CC BY
929
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛИНГВИСТИКИ
Т. В. Ахутина
МОДЕЛЬ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ ЛЕОНТЬЕВА-РЯБОВОЙ: 1967-2005
Порождение речи, речевое действие, речевой механизм, афазиология, моделирование
В статье рассматривается модель речепорождения А.А. Леонтьева - Т.В. Рябовой, анализируются особенности естественнонаучного подхода к исследованию механизмов речи, взгляды ведущих отечественных и зарубежных ученых, повлиявшие на развитие рассматриваемой модели.
Весной 1966 г. А.А. Леонтьев организовал первый в нашей стране семинар по психолингвистике. Помню энтузиазм докладчиков и слушателей, обсуждения и мини-сообщения продолжались в коридорах Институтов языкознания и русского языка, в домах участников семинара. Открывался семинар докладом А.Р. Лурия. Вскоре А.А. обратился к Александру Романовичу с просьбой порекомендовать ему сотрудника для открываемой группы психолингвистики в НМЦ русского языка при МГУ. Выбор пал на меня, и А. А. назначил собеседование на скамейке перед новым зданием МГУ на Ленгорах (это было в августе в преддверии XVIII Международного конгресса психологов). Тема собеседования — внутренняя речь.
В декабре 1966 г. началась моя работа под руководством Алексея Алексеевича. Энтузиазм не уменьшался. Ежегодно с 1967 по 1972 г. мы выпускали психолингвистические сборники, еженедельно в течение нескольких лет А. А. делал обзоры вновь вышедших работ по психолингвистике. Мы получали не только изложение новых фактов, но и новый взгляд на них.
Учитывая море публиковавшихся экспериментальных данных, Алексей Алексеевич ставил задачу их осмысления с более широких и одновременно внутренне цельных теоретических позиций. В книге 1969 г. он писал: «Представляется, что именно сейчас, в конце 60-х годов в психолингвистике
Памяти А.А. Леонтьева посвящается
наступило время для серьезного теоретического переосмысления достигнутых результатов и перехода на новый, более высокий уровень, на котором психолингвистика перестанет быть, как до сих пор, изолированной областью, связанной больше с математической теорией порождающих грамматик, чем с психологией, и больше со структурной лингвистикой, чем с социологией, и найдет свое место в общем синтезе наук о человеке» [Леонтьев 1969: 4].
В этот союз наук, необходимых для психолингвистики, Алексей Алексеевич включал не только психологию и лингвистику, но и нейропсихологию, «физиологию активности», математическое моделирование, философию и социологию, предвосхищая современное развитие науки о познании.
Что позволило Алексею Алексеевичу объединить эти разные подходы во «внутренне цельную теоретическую позицию»?
Исходя из идеи Л.С. Выготского о необходимости «анализа по единицам, а не по элементам», А.А. выделяет в качестве единицы, обладающей «всеми основными свойствами, присущими целому» элементарное действие, «клеточку» деятельности [Леонтьев 1969: 263]. Так, по его мнению, процесс производства речи «может быть интерпретирован как последовательность принятия решений или последовательность элементарных действий» [Леонтьев 1974: 79]. Используя аппарат теории деятельности А.Н. Леонтьева, Алексей Алексеевич
осмысливает психолингвистику как теорию речевой деятельности.
Как «клеточка» деятельности, речевое действие обладает мотивом и целью и состоит из трех фаз: планирование, реализация и контроль. Целостный контекст деятельности определяет действие, так, например, выбор грамматической структуры — не чисто грамматическое действие определенного модуля. В истории психолингвистики видна эта тенденция к учету контекста: от собственно грамматической теории (трансформационная грамматика) к учету семантики (лексическая и падежная грамматики), затем прагматики, механизмов внимания и памяти.
Реализуя идею трехфазности действия, А.А. постулирует участие в порождении речи звена программирования высказывания [Леонтьев 1967] и показывает, что его включение позволяет объяснить многие феномены, обнаруживаемые в экспериментах [Леонтьев 1969].
Из положения теории деятельности, что действие может быть осуществлено набором различных операций [А.Н.Леонтьев 1974], логично вытекал выдвинутый А.А. принцип эвристичности речевых процессов, возможности выбора различных путей порождения или восприятия высказывания. Этот принцип позволил легко объяснять, почему эксперименты подтверждают разные, в том числе заведомо противоречащие друг другу модели.
Однако важно подчеркнуть, что и принцип трехфазности, и принцип эвристично-сти вытекали не только из психологической теории деятельности, но и из «физиологии активности» Н.А. Бернштейна и его последователей.
Вслед за Н. А. Бернштейном Алексей Алексеевич рассматривал речевой механизм как иерархическую структуру, как «сложную многоуровневую постройку, возглавляемую ведущим уровнем, адекватным смысловой структуре» речевого акта [Бернштейн 1966: 100]. Эту мысль проводит и А.А. [Леонтьев 1969: 32, 261, 264], и
его друг Е.Л. Гинзбург [Гинзбург 1974: 81]. Понятие «модели будущего» Н.А. Бернштейна (как и идея системы Т-О-Т-Е и роли Образов и Планов в ней Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама) было важно А. А. для понимания программы речевого высказывания [Леонтьев 1974: 32-33].
А.А. Леонтьев называл развиваемые им теоретические положения принципами школы Л.С. Выготского. Естественно, что этим принципам оказалась созвучна модель порождения речи, построенная на основе нейропсихологических исследований А. Р. Лурия, ученика и друга Л.С. Выготского. Инспирированная разговорами с А.А. и вовлеченная Л.С. Цветковой и А.Р. Лурия в разработку проблем нарушения внутренней речи, я обобщила данные афазиологии А. Р. Лурия в статье 1967 года [Рябова 1967]. Она была опубликована в нашем первом сборнике (именно после прочтения этой статьи А.А. пригласил меня быть соредактором сборников). Открывался сборник статьей А.А. о программировании речевого высказывания, таким образом, в нем было положено начало разработке модели порождения речевого высказывания.
Кратко остановимся на теоретических основаниях афазиологии А.Р. Лурия и их современных параллелях.
Разрабатывая учение об афазии, А.Р. Лурия опирался как на идеи Л.С. Выготского о системном строении и динамической организации и локализации психических функций, так и на идеи Н.А. Берн-штейна.
Казалось бы, принцип системности стал общепринятым в современной науке. Так, например, данные нейровизуализации отчетливо свидетельствуют в пользу многокомпонентного состава высших психических функций. Однако вытекающее из принципа системности разделение симптомов на первичные, вызываемые пострадавшим компонентом, вторичные, являющиеся системным следствием первичного дефекта, и третичные, связанные с компенсаторными перестройками, проводится да-
леко не всегда. О важности такого различения говорится сейчас неоднократно (см., например [Levelt, 2004]), но оно не положено в основу ни одной другой классификации афазий1.
