CC BY
43
МЛЕЧКО Т. П. РУССКАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ БЛИЖНЕГО ЗАРУБЕЖЬЯ. — КИШИНЁВ: СЛАВЯНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ РЕСПУБЛИКИ МОЛДОВА, 2013
(TIPOGR. «VALINEX»). — 437 ^
В 70-80-е годы прошлого века отечественная лингвистика расширяла свои горизонты, преодолевался отрыв в изучении языка от говорящего человека и его мышления. При этом «Обращение к феномену человека, к языковой личности, — писал Ю. Н. Караулов, — вовсе не означает выхода за рамки привычного круга идей и ломки сложившейся в науке о языке парадигмы». Отмечалось, что «языкознание незаметно для себя вступило в новую полосу своего развития, полосу подавляющего интереса к языковой личности»*.
Одна за другой появлялись работы (Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов, Н. В. Уфимцева и др.), посвящённые языковой личности, чётко обозначившие антропоцентрический подход к изучению языковых явлений. Они положены в основу монографии Т. П. Млечко, которая обратилась к многостороннему изучению русской языковой личности ближнего зарубежья — что актуально как с точки зрения формирования русско-национального двуязычия, так и существования языка в иноязычном окружении. Рассматривается такая важная проблема, как динамика изменений русского языка в современном коммуникативном пространстве ближнего зарубежья. При анализе автор использует количественные показатели функционирования русского языка в новых независимых государствах, их законодательные документы, включая языковое законодательство и правоприменительную практику. Не меньшую актуальность приобретает в изменившихся геополитических условиях и проблема новых иден-тичностей, становление русско-национального билингвизма, состояние и специфика русского языка в инонациональной среде.
Монография «Русская языковая личность ближнего зарубежья» базируется на обширном
социолингвистическом материале постсоветских республик. Внимание к вопросам идентичности, языковым нормам в новом геополитическом ареале республики Молдова позволило автору представить «среднее арифметическое всех языковых ситуаций и языковых политик государств ближнего зарубежья» (с. 11). При выборе исследовательского метода автор демонстрирует антропоцентрический подход: от русского языка зарубежья к носителю русского языка в зарубежье. Фокусируясь на персональных языковых биографиях, полученных с помощью социально-речевого портретирования и интервьюирования, Т. П. Млечко моделирует русскую языковую личность (РЯЛ) ближнего зарубежья.
Следуя положению о влиянии экстралингвистических факторов на формирование языковой личности, автор в четырёх главах выстраивает изложение в направлении от представления постсоветского пространства русского мира к наблюдению за региональной спецификой его языка с особым вниманием к молдавскому пространству и на этой базе — за когнитивными и дискурсивными особенностями русской языковой личности вне доминанты русского контекста.
В главе I «Русские координаты ближнего зарубежья» рассматривается постсоветское пространство русского мира, в котором численность русских составляет 25 миллионов человек.
Автор, вступая в дискуссию о «выборе имени» по отношению к статусу русского языка в новых государствах, сосредоточивает внимание на сущностных чертах, которые должны быть зафиксированы в адекватных номинациях. Выбирается термин ближнее русское зарубежье, сформированное «посредством перемещения границ, а не людей» (с. 43; 329) как антитеза при-
вычному дальнему зарубежью, совместно с которым сегмент населения, русского по языку и культуре, именуется русским миром.
Детально анализируется возможность использования по отношению к русским, проживающим в странах ближнего зарубежья, обозначения диаспора, которое, в нынешних условиях всевозможных форм переселения, утрачивает определённость, что на лингвистическом уровне отражено в созданном новом словообразовательном гнезде (пять новых существительных, четыре прилагательных и целый ряд окказиональных образований). Однако в ходе своего исследования автор активно и успешно его использует как обозначение статуса, который для русской языковой личности (РЯЛ) «квалифицирует ситуацию и задаёт ей перспективу — соответствующего развития и соответствующего отношения к себе» (с. 45).
Ещё одной важной составляющей содержания этой главы является рассмотрение внесённой Советом Европы Европейской хартии региональных языков или языков меньшинств, главной целью которой является сохранение национального языка как сокровищницы культурных ценностей независимо от места проживания его носителей (с. 82). Анализ отношения к Хартии новых европейских государств ведётся на большом материале, что позволяет автору в дальнейшем рассматривать особенности русского языка зарубежья с выделением черт национальной специфики.
Глава II «Русский язык зарубежья между академической нормой и региональной спецификой» посвящена новому социолингвистическому портрету русского языка в изменившихся условиях его функционирования. Располагая большим языковым материалом, автор ведёт наблюдение за расширением «местного сегмента в индивидуальном когнитивном пространстве русскоязычных под влиянием инонациональной доминанты, что предопределено утверждением государственных языков в новом статусе, их широким использованием в разных сферах социального общения» (с.90). Отмечается иноязычное влияние на всех уровнях языковой системы: на фонетическом, который наиболее восприимчив, на лексическом, где доминирующее положение занимают заимствова-
ния, подтверждая отмеченное Ю. Н. Карауловым назначение таких заимствований «акцентировать явное или неявное противопоставление русского нерусскому» (с. 102). Среди других общих для зарубежья черт выявлено употребление местных топонимов, отказ от склонения имён и фамилий, использования отчеств, копирование элементов вербального поведения. Отмеченные изменения ставят вопрос о градациях в их употреблении, которые потенциально могут служить показателем разграничения изменения в языке и его утраты (с. 113).
