Мистерия (из авторского словаря «Космос русского самосознания») Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Terra Humana

ЛІШСМОНІ

К.Г. Исупов

КОСМОС РУССКОГО САМОСОЗНАНИЯ* Мистерия

Форма мифологического или религиозно-мистического осмысления исторической реальности, когда характер последней в глазах современников свидетельствует о «конце времен». В эпоху Серебряного века обостряются эсхатологические настроения, нашедшие выражение во множестве литературно-философских и теолого-эстетических интерпретациях «Откровения» Иоанна Богослова; реставрируется М. и как средневековый жанр театрального действа. Пришедшая в быт мода на «античное» и обсуждение в философской эссеистике «эллинского духа русской культуры» (О. Мандельштам; события 9 января описаны им в мистериальном духе), стимулируются трудами филологов-классиков: от книг Н. Новосадского и вдохновителя идеологии «греческого Возрождения» Ф. Зелинского до штудий Вяч. Иванова. Культурная ситуация нач. ХХ в. как бы заново проигрывает генезис христианства и основные драмы идей начала нашей эры. Языческие культы Востока, иудео-эллинистический синкретизм и философические амальгамы раннего христианства становятся мировоззренческими сенсациями века, осмыслявшего себя по аналогии с закатным временем Римской Империи, а свою судьбу - в образах Апокалипсиса (В. Розанов,

А. Белый, В. Брюсов, П. Флоренский, А. Крученых, М. Волошин, Б. Савинков). Мистериальность стала видом художественного пафоса в литературе (В. Маяковский), в живописи (Л. Бакст. «Terror antiquus», 1908; М.К.К. Чюрленис), в музыке (А. Скрябин). Мистериальной напряженностью отмечены сектантские движения рубежа веков (что изучено свидетелями религиозно-народной экстатики Серебряного века - Н. Бердяев, Г. Флоровский). В опыте писателей западных (М. Метерлинк, Ш. Пеги) и отечественных (от В. Печерина и А. Пушкина до Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и Д. Андреева) М. пытается забыть о жанровой обязанности быть просто текстом, но стремится к слиянию с «текстом жизни». С конца 19-нач.20 вв. мистери-альные действа возвращаются на площади городов (Оберамергау; Париж;

* Продолжение. Начало в №№ 1’06, 1-4’07, 1-4’08.

Ю. Тынянов в детстве застал мистерии в Режице). Вяч. Иванов предполагал в своих прожектах всенародное переживание «почвенных» ценностей в открытых мистериальных торжествах (ср. грандиозную инсценировку «Взятие Зимнего» на десятилетие советской власти). Литургическая жанровая память мистерии подняла последнюю на уровень формы общественного поведения, в рамках которого ряд философов мыслил создать новую этику христианского общения. Принципом новой этики стал эстетический критерий символико-литургического преображения жизни. В контекстах мистерии осмыслены идеи «театра для себя» Н. Евреиновым и «магического театра» Ф. Сологубом (ср. «магический театр» и «игру в бисер» в прозе Г. Гессе). А. Мейер выступил с пропагандой мистериального малого собора «жрецов революции». Согласно этой идеологии воскреси-тельно-диалогической мистериальности, «новое родство», «новое отечество» и «новая связь» даются только участием в мистерии. Духовный сотрапезник Мейера, Г. Федотов, в эмиграции отстаивал «новую» - общинно мистериальную - роль литургики и Евхаристии в современной Церкви: Церковь вершит мистерию спасения. В 1933 г. М. в творчестве Мейера стала опорной мифологемой для универсальной теории творчества. Русская метафизика истории в теологемах Встречи и Богообщения и в разработке популярной кенотической диады «нисхождения/восхождения» усилила мистерийный момент «исторического»: движение человека к Богу для Н. Бердяева и есть первоначальная мистерия духа, бытия и христианства. А. Скрябин пытался освоить мистерию как синтетический жанр и как образ последнего мирового эона. Мистерийная историософия Скрябина поставлена С. Булгаковым рядом с «чудовищным проектом» Н. Федорова. Серебряный век понимает мистерию как приоритетную форму экзистенциальной драмы, для которой характерны: 1) сакральная задан-ность сюжета («Голгофа»); 2) жертва в качестве ситуативного центра; 3) мотив искупления / спасения. Мистериальное переживание жизни переплетается с эсхатологическими (П. Флоренский), апокалиптическими (символисты, А. Блок) настроениями. История обретает вид перманентной мистерии; В. Розанов в новопутейских «Заметках», 1903 говорил об «элевсинском таинстве истории». Аспект жертвы связан с катартическим изживанием-очищением перед зрелищем сплошь жертвенного прошлого; в этом смысле С. Булгаков назвал «Бесы» Достоевского «отрицательной мистерией». В ироническом ключе, но с удержанием трагических контекстов обыгрывает тему евхаристической жертвы М. Пришвин в «Мирской Чаше» (гл. Х — «Мистерия», 1922). Схожим образом в утопии-антиутопии А. Платонова «Котлован» пролетарии свершают кровавый чин «строительной жертвы» над «буржуями». Мистерийный пафос может подвергнуться эстетической (Ф. Сологуб) или демонической (И. Лукаш) транскрипции. Увлеченность декадентов поверхностной эксплуатацией жанра М.А. Белый, автор вполне мистериальных «Симфоний», 1902-1903, назвал «козловаком». Глубину мистико-мистерийного переживания истории и судьбы сохранил в последующую эпоху Д. Андреев.