Разрабатывая теорию афазии, А.Р. Лурия опирался на идею классической неврологии и сравнительной анатомии о филогенезе центральной нервной системы, идущем по принципу «обрастания», т.е. на идею, которую блестяще развивал Н.А. Бернштейн [Бернштейн 1947]. Новые механизмы надстраиваются над старыми, сохраняя свое принципиальное родство. Исходя из этого, А.Р. Лурия предположил, что в работе речевых зон можно обнаружить и то общее, что объединяет их с зонами, на основе которых они возникли, и отличающую их специфику. Изучение патологий речевых и примыкающих к ним зон позволило выделить общие их черты (так называемые факторы) и интепретиро-вать речевые нарушения через общий с пограничным невербальным нарушением фактор [Лурия 1947: 64-66].
В современных спорах локализациони-стов и антилокализационистов близкие идеи высказывают противники модульного подхода, называя свой подход «embodied cognition» — «во-площенное» познание (от слова «плоть», «тело»). С этой точки зре-
1 Вполне понятно, что отсутствие различения первичных и вторичных дефектов ведет к проблемам в интерпретации данных. Приведем лишь один пример. У детей в возрасте от 16 до 36 месяцев с поражением височной доли левого полушария отстает развитие как понимания речи, так и говорения. Из этого делают вывод, что у детей этого возраста в отличие от взрослых производство речи осуществляется с опорой на задние отделы левого полушария [Thal et al., 1991; Stiles et al., 1998; Finlay, 2005; Dick, 2005]. Однако в данном случае отставание активной речи является лишь вторичным системным следствием нарушения восприятия речи, поскольку ребенок не может научиться говорить то, что он недостаточно хорошо воспринимает и запоминает. Здесь нельзя говорить о связи мозговой структуры и функции, так как вторичный дефект не обусловлен непосредственно пораженной структурой.
ния, «язык (как и другие абстрактные или высокоуровневые умения) возникает и сохраняет внутреннюю связь с эволюционно более ранними сенсомоторными субстратами, что позволяет нам понимать (слуховой и зрительный субстраты) или продуцировать (моторный субстрат) речь» [Dick at al. 2005: 238]. Однако опять же афазиологи, отстаивающие этот подход, в частности Дик и соавторы, не проводят его так последовательно, как А.Р. Лурия, и не строят на этом основании классификации афазий.
С идеей «обрастания» связаны все три принципа строения мозговых систем, выдвинутых А.Р. Лурия вслед за Н.А. Берн-штейном: принцип «иерархической организации», «сегментарной проекции» и принцип «совместной работы и взаимной адаптации задних (гностических) и передних (динамических) систем мозговой коры» [Лурия 1947: 64-66]. Первые два принципа общеприняты сейчас (см., например, [Finlay 2005]. Третий менее известен, но он существенен для построения модели. Н. А. Бернштейн писал: «анатомические субстраты координационных уровней, последовательно формирующихся в филогенезе, обязательно включают как моторные, так и сенсорные центры, взаимосвязь которых в пределах данного уровня бывает особенно тесной» [Бернштейн 1947: 152]. Соответственно в нашей модели порождения речи каждый уровень включает как синтагматическую операцию, осуществляемую передними отделами мозга, так и парадигматическую операцию, осуществляемую задними отделами.
Поскольку А.А., раскрывая свою теорию порождения речи, указывал, что она является «обобщением модели порождения, разработанной совместно с Т.В. Рябовой — Ахутиной» [Леонтьев 2003: 113], представим эту модель, построенную по данным афазиологии [Рябова 1967; Леонтьев, Рябова 1970; Ахутина 1975].
Исследования афазий, возникающих при поражении передних отделов мозга, позволили выделить три вызывающих их пер-
вичных дефекта [Лурия 1947; Лурия, Цвет-кова 1968]. Это дефекты: 1) моторного (кинетического) программирования артикуляции; 2) грамматического структурирования; 3) построения внутреннеречевой схемы высказывания. Нарушения первых двух операций характерны для эфферентной моторной афазии, нарушения второй — для переднего аграмматизма, третьей — для динамической афазии (различия 2 и 3 дефектов было показано нами в отдельном исследовании [Рябова 1970; Рябова, Штерн 1968; Ахутина (Рябова) 1975)]. Все три названные операции генетически связаны с серийной (кинетической) организацией движения и осуществляются при участии заднелобных отделов коры левого полушария и нижележащих структур. Они строят остов, костяк, фрейм репрезентации определенного уровня и требуют операций за-
полнения слотов фрейма, т.е. выбора из парадигм соответствующих единиц, что осуществляется задними отделами коры левого полушария.
При поражении задних отделов наблюдаются первичные дефекты следующих операций: 1) выбора артикулем по кинестетическим признакам; 2) выбора звуков по фонетическим признакам; 3) выбор слов по звучанию; 4) выбор слов по значению. Первая операция нарушается при афферентной моторной афазии, вторая и третья — при сенсорной, только третья — при акустико-мнестической, четвертая — при семантической афазии [Лурия 1947: 1975].
В итоге модель имела три уровня: внут-реннеречевой, лексико-грамматический, артикуляторный, плюс слуховой контроль за порождением речи (см. табл. 1).
Механизм порождения речи [Рябова 1967; Ахутина 1975].
Таблица 1
Построение внутреннеречевой схемы высказывания Выбор слова по значению
Грамматическое структурирование Выбор слова по звучанию
Моторное (кинетическое) программирование Выбор артикулем по кинестетическим признакам
+
Слуховой контроль
Между афазиологической моделью и моделью, отстаиваемой Алексеем Алексеевичем, было лишь одно различие — верхний уровень в модели А.А. был представлен одной операцией внутреннего программирования, включающей и предикацию, и наименование, а в моей — двумя. За этим различием стояло разное понимание кода этого уровня. А.А. предполагал разный характер кода планирования речевых и неречевых действий. В первом случае это субъективный код «образов и схем», по Н.И. Жинкину [Жинкин 1964], а во втором — внутренняя речь [Леонтьев 1967, 1974: 25, 27]. В моих публикациях и в нашей совместной публикации 1970 года вслед за Л.С. Выготским, средством планирования высказывания полагается внут-
ренняя речь с ее особыми семантикой и синтаксисом.
Указанное различие — частность, совпадений было намного больше, так что не случайно в литературе укрепилось название «модели Леонтьева-Рябовой» или «Ле-онтьева-Ахутиной». Вклад Алексея Алексеевича, более разнообразный и более фундированный, позволил модели не только объяснять, но и предсказывать экспериментальные данные. Приведу один пример. А. А. писал о множественности грамматических механизмов и, прежде всего, механизмов «грамматикализации программы» и «закрепления грамматических обязательств» [Леонтьев 1969: 268]. Как показало исследование Ж.М. Глозман [Глозман 1974], звено нахождения грамматических
конструкций первично страдает только у больных с моторной афазией, а запоминание и выполнение грамматических обязательств — при сенсорной и акустико-мнестической афазиях (в связи с нестойкостью звуковой формы слова). Вариативность механизмов грамматических нарушений показана и в нашей работе [Ахутина 1989: 175-187]. Неразличение разных грамматических механизмов ведет у многих нейролингвистов к неверному утверждению о тождественности грамматических нарушений при передней и задней локализации поражения, хотя в афазиологии традиционно различались грамматические ошибки, непосредственно связанные с нарушением грамматических механизмов при поражениях передних отделов (аграмма-тизмы) и ошибки, обусловленные лексическими трудностями (параграмматизмы). Рассмотрим пример параграмматизма. «Галка переоделась белым цветом» (пересказ басни «Галки и голуби») — при построении этой фразы возникло два конкурирующих слова «покрасилась» и «переоделась», из-за трудностей лексического выбора было реализовано одно слово, а модель грамматических связей сохранилась от другого. Такие «кентавры» (juxtaposition of unacceptable sequences) возникают, по мнению Х. Гудгласса, из-за «непреднамеренных замен плохо выбранных слов и словосочетаний в потоке речи» [Goodglass 1976: 238]. Ниже мы еще будем говорить о различении механизмов грамматической организации и лексического выбора.
Дальнейшее развитие модели было связано с выделением разных форм синтаксиса и еще большим ее сближением с пониманием Л.С. Выготского пути от мысли к слову. В своих главах «компендиума» 1974 г. А.А. говорит о речевом действии, как состоящем из фаз: а) мотивации; б) формирования речевой интенции; в) внутреннего программирования; г) реализации программы, что соответствует планам перехода от мысли к слову Л.С. Выготского [Леонтьев
(ред), 1974]. В главе, посвященной грамматике, он пишет о семантическом синтаксисе, прагматической связанности высказывания, обнаруживаемой в разговорной речи и архаических, в частности, папуасских языках [Леонтьев 1974], о влиянии направления внимания на выбор синтаксических конструкций [Леонтьев 1974: 162-165, 182185].
Уточнению нашего понимания «психологии грамматики» способствовал функциональный анализ разных форм синтаксиса в работах исследователей детской речи (см. обзор [Ахутина, Наумова, 1983]. Т.Н. Наумова — одна из первых учениц А.А.). Работы Дж. Брунера, П. Гринфилд и особенно Э. Бейтс позволили соотнести синтаксис внутренней речи («смысловой синтаксис, по Л. С. Выготскому) с членением «topic-comment» и связать его с механизмами внимания [Брунер 1984; Greenfield Smith 1974; Bates 1976]. Одновременно семантический синтаксис, «падежная грамматика» были соотнесены с «живым», значимым синтаксисом семантического плана у Л.С. Выготского [Ахутина, Наумова 1984; Ахутина 1989: 39-44].
Эти положения были уточнены в нашем исследовании распада грамматики при афазии. Анализ монологической речи, а также построения, понимания и верификации грамматических конструкций больными с разными формами афазий позволил обнаружить три вида синтаксиса:
• наиболее стойкую у больных с «передним аграмматизмом» форму организации высказывания — смысловой или топик-коммент синтаксис («Радио -погода - дождь»);
• менее устойчивую — семантический синтаксис («Я пошла соседи, соседи пошли ... я»)и
• наиболее уязвимую — поверхностный синтаксис [Ахутина 1989].
Этот вывод был подкреплен анализом данных исследований разговорной речи, различных языков мира, пиджинов и креольских языков, кинетической речи на
производстве (такой набор — школа А. А.!). Уточненная модель была им одобрена (см. табл. 2).
Подчеркнем, что эта модель соответствует представлениям Л. С. Выготского о пути от мысли к слову. Завершая «Мышление и речь», он писал: «На этом и заканчивается наш анализ. Попытаемся окинуть единым взглядом то, к чему мы были приведены в его результате. Речевое мышление предстало нам как сложное динамическое целое, в котором отношение между
мыслью и словом обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход от одного плана к другому. Мы вели наш анализ от самого внешнего плана к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение идет обратным путем — от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем — в значениях внешних слов и, наконец, в словах» [Выготский 1982: 358].
Таблица 2
Схема процесса порождения речи*
Мотив
Преобразование мысленного образа прошедше-настоящего в образ потребного будущего
Смысловое синтаксирование Выбор внутренних слов по значению
Семантическое синтаксирование Выбор слов по значению
Поверхностное синтаксирование Выбор слов по форме
Кинетическое программирование Выбор артикулем
* Выходом внутреннеречевого уровня является цепочка:
((подразумеваемый топик — коммент1) — коммент2) — комментЗ... ; семантического уровня — структуры Агенс — Объект -... — Действие; поверхностного уровня — структуры Б — Р — О; артикуляторного уровня — моторная программа синтагмы. Слоты каждого уровня заполнены соответствующими единицами.
В свете вновь полученных данных остается актуальным наш комментарий к пониманию речевого мышления Л.С. Выготским, данный в книге 1975 г.
«Итак, по Выготскому, всякая мысль рождается из некоторого конфликта, она решает какую-то задачу, соединяя что-то с чем-то. Условия этой задачи, заданные предшествующей деятельностью субъекта, его аффективно-волевыми установками, всей его личностью, составляют некоторую внутреннюю ситуацию. Нахождение ответа, выход из конфликта есть переосмысление по меньшей мере одного из компонентов ситуации, образование новой связи, вследствие чего мысленно преобразуется вся ситуация в целом и возникает «Образ результата». Поскольку внутренняя ситуация вбирает в себя всю личность, она все-
гда предельно уникальна и субъективно-конкретна, и поскольку эта конкретность бесконечна, ситуации всегда так или иначе присуща неопределенность. Определенность же всей ситуации сосредотачивается в том «новом», что было найдено в решении ситуативного конфликта. «Новое» выделено на фоне ситуации, непосредственно значимо, а потому именно оно может быть обозначено. Это обозначение становится именем ситуации в целом, т. е. первый предикат к подразумеваемому подлежащему — ситуации — становится представителем всей ситуации. Таким образом, привлеченное для фиксирования мысли языковое значение вбирает в себя ситуацию, становится ситуативным значением, т.е. смыслом. Тем самым значение становится носителем содержания, выходящего далеко за
его пределы. Этот новый — теперь уже речевой — конфликт решается в процессе речевого развертывания.
Это развертывание протекает через сопоставление деформированного смысловой нагрузкой значения с объективными языковыми значениями. <...> Деформированное ситуацией значение — смысл — освобождается от ситуативности через нахождение определенных комбинаций значений. Такое комбинирование значений, в свою очередь, видоизменяет, деформирует статичные словарные значения, делая их выразителем живой мысли» [Ахутина 1975: 41-43].
Какие новые акценты в трактовке идей Л.С. Выготского появились позднее?
И работа мысли и смысловой синтаксис связаны с перемещением фокуса внимания: в поле внимания (пресуппозируемой, подразумеваемой части информации — топике) выделяется фокус и обозначается внутренним словом (коммент). Это слово становится представителем всего невыраженного поля внимания, в нем находится новый фокус, он оречевляется и первое и второе внутренние слова составляют уже вер-бально выраженную во внутренней речи «топик-коммент» структуру.
Каждое новое слово является определением (предикатом) не только к предыдущему слову с его объективным значением, но и ко всему приписываемому ему содержанию (смыслу), представленному в мысленном образе ситуации, т.е. в поле внимания. Двойная репрезентация смысла (языковое значение и образ) снимает, на мой взгляд, противоречия в нашем споре с Алексеем Алексеевичем.
Повторение процедуры предицирования может вести к построению иерархической структуры. Это видно из текстов больных с грубым аграмматизмом, у которых смысловой синтаксис выносится наружу: «Ребята два — мальчик и девочка. Маленькие — девочка юбка, мальчик — штаны».
Смысловой синтаксис есть прежде всего способ организации содержания для себя, с точки зрения его «новизны», важности для
говорящего, точнее, для его ответа слушающему (вспомним «всякое высказывание ответно» [Бахтин 1979]). В мысленном представлении говорящего находятся не только объективные отношения содержания, но и отношение к нему слушающего. В зависимости от того, насколько объективные отношения ясны для говорящего, и от того, насколько слушатель включен в это содержание, говорящий может выбирать разные стратегии смыслового развертывания. Это может быть стратегия «Новое -Данное» при уточнении содержания для себя или для себя и включенного в ситуацию слушателя. Но это может быть и стратегия «Данное — Новое», типичная для письменных текстов, где необходимо заботиться о понятности текста для читающего. Переливая содержание внутреннего слова в цепочки слов, освобождая его от субъективной ситуативности, говорящий/ пишущий «выслушивает» их с точки зрения слушающего/читающего, его готовности приписать объективным значениям слов контекстный смысл. Процесс становления стратегий смыслового развертывания с учетом слушающего отчетливо виден у детей. Их освоение приводит к формированию некоторых шаблонов, устойчивых форм развертывания целого текста («жанров», по М.М. Бахтину).
Смысловой синтаксис с помощью «жанровых схем»2 является основой программирования развернутого высказывания и отдельных его смысловых отрезков, близких к предложению. При приближении развертывания к уровню предложения заявляют о себе устойчивые формы разложения компонентов ситуации (Агенс, Объект, Действие и т. д.), то есть семантический синтаксис, падежная грамматика. Смысло-
2
М.М. Бахтин писал: «Когда мы строим свою речь, нам всегда предносится целое нашего высказывания: и в форме определенной жанровой схемы, и в форме индивидуального речевого замысла. Мы не нанизываем слова, не идем от слова к слову, а как бы заполняем нужными словами целое» [Бахтин 1979: 266].
вой и семантический синтаксисы соперничают за выход во внешнюю речь. В то же время устойчивые формы развертывания внешней речи — поверхностные синтаксические структуры — навязывают наиболее простые частотные синтаксические конструкции. Таким образом, построение внешней синтаксической структуры описывается не алгоритмом, а соперничающим взаимодействием разных уровней (ср. аналогичные идеи у [E.Bates 1976; E. Bates, B. MacWhinney 1982, 1989] и их обсуждение в [Ахутина 1989: 91-96]. Такой «естественный отбор» вполне в русле идеи Л.С. Выготского о психологическом развитии (в фило-, онто- и актуалгенезе) как «драме» (неслучайно выражение «живая драма речевого мышления» в вышеприведенной цитате из «Мышления и речи»).
Приведем экспериментальные данные, свидетельствующие о наличии соперничества между уровнями. В эксперименте, проведенном Р. Томлином, испытуемым показывали анимацию ситуаций, где две рыбы плывут друг к другу, затем они встречаются, одна рыба открывает рот и съедает другую. Внимание испытуемого привлекалось к одной из рыб, на которую указывала стрелка. Задача испытуемого описать видимое на экране. Из 12 испытуемых 10 построили предложения, в которых выделенная рыба обозначалась подлежащим. Если стрелка указывала на Агенса действия, испытуемые строили активную конструкцию, если на его жертву, то пассивную конструкцию [Tomlin 1999]. Таким образом, англоговорящие испытуемые в большинстве своем превращают топик в подлежащее, а выбор конструкции зависит от семантической роли топика. А. Мячиков повторил этот эксперимент с русскоговорящими испытуемыми [Myachykov 2004]. В русском языке по сравнению с английским пассивная конструкция («Черная рыба съедена белой») менее употребительна в разговорной речи, и может быть построена конструкция с обратным порядком слов, где грамматический объект стоит на пер-
вом месте, месте топика («Черную рыбу съела белая»). Русскоязычные испытуемые, когда стрелка указывала на рыбу — Агенса, в 100% случаев строили активную конструкцию. Когда внимание привлекалось к жертве, испытуемые только в 26% случаев ставили ее имя на первое место, а в остальных 74% случаев строили простые активные предложения типа «белая рыба съела черную», несмотря на привлечение внимания не к белой рыбе. Однако латентное время построения таких активных конструкций, было значительно больше, чем когда функции подлежащего, Агенса и топика совпадали. Автор интерпретирует увеличение времени как свидетельство функционального столкновения между высоко предпочитаемой и достаточно автоматизированной языковой структурой и требованиями, предъявляемыми другими когнитивными процессами, с которыми взаимодействует язык. С нашей точки зрения, здесь имеет место соперничество кандидатов разных уровней синтаксиса на место первого имени, и в 74% выигрыш остался за кандидатом частотной поверхностной структуры, а в 26% — за кандидатом фокуса внимания, топика. Такое соперничество замедляет обработку по сравнению с обработкой в случае одного кандидата от всех уровней.
Рассматривая смысловое развертывание, мы все время ведем речь о синтаксисе, однако следует принять во внимание, что первое же слово вызывает свои ассоциации, и эти ассоциации также могут влиять на выбор синтаксической структуры. Однако прежде чем от синтаксиса перейти к лексико-семантическим вопросам, нам необходимо сделать отступление.
* * *
Говоря о развитии модели и ее теоретическом основании, мы представляли дело так, что развитие науки поступательно идет к освоению на новом уровне положений школы Л.С. Выготского. Действительно, по отношению к принципам системного
строения и динамической организации и локализации функций это так, но одновременно некоторые основополагающие для модели представления подвергаются сомнению или отвергаются. Так, различие синтагматических и парадигматических связей предается забвению, и даже принципиальное различие синтаксических и лексических механизмов нередко отрицается. Страстным сторонником идеи неразделимости грамматики и словаря была Элизабет Бейтс [Bates, Bretherton, Snyde 1988; Bates, Goodman 1997; cp. Marchman & Thal 2005].
Рассмотрим приводимые Э. Бейтс и ее сотрудниками аргументы. Первый аргумент следовал из наблюдения за развитием словаря и грамматики у детей: активное использование двухсловных синтаксических конструкций возникает только при определенном объеме словаря. Этот вывод был сделан на основе огромного эмпирического материала [Bates at al. 1988]. Второй аргумент следовал из экспериментов со здоровыми испытуемыми, которые в условиях перцептивного и когнитивного стресса (фильтрованный речевой сигнал и задание запоминать числа), обнаруживали картину, близкую к аграмматизму [Bates at al. 1994]. Третий аргумент относится к области математического моделирования обучения языку — на определенной стадии обучения коннекционной сети модель обнаруживала известный эффект «сверхрегуляризации» (bringed вместо brought), который ранее объяснялся «открытием» детьми нового грамматического правила [Rummelhart & McClelland 1986].
Начнем анализ аргументов с первого. Наши исследования распада и развития синтаксиса, так же как и индивидуальных различий в развитии речи, позволили сделать вывод, что первые синтаксические конструкции усваиваются холистически, словарно, затем синтаксические структуры расщепляются, обобщаются и автоматизируются как серийно организованные действия [Ахутина 1989: 167, 170]. Необходим
достаточный уровень серийной организации движений, артикуляции и действий, чтобы переход от «словарного» холистического синтаксиса к аналитическим процедурам стал возможен. Разумеется, состояние серийной организации артикуляции отражается на объеме словаря ребенка. Таким образом, третья величина — сформи-рованность серийной организации - объясняет обнаруженную Э. Бейтс и ее коллегами связь между объемом словаря и возникновением синтаксиса, не требуя принятия идеи о принципиальном сходстве механизмов возникновения синтаксиса и словаря. Одновременно наша трактовка находится в согласии с основной установкой Э. Бейтс о том, что язык строится из старых, бывших в употреблении частей.
Второй аргумент, исходящий из картины аграмматизма у здоровых испытуемых, может быть отвергнут в соответствии с принципом системности. Вызываемые перцептивным и когнитивным стрессом трудности — это не первичный дефект, где есть непосредственная связь между структурой и функцией, а вторичный системный, не позволяющий делать выводы о мозговых механизмах нарушения.
Наконец, третий аргумент можно отвергнуть, исходя из принципа эвристично-сти (см. выше) — да, эта модель работает по одному лексическому принципу, но отсюда нельзя сделать вывод, что невозможны другие механизмы достижения того же результата.
Идея связи и различия (но не единства) лексических и грамматических механизмов, на мой взгляд, убедительно показана в работе известных психолингвистов У. Марслен-Уилсона и Л. Тайлер на материале владения регулярными (look-looked) и нерегулярными формами (go-went, bring-brought) прошедшего времени английских глаголов [Marslen-Wilson, Tyler 2005]. По одной точке зрения, владение ими требует двух механизмов (грамматического и лексического), по другой — одного. Данные нейропсихологической литературы свиде-
тельствуют о двух механизмах владения формами прошедшего времени: больные с височной локализацией поражения хуже справляется с нерегулярными глаголами, чем с регулярными, тогда как больные с поражением нижнелобных отделов и нижележащих структур обнаруживают противоположную картину. Это было показано как в традиционных экспериментах на производство и понимание этих форм, так и в экспериментах на морфологический и семантический прайминг.
Сторонники одного механизма в эксперименте на обучение модели обнаружили трудности обработки регулярных глаголов при повреждении сети на уровне выхода и нерегулярных — при повреждении семантического уровня [Joanisse, Seidenberg 1999]. В соответствии со своей моделью они предсказали, что у больных с трудностями обработки регулярных глаголов должен быть фонологический дефицит, а трудности обработки нерегулярных глаголов должны сочетаться с семантическим дефицитом. Но, как и следовало ожидать, исходя из Лурьевского понимания механизмов афазий, последующие эксперименты не подтвердили этих предсказаний [Tyler et al. 2002].
Значимые данные в пользу двух механизмов были получены в эксперименте У. Марслен-Уилсона и Л. Тайлер [Marslen-Wilson W. D., Tyler L. 2005] с помощью нейровизуализационного метода — функциональной магнитно-резонансной томографии. Испытуемым без поражений мозга предлагалось решать, был ли им представлен тот же самый или другой стимул по сравнению с предыдущим. Эта методика была чувствительна к трудностям больных с поражением левых нижнелобных отделов (ЛНЛО), т.е. с поражением зоны Брока. Предъявление регулярных форм вело к активации широкой зоны с пиками активации в верхне-височных отделах (ВВО) обоих полушарий (левая ВВО ~ зона Вернике) и ЛНЛО. Предъявление нерегулярных глаголов вело к активации только ВВО, и выра-
жена она была слабее. Авторы так интерпретировали полученные данные: при обработке регулярных форм, например, "jumped", делается попытка соотнесения акустико-фонетического входного сигнала со словесной семантической репрезентацией, что вызывает активацию ВВО. Однако форма с суффиксом не узнается лексиконом, и требуется включение ЛНЛО, где происходит разложение этой словоформы на корень и суффикс. Эта информация вновь подается в ВВО, и форма опознается. В то же время нерегулярные формы сразу опознаются и потому требуют меньшей активации ВВО. Их разложения на корень и суффикс не требуется, поэтому они не составляют трудности для больных с поражением ЛНЛО. И хотя нерегулярные формы прошедшего времени до некоторой степени активируют ЛНЛО (для оценки их грамматических характеристик), непосредственный доступ к лексическому значению не предполагают обязательного участия ЛНЛО.
У. Марслен-Уилсон и Л. Тайлер специально подчеркивают, что, хотя они говорят о двух механизмах, их трактовка отличается от трактовки сторонников модульного подхода, в частности трактовки Стивена Пинкера, различающего два модуля: основанную на правилах систему (ЛНЛО) и хранилище лексических репрезентаций (ВВО). Авторы статьи предпочитают уйти от представления об абстрактных правилах добавления/удаления суффикса и синтаксических процессах, запускаемых наличием грамматической морфемы. Одновременно авторы отходят от принципа модульной организации мозга к представлению о важности тесного взаимодействия различных отделов мозга, составляющих подсистему (subnetwork). Совместная работа отделов передних и задних отделов необходима для анализа регулярных форм: только симультанный доступ к лексическому содержанию корня (ВВО) и к грамматическому анализу (ЛНЛО) позволяют это сделать. Анатомически такая совмест-
ная работа осуществляется дорсальными связями слуховой и лобной коры, идущими от ВВО назад к височно-теменному стыку и затем к лобным долям [Rauschecker, Tian, 2000]. Вентральные связи слуховой коры, идущие вперед и вниз к другим частям ЛНЛО, обеспечивают, по мнению У. Марс-лен-Уилсона и Л. Тайлер, понимание нерегулярных форм глаголов и вообще переход от акустико-фонетического входа к звуковой форме и значению слова.
Я хотела бы напомнить читателям идею Н.А. Бернштейна о взаимодействии сенсорных и моторных центров одного координационного уровня, положенную в основу модели. Дорсальные и вентральные связи слуховой коры могут быть примерами таких связей. От принципа парных центров А.Р. Лурия перешёл к принципу кругового взаимодействия трех блоков мозга [Лурия 1973]. Сейчас найдено много систем кругового взаимодействия. Об одной из них пишут и авторы излагаемой статьи, которые отмечают, что взаимодействие левого лобного и височного отделов модулируется передними срединными структурами, включающими переднюю цингулярную кору.
Таким образом, мы видим, что и новейшие данные совместимы с представлениями о функциональных системах, развиваемых в школе Л.С. Выготского.
Теперь от общих вопросов вернемся, как мы и обещали, к лексико-семантическим процессам.
Итак, первое выбранное слово автоматически вызывает свои ассоциации. Это утверждение следует из экспериментов на прайминг, суть которых в том, что предъявляются один за другим два стимула, и если они связаны, предъявление первого праймирует обработку последующего, т.е. облегчает или — реже — затрудняет ее, что обнаруживается по времени реакции на связанные и не связанные стимулы [Neely 1991]. Исследования прайминга позволили на удобной экспериментальной модели изучать два основных вида лексико-семан-
тических процессов: процесс автоматической активации связанных между собой единиц внутри лексикона и процесс контролируемой «стратегической» активации, т. е. процесс смыслового поиска, идущий сверху вниз. Первый процесс моделируется при интервалах между праймом и последующим словом менее 250 мс, второй — при больших интервалах и ряде других условий [Neely 1991]. При предъявлении картинки или контекста сенсорные стимулы вызывают автоматическую активацию набора лексических кандидатов, за ней следует контролируемый процесс выбора оптимального кандидата, то есть оттормажи-вания менее подходящих кандидатов и, далее, включение в контекст [Marslen-Wilson 1989; Aydelott et al. 2005]. Как показали исследования афазии, контролируемый выбор слов страдает при задних формах афазии и первично сохранен при передних формах [Лурия 1948; Ахутина, Малаховская 1985; Goodglass, Baker 1976; Milberg & Bloomstein 1981]. Исследования семантического прай-минга у этих же групп больных показали, что автоматическая активация, наоборот, сохранна у первых и страдает у вторых [Milberg & Bloomstein 1981; Aydelott et al. 2005]. Наличие отчетливого прайминг-эффекта сочетается у больных с афазией Вернике с более медленной реакцией на стимул — как видно из графиков, приведенных в статье Aydelott, они отвечают на 300 мс медленнее, чем больные с афазией Брока. У больных этой группы (в сравнении с другими больными с афазией) мы также обнаружили увеличение латентного периода ответа в ассоциативном эксперименте [Ахутина, Жукова, Каширская, в печати].
Это ставит под сомнение утверждение о сохранности автоматического доступа к слову у больных с афазией Вернике. Искажение звучания слова, уменьшение перцептивного сходства семантического прайма приводит у нормальных испытуемых к градуальному уменьшению прай-минг-эффекта, тогда как у больных с афазией Вернике такого уменьшения не было:
им праймом для слова "dog" (собака) одинаково служили и "cat" (кошка) и "dat", и "wat" (близкие по звучанию слова) и c*at (слово с искаженным первым звуком). Эти факты, полученные в работах Milberg и Aydelott, на наш взгляд, требуют уточнения их интерпретации. С нашей точки зрения, автоматические процессы у больных с афазией Вернике испытывают двустороннее воздействие. С одной стороны, нарушение контролируемого выбора ведет к облегчению автоматических процессов, с другой стороны, из-за перцептивных проблем автоматический доступ к слову затрудняется. Эти противоположные влияния суммируются, и потому автоматические эффекты проявляются, но проявляются замедленно. Таким образом, при афазии Вернике, соотносимой с сенсорной и акустико-мнестиче-ской афазиями по классификации А.Р. Лу-рия, страдают и контролируемые и, в меньшей степени, автоматические процессы выбора слова, что и предусмотрено в нашей модели. При этих формах афазии страдает выбор из набора кандидатов, т. е. парадигматический выбор. Наличие нарушений автоматической активации у больных с афазией Брока (эфферентаня моторная афазия и «передний аграмматизм», по классификации А.Р. Лурия) объясняет их напряженную отрывистую речь, когда каждое слово приходится искать произвольно, когда слова не всплывают в связи с контекстом. Это и обозначается утверждением о нарушении синтагматических связей у больных с передними формами афазии.
В вышеупомянутом эксперименте на ассоциативные реакции было обнаружено, что больные с эфферентной моторной афазией в ответ на слово практически не дают синтагматических реакций. В отличие от них больные с акустико-мнестической афазией разделились: половина предпочитает синтагматические ответы, вторая половина (возможно, с вовлечением в патологический процесс глубинных отделов) не обнаружила такого предпочтения [Ахутина, Жукова, Каширская, в печати].
Чтобы конкретизировать сказанное о лексико-семантическом выборе, вернемся к приведенному выше примеру с параграм-матизмом. Фраза «Галка переоделась белым цветом» возникла в связи с автоматической активацией семантического поля (semantic network), т.е. набора лексических кандидатов, которые должны содержать сведения о значении слова (и адресе поиска его формы) и его грамматических атрибутах (лемма, по [Levelt 1989]). Однако, автоматическая активация могла быть задержана во времени, а актуализированные единицы могли быть нестойкими и диффузными (как диффузно звучание слова cat в примерах выше), и это могло усугубить трудности контролируемого выбора, что привело к появлению «кентавра» — лексической формы от одного слова, а грамматического управления от другого. При этом процессы грамматического структурирования первично не страдали.
Подведем итоги.
Модель порождения речи А. А. Леонтьева — Т. В. Рябовой построена на теоретических основаниях школы Л.С. Выготского. Они включают, во-первых, связь культурно-исторического и естественно-научного подходов в изучении психики, необходимость и возможность которой была показана Л.С. Выготским (обзор истории вопроса см. [Ахутина 1996; 2004]. Во-вторых, в них входит понимание онто- и актуалгенеза речи, пути от мысли к слову, предложенное Л.С. Выготским. В третьих, они предполагают деятельностный подход Л. С. Выготского — А. Н. Леонтьева к речевому общению в соответствии с которым оно рассматривается как речевая деятельность со всеми вытекающими из этого последствиями. В-четвертых, для естественнонаучного подхода к механизмам речи важными оказываются принципы системного и динамического строения психических процессов, разработанные Л. С. Выготским и А.Р.Лурией и понимание механизмов афазий, предложенное А.Р. Лурией и включающее идеи Н.А. Бернштейна. В-пятых, в теоретическую основу модели входят идеи
структурно-функционального направления в лингвистике, в частности, Пражской школы, именно этот подход Л.С. Выготский считал близким к его методологии (обзор см. в разделе «Нейролингвистика и лингвистика» в [Ахутина 1989: 19-29]).
Как мы пытались показать, построенная на этих теоретических основаниях модель позволяет объяснять новые экспериментальные данные о развитии, функционировании и распаде речи, получаемые в психо-и нейролингвистике, в сравнительном языкознании, в нейровизуализационных исследованиях последних десятилетий.
Неоднакратно упоминавшаяся на страницах этой статьи Элизабет Бейтс, идеи которой повлияли на развитие модели, писала:
«Хорошая психолингвистическая теория должна объяснять многие различные аспекты употребления естественного языка, включая понимание и производство несущей смысл речи, овладение первым языком, овладение вторым языком, распад речи в патологических условиях, обычные ошибки речи, выявление ошибок и оценку грамматической правильности. В то же время, объясняя это ослепительное разнообразие речевых явлений, хорошая психолингвистическая теория должна быть настолько общей, чтобы позволить работать с любым естественным языком. Если теория может объяснить факты владения английским языком, но не может объяснить понимание и построение предложений в итальянском, венгерском или валпири, эта теория должна быть отвергнута» [Bates, MacWhinney 1989: XI].
Я думаю, что А. А. Леонтьев безусловно разделял эту точку зрения, но он еще подчеркивал необходимость единой и внутренне цельной теоретической основы, без которой любой подход рано или поздно перестает работать. Сейчас в связи с бурным процессом интеграции наук о человеке и, в частности, в связи с мощным развитием когнитивной нейронауки, имеет особый смысл заботиться о теоретических основаниях объединения, и работы А. А. Леонтьева могут служить в этом примером.
Литература:
Ахутина (Рябова) Т.В. Нейролингвистиче-ский анализ динамической афазии. М., 1975.
Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролин-гвистический анализ синтаксиса. М., 1989.
Ахутина Т.В. Выготский и А.Р.Лурия: становление нейропсихологии // Вопр. Психол. 1996, № 5. с. 83-98.
Ахутина Т.В. Выготский: культурно-исторический и естественно-научный подходы к интериоризации // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2004, №3. с. 41-56.
Ахутина Т.В., Жукова И.Л., Каширская Е.В., в печати.
Ахутина Т.В., Малаховская Е.В. Сигнификативное значение слова при афазии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1985, № 1.
Ахутина Т.В., Наумова Т.Н. Смысловой и семантический синтаксис: Детская речь и концепция Л. С. Выготского // Психолингвистические проблемы семантики. М.: Наука, 1983.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.
Бернштейн Н.А. О построении движений. М., 1947.
Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966.
Брунер Дж. Онтогенез речевых актов // Психолингвистика. М., 1984.
Выготский Л.С. Мышление и речь. Собр. соч. Т. 2, 1982, с. 5-361.
Гинзбург Е.Л. Знаковые проблемы психолингвистики // Основы теории речевой деятельности / Под ред. А.А.Леонтьева. М.: Наука, 1974,с.81-105.
Глозман Ж. М. Нейропсихологический и нейролингвистический анализ грамматических нарушений речи при разных формах афазии: Дис. ... канд.психол.наук. М., 1974.
Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи // Вопросы языкознания. 1964, №6.
Леонтьев А.А. Смысл как психологическое понятие // Психологические и психолингвистические проблемы владения и овладения языком. М., 1969.
Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М.: Смысл, 1999; СПб.: Лань, 2003.
Леонтьев А.А. (ред.) Основы теории речевой деятельности. М.: Наука, 1974
Леонтьев А.А., Рябова Т.В. Фазовая структура речевого акта и природа планов // Планы и модели будущего в речи (материалы к обсуждению). Тбилиси, 1970.
Леонтьев А.Н. Общее понятие о деятельности // Основы теории речевой деятельности / Под ред. А.А.Леонтьева. М.: Наука, 1974, с.5-20.
Лурия А.Р. Травматическая афазия. М., 1947.
Лурия А.Р. Восстановление функций мозга после военной травмы. М., 1948.
Лурия А.Р. Основы нейропсихологии. Изд-во Моск. ун-та, 1973.
Лурия А.Р. Основные проблемы нейролин-гвистики. М., 1975.
Лурия А.Р., Цветкова Л.С. Нейропсихоло-гический анализ предикативной структуры высказывания // Теория речевой деятельности. М.: Наука, 1968.
Рябова Т. В. Механизм порождения речи по данным афазиологии // Вопросы порождения речи и обучения языку. М., 1967.
Рябова Т. В. Психолингвистический и ней-ропсихологический анализ динамической афазии: Дис. ...канд. психол. наук. М., 1970.
Рябова Т.В., Штерн А.С. К характеристике грамматического структурирования // Психология грамматики. М., 1968.
Aydelott J., Kutas M., D. Federmeier K. D. Perceptual and attentional factors in language comprehension: a domain-general approach, In M. Tomasello & D.I. Slobin, (Eds.) Beyond Nature-Nurture: Essays in honor of Elizabeth Bates. New Jersey: Erlbaum, 2005, p. 281-313.
Bates E. Language and context: the acquisition of pragmatics. NY: Academic Press, 1976.
Bates E., MacWhinney B. Functionalist approach to grammar // E.Manner, L.Gleitman (eds). Language Acquisition: The State of the Art. Cambridge, 1982.
Bates E., Bretherton I., Snyder L. From first words to grammar: Individual differences and dissociable mechanisms. NY: Cambridge University Press, 1988.
Bates E., MacWhinney B. Preface. In B. MacWhinney & E. Bates (Eds), The crosslinguis-tic study of language processing (pp. V-Xi). Cambridge MA: Cambridge University Press, 1989.
Bates E., MacWhinney B. Functionalism and the Competition Model. In B. MacWhinney & E. Bates (Eds), The crosslinguistic study of language processing (pp. 3-73). Cambridge MA: Cambridge University Press, 1989.
