CC BY
31
УДК 631.58
Н.Р. Сухомлинов, В.В. Сухомлинова Многоземелье как фактор формирования пиротехнического стереотипа природопользования на юге российского Дальнего Востока в период первоначального освоения
N.R. Sukhomlinov, V.V. Sukhomlinova Multi-Landownership as a Factor of Forming Pyrotechnic Nature Management Stereotype in the South of Russian Far East at the Time of Initial Land Development
Регулярные пожары в природе обусловлены пиротехническим стереотипом природопользования, который представляет собой форму подсечно-огневого земледелия и определяется социально-историческими условиями российского освоения Дальнего Востока. Ключевые слова: многоземелье, пиротехнический стереотип, залежь, захватное право.
Regular disastrous nature fires are caused by pyrotechnic nature management stereotype that represents a form of slash-and-burn agriculture and is formed by social and historical conditions of Russian Far East colonization.
Key words: multi-landownership, pyrotechnic stereotype, fallow, capture right.
Пиротехнический стереотип природопользования - это сформированная в обществе привычка применять палы с самыми разными целями. Муссонный климат Дальнего Востока дает для этого все возможности [1, с. 154].
Палы широко применяются во многих регионах мира и представляют собой не что иное, как элемент подсечно-огневого земледелия. Одной из основных причин устойчивого существования такого пережитка далекого прошлого является многоземелье, т.е. ситуация, в которой количество освоенных земель превышает возможность их обрабатывать.
Период первоначального сельскохозяйственного освоения российского Дальнего Востока четко делится на два этапа - до 1905 г. и после него. Эти этапы в понимании роли многоземелья в формировании пиротехнического стереотипа природопользования носят принципиальный характер.
Переселенцы первой волны наделялись участками земли из расчета 100 десятин на семью, но при этом земля выделялась не семьям, а общинам. Предполагалось, что общинные земельные наделы будут разрабатываться не сразу, а по мере увеличения численности крестьянской общины, как за счет естественного прироста, так и за счет новых переселенцев. На самом деле в условиях отсутствия должного государственного контроля крестьяне стремились распахать всю отведенную на общину землю и не только ее [2; 3]. В 1861 г. Муравьёв-Амурский издал указ о правилах переселения в Приамурье, законодательно закрепив
величину земельных наделов в 100 десятин [4]. Чаще всего это была целина, поросшая лесом, что, конечно же, сильно осложняло первоначальное освоение. В итоге у крестьян оказывалось такое количество земли, которое сами они в создавшихся условиях интенсивно обрабатывать не могли. Причем к такому выводу пришли уже первые исследователи дальневосточного хозяйства. В начале ХХ в. в обзорном труде «Колонизационное значение земледелия в Приамурье» говорится о том, что средняя крестьянская семья могла качественно и интенсивно обрабатывать только 10-12 десятин пахотной земли. С учетом сенокосов и пастбищ это число увеличивается до 35 десятин [5, с. 36].
Изобилие земельного ресурса не способствовало интенсификации хозяйства. Процветало захватное право - необремененные государственным контролем крестьяне распахивали земли кто, сколько и где сможет. В результате сформировалась залежная система: на возделанных целинных участках землю обрабатывали 5-10 лет, а затем забрасывали [6]. Залежные участки оставались за тем хозяином, который их распахал. Но это не означало, что через несколько лет хозяин вернется на этот участок, он мог найти лучшие целинные участки [7]. При столь экстенсивной форме землепользования крестьяне быстро выходили за пределы своих 100 десятин.
Важный момент - наличие дешевой рабочей силы. В Приамурье к приходу туда Муравьёва-Амурского постоянного китайского населения почти не было.
Поэтому труд китайцев здесь стали использовать только к ХХ в., когда Китайская империя, опасаясь российской экспансии, не только разрешила, но и активно стимулировала переселение китайцев из центральных районов на Крайний Север. Совсем другая картина сложилась в Приморье. Здесь к приходу русских жили китайцы-земледельцы. Их земли были захвачены русскими переселенцами. Часть китайцев ушла к хунхузам и совершала набеги на русские села, другая часть стала брать бывшие некогда своими земли в аренду. Хунхузы в Приморье в конце концов были разгромлены регулярной армией, а для русского населения сдача земли в аренду китайцам за половину урожая оказалась настолько выгодным бизнесом, что возникло такое явление, как переаренда земли крестьянами у крестьян же с целью сдачи земли китайцам [6].
С 1863 г. в Приморье стали селиться корейцы, которые, в отличие от китайцев, прибыли сюда не на заработки, а на постоянное место жительства. Российское правительство наделяло их землей и предоставляло гражданство. Такое переселение корейцев продолжалось до 80-х гг. XIX в., после чего было прервано российским руководством из опасения преобладания «желтого» населения над русским. Корейцев это, однако, не остановило, поскольку в Россию их гнали голод, перенаселенность и японская оккупация. С 1884 г. корейских переселенцев перестали наделять землей, и все корейское население разделилось на две части: российские подданные, владевшие земельными наделами, и корейцы, не имевшие ни земли, ни гражданства. Новые корейцы стали арендаторами, стимулируя русских крестьян к новым захватам земли.
С начала ХХ в. русское население Приамурья и Приморья также разделилось на старожилов и новоселов. Мощная вторая волна переселений, порожденная столыпинскими реформами и первой русской революцией, привела к тому, что крестьяне первой волны заселения владели избытками земли, а крестьяне, переселявшиеся позднее, приходили на земли, которые уже кем-то были захвачены. Выход из положения заключался в аренде земли у старожилов и, конечно же, в новых захватах.
У крестьян была полная свобода в выборе места жительства. Обычной была практика, когда переезжали целыми поселками, чаще всего по причине истощения земли. Все эти перекочевки целыми обществами происходили при поддержке администрации и часто с выплатой очередных подъемных, что развращало крестьян и не способствовало их переходу на интенсивные формы земледелия.
Переселенцы новой волны сначала жили в бараках Хабаровска, Владивостока и Благовещенска, в то время как их ходоки выбирали место. Выбрав место, они приписывались к существующим обществам или организовывали свои. При вхождении в общество
новосел за деньги или за работу приобретал у старожила «посевы», т.е. разработанные пашенные угодья, брал в аренду «мягкую» (уже распаханную) землю. Распашка целины или старой залежи сулила лучшие урожаи, но многие новоселы не могли себе этого позволить, поскольку не имели лошадей и инвентаря. Выкуп земли был редкостью, чаще практиковалась аренда. Старожилы охотно сдавали в аренду землю, уже не приносящую прежних урожаев, а сами распахивали целину [8].
Особое значение имел казачий вопрос. Казаки, в отличие от крестьян, не могли переезжать с места на место и иметь землю в собственности. Для компенсации тягот военной службы казаки наделялись землей не по трудовой норме, а с большим запасом. Этот излишек мог быть ими использован только путем сдачи его в аренду китайцам, корейцам или, реже, крестьянам-новоселам [8].
Несмотря на гигантские земельные наделы и почти неограниченные возможности их расширения, весь уклад хозяйства казаков, по мнению Г.Е. Грум-Гржимайло, стоял на низкой ступени развития, у населения не замечалось ни малейшей склонности и старания к его улучшению, в то время как уровень жизни нельзя было назвать высоким, а питание -полноценным. «Никто решительно не заботится о более тщательной обработке земли, культуре каких-либо иных сортов злаков, о разведении более рослого и сильного скота, об улучшении своего продовольствия и т.д. Одно лишь стремление господствует над всем, проявляется и в большом, и малом - расширить свое хозяйство. Каждый казак старается захватить под посев как можно больше земли, распахать как можно более залогов, причем нередко его пашни разбросаны клочками верст на 10-15 от станицы. Он старается завести как можно больше лошадей, хотя мелких и слабосильных, возможно больше крупного рогатого скота, отгородить поскотину верст на 15, накосить тысячи копен сена и т.п. <...>.
Запахивание больших участков требует много труда, много лошадей и большого количества овса для их прокормления; езда на отдаленные пашни и обратно отнимает много времени. А между тем вследствие плохой обработки земли и небрежного посева урожаи получаются в большинстве случаев не блестящие» [4, с. 540].
Параллельно с русским крестьянским переселением на Дальнем Востоке существовало и переселение корейских крестьян. Корейские поселения по своему правовому статусу ничем не отличались от русских. Но и поныне корейское отношение к сельскохозяйственному труду существенно отличается от русского. В отчете экспедиции Комзета по обследованию в 1927 г. Бирско-Биджанского района Дальневосточного края приводится сопоставление казачьих и корейских хозяйств. «В составе денежного дохода
в казачьем хозяйстве первое место принадлежит промыслам, затем идет продажа скота и продуктов скотоводства и лишь третье место занимают зерновые продукты. У корейцев на первом месте стоит продажа продуктов земледелия, на втором - продажа скота, и лишь на третьем - промысловые доходы» [9, с. 215]. Разница между корейскими и казачьими селами состояла еще и в том, что один и тот же налог изымался из территорий разных размеров. Казачьи хозяйства были крайне экстенсивны и основаны на многоземелье, корейские малоземельны и хорошо адаптированы к условиям муссонного климата. Соответственно корейское хозяйство могло обойтись без палов, казачье - нет.
Столь разный подход к ведению сельского хозяйства в одних и тех же условиях можно объяснить менталитетом и особенностями заселения российского Дальнего Востока. Корейский менталитет сформировался в условиях длительно существующей перенаселенности на небольшой территории, где сельское хозяйство велось на малых участках с преобладанием кропотливого ручного труда. Российский менталитет отражает условия жизни на больших территориях с разнообразными условиями, с частыми переселениями в необжитые районы и с постоянной военной угрозой извне. Русскому человеку всегда было куда переселяться, а состояние перенаселенности и малоземелья длилось недолго и не распространялось на весь этнос.
