CC BY-NC-ND
70
Н.А. Бакши
МИСТЕРИЯ БЕДНОСТИ: ГЕНРИХ БЕЛЛЬ И ЛЕОН БЛУА
В статье рассматривается религиозная специфика творчества Генриха Белля. Автор относит его к французской традиции renouveau catholique, воплощенной в творчестве Леона Блуа. Эта близость объясняет отсутствие характерного для немецкой христианской литературы теологического дискурса и заменяющее его единство слова и жизни.
Ключевые слова: Генрих Белль, Леон Блуа, renouveau catholique, религиозный дискурс, католицизм, бедность.
Среди литературоведов до сих пор не умолