадцати двух» определил заинтересованность правительства США и их партнеров по «семерке» в создании регулируемого, институционализированного форума с постоянным, фиксированным членством и должной отчетностью перед «Группой семи» и другими международными институтами, в которые он встроен. Даже с учетом стабильно развивающейся в течение десяти лет экономики и укрепления мощи США после кризиса 1997—1999 гг. по сравнению с остальными странами «семерки», за исключением Великобритании и Канады, возникшая в результате «двадцатка» — как и «семерка» в 1975 г. — смогла мобилизовать основные системные возможности для противодействия более глобальной угрозе, с которой постгегемонические США уже не могли справиться в одиночку. Кризис долгосрочного контроля и регулирования капитала в Америке в сентябре 1998 г. наглядно это продемонстрировал [34, р. 65—94].

Концепция реализма в целом более адекватна для объяснения системы управления «Группы двадцати». Страны, входящие в «двадцатку», за редким исключением являются наиболее приспособленными экономиками мира. В то же время менее приспособленные кандидаты, такие как Таиланд или Чили, не были допущены к участию. Каждая страна-член независимо от статуса в «Группе семи» или «Группе семидесяти семи» вскоре стала взаимодействовать с другими странами в рамках гибких балансирующих коалиций, пересекая прежние границы, с целью достижения наилучших и наиболее важных результатов для обеспечения работы «двадцатки» как клуба равных. Будучи лидером, Америка способствовала созданию «Группы двадцати» как в 1999 г., так и в 2008 г. Причем в 1999 г. ей в этом помогала Канада, а в 2008 г. — Франция и Великобритания. Возможно, США и вызвали кризис 2008 г., но также смело можно сказать, что именно у Вашингтона были в наличии требуемые специальные возможности для осознания и преодоления этого кризиса. Эти возможности находились в современном финансовом центре Нью-Йорка. Обе группы — и относительно ослабевшие страны со своими защитными позиционными пожеланиями, и растущие экономики, пересматривающие концепции внешней политики относительно собственных прав и ответственности, в создании расширенной группы совмещали общий интерес для того, чтобы защитить свои ведущие позиции, а не для свержения порядка, который позволил развиваться каждой из этих стран, хотя и в разное время и разными способами.

Причинно-следственные связи, связывающие относительные возможности стран с созданием международных институтов, их деятельностью, результатами и влиянием, редко представляются очевидными. Теория реализма также лучше описывает влияние однополярности, биполярности и многополярности в форме пентархии на мировой порядок, чем возможности двадцати ведущих держав мира создать устойчивый международный механизм, обладающий автономными характеристиками, помимо предоставления площадки каждому из 20 участников для более сбалансированного поведения и, таким образом, более эффективной деятельности. Теоретическим основанием существования Вестфальских государств, согласно теории реализма, должны являться их относительные функциональные возможности и рациональность. Однако рационализм не может объяснить ни уязвимость, ни возможности этих государств, не способен анализировать их взаимодействия и важность горизонтального и вертикального сотрудничества в системе международных отношений. Значимость таких ранее игнорируемых реалий, как влияние государств среднего уровня и снижение актуальности размера территорий в быстро глобализирующемся мире, также не находит объяснения с позиций реализма. Сравнительные преимущества стран и их трансформация, обеспокоенность за стабильность перед лицом системных шоков применимы для объяснения системы управления «Группы двадцати». Но реалистическая парадигма представляет лишь несколько важных компонентов, а не полноценный инструментарий для создания всеобъемлющей модели, объясняющей как и почему работает «двадцатка». Высокоскоростной мир XXI в. кардинально отличается от медлительного Вестфальского порядка 1648 г. В новом мире взаимосвязанность так же важна, как и ранее единственно значимые сравнительные преимущества.

Либеральный институционализм

Свою лепту в объяснение работы «двадцатки» также вносит и либеральный институционализм. Его изначальный акцент на сокращение транзакционных издержек через определение главного направления, будущих перспектив, обеспечение прозрачности и доверия позволяет доказать, почему «Группа двадцати» может иметь больше преиму-

ществ перед предшествующими и последующими собраниями и аёИое встречами, предложенными ведущей державой или многосторонними институтами [16, р. 741—757; 27; 40]. Именно эти характеристики помогают объяснить, почему в 1999 г. институционализированная «двадцатка» получила преимущества над «Группой двадцати двух» и «Группой тридцати трех» и специальным механизмом МВФ, состоящим из 25 членов — Новыми механизмами заимствования (НМЗ-25); почему «Группа двадцати» продолжила свою деятельность после «созидательного» кризиса в том же составе, и почему именно она была выбрана основным механизмом консолидации на уровне лидеров с началом мегакризиса 2008 г. «Группа семи/восьми» явилась важной международной институциональной базой для формирования новой «двадцатки», одобрив ее создание в 1999 г., обеспечив внутреннее руководство в течение всего времени существования, обосновав полезность встреч на уровне лидеров и предложив богатый опыт своих членов в председательстве в «Группе двадцати» как на уровне министров, так и лидеров в течение первых лет формирования механизма.

В то же время либеральный институционализм, особенно его юридическая ветвь, не может адекватно объяснить, почему «двадцатка» оказалась более актуальна и смогла определять направления политики МВФ и его международного валютно-финансового комитета [1, р. 401—420]. Также с помощью данного подхода невозможно объяснить, почему неформальная, юридически незакрепленная «двадцатка» отлично функционировала в течение более чем десяти лет, не имея ни собственного секретариата, ни юридического устава, определяющего теоретически желаемые направления взаимодействия и обязательства, ни легитимности, которой обладают ООН или МВФ. Возможно, эти неизменные качества в высоковзаимосвязанном мире гораздо менее важны, нежели быстрая, гибкая, новаторская и взаимосвязанная реакция на современные вызовы, пользующаяся большим спросом и определяющая эффективность деятельности центров глобального управления. В конце концов, именно неформальная «двадцатка» реформировала формальный МВФ по его ключевой характеристике распределения голосов, а не наоборот.

Политическая экономия Грамши

Теории политической экономии, особенно с позиций традиций Грамши и исторического материализма, не вносят существенного вклада в существо дела, оставляя многое за рамками [66]. Так же как и более элитарная «семерка/восьмерка», «Группа двадцати» стала примером групповой гегемонии: управления двадцатью ведущими странами 173 Вестфальскими суверенами, оставшимися за бортом [7; 13; 62, р. 607—620]. В 1999 г. большинство стран — членов «двадцатки» были либо богатыми, либо динамично развивающимися странами, непосредственно заинтересованными в сохранении статус-кво, и, соответственно, в достижении групповых целей финансовой стабильности, борьбы с терроризмом, создания и сохранения элитной группы управления, где их равное положение будет стабильным. Всеми этими странами были приняты основные условия глобализации, рыночного капитализма и реального, а не карикатурного Вашингтонского консенсуса, равно как и важность свободной торговли и инвестиций для роста за счет экспорта [69, р. 48—68]. Страны, не принявшие эти условия (как, например, Малайзия), в группу не вошли. Единство, созданное на основе примата экономического и умозрительного консенсуса, не распространилось далее на классические проблемы безопасности — сферу, которой «двадцатка» не стала заниматься с самого начала [6].

Тем не менее некоторые из ведущих членов «двадцатки», прежде всего Китай и Индия, продолжали причислять себя к представителям обездоленных развивающихся стран,

демонстративно выступая с реформистских, если не революционных позиций, особенно по таким вопросам, как изменение климата. В более широком контексте, учитывая, что «Группа двадцати» признала, что общемировая капиталистическая система требует глобального капиталистического управления из единого политического центра, Китай и Саудовскую Аравию с трудом можно отнести к странам, «очарованным капитализмом», как это объясняют исторические материалисты. Основой политики «двадцатки» стали дебаты о финансовой архитектуре, включая вопросы распределения голосов и голосования с нулевой суммой в международных финансовых институтах (МФИ), а также споры о том, какие виды рыночного или государственного капитализма можно считать допустимыми. Крупнейшей неудачей «Группы двадцати» считается ее неспособность предсказать и после предотвратить крупнейший кризис 2007—2009 гг. в США и ведущих атлантических державах. Отсутствие установленных противоречий, создавших новый умозрительный порядок, также бросает вызов ключевым постулатам исторических материалистов.

Конструктивизм

Во всем многообразии конструктивизма есть множество концепций, которыми можно воспользоваться для объяснения работы «двадцатки», но и с их привлечением анализ останется неполным. Важным достижением конструктивизма можно считать привнесение в анализ социального измерения, позволяющего сознательным, ответственным, нацеленным на результат и активно взаимодействующим друг с другом акторам в ответ на возникающие проблемы создавать новое знание, интересы, идентичность и даже международные институты, которые могут стать так называемыми «сообществами стабильности» или финансовыми, экономическими и социальными сообществами безопасности в меняющемся мире [3, р. 95—118; 4; 8; 9, р. 647—663].