Таким образом, на Дальнем Востоке в первоначальный период его освоения сложилась парадоксальная ситуация. Сюда приехали крестьяне, которые в течение многих поколений жили в условиях малоземелья и вели хозяйство, давно миновавшее стадию подсечно-огневого земледелия. Соответственно пиротехнический стереотип природопользования должен был исчезнуть не только из практики, но и из менталитета. Однако, попав в регионы нового освоения с необъятными просторами дикой природы, они повели себя так же, как их далекие предки времен раннего неолита. Все стереотипы природопользования, в соответствии с которыми крестьяне вели хозяйство в метрополии, здесь были быстро забыты.
Иными словами, переселенцы на Дальний Восток, равно как и на все «сибирские окраины» (в Сибирь, на Дальний Восток, в Казахстан, Киргизию), дичали, попав в дикие условия, и начинали мыслить и вести себя как полукочевые земледельцы времен первоначального освоения. Они были пришлыми, чужими людьми на чужой земле. Обилие эксплуатируемых ресурсов создавало представление об их неисчерпаемости, а природа (особенно лес для выходцев из южных степных губерний Европейской России) казалась враждебной стихией, с которой следует бороться и которую нужно покорять. Ситуацию усугубляли недостаток сил и средств, а также слабый контроль со стороны государства в период первоначального освоения, когда территория проживания еще не стала территорией самоидентификации, проще говоря -родиной. Варварские формы природопользования не приводили к исчерпанию ресурсов при жизни одного поколения, но увеличивали их доступность. Государство не препятствовало диким формам природопользования, а учитывая оплату подъемных, льготы и защиту армии, скорее стимулировало падение уровня культуры сельского хозяйства до почти первобытного.
В результате у дальневосточников сложилось странное отношение к огню. Он стал не только средством борьбы с непривычной природой и орудием труда в условиях неустроенности быта и сельскохозяйственного производства, но и своего рода средством общения с природой и получения удовольствия от производимых разрушений, которые интерпретируются как преобразование и даже улучшение.
Как всякая социальная привычка, имеющая глубокие корни, пиротехнический стереотип природопользования обладает сильной живучестью. Современные дальневосточники почти каждый год неделями, а то и месяцами живут в дыму от лесных пожаров. При этом многие из них не усматривают причинноследственной связи между привычным выжиганием прошлогодней травы и катастрофическими пожарами, не осуждают традицию применения палов и вообще не видят в этом проблемы, несмотря на стремительную деградацию экологической среды.
Библиографический список
1. Сухомлинов Н.Р. Пиротехнический стереотип природопользования как глобальная проблема // Естественногеографическое образование на Дальнем Востоке : сборник материалов региональной научно-практической конференции (Биробиджан, 15-17 октября 2008 г.) / под науч. ред. В.А. Колосова, В.Г. Шведова. - Биробиджан, 2008.
2. Обзор земледельческой колонизации Амурской области. - Благовещенск, 1913.
3. Условия внутринадельного размежевания и землеустройства в селениях Амурской и Приморской областей / сост. В.А. Закревский // Труды командированной по Высочайшему повелению Амурской экспедиции. Приложение к вып. V. - СПб., 1911.
4. Грум-Гржимайло Г.Е. Описание Амурской области / под ред. П.П. Семёнова. СПб., 1894.
5. Колонизационное значение земледелия в Приамурье / сост. С.П. Шликевич // Труды командированной по Высо-
чайшему повелению Амурской экспедиции. - СПБ., 1911. -Вып. 5.
6. Крюков Н.А. Опыт описания землепользования крестьян-переселенцев Амурской и Приамурской области // Записки Приамурского отдела Императорского русского географического общества. М., 1896. - Т. 2, вып. 2.
7. Сухомлинов Н.Р. Захватное право в период первоначального сельскохозяйственного государственного освоения на юге Дальнего Востока в конце XIX - начале XX веков: реализация и последствия // III Раддевские чтения.
Время. События. Люди : материалы научно-практической конференции, посвященной 75-летию ЕАО (19-20 ноября 2009 г., Биробиджан) / сост. Е.В. Кузнецова ; гл. ред. О.П. Журавлёва ; правительство ЕАО, ОУНБ им. Шолом Алейхема. - Биробиджан, 2009.
8. Общий отчет Амурской экспедиции за 1910 г. // Труды командированной по Высочайшему повелению Амурской экспедиции. - СПб., 1911. - Вып. 1.
9. Отчет экспедиции Комзета 1927 г по обследованию Бирско-Биджанского района Дальневосточного края (Биробиджана) / под ред. В.Р. Вильямса. - М., 1930.