В связи с наличием серьёзных отклонений от норм русского литературного языка исследователями ставится вопрос о характере новых языков — появились такие обозначения, как вариант русского языка, например казахский вариант русского языка, или смешанные формы русского языка. Автор монографии, квалифицируя отклонения как определяемые разным социокультурным содержанием речевых практик, что не распространяется на систему языка, считает возможным говорить не о варианте языка, а о варианте его функционирования, которое обусловлено употреблением в других условиях другой РЯЛ, т. е. об отдельном (может быть, лучше — ином?) типе языковой личности. Это положение подчёркивается как основное утверждение проводимого исследования (с. 122). Оно же позволяет утверждать, что моноцентризм русского языка не поколеблен.
Глава III «Молдавское пространство русского мира» вслед за общей картиной изменений представляет «тот её фрагмент, который касается национально-языковых преобразований в Республике Молдова под влиянием молдавских лингвокультурных доминант» (с. 154).
Автор кратко представляет историю русских в Молдавии, указывая, что к началу века их численность составляла свыше 100 тыс. человек (с. 158). К моменту распада Советского Союза русский язык был широко распространён, на нём говорили как этнические русские, так и нерусские по этнической принадлежности, «но относящие себя к русскоязычным по основному языку социализации... считающие русский язык родным»
114
[мир русского слова № 3 / 2016]
(с. 180), а также билингвы, в коммуникативной практике которых вместо русского стал доминировать другой язык, как правило, государственный» (там же). Кроме большого оттока русского населения, оставшимся потребовалась адаптация к условиям проживания в новой лингво-культурной среде. Отмечено расширение круга русскоязычных билингвов. Автор прослеживает развитие этого процесса, привлекая экспериментальный материал, и выделяет шесть групп по степени «увеличения объёмов второго компонента в их билингвизме» (с. 212). Очевидно, что этот процесс порождает, по определению автора, «множественную языковую идентичность» (с. 227), что вызывает уже отмеченные общие явления: молдовенизацию русского ономастико-на, расширение тематического и семантического круга заимствованной лексики, особенно безэквивалентных национально-маркировапнных единиц. Однако обнаружено и то, что «в процентном отношении их количество крайне не велико по отношению к объёму тезауруса в целом» (с. 252) и что «можно говорить о сопротивлении искусственной регионализации русской речи, что даёт сбалансированный результат — обогащение и сохранение исконной самости как языков, так и их носителей» (с. 255).
В главе !У «Русская языковая личность вне доминанты русского контекста» выделены и описаны результаты влияния титульных государственных языков на русский язык и изменения вербального облика русскоязычного сообщества и отдельной РЯЛ, таким образом частично создан портрет русофона, выросшего на пересечении двух или нескольких культур (см.: с. 258). Здесь анализ персонифицируется: автор наблюдает за речью журналистов, писателей, поэтов и приходит к важному выводу о том, что «объём изменений в речевой практике носителей языка в условиях зарубежья в целом больше по своим размерам, чем в среднем у отдельной языковой личности, что говорит о разнице феноменов» (с. 266). С одной стороны, это объяснимо: при обобщении данные суммируются, с другой — это ещё одно подтверждение сделанного ранее вывода о том, что русский язык зарубежья — это ва-
риант его функционирования, осуществляемого РЯЛ, активность которой определяется прежде всего её связями (реальными и виртуальными) с Россией.
Особенно интересен в этой главе анализ художественных текстов. К рассмотрению привлечены три билингва, пишущих на русском языке. Для интеллектуальной биографии А. Гениса, жившего в Латвии и эмигрировавшего в США, характерно «декларирование русской доминанты своей идентичности, своей привязанности к России» (с. 315). Поэзия Ларисы Андерсен, «представительницы поколения детей первой волны русской эмиграции», не столько о России, сколько о «магнетизме России». Поэтесса Ирина Ремизова, живущая в Молдавии, опубликовала свою первую книгу стихов в 2000 году, когда, как отмечает автор, происходило дистанцирование от России, в них нет ностальгии по России, но они пронизаны образами русской классики: она «взращена не Россией, а русской культурой, в ней и пребывает» (с. 319). Эти разные творческие РЯЛ, по-разному выражающие связь с Россией, демонстрируют своё пребывание в «резонантном пространстве» русской культуры, прочность исконной когнитивной базы, не утрачиваемой в условиях иной среды проживания и действия иных дискурсивных практик.
Заканчивая своё исследование, Т. П. Млечко делает вывод относительно существования русского языка в ближнем зарубежье: «Язык изменился, потому что изменилась экстралингвистическая ситуация и в ней соответственно — языковая личность» (с. 330). Читатель, благодаря этой книге, получит достаточно объективную картину современного существования русского языка, сможет вместе с автором осмыслить те сложные процессы, в которые оказались вовлечены наши соотечественники в результате произошедших социальных и политических перемен.
ПРИМЕЧАНИЕ
* Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2010. С. 22-24.
К. А. Рогова, СПбГУ;
Д. А. Щукина, Горный ун-т;
Т. Б. Авлова, СПбГУ