Сначала конструктивизм предлагает исследователям выйти за пределы рассыпающихся столпов Вестфальской системы, выделить эпистемологический аспект и автономную силу идей — от социального либерализма до демократии, прав человека, верховенства закона. Действительно, первоначальное понимание Дж. Рагги [53, р. 153—232] того, что общая социальная цель, отличная от материальной власти, может поддерживать или изменять международные режимы, показывает, как эволюция понятийного консенсуса в рамках «Группы семи/восьми», а впоследствии «Группы двадцати», способствовала созданию и сохранению «двадцатки», особенно в некризисные годы быстрых перемен в сравнительных преимуществ. В данном случае важную роль сыграл консенсус в отношении «социального экологизма» [36, р. 45—72; 48]. Не менее важны были и перераспределительные принципы [37, р. 141—168]. В понятийном плане в конструктивизме в основном делается акцент на определении направлений как компоненте и на общих принципах и практиках как причине того, чем занимаются такие международные институты, как «Группа двадцати».

Далее на повестке дня «Группы двадцати» стояли в основном сугубо технические, специализированные вопросы внутреннего финансового регулирования и контроля международных финансов и деятельности МФИ. В данном случае большим спросом пользовалась новая согласованная позиция в ответ на новые проблемы [5, р. 367—390]. Это помогло «Группе семи», у которой изначально было преимущество с точки зрения создания новых знаний, но которой недоставало представительности, направлять «двадцатку», определенно нуждаясь в ней, вместо того, чтобы вновь активировать старые, устоявшиеся интересы и диктовать направления политики.

В условиях крупного кризиса, который способствовал созданию «Группы двадцати» в 1999 г. и повысил ее значимость в 2008 г., страны-члены все более сталкиваются

со взаимозависимостью, сложностью и неопределенностью международной ситуации, которую они стараются осознать. В рамках докризисных дебатов в «двадцатке» отстаивались известные устоявшиеся интересы, прежде всего небанковские коммерческие бумаги, обеспеченные активами, свопы кредитного дефолта, а также различные инструменты, изобретенные для ипотечного рынка в США. Кризис легко уничтожил наследованные позиции. При этом необходимо было как внутри, так и на международном уровне изобрести новые интеллектуальные и политические инструменты, не обращая внимания на вечно меняющийся международный контекст, для того чтобы избежать потерь через регуляторный арбитраж. В результате интенсивного процесса международного взаимодействия и с учетом внутриполитических предпочтений возникают позиции, определяющие новый режим, исключающий боязнь потерь, так как во времена кризиса статус-кво более не является возможным.

Тем не менее многое остается и за пределами внимания конструктивистов. Социально сконструированный «Группой двадцати» новый экономический порядок в гораздо большей степени напоминал статус-кво, нежели далеко идущие альтернативы, предложенные с началом кризиса 2008 г. и разрекламированные французским президентом Н. Саркози и британский премьером Г. Брауном как «новый Бреттон-Вудс». Доверие и открытость в рамках старой «семерки» были на гораздо более высоком уровне, нежели в новой «двадцатке», особенно когда дело касалось Китая, Саудовской Аравии или Аргентины. И если менее крупные страны, такие как Канада или Республика Корея, могли достаточно легко приспособиться к новой идентичности «члена "Группы двадцати"», самой сильной стране — США — было гораздо сложнее. А лидеры таких долго существующих «средних держав», как Австралия и Бразилия, даже не сочли необходимым появиться на саммите «Группы» в июне 2010 г. К тому времени сообщество или клуб «двадцатки» не состоялось в смысле межличностного общения.

Ключевые концепции

Для того, чтобы объяснить существующие лакуны в рамках спроса и предложения новой формы глобального управления для миропорядка в XXI в., необходимо в полной мере рассмотреть идеологию еще трех теорий, дополняющих концептуальную картину этого феномена.

Комплексные адаптивные системы

Первым дополнением, объясняющим потребность в новой форме глобального управления, являются комплексные адаптивные системы [17; 23, р. 1—23; 24; 47]. Эта концепция делает акцент на миропорядке, который не характеризуется состоянием устойчивого равновесия, имеет малое количество постоянных, пропорциональных, линейных причинно-следственных взаимоотношений, траекторий развития. Система имеет многочисленные каналы обратной связи и, как результат, изменяющуюся структуру.

В такой системе участники находятся в состоянии взаимосвязанности, многоком-понентности и неопределенности, относительно которого, и они это знают, у них есть очень неполные знания и возможности управления. К их задаче в меньшей степени относится необходимость действовать в рамках устоявшейся, простой, хорошо понимаемой системы с тем, чтобы сохранять или способствовать реализации их собственных хорошо известных устоявшихся интересов и идентичностей, равно как и целей обладания или адаптации среды [70, р. 147—165]. Скорее, в эти задачи входит необхо-

димость совместной оценки того, как работает новая система, в какой степени и вообще возможен ли ее контроль. Это особенно верно в условиях, когда повторяющиеся кризисы исходят не со стороны известной, агрессивной страны или даже со стороны Вестфальских государств, зачастую просчитывающих совокупный эффект своих взаимодействий (или даже возникновения случайных войн), а со стороны негосударственных акторов, включая все живущие существа и физические процессы. Такая система постоянно порождает шоки, благодаря которым все участники осознают общую уязвимость, что ведет к срабатыванию общего коллективного инстинкта самосохранения. Поэтому потребность в новом глобальном управлении исходит не из постоянной анархии системы, а из изменяющейся сложности международных отношений.

Клубы

Следующим дополнением является концепция клубов. В рамках такого рационального, мотивированного институционального выражения данная концепция способствует пониманию того, почему «двадцатка» является не концертом держав, получившимся путем простого добавления стран-членов к «восьмерке», а абсолютно новым типом группы, появившимся с целью управления изменившимся миром. «Группа восьми» — это концерт, очень специфический тип клуба. «Двадцатка» же, включающая в свой состав большое количество неведущих держав, в том числе и несколько недемократических, таковым не является. При этом «Группа двадцати» все же остается компактным, постоянным, четко и сознательно спроектированным механизмом, возникшим не только как удобная и отвечающая сегодняшним потребностям коалиция, но и как клуб с известными членами, обладающими понятными коллективными правами и ответственностью. Более того, как и в концерте, ни один из его членов за 11 лет существования не был исключен или не ушел по собственному желанию.

Концепция клуба была впервые разработана Дж. Бьюкененом [15, р. 1—14] для объяснения кооперативного членства и поведения. Это было сделано посредством совмещения исключительно частных и государственных благ и интересов. Клубы являются добровольными и эксклюзивными механизмами, благами, не доступными для тех, кто членами не является. При этом преимущества от принадлежности к клубу должны превышать его издержки [54, р. 335—355]. М. Фратианни и Дж. Паттисон [19, р. 333—358] полагают, что данная концепция в значительной степени способна объяснить функционирование международных институтов. По мере того как увеличились издержки поддержания гегемонического лидерства США, появился стимул к поддержке структуры коллегиального лидерства, а не гегемонии. Следовательно, существуют серьезные преимущества с точки зрения включенности в такую группу, а также участия в ее сохранении и укреплении, особенно это касается менее сильных стран-членов, которые не способны оказывать влияние на международные отношения самостоятельно.

Изменение в структуре мотивации также позволяет объяснить растущую популярность «Группы двадцати» [22]. Более крупные и сильные страны обычно несут большие расходы, но одновременно получают и большие преимущества от членства в «Группе». По мере сокращения преимуществ у страны снижается мотивация к лидерству в данной группе. То, что «Группа двадцати» была задумана как клуб равных, может частично объясняться снижением желания США играть лидирующую роль в международном сотрудничестве. При этом членство в подобном клубе продолжает давать значительные преимущества, начиная с престижа одной из системно важных стран, внутриполитических благ как результата посещения таких мероприятий, уверенности, которая спо-

собствует общему участию и приложению усилий, и заканчивая возможностью формировать новый глобальный порядок в соответствии с собственными устремлениями. Помимо прямых выгод от участия в клубе, страны-участницы также получают преимущества от создания более широких глобальных общественных благ, которые нужны всем его членам, что возможно лишь в рамках клуба.

Вторым не менее важным измерением при объяснении клуба является социально-психологический аспект [64, р. 607—620]. «Восьмерка» — особый клуб, небольшая элитная группа, собирающаяся зачастую в отдаленном курортном местечке со специально отведенным временем для спонтанных личных встреч, где в ходе рабочих трапез и сессий лидеры сидят вокруг стола настолько близко друг к другу, что могут коснуться плеча своего коллеги, шепнуть что-либо соседу, а также начать личную и неформальную общую беседу. Когда речь идет о встречах «Группы двадцати», то помещение для встреч должно быть гораздо больше, участники сидят друг от друга гораздо дальше, времени для неформальных бесед дается гораздо меньше, а продолжительность заседаний — намного короче. При этом лидеры используют большее количество языков. Тем не менее количество членов все равно остается ограниченным. Сохраняется достаточно возможностей для личного общения, возникновения ценной, разделяемой коллективной идентичности участников как членов элитного клуба. Как минимум, встречи «двадцатки» с учетом большей частоты встреч с 2008 г. могут способствовать установлению должного уровня отношений между министрами и управляющими центральных банков, чтобы они могли спокойно позвонить друг другу при ухудшении обстановки и углублении кризиса, как это было в мае 2010 г. Даже такое многообразие в рамках «двадцатки» может способствовать межличностным связям подобного рода.

Шоки представляют собой важный стимул к усилению международного сотрудничества в рамках клубов, при этом эффект может зависеть от относительного влияния кризисной ситуации в разных странах [43]. Там, где влияние кризиса сопоставимо, сотрудничество и координация политики принесут большие выгоды. В то же время возможна ситуация, при которой одна страна пострадает гораздо больше и получит меньше выгод от сотрудничества, чем другая, но здесь дополнительно следует учитывать фактор взаимозависимости и распространения негативных тенденций. В качестве примера можно привести различные подходы стран — участниц «Группы двадцати» к предложенному налогу на банковские операции в 2009—2010 гг. Серия серьезных шо-ков способствовала созданию особых стимулов для большего взаимодействия с уже знакомыми коллегами, с которыми удалось выйти на тот или иной уровень доверия, чтобы поделиться обеспокоенностью, попытаться побороть страхи и неуверенность, а также совместно разработать общий ответ на возникший вызов.

Иными словами, потрясения активируют первое, инструментальное измерение клубного поведения по мере того, как его члены начинают понимать, что если они не будут держаться вместе, они будут тонуть по отдельности [51]. Второе социально-психологическое измерение возникает тогда, когда участники добиваются успешного решения проблемы, что дает им ощущение общности и триумфа.

Сети

Третьим концептуальным дополнением могут считаться теории сетевого взаимодействия [71]. «Двадцатка» является не только институциональным и социально-психологическим выражением стремления стран-участниц справиться с текущими сложными кризисами, но также и клубом, который служит ядром глобальной сети.

В рамках этой сети как устоявшиеся, так и нарождающиеся державы совместно в качестве членов клуба «двадцатки», являющегося ядром других глобальных групп, распространяют знания и влияние за пределы этого клуба на внешний мир, и привносят элементы внешнего мира в сам эпицентр. Таким образом, каждый член сети представлен в управлении «Группы двадцати», даже когда он не является полноправным членом или участвует в работе клуба ad hoc. То есть «двадцатка» является самым влиятельным клубом в мире. Будучи клубом в эпицентре сети, «Группа двадцати» может как минимум служить механизмом, обеспечивающим глобальное управление, даже если мир не будет больше испытывать новых потрясений.

В то же время А.-М. Слотер [57, p. 153-157; 58; 59, p. 281-295; 60, p. 94-113] утверждает, что мир более не представляет собой формальной иерархии, а скорее может быть представлен в виде паутинообразных сетей, в рамках которых распределение благ происходит на основе наличия связей, а не включенности. Она считает, что глобальное управление все в большей степени является результатом транснационального межправительственного взаимодействия между членами исполнительных органов, регуляторов, членов судебных и законодательных органов, формирующих консенсус за пределами традиционного уровня правительств. Старый мир как иерархическая структура непредсказуемых государств различного размера, следующих правилам, установленным ими же самими с минимальной помощью со стороны международных институтов, уступает место миру национальных ветвей власти — исполнительной, судебной, законодательной, взаимодействующих на международном, транснациональном и внутригосударственном уровнях.

«Двадцатка» как руководящий механизм с самого начала была сетью, включающей министров финансов, управляющих центральными банками, а также их заместителей и других должностных лиц. Вскоре в рамках Группы стали усиленно создаваться многочисленные рабочие группы и экспертные семинары в отдельных областях знаний. Выравнивание знаний через синхронное распространение информации в рамках сети благодаря Интернету еще больше укрепило связи и эффекты сети через подготовительные процессы в «двадцатке», механизмы реализации принимаемых решений, а также между регуляторами в рамках Совета по финансовой стабильности (СФС).

С точки зрения спроса глобализация означает, что миру требуется гораздо больше глобального регулирования. Но с точки зрения предложения Вестфальские суверены в рамках системы не хотят наличия классического централизованного властного органа с полномочиями по принятию решений [59, p. 281—295]. Р. Кохейн [28] полагал, что глобализация, которая создает плотную сеть неправительственного мира, «создает потенциал получения благ от сотрудничества» в случае создания институтов, способных использовать эти блага. При этом он отмечает, что сами институты могут быть «репрессивными». Слотер [59, p. 281—295] утверждает, что «Группа двадцати» на уровне лидеров как раз соответствует требованиям большей ответственности и прозрачности, демонстрируя то, что правительственная сеть является более инклюзивной, нежели ООН или Всемирная торговая организация (ВТО), с точки зрения баланса в месте сосредоточия силы и более прозрачной в смысле заявленных целей. Саммит «двадцатки» «может быть катализатором изменений и способствовать решению проблем... в то же время находясь в центре собственной сети» [59, p. 281—295]. Начало работы саммитов «Группы двадцати», все большее включение приглашенных стран и организаций, растущий охват страны-председателя еще в большей степени усилили характеристики и эффекты сети. Даже лидеры стран, находящиеся во главе национальных иерархий, могут с успехом быть вовлечены в сетевое управление вместе со своими коллегами из других стран.

Модель системного управления

Для описания и объяснения деятельности «Группы двадцати» требуется использовать каузальную модель, четко и связанно определяющую создание, эволюцию и деятельность «двадцатки» как последовательность, а также как совокупность усилий, направленных на достижение определенного типа поведения. Модель равенства в рамках концерта в «Группе восьми», впервые предложенная Дж. Киртоном [31; 32, р. 335—357; 34, р. 65—94; 35, р. 143—167], можно считать вполне подходящим отправным пунктом. Тем не менее для выявления отличительных характеристик «Группы двадцати» как системного клуба следует внести в эту модель ряд дополнений и модификаций [38, р. 196—217]. «Двадцатка» — это не только «восьмерка» в более широком составе, с более свободными критериями относительно уровня мощи и демократичности стран-членов. «Двадцатка», скорее, представляет собой другой тип клуба, определяемый системной важностью его членов в мире, где наличие связей между ними, равно как и относительные возможности этих стран, является центральной характеристикой системы, имеющей гораздо большее значение, нежели ранее в рамках медленнее развивающегося, разделенного Вестфальского мира.

Измерения управления «Группы двадцати»

Как и в случае модели концертного равенства, международное институциональное функционирование «Группы двадцати» можно раскрыть в рамках шести основных направлений [72, р. 430].

Внутриполитическое управление

Первым измерением является внутриполитическое управление [72, р. 432]. Членство страны в «двадцатке» повышает престиж страны. Председательство в «Группе», объявление о своих приоритетах или проведение министерских встреч способствует укреплению позиций правительства. Все эти компоненты соединяются во время проведения саммита или министерской встречи, когда принимающей стороне или ее представителям в итоговом документе объявляется благодарность за проведенную работу, что немедленно вызывает поддержку местного населения, а также может способствовать победе на выборах в случае их проведения. Комплименты принимающей стране также передаются в отсылках к прошедшим встречам в национальных политических обращениях, а национальный имидж повышается в рамках достигнутых инициатив, как, например, Монреальский консенсус или Сеульский консенсус в области развития. Кроме того, председательство в ходе саммита или министерской встречи может иметь экономические и другие преимущества, как, например, улучшение имиджа государства, которое уравновешивается его финансовыми, физическими и политическими затратами.

Второе измерение представлено функцией обсуждения [72, р. 434]. Обсуждение проблем происходит в частном порядке посредством личного общения и дискуссий участников во время, до и после встреч, в ходе других совещаний, а также посредством многосторонних и двусторонних селекторных совещаний и обменов электронными посланиями. Такое скрытое от глаз взаимодействие сопровождается публичным и внешним обсуждением проблем в «Группе двадцати», что отражается в коллективном коммюнике, выпущенном от имени стран-участниц.

Определение направлений

Третье измерение — определение направлений [72, р. 436]. Центральным пунктом в этой области является утверждение участников «двадцатки» о наличии разделяемых ими принципов и норм. При этом принципы определяются в соответствии с классической теорией режимов как констатация факта, изложение причин и понятий о справедливости, а нормы определяются как предписания, запреты или разрешения [41].

Изначальное принятие или создание актов демонстрирует способность лидеров «двадцатки» понимать функционирование сложной адаптивной системы, которой они руководят, а также предсказывать или предотвращать кризис заранее. Совместно с другими участниками процесса лидеры «двадцатки» помогают утвердить ее эпистемологическую ценность. На данном этапе внутренний консенсус и согласованность позиции в рамках каузальной модели, равно как и способность соответствовать основным направлениям и подходам за пределами «Группы», становятся важными с точки зрения ценности «двадцатки» для внешнего мира.

Полный внутренний консенсус может сосуществовать с полным отсутствием такого консенсуса вовне. Конечно, модель ложного нового консенсуса, изобретенного «семеркой», предполагает, что участники «Группы двадцати» могут полностью соглашаться с тем, что они ныне беспомощны и не могут предпринимать какие-либо эффективные действия, направленные на управление глобализированными финансовыми рынками, даже если внешние эксперты полагают, что это эмпирически неверно [12, 33]. С другой стороны, творческий и новаторский подход к пониманию «двадцатки» за пределами внешнего консенсуса может демонстрировать лидерские возможности «Группы двадцати». Осознание фактов и причин ведет к принятию консенсуса, основанного на идеях честности и справедливости. Это является ядром легитимности, определяемым просто как право управления. Если предполагается, что «двадцатка» делает что-то полезное для всех, то гораздо менее важно, кто конкретно находится за столом и действует от имени остальных. Если «Группа» воспринимается как механизм, пытающийся делать правильные шаги должным образом, гораздо менее важным становится то, насколько эти действия эффективны. Не столь важными становятся вопросы о том, кто управляет, кто что получает, в чем суть деятельности. «Право управления» проистекает из высшей концепции должного управления [14, р. 405—437].

Важным для присущей «Группе двадцати» правоты, а соответственно и легитимности, является признание ею демократических ценностей. В узком смысле, принципы свободной демократии, личной свободы и социального прогресса проистекают из того, что «двадцатка» была создана «Группой семи/восьми», основанной именно на этих ценностях. В более широком смысле политической открытости такие демократические ценности, как прозрачность, отчетность и верховенство закона, представляют собой процедурные принципы, с которыми соглашается большинство и которые обеспечивают уверенность в том, что управление «Группы двадцати» открыто более широкому сообществу. Опыт показал, что данные ценности более приемлемы для всех стран мира и их граждан, нежели альтернативы, провалившиеся во всех важных странах, или же государствах, появившихся на их месте. Уже с начала деятельности «Группы семи» в 1975 г. глобальная демократическая революция в целом шла в одном направлении, с небольшими отступлениями в Венесуэле или Боливии, которые можно считать лишь небольшими неровностями на скоростном шоссе глобальной демократизации.

Принятие решений

Четвертое измерение — принятие решений — это обеспечение заслуживающих доверия, четких, коллективных обязательств с достаточной долей аккуратности, чувства долга и намерения придать этим решениям способность выступать ориентиром, предупреждением или сдерживать угрозы со стороны внешних участников, реагирующих на обязательства «Группы двадцати» соответствующим образом, даже если со стороны самих правительств «двадцатки» не наблюдаются действия по реализации принятых обязательств [1, р. 401—420; 39; 72]. Мягкое право, заключенное в заявлениях «Группы двадцати», представляет собой достойное доверия выражение решимости и самоограничения, в то же время исключающее неопределенность, двусмысленность или устаревание перед лицом быстро изменяющихся обстоятельств, что характерно для принципов, норм и правил, прописанных в официальных уставах и ратифицированных межправительственных соглашениях [56, р. 573—602]. Обязательства могут отличаться с точки зрения дальности их прицела, значения, а также количества участников, которые затронуты данным обязательством. Но при этом тот факт, что «двадцатка» проникает в глобальную исполнительную ветвь как источник правил и предписаний, делает ее чем-то большим, нежели просто возможностью «пофотографироваться» для укрепления влияния лидеров внутри собственных стран или глобальной вечеринкой для размышлений, или кафедрой проповедника для пропаганды должного поведения.

Результативность

Пятым измерением является результативность деятельности клуба, начиная с решимости следовать принятым обязательствам и заканчивая их эффективной реализацией как странами-участницами, так и другими членами мирового сообщества с целью достижения предполагаемых результатов предусмотренным и иными путями для эффективного решения возникшей проблемы [72, р. 439]. В данном случае правительства стран «двадцатки» с самого начала честно следовали принятым на основе консенсуса решениям, в первую очередь стремясь выполнить взятые на себя обязательства [39]. Основываясь на обширной доказательной базе, можно отметить значительные различия в стремлениях правительств «Группы семи/восьми» выполнять принятые обязательства в зависимости от времени, самих членов, а также проблемных областей [39, 65]. Это свидетельствует о том, что неформальные институты мягкого права, такие как «Группа семи/восьми» или «Группа двадцати», могут быть сами для себя «судьями» без создания принудительных органов, т.е. истинной группой, обязательства членов которой действительно имеют силу. Также сегодня все больше свидетельств того, что лидеры могут сами составлять свои обязательства таким образом, чтобы они служили катализатором улучшения последующего их соблюдения. В то же время до сих пор не определено, какие механизмы отчетности и каким образом могут способствовать соблюдению принятых обязательств.

Развитие глобального управления

Шестым измерением является развитие глобального управления. С внутренней стороны это создание, деятельность и эволюция «Группы двадцати» как международного института, а с внешней — акторы, с которыми она взаимодействует. Именно в этой категории содержатся ключевые компоненты институциональной эволюции «двадцат-

ки», отличные от ее текущей деятельности. Внутренне создание и использование мероприятий на высшем, министерском уровнях, на уровне официальных должностных лиц и гражданского общества являются центральными. Сюда же можно отнести и инициированные «Группой семи/восьми» и «Группой двадцати» дополнительные многосторонние механизмы или же отдельные подгруппы, состоящие из членов «двадцатки», особенно БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и ЮАР).

Внешне наиболее важной является способность «двадцатки» сохранять свою идентичность и действовать как группа внутри более широких международных институтов, таких как МВФ, а также в рамках других форумов, членами которых являются ее участники, для дальнейшего распространения внутридвадцаточного консенсуса и восприятия тех запросов, которые эти институты направляют «двадцатке» как ядру глобального управления. В данном контексте члены «Группы двадцати» не ограничены специальными режимами, воплощенными в этих других институтах, а скорее используют их в качестве движущей силы для реализации решений, либо механизма легитимации достигнутого консенсуса в рамках более широкого сообщества.

Шесть измерений управления «Группы двадцати» располагаются в системе координат двумя способами. Первая ось — временная — предлагает различие в зависимости от краткосрочного или долгосрочного влияния решений. Внутриполитическая деятельность начинается сразу же после того, как становится известным, что данная страна включена в «Группу двадцати» или выбрана в качестве ее председателя — задолго до проведения встречи на высшем или министерском уровне. Развитие глобального управления имеет наиболее долгосрочные эффекты в меняющейся институциональной или даже конституционной архитектуре и структуре того, как управляется мир, и, соответственно, как этот мир работает, как было в случае с инициированием «двадцаткой» реформы квот голосов в МВФ.

Вторая ось — пространственная — покрывает все уровни: от местного, где проходит саммит и остальные встречи, до международного, наднационального и глобального. Внутриполитическое правление по определению сосредоточено на географически определенном и территориально ограниченном Вестфальском государстве и обществе, хотя возможен и вариант усилий по распространению влияния за пределы указанных государств и обществ. Функции обсуждения и определения направлений, а также принятия решений осуществляются на межправительственном уровне стран-членов «Группы», хотя эти направления измерения могут распространяться и за их пределы, что подразумевает либо вовлечение внешних игроков как участников, либо определение их в качестве целей для принятия решений. Непосредственная реализация решений может происходить уже за пределами «Группы», не обязательно теми, кто их непосредственно принимал. Таким образом, развитие глобального управления охватывает всю планету [51].

В целом систему управления «Группы двадцати» можно также оценить с точки зрения ее всеобъемлющего характера — обеспечения эффективной деятельности и институциональных возможностей, чтобы должным образом отвечать на весь спектр глобальных вызовов — либо путем реформирования существующих международных институтов, либо путем создания новых механизмов внутри или вне ее границ. Всесторонний характер можно оценить несколькими способами: пространственно, с точки зрения полного набора включенных или затронутых глобально значимых стран и географических регионов; функционально, в соответствии с набором затрагиваемых проблем; по времени, с точки зрения реагирования на кризис, восстановления или предотвращения вплоть до проведенных реформ после кризиса; и, наконец, вертикально, в соответствии с уров-

нем желаемого и достигнутого внутриполитического вмешательства. Полная реализация потенциала «Группы двадцати» возможна в случае максимального использования уникального характера «двадцатки» как гибкого форума с расширяющимся мандатом и повесткой дня, способного решать проблемы новаторским способом, заключать обширные пакетные сделки, позволяющие улучшить общее благосостояние и определить новые направления движения для глобального сообщества в целом.

Коллективную деятельность «двадцатки» можно также оценить в соответствии с ее общей согласованностью. Согласованность можно понимать как обеспечение внутренне последовательной, авторитетной, полноценной и эффективной системы глобального управления, способной реагировать на требования глобальной системы в любое время. Управление «Группы двадцати» может неплохо функционировать по ряду аспектов. Но если она будет добиваться противоположных целей одновременно, то не сможет быть внутренне последовательной, эффективной или достаточно всеобъемлющей, чтобы справиться с возникающими глобальными вызовами.

Основания к управлению «Группы двадцати»

Модель системного управления объясняет систему управления «Группы двадцати» как непосредственный результат процесса гибкой коалиционной дипломатии, обладающей четырьмя характеристиками: любой из членов может стать лидером; каждый участник может как поддержать, так и выступить против того или иного вопроса; в зависимости от его содержания, в «двадцатке» могут формироваться различные коалиции или сосуществовать различные блоки; и, наконец, даже самый могущественный участник в итоге вынужден будет приспосабливаться и подчиняться коллективному решению. Такой процесс текучей коалиционной дипломатии возникает ввиду шести основополагающих причин:

— уязвимость, возникшая в результате кризиса и относительно уравнявшая возможности участников;

— неспособность устоявшихся международных институтов действовать в одиночку для защиты национальных интересов и предпочтений своих членов, а также обеспечивать глобальные общественные блага;

— коллективное доминирование при относительно уравненных возможностях между членами группы;

— общие ключевые внутриполитические и экономические характеристики;

— твердый внутриполитический контроль, капитал, компетенции и обязательства;

— контролируемое участие в «клубе» как глобальной сети.

Эта модель представляет собой адаптированный и расширенный вариант модели концертного равенства, созданной с целью объяснения функционирования «Группы восьми» [31, 32, р. 335—337]. Так же как и пересмотренная модель концертного равенства, она начинается с постулата о том, что в глобализированном мире уравнивающая взаимоуязвимость в большей степени, нежели возможности, требует вовлечения расширенной группы стран, способных выделить ресурсы перед лицом распространяющихся и затрагивающих всех угроз. Что не менее важно, эти угрозы могут затронуть все страны напрямую с учетом уязвимостей национальных систем [29]. В 1999 г. внешний (нечлены «Группы семи») круг нарождающихся и средних держав имел значение по многим направлениям, в отличие от участников таких механизмов, как Организация стран — экспортеров нефти (ОПЕК), «Группа семидесяти семи», Диалог потребителей

и производителей 1970-х годов, Канкунские «глобальные переговоры» 1981 г., или же «Группа пятнадцати» развивающихся стран, начавших свои встречи с саммита «Группы семи» в Париже в 1989 г. Причем они имели значение как ввиду своих слабых мест, так и взаимоукрепляющих потенциалов в рамках все более крепко связанного мира. Они также играли большую роль, когда поменялись местами всего лишь в течение десятилетия с США, Великобританией и Германией, ранее обеспечивавшими финансовую безопасность в годы кризиса 1997—1999 гг., и ставшими потребителями финансовой безопасности в годы кризиса 2008—2010 гг. Такие страны, как Индонезия, Корея, Россия и Бразилия, наоборот, двигались в обратном направлении. Глобальный географический охват, скорость распространения и разрушительность внутри самих стран новой глобализации была ярко продемонстрирована глобальным финансовым кризисом 1997—1998 гг., который потребовал ответа и мобилизации всех сил в гораздо большей мере, чем ранее, равно как и со стороны гораздо большего количества государств обеспечения лидирующих позиций внутри своих стран, в первую очередь для того, чтобы предотвратить системные и социально разрушительные кризисы.

Более того, в отличие от разделенного мира времен «холодной войны», международное сообщество отныне включало достаточно представительные демократические или достаточно продвинувшиеся на пути к демократическим формам правления режимы, что позволило создать устойчивую институционализированную ассоциацию для осуществления эффективного глобального управления, основанную на разделяемых внутриполитических характеристиках [25]. Внешний круг «двадцатки» был привлечен в основном как раз из такого демократического и протодемократического массива, что, в свою очередь, частично способствовало формированию общей цели участников. Растущая политическая открытость позволяла членам иметь свободный доступ к друг другу, взаимодействовать и учиться друг у друга, что способствовало углублению и укреплению взаимных связей и согласованности в данной группе.

С самого начала в «Группе двадцати» шли дискуссии по поводу фундаментальных вопросов создания и раннего функционирования. Один из наиболее глубоких вопросов лежал в сфере системного функционирования: станет ли «двадцатка» или же конкурирующий комитет по валютно-финансовому регулированию выполнять роль эффективного политического центра экономического управления для новой эры, возникшей в 1999 г. Вторым важным моментом стал вопрос о членстве в «Группе»: у каждого члена «семерки» были свои предпочтения относительно кандидатов в данный механизм, и только две страны смогли добиться определенного успеха и продвинуть свои национальные предпочтения и подходы к мировому порядку в рамках нового института. Третьим моментом, как видно из ранних дебатов по поводу новых принципов участия частного сектора и контролируемой либерализации движения капитала платежного баланса, стал тот факт, что первоначальная разделительная линия между странами «семерки» и остальными странами постепенно уступила место взаимному переходу влияния с формированием временных коалиций стран-членов «двадцатки», что несколько скорректировало ранее существовавший водораздел.

Если кратко, то в глобализированном мире XXI в. модифицированная и расширенная форма модели концертного равенства, объясняющая возникновение, деятельность и эффективность «Группы семи/восьми», в значительной степени может объяснить и создание (и далее деятельность, эволюцию), и влияние «Группы двадцати». В самом начале своего функционирования новый форум «двадцатки» можно было определить через шесть факторов, возникших в условиях многогранной взаимоуязвимости, а именно: серия потрясений; неспособность других международных институтов

должным образом на них отреагировать; доминирующее положение участников при наличии относительно равных возможностей внутри группы; подобные характеристики политической открытости; политический контроль, капитал, преемственность, компетентность и обязательства ее участников; контролируемое участие в клубе как сети с равными возможностями. Это способствовало тенденциям к формированию внутренних коалиций, в рамках которых каждый член мог объединить усилия с другим участником на базе общих интересов, особых национальных ценностей и меняющихся предпочтений. Как и в случае модели концертного равенства, в данной связи остается неизменным фактор ограниченного членства, что определяет нежелание «двадцатки» расширяться [61, р. 579—614]. Тем не менее уникальным для модели системного управления «Группы двадцати» является ее статус как сетевого ядра, как клуба институционального, а не исключительно межличностного типа.

Шоковая и уравнивающая уязвимость

В модели системного управления первой причиной возникновения и функционирования «Группы двадцати» является серия потрясений и уравнивание возможностей стран ввиду общей уязвимости (Приложение I)3. Потрясения, как и острые международные кризисы, начинаются неожиданно и создают высокий уровень угрозы национальным ценностям, однако совсем не обязательно требуют оперативного на них реагирования. Более того, такие потрясения могут не только начинаться как гром среди ясного неба, без каких-либо предупреждений и намеков, но также представлять собой цепь накапливающихся событий, последнее из которых оказывается в большей или в меньшей степени вредоносным, чем все предыдущие. Перл-Харбор Америки XXI в. был вторым случаем вместе с ударом Аль-Каиды по Всемирному торговому центру в Нью-Йорке, повлекшему смерть невинных жителей. Но именно потому, что лидеры наиболее могущественных стран, по модели аналитической рациональности, в основном учатся медленно и избирательно, второй, повторный шок имел возрастающий и нелинейный эффект [63, 67].

Потрясения заставляют лидеров государств осознавать свою уязвимость — ущерб своим обществам, который невозможно возместить лишь с помощью изменений в односторонней национальной политике [30]. Особо выделяются проблемы, возникшие из негосударственных или даже нечеловеческих источников, запущенных бессознательно, ненамеренно, бесцельно и бесконтрольно, но при этом способных вторгнуться даже в самые могущественные государства в любое время и при этом быстро уничтожить или нанести ущерб как многим людям, так и объектам инфраструктуры. У терактов 11 сентября было несколько характерных черт этой новой уязвимости. У свиного гриппа и проблемы изменения климата — еще больше. У сбоев финансового рынка 1997—2001 гг. и 2008—2010 гг. — наибольшее количество таких черт, включая медленную смерть бедных и обездоленных, появившихся в результате этих кризисов.

Вызванная шоком выравнивающая уязвимость может легко возникнуть в малых бедных государствах и сообществах, которые зачастую живут в мире новой уязвимости каждый день и не имеют возможности быстро приспособиться и восстановиться [17]. Но она также может возникнуть и в рамках более крупных сообществ, превращая даже более эффективные государства в не менее уязвимые, чем малые. Кризис 1997—2001 гг.

3 Приложения к главе см. в: Kirton. J.J. G20 Global Governance for a Globalized World. Farnham: Ashgate, 2013.

в основном продемонстрировал первый вариант развития событий, по крайней мере до момента развала хедж-фонда по управлению долгосрочным капиталом (ЕГСМ) в США. А вот финансовый кризис 2008—2010 гг. продемонстрировал второй вариант, когда самая могущественная страна — Америка — стала почти так же уязвима, как и большинство менее сильных государств, хотя, возможно, и не в такой же степени, как спасаемые международным сообществом Исландия, Ирландия, Греция или Португалия.

В уязвимом мире страны определяют, являются ли они регуляторами или причинами потрясений и уязвимостей. Они в любом случае представляют собой системно значимых участников. Они все слишком взаимосвязаны, чтобы кого-либо можно было не учитывать при поиске ответа.

Провал международных институтов

Второй причиной, способствовавшей возникновению «Группы двадцати», стал провал международных институтов в поиске адекватного ответа на спровоцированные шоком уравнивающие уязвимости [72, р. 446]. Эти институты включали в себя как старые официальные международные организации жесткого права, существовавшие с 1940-х годов, так и новые, более неформальные многосторонние институты мягкого права, в том числе «Группу семи/восьми», а также другие форумы с собственными секретариатами [68, р. 261—274]. Эти институты оказались неэффективными не только в отношении способности предвидеть неадекватные процессы и политические курсы, но также и недальновидности новых партнерств: приглашения на равных новых стран с соответствующим потенциалом, необходимым для того, чтобы вместе справляться с потрясениями во взаимосвязанном мире. Международные организации могут эффективно работать на своих основателей даже после исчезновения гегемонии, но в итоге все равно возникнут факторы, определяющие их устаревание [10, р. 699—732]. Неудача старых международных институтов, равно как и односторонних, региональных и других многосторонних альтернатив в защите интересов своих членов и обеспечении необходимых глобальных общественных благ, стала катализатором для согласованных действий в «Группе двадцати». Неудача других альтернатив управления является хорошим стимулом для «двадцатки» взять бразды правления в свои руки.

Здесь будет уместен анализ споров относительно «представительности» «Группы двадцати». Именно потому, что каждый имеет право как на государственном, так и на индивидуальном уровне формировать группы, к которым принадлежат не все, подходящим критерием в данном случае является относительная представительность, а не представительность в соответствии с каким-либо условным идеалом. Сравнивая «Группу двадцати» с другими международными институтами, можем ли мы утверждать, что «двадцатка» лучше по числу членов, балансу интересов, разнообразию участников, включенных в ядро управления по различным аспектам?

Итак, в «двадцатке» более чем вдвое больше членов, чем в «восьмерке», а также она имеет в своем составе два многосторонних института. Страны, не принадлежащие к «Группе семи/восьми», преобладают по численности. В «двадцатке» примерное равенство между развитыми и развивающимися странами, членами и нечленами Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Члены «Группы двадцати» представляют все основные географические регионы, с особым упором на представительство Азии, в первую очередь АТР, а также основные мировые цивилизации. Что касается Международного валютно-финансового комитета, то здесь «двадцатку» можно упрекнуть на основании географических, лингвистических и других относительных

возможностей стран-участниц. Особенно мало в Комитете представлена Африка, мир франкоговорящих государств и небольшие, бедные государства. И наоборот, в Комитете слишком много традиционных западных европейских средних государств, частично из-за изначально выделенного, но до сих пор не занятого Нигерией места. Тем не менее в силу членства МВФ и Всемирного банка в «двадцатке», «Группа двадцати» может претендовать на универсальный охват по крайней мере второго уровня ввиду широкого и все более расширяющегося спектра финансовых вопросов, проблем развития и других, связанных с ними международных и внутригосударственных вопросов, которыми занимаются Бреттон-Вудские институты. При этом, как и в «Группе семи/восьми», присутствие единственной региональной организации — Европейского союза, с одной стороны, усиливает демократический характер «двадцатки», а с другой — представляет определенный дисбаланс в пользу привилегированных развитых и европейских стран в ущерб нарождающимся, менее крупным, развивающимся и наименее развитым странам из большинства других регионов мира [42]. В целом «Группа двадцати» также создавалась без учета представителей гражданского общества, даже базируясь на классической форме вовлечения, которая существует в таких институтах, как ОЭСР или Международная организация труда (МОТ). Также в «Группе двадцати» в подавляющем большинстве представлены демократические страны, хотя эту особенность практически никто не критиковал. Каким образом и насколько особенности изменяющейся представительности «Группы двадцати» имеют значение, можно решать исходя из данных 1997 г. и 2010 г. Сравнение представительности является лишь одним из компонентов произошедшего провала международных институтов. Более важными факторами являются предвидение или превентивная деятельность, способность институтов понимать проблему, а также скорость реакции после начала череды потрясений.

Неудача других международных институтов по этим и другим аспектам означает, что большинство стран, которые являются членами этих институтов, рассчитывают на то, что проблемами займется именно «Группа двадцати». Таким образом, со временем «двадцатка» начинает брать верх над прежними альтернативами международных институтов. Но при этом с самого начала существования «Группа двадцати», одобренная «Группой семи/восьми» вместе с МВФ и Всемирным банком в качестве ее составной части, может добиваться успеха тогда, когда эти институты сотрудничают в целях поддержки ее управления, несмотря на то, что сами по себе они терпят неудачу.

Коллективное превосходство и равенство возможностей

Третьей причиной развития и деятельности «Группы двадцати» является коллективное превосходство ее членов и равенство возможностей стран-членов по потенциалу в целом и по отдельным аспектам в частности (Приложение К)4. Коллективное превосходство стран-членов обеспечивает ресурсы, необходимые для соблюдения принятых обязательств. За пределами «двадцатки» не остаются какие-либо значимые страны, у которых могут возникнуть стимулы или возможности создать контрклуб. Соответственно, внешние акторы вынуждены принимать позицию «Группы двадцати» как доминирующую. Это позволяет «двадцатке» объединять все свои возможности для оперативного реагирования на потрясения или вызовы. Внутреннее равенство стран-членов создает ощущение совместной ответственности и общих ресурсов, что позволя-

4 Приложения к главе см. в: Kirton. J.J. G20 Global Governance for a Globalized World. Farnham: Ashgate, 2013.

ет повышать качество функционирования «Группы», так как гораздо больше шансов, что члены «двадцатки» будут оказывать влияние и возьмут на себя официальную ответственность за управление в рамках более крупных международных организаций в соответствии с целями «Группы двадцати». Подобные ресурсы и ответственность будут также способствовать полноте осуществления руководства, поскольку у коллективного гегемона имеются ресурсы и стимулы к созданию структур и порядка управления в новых сферах.

Также появляется шанс, что равенство возможностей в «Группе» будет способствовать позитивному отклику со стороны рынков и внешних акторов на консенсусные решения «двадцатки», в противовес лишь решениям США или «Группы семи/восьми». Более того, равенство предоставляет каждому члену надежное оружие возмездия в случае нарушений со стороны другого участника, а также повышает перспективы выполнения принятых решений в целом и их последовательность в частности, улучшает уровень коллективного обеспечения всеобъемлющего управления [32, р. 335—357].

В случае и преобладания, и равенства относительные возможности необходимо оценивать не только в соответствии с классическими Вестфальскими расчетами, но также исходя из взаимосвязанности в современном мире. Является ли коллективное преобладание возможностей «Группы двадцати», таким образом, адекватным для того, чтобы управлять системой? Существует в рамках «Группы» в целом эффективное внутреннее равенство возможностей и взаимосвязанность между ее членами?