Bates E., Devescovi A., Dronkers N., Pizzamig-lio L., Wulfeck B., Hernandez A., Juarez L., Ma-rangolo P. Grammaticaldeficits in patients without agrammatism: Sentence interpretation under stress in English and Italian. Brain and Language, 47(3), 1994, pp. 400-402
Bates E., & Goodman J. On the inseparability of grammar and the lexicon: Evidence from acquisition, aphasia and real-time processing. In G. Altmann (Ed.), Special issue on the lexicon, Language and Cognitive Processes, 1997, 12(5/6), 507-586.
Dick F., Dronkers N., Pizzamiglio L., Saygin A.P., Small S.L., & Wilson S. Language and the Brain. In M. Tomasello & D.I. Slobin, (Eds.) Beyond Nature-Nurture: Essays in honor of Elizabeth Bates. New Jersey: Erlbaum, 2005, pp. 237-260
Finlay B.L. Rethinking developmental neurobiology, In M. Tomasello & D.I. Slobin, (Eds.) Beyond Nature-Nurture: Essays in honor of Elizabeth Bates. New Jersey: Erlbaum, 2005, pp. 195-219.
Goodglass H. Agrammatism. In H. Whitaker and H.A. Whitaker (eds.). Studies in Neurolinguis-tics, Vol. 1. N.Y: Academic Press.
Goodglass H., Baker E.H. Semantic field, naming, and comprehension in afasia. Brain and Language, 3, 1976, pp. 359-374.
Greenfield P. M., Smith J. H. The structure of communication in early language development. N.Y., 1974.
Joanisse M., Seidenberg M. Impairments in verb morphology after brain injury. Proceedings of the National Academy of Science, 96, 1999.
Levelt W.J.M. Preface. In: Classification of Developmental Language Disorders. Edited by L. Verhoeven, H. Van Balkom. Lawrence Erlbaum Associates, Publishers. London, 2004, pp. 9-12.
Marchman V., Thal D. Words and grammar, In M. Tomasello & D.I. Slobin, (Eds.) Beyond Nature-Nurture: Essays in honor of Elizabeth Bates. New Jersey: Erlbaum, 2005, pp. 165-194.
Marslen-Wilson W. Access and integration: Projecting sound onto meaning // W. Marslen-Wilson (ed.) / Lexical representation and process. Cambridge, MA: MIT Press, 1989.
Marslen-Wilson W. D., TylerL. Lexicon, grammar, and the past tense: dissociation revisited, In M. Tomasello & D.I. Slobin, (Eds.) Beyond Nature-Nurture: Essays in honor of Elizabeth Bates. New Jersey: Erlbaum, 2005, pp. 263-280.
Milberg W., Bloomstein S.E. Lexical decision and aphasia: Evidence for semantic processing. Brain and Language, 14, 1981, p. 371-385.
Myachykov A. Attention influences word order. Доклад, представленный на Первой Российской конференции по когнитивной науке. Казань, 2004a.
Milberg W., Blooms tein S.E. Lexical decision and aphasia: Evidence for semantic processing. Brain and Language, 14, 1981, p. 371-385.
Milberg W., Bloomstein S.E. Lexical decision and aphasia: Evidence for semantic processing. Brain and Language, 14, 1981, p. 371-385.
Myachykov A. Attention influences word order. Доклад, представленный на Первой Российской конференции по когнитивной науке. Казань, 2004a.
Myachykov A. Automated syntax triggers attentional shift. Первая российская конференция по когнитивной науке. Тезисы докладов. Казань: КГУ, 2004b, с.290-291.
Neely J.H. Semantic priming effects in visual word recognition: A selective review of current findings and theories. In D. Besner & G. Humphreys (Eds.), Basic processes in reading: Visual word recognition. Hillsdale, NJ: Erlbaum. 1991.
Rauschecker J.P., and Tian B. Mechanisms and streams for processing of «what» and «where» in auditory cortex. Proc. Natl. Acad. Sci. USA 97 (22), 2000, pp. 11800-11806.
Rummelhart D., and McClelland J. (1986). Parallel Distributed Processing. MIT Press, Cambridge, MA.
Stiles J., Bates E., Thal D., Trauner D., Reilly J. Linguistic, cognitive and affective development in children with pre- and perinatal focal brain injury. In C. Rovee-Collier, L. Lipsitt & H. Hayne (Eds.) Advances in Infancy Research. Norwood, N.J: Ablex, 131-163.
Thal D., Marchman V., Stiles J., Aram D., Trauner D., Nass R., Bates E. Early lexical development in children with focal brain injury. Brain and Language, 40(4), 491-527.
Tomlin R.S. Mapping conceptual representations into linguistic representations: the role of attention in grammar // Language and Conceptualization. Cambridge, 1999, p.162-189.
Tyler L.K., Randall B., Marslen-Wilson W.D. Phonology and neuropsychology of the English past tence. Neuropsychologia, 40, 2002, pp. 11541166.
Ю.А. Сорокин
ПОНЯТИЕ СОЗНАНИЯ: ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ СПОРЫ ОБ ЕГО ИСТОЛКОВАНИИ*
Сознание, значение, смысл, образ, структура
Автор анализирует модель языкового сознания, предложенную В.П. Зинченко. В статье показаны возможности неоднозначной интерпретации содержания модели; прогнозируются направления научных споров о феномене сознания и самосознания (бессознательного / подсознательного) в его связи с языковым и с семиотическим сознанием.
Сопоставить и проанализировать содержания этого понятия представляется нелегким делом: разнородны сталкивающиеся между собой точки зрения, излишне лапидарные в одних случаях, а в других — многословные и почти «копирующие» друг друга и создающие впечатление общего согласия в уяснении феномена сознания (см. в связи с этим: [Прист 2000; Горошко 2003: 7-41; Уфимцева 2005; Лепехов 2006; Денисов 2006: 5-27]). Поэтому вывод напрашивается лишь один: рассмотреть те из них, которые выделяются на общем интерпретационном фоне в силу своей нетривиальности и креативности.
* Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ № 06-04-0055а.
Первая точка зрения — это точка зрения В .П. Зинченко. По его мнению, сознание есть совокупность следующих компонентов: значения, смысла, биодинамической ткани и чувственной ткани. Понимание им этих компонентов таково: а) значение (-я) — «в психологической традиции этот термин в одних случаях употребляется как значение слова, в других — как значения, как содержания общественного сознания, усваиваемые индивидом» [Зинченко 1991: 23].
(Примечание: Следует ли понимать, что значение слова есть что-либо иное, чем содержание общественного сознания? Чем значения, усваиваемые индивидом, отличаются от содержаний, им же усваиваемых? Ср. в связи с этим точку зрения