Лексикон

Terra Humana

Тексты: Андреев Д.Л. 1) Ленинградский Апокалипсис, 1949-1953; 2) Железная мистерия, 1950-е гг.; 3) Роза Мира, 1950- гг.; Белый А. На перевале. III. Искусство и мистерия // Весы, 1906. № 9. С. 45-48; Бердяев Н.А. 1) Типы религиозной мысли в России, 1916; 2) Кризис искусства, 1918. М., 1990; 3) Смысл истории. М., 1990; Богданов В. Мистерия или быт? // Кризис театра. Сб. статей. 1908. С. 54-87; Блок А.А. Двенадцать, 1918; Боттен-Хансен П. Норвежские мистерии. 1851; Британ И.А. Мария. Мистерия в стихах. Берлин, 1924; Булгаков С. Н. 1) Русская трагедия, 1914; 2) Свет Невечерний. М., 1917; Брюсов В.Я. Ник. Вашкевич. Дионисово действо современности, 1905; (Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 8-и т. М., 1973. - Т. 6. С. 112-114); Виньи А. В., де. Потоп. Мистерия. 1826, опубл. 1869; Гете И.В. Фауст, 1808-1831; Гира Л. Цветок папоротника. Драмат. мистерия, 1928; Гумилев Н.С. Гондла. Драматическая поэма // Русская мысль, 1917. № 1; Депестр Р. Радуга для христианского Запада. Драмат. мистерия. 1967; Закс Н. Эли. Мистериальная драма. 1943-1944; Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей, 1911-1922; Золя Э. Виолен. Лиро-эпическая мистерия; опубл. 1921; Иванов Вяч. И. Эллинская религия страдающего бога, 1904; Дионис и прадионисийство, 1922; К.Р. (Романов К.). Царь Иудейский. Мистерия. СПб., 1914; Кузьмина-Караваева Е.Ю. Анна; Солдаты, 1942; Кюхельбекер В.К. Ижорский. Поэма-мистерия. 1829-1833. Т. 1-2; Ларронд К. Мистерия о конце мира. Берлин, 1922; Лукаш И. Дьявол. Мистерия. Берлин, 1923; Маяковский В.В. Мистерия-буфф, 1918; 1921; Медичи Л. Св. Иоанн и св. Павел. Мистерия. 1491; изд. 1538; Мейер

A.А. 1) О смысле революции // Перевал. 1907. № 8/9; 2) О путях к Возрождению // Свободные голоса, 1918. № 1; 3) Заметки о смысле мистерии (Жертва), 1933 // Философские сочинения. Париж, 1982; Метерлинк М. Слепые, 1890; Минский Н. (Виленкин Н. М.). Кого ищешь? Мистерия. Берлин, 1922; Мотылев И.Е. Царь-Давид. Трагимистерия. Берлин, 1922; Пеги Ш. 2) Мистерия о милосердии Жанны д’Арк, 1910; 2) Введение в мистерию о второй добродетели, 1911; Печерин В. С. Торжество Смерти, 1833; Пришвин М. Свет и Крест. СПб., 2004. С. 405-413; Пушкин А. С. Пир во время чумы, 1830; Розанов В.В. Мимоходом // Новый путь, 1903. № 1; Религиозная мистерия смерти и воскрешения, греха и очищения // Новое время, 1908. 13 апреля; Скрябин А.Н. Записи. Предварительное действо // Русские Пропилеи. М., 1919. Т. 6. С. 95-247; Сологуб Ф. Мистерия мне // Весы. № 2. С. 17-21; Страховский Л. И. Мистерия в восьми рассказах. Брюссель, 1926; Федотов Г.П. О русской Церкви, 1916 // Соч. Париж, 1967. Т. 1. Лицо России. С. 26; Православие и историческая критика // Соч. Париж, 1973. Т. 2. Россия, Европа и мы. С. 206. Флоренский П.А. Эсхатологическая мозаика, 1904; Фофанов К. После Голгофы, 1910; Чириков Е.Н. Красота ненаглядная. Русская сказка-мистерия. Берлин, 1924.