Общие внутриполитические характеристики

Четвертой причиной эволюции и функционирования «Группы двадцати» являются общие для ее членов политические характеристики открытости, которым следуют все или почти все члены «Группы двадцати» внутри собственных стран [72, р. 452]. Здесь политическая открытость и, в идеале, демократия занимают почетное место. Именно эти характеристики позволяют создавать открытое, доступное, многостороннее сетевое взаимодействие между правительствами и обществами стран «двадцатки». Подобные разделяемые внутриполитические свойства являются и институциональными, и понятийными. Институционально демократическое правление способствует более миролюбивой политике, более открытой экономике, большему международному сотрудничеству, что было подтверждено многими классиками и современными теоретиками демократического мира [25; 26, р. 93—130; 45, р. 1—37]. Понятийно такие государства, которые давно и прочно восприняли демократические принципы, могут считаться членами демократического клуба. При этом даже у самых старых приверженцев конституционных демократий случались отходы назад. На практике демократическое правление является постоянным процессом [52]. В принципе же, это не так.

Политические контроль, капитал, целостность,

компетентность и ответственность

Пятой причиной эволюции и деятельности «Группы двадцати» являются внутриполитический контроль, капитал, целостность, компетентность и ответственность стран — членов «двадцатки» [72, р. 454]. Лидеры и министры, руководящие исполнительными и законодательными органами, центральными банками и регулирующими агентствами, обладающие достаточной популярностью и избирательной свободой в своих странах, имеют предел политического контроля и капитала, позволяющего им

преодолевать преобладающие социальные интересы или идеи, с тем чтобы решать далекие для национального избирателя глобальные проблемы долгосрочного, структурного или нарождающегося характера, а также идти на компромиссы во взаимодействии с коллегами из других стран во имя решения проблем [9, р. 647—663; 55, р. 1—22]. Если лидеры обладают подобной популярностью за пределами стран «Группы двадцати», то и там на них будут ориентироваться как на лидеров. На предложенные ими решения будет следовать позитивная реакция, им будет придана легитимность, что, таким образом, будет иметь влияние на население других стран, даже если предлагаемые решения идут вразрез с видением национальных правительств или затрагиваемых международных организаций. Слабый политический контроль и капитал у себя дома может способствовать желанию лидера «двадцатки» добиваться больших успехов в области внутриполитического управления, но это снизит коллективный результат по остальным пяти направлениям правления «Группы двадцати».

Преемственность позволяет участникам обретать больший опыт и знания, а также предполагает большее влияние на будущее. Она также формирует личные взаимоотношения и чувство ответственности, что делает группу также и межличностным клубом. Знания, приобретенные посредством образования и предыдущего профессионального опыта в финансах, экономике и бизнесе, являющихся ключевыми направлениями деятельности «Группы двадцати», повышают влияние тех, кто ими обладает в рамках «Группы», и «Группы» в целом относительно внешнего мира [9, р. 647—663; 50, р. 520— 551]. Обязательство является личной собственностью участников, показывающей важность, которую они придают определенным вопросам и общему управлению «Группы двадцати», видение того, как все должно развиваться, а также их волю и умение реализовать это видение на практике.

Контролируемое участие в клубе как ядро сети

Шестой причиной эволюции и функционирования «Группы двадцати» является контролируемое участие в клубе как ядро сети [72, р. 464]. Контроль за масштабом и качеством участников увеличивает привязанность к эксклюзивности клуба и его престиж. Ограничение размера группы позволяет вести более глубокие беседы, определять направления дебатов и консенсуса, принимать решения и реализовывать их на практике. Интенсивность взаимодействия увеличивает и взаимно усиливает эти характеристики и значение группы.

Все вместе динамические характеристики означают, что концепции интересов и идентичностей участников все в большей степени являются совместным творением участников по итогам интенсивного личного взаимодействия в «Группе». С таким высоким уровнем преемственности и интенсивности укрепляются личные связи. Несмотря на возможную личную неприязнь, преобладает чувство привязанности к группе и своим коллегам в целом. Таким образом, институциональная группа становится личным клубом.

Клуб становится ядром глобальной сети, в которую вовлечены другие многосторонние группы и институты, где ключевую роль играют как раз устоявшиеся члены «восьмерки» и остальные участники «двадцатки» из числа нарождающихся держав. При этом «двадцатка» ни в коем случае не является империалистической веерной социограммой, где все по принципу колеса завязано на одну страну, находящуюся в центре, контролирующую все потоки взаимодействия и единолично влияющую на остальных членов [20, р. 277—294]. Скорее пересекающиеся комбинации членов клуба в центре

сетей являются ведущими членами других институтов. Таким образом, они распространяют информацию и влияние путем взаимного обмена в рамках других институтов. Если учитывать саммиты или форумы министров финансов Содружества, Франкофо-нии, форума АТЭС или саммита Америк, то можно сказать, что жизнь «двадцатки» в 1999 г. началась на основе крепкого фундамента. А принимая во внимание множество других механизмов, добавленных позже, можно сказать, что к 2010 г. «Группа двадцати» стала в большей степени клубом в центре сетевого взаимодействия.

Заключение

Следовавшие один за другим экономические потрясения, обнажившие новые уязвимые места в рамках процесса глобализации на примере возникшего в Азии и распространившегося по миру финансового кризиса 1997—1999 гг. способствовали скорейшему созданию в 1999 г. более широкой, имеющей большие коллективные возможности и тесно взаимосвязанной «Группы двадцати», которая была призвана помочь «Группе семи/восьми» и другим организациям обеспечить глобальное управление в сфере экономики и финансов. Увеличенная численность и спектр представленных системно значимых стран в «двадцатке» способствовали расширению ее возможностей, представительности, эффективности и легитимности как нового центра коллективного лидерства. В 2008 г. еще более серьезный, начавшийся с США и распространившийся на весь мир финансовый кризис привел к повышению уровня взаимодействия в рамках «двадцатки» до встреч руководителей государств-членов. Такой шаг способствовал появлению новых возможностей и уровней взаимодействия.

Литература

1. Abbott K.W., Keohane R., Moravcsik A., Slaughter A., Snidal D. The Concept of Legalization // International Organization. 2000. No. 54 (3).

2. Adler E. Seizing the Middle Ground: Constructivism in World Politics // European Journal of International Relations. 1997. No. 3 (3). P. 319-363.

3. Adler E. Constructivism and International Relations // Handbook of International Relations / W. Carlsnaes, Th. Risse, B.A. Simmons (eds.). L.: Sage Publications, 2002.

4. Adler E., Barnett M. Security Communities. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

5. Adler E., Haas P.M. Conclusion: Epistemic Communities, World Order, and the Creation of a Reflective Research Program // International Organization. 1992. No. 46 (1).

6. Arrighi G., Silver B. Chaos and Governance in the Modern World System. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999.

7. Bailin A. From Traditional to Group Hegemony: The G7, the Liberal Economic Order, and the Core-Periphery Gap. Aldershot: Ashgate, 2005.

8. Baker A. The Group of Seven: Finance Ministries, Central Banks, and Global Financial Governance. L.: Routledge, 2006.

9. Baker A. Restraining Regulatory Capture? Anglo-America, Crisis Politics, and Trajectories of Change in Global Financial Crisis // International Affairs. 2010. No. 83 (3).

10. Barnett M., Finnemore M. The Politics, Power, and Pathologies of International Organizations // International Organization. 1999. No. 53 (4).

11. Barnett M., Finnemore M. Rules for the World: International Organizations in Global Politics. Ithaca: Cornell University Press, 2004.

12. Bergsten C.F., Henning C.R. Global Economic Leadership and the Group of Seven. Washington, D.C.: Institute for International Economics, 1996.

13. Best J. From the Top-Down: The New Financial Architecture and the Re-embedding of Global Finance // New Political Economy. 2003. No. 8 (3). P. 383-384.

14. Buchanan A., Keohane R.O. The Legitimacy of Global Governance Institutions // Ethics and International Affairs. 2006. No. 20 (4).

15. Buchanan J.M. An Economic Theory of Clubs // Economica. 1965. No. 32 (125).

16. Cooper A.F. The G20 as an Improvised Crisis Committee and / or a Contested Steering Committee for the World // International Affairs. 2010. No. 86 (3).

17. Dewitt D., Kirton J.J. Canada as a Principal Power: A Study in Foreign Policy and International Relations. Toronto: John Wiley and Sons, 1983.

18. Doran Ch. The Politics of Assimilation: Hegemony and Its Aftermath. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1971.

19. Fratianni M., Pattison J.C. International Organisations in a World of Regional Trade Agreements: Lessons from Club Theory // World Economy. 2001. No. 24 (3).

20. Galtung J. Balance of Power and the Problem of Perception: A Logical Analysis // Inquiry 1964. No. 7 (1-4).

21. Hajnal P.I. Summitry from G5 to L20: A Review of Reform Initiatives // CIGI Working Paper No. 20. Centre for International Governance Innovation, 2007. URL: www.cigionline.org/ publications/2007/3/summitry-g5-l20-review-reform-initiatives (date of access: 17.07.2013).