Исследования:

Евреинов Н.Н. Азазел и Дионис. Л., 1924; Вейдле В.В. Крещальная мистерия и религиозно-христианское искусство // Православная мысль, 1947. Вып. V. С. 18-36; Климова И.В. Образ Черта в немецкой мистерии позднего Средневековья // Искусство и религия. Матер. научн. конференции М., 1998. С. 118-134; Колязин

B.Ф. От мистерии к карнавалу. Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. М., 2002; Кулакова Л. А. Символика античных мистерий // Символы в культуре. СПб., 1992. С. 5-20; Левандовский А. А. «Мистерия» на Светлояр-озере в восприятии интеллигенции // Казань, Москва, Петербург: Российская Империя взглядом из разных углов. М., 1997. С. 202-212; Новосадский Н.И. Элевсинские мистерии. СПб., 1887; Пекарский П.П. Мистерии и старинный театр в России // Современник, 1857. № 2, 3; Филий Д. Элевсин и его таинства. СПб., 1911; Штайнер Р. Мистерии древности и христианство. М., 1912; Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М., 1998; Вв^тапп Я. Katalog

der deutchspranign geistlihen Spiel und Marienklage des Mittelalters. Mtnchen, 1986. Burkert W. Ancient Mystery Cults. Harvard, 1987; Graf F. Dionysian and Orphic Echatol-ogy: New Text and Old Questions // Masks of Dionysus. Cornell, 1993; Hencker M., von. Katalogbuch zur Austellung im Obrammergau. Mtnchen, 1990; Nillson M.P. Dionisyac Mysteries. Stokholm, 1957 Seaford R. Transformation of Dionysiac Sacrifice // Seaford R. Reciprocity and Ritual. Oxford, 1994. P. 281-328; Misteries Papers from EranosYear-books. Princeton, 1955.

Мышление женское

Специфика МЖ определяется не его особой имманентной качественностью (в нем нет ничего, чего бы не было в мужском мышлении, кроме результатов последнего), а сложным опосредованием его органики совокупно женским способом существования. Безоценочно-объективная характеристика МЖ затруднена хронической неотрефлектированностью его собственного «места»: от бытового до научного уровней оно то претендует на традиционно «чужое», то на столь же традиционно «особое» при полной неясности вектора и природы «особости». Философский анализ МЖ развивался, в основном, в форме критики со стороны «мужской логики» или самокритики «женского» в «мужском», вплоть до возвышения этого типа рефлексии до ранга проблемы национальной идентичности (Н. Бердяев). Между данными чувственной интуиции и трофеями трудов логических механизмов дискурса лежит область, где внутренняя сырая эмпирия впечатлений не расчленена еще рассудочными гранями и не преобразована в процессах понятийного отвердевания материала. В этой области рассудок и понятие, с их таксономическими возможностями, реально присутствуют лишь в качестве интенций или проекций логизирующего намерения. Логика содержания суждений и умозаключений ложится тенью на ландшафт неоформленного чувственного опыта и порождает в его пространстве псевдологические двойники, ментальные видимости, квазиформы логики, симулякры выводов. Они жизнеспособны, изоморфны своим прототипам, но являются «образами» логических форм, а не ими самими. Эта теневая, отраженная в материи чувственного и оформляющая ее внешний текучий ландшафт мифология логики (имитирующая «здравый смысл» рассудка и приемы дискурса) и есть «МЖ». В его природе - дискретность и взаимозаменяемость логических звеньев (воспроизводится не последовательность операций мышления, а сама идея цепочки); свертывание объема информации с упреждением вывода из нее (импульсивное «да/нет» как упрямство сознания, легко преодолеваемое релятивистской натурой этого утверждения=отрицания, которое не является таковым в грамматическом смысле); пропуск логических звеньев в аргументации (эн-тимема, которая опирается на собственную достоверность и конъюнктурную применимость); ценностная гипертрофия личного опыта (ментальное суеверие); инфантильный утопизм, санкционирующий удачу жизненного проекта, и эротический авантюризм. Апофатические характеристики

Лексикон