22. Hermawan Y.P., Sriyuliani W., Hardjowijono G.H., Tanaga S. The Role of Indonesia in the G20: Background, Role, and Objectives of Indonesia's Membership. Jakarta: Friedrich-Ebert-Stiftung Indonesia Office, 2011. URL: library.fes.de/pdf-files/bueros/indonesien/08365.pdf (date of access: 17.07.2013).

23. Holling Crawford. Resilience and Stability of Ecological Systems // Annual Review of Ecology and Systematics. 1973. No. 4.

24. Homer-Dixon T. The Ingenuity Gap: Can We Solve the Problems of the Future? Toronto: Vintage, 2001.

25. Ikenberry G.J. After Victory: Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. Princeton: Princeton University Press, 2001.

26. Kant I. Perpetual Peace: A Philosophical Sketch // Kant: Political Writings / H.S. Reiss (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1991.

27. Keohane R.O. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984.

28. Keohane R.O. Power and Governance in a Partially Globalized World. L.: Routledge, 2002.

29. Keohane R.O., Nye J.S. Power and Interdependence: World Politics in Transition. Boston 1977.

30. Keohane R.O., Nye J.S. Power and Interdependence. 2nd ed. Glenview, IL: Scott, Foresman, 1989.

31. Kirton J.J. Contemporary Concert Diplomacy: The Seven-Power Summit and the Management of International Order // Paper presented at the annual convention of the International Studies Association. 29 March — 1 April. L., 1989. URL: www.g8.utoronto.ca/scholar/kirton198901 (date of access: 17.07.2013).

32. Kirton J.J. The Seven Power Summits as a New Security Institution // Building a New Global Order: Emerging Trends in International Security / D. Dewitt, D. Haglund, J.J. Kirton (eds.). Toronto: Oxford University Press, 1993.

33. Kirton J.J. Economic Cooperation: Summitry, Institutions, and Structural Change // Structural Change and Cooperation in the Global Economy / G. Boyd, J.H. Dunning (eds.). Cheltenham: Edward Elgar, 1999.

34. Kirton J.J. The Dynamics of G7 Leadership in Crisis Response and System Reconstruction // Shaping a New International Financial System: Challenges of Governance in a Globalizing World / K. Kaiser, J.J. Kirton, J.P. Daniels (eds.). Aldershot: Ashgate, 2000.

35. Kirton J.J. Guiding Global Economic Governance: The G20, the G7, and the International Monetary Fund at Century's Dawn // New Directions in Global Economic Governance: Managing Globalisation in the Twenty-First Century / J.J. Kirton, G.M. von Furstenberg (eds.). Aldershot: Ashgate, 2001.

36. Kirton J.J. Embedded Ecologism and Institutional Inequality: Linking Trade, Environment, and Social Cohesion in the G8 // Linking Trade, Environment, and Social Cohesion: NAFTA Experiences, Global Challenges / J.J. Kirton, V.W. Maclaren (eds.). Aldershot: Ashgate, 2002.

37. Kirton J.J. Toward Multilateral Reform: The G20's Contribution // Reforming from the Top: A Leaders' 20 Summit / J. English, R. Thakur, A.F. Cooper (eds.). Tokyo: United Nations University Press, 2005.

38. Kirton J.J. The G20 Finance Ministers: Network Governance // Rising States, Rising Institutions: Can the World Be Governed? / A.S. Alexandroff, A.F. Cooper (eds.). Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 2010.

39. Kokotsis E. Keeping International Commitments: Compliance, Credibility, and the G7, 1988— 1995. N. Y.: Garland, 1999.

40. Krasner S.D. Defending the National Interest: Raw Materials Investments and US Foreign Policy. Princeton: Princeton University Press, 1978.

41. Krasner S.D. International Regimes. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1983.

42. The European Union in the G8: Promoting Consensus and Concerted Actions for Global Public Goods / M. Larionova (ed.). Farnham: Ashgate, 2012.

43. Masson P.R., Pattison J.C. Financial Regulatory Reform: Using Models of Cooperation to Evaluate Current Prospects for International Agreement // Rotman School of Management, University of Toronto. Toronto, 2010. URL: www.g20.utoronto.ca/biblio/G20reforms.pdf (date of access: 17.07.2013).

44. Morgenthau H.J. Politics among Nations: The Struggle for Power and Peace. N. Y.: Knopf, 1948.

45. Oneal J.R., Russett B. The Kantian Peace: The Pacific Benefits of Democracy, Interdependence, and International Organizations // World Politics. 1999. No. 52 (1).

46. Organski A.F.K., Kugler J. The War Ledger. Chicago: University of Chicago Press, 1980.

47. Ostrom E. Beyond Markets and States: Polycentric Governance of Complex Economic Systems. Nobel Prize lecture. 08.12.2009. URL: www.nobelprize.org/nobel_prizes/economics/laureates/2009/ ostrom_lecture.pdf (date of access: 17.07.2013).

48. Polanyi K. The Great Transformation: The Political and Economic Origins of Our Time. N. Y.: Farrar and Rinehart, 1944.

49. Porter T. The G7, the Financial Stability Forum, the G20, and the Politics of International Financial Regulation // Paper presented at the annual convention of the International Studies Association.

15.03.2000. Los Angeles. URL: www.g8.utoronto.ca/g20/biblio/porter-isa-2000.pdf (date of access: 17.07.2013).

50. Porter T. Technical Collaboration and Political Conflict in the Emerging Regime for International Financial Regulation // Review of International Political Economy. 2003. No. 10 (3). P. 520—551.

51. Putnam R., Bayne N. Hanging Together: Co-operation and Conflict in the Seven-Power Summit. 2nd ed. L.: Sage Publications, 1987.

52. The Real Wealth of Nations: Pathways to Human Development. Human Development Report 2010 // United Nations Development Programme, 2010. URL: hdr.undp.org/en/reports/global/ hdr2010/chapters (date of access: 17.07.2013).

53. Ruggie J.G. International Regimes, Transactions, and Change: Embedded Liberalism in the Postwar Economic Order // International Regimes / S.D. Krasner (ed.). Ithaca: Cornell University Press, 1983.

54. Sandler T., Tschirhart J.T. Club Theory: Thirty Years Later // Public Choice. 1997. No. 93 (3).

55. Schirm S.A. Global Politics are Domestic Politics: A Societal Approach to Divergence in the G20 // Review of International Studies. 2012.

56. Simmons B. The Legalization of International Monetary Affairs // International Organization. 2000. No. 54 (3).

57. Slaughter A. The Real New World Order // Foreign Affairs. 1997. No. 76 (5).

58. Slaughter A. A New World Order. Princeton: Princeton University Press, 2004.

59. Slaughter A. Government Networks, World Order, and the L20 // Reforming from the Top: A Leaders' 20 Summit / J. English, R. Thakur, A.F. Cooper (eds.). Tokyo: United Nations University Press, 2005.

60. Slaughter A. America's Edge: Power in the Networked Century // Foreign Affairs. 2009. No. 88 (1).

61. Snidal D. The Limits of Hegemonic Stability Theory // International Organisation. 1985. No. 39 (4).

62. Soederberg S. On the Contradictions of the New International Financial Architecture: Another Procrustean Bed for Emerging Markets? // Third World Quarterly. 2002. No. 23 (4).

63. Steinbruner J.D. The Cybernetic Theory of Decision: New Dimensions of Political Analysis. Princeton: Princeton University Press, 2002.

64. Stephens G. Information and Communication: G8 Institutionalization and Compliance in the DOT Force // Making Global Governance Effective: Hard and Soft Law Institutions in a Crowded World / J.J. Kirton, M. Larionova, M. Savona (eds.). Farnham: Ashgate, 2010.

65. Furstenberg G.M. von, Daniels J.P. Economic Summit Declarations, 1975—1989: Examining the Written Record of International Cooperation. Princeton: Princeton University Press, 1992.

66. Wallerstein I. The Capitalist World-Economy. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.

67. Welch D. Painful Choices: A Theory of Foreign Policy Change. Princeton: Princeton University Press, 2005.

68. Wicks N.L. Governments, the International Financial Institutions, and Cooperation // The New Economic Diplomacy: Decision-Making and Negotiation in International Economic Relations / N. Bayne, S. Woolcock (eds.). Aldershot: Ashgate, 2003.

69. Williamson J. The Washington Consensus Revisited // Economic and Social Development into the XXI Century / L. Emmerji (ed.). Washington, D.C.: Inter-American Development Bank, 1997.

70. Wolfers A. National Security as an Ambiguous Symbol // Discord and Collaboration: Essays on International Politics / A. Wolfers (ed.). Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1962.

71. Zacher M., Sutton B. Governing Global Networks: International Regimes for Transportation and Communication. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

72. Kirton J.J. G20 Global Governance for a Globalized World. Farnham: Ashgate, 2013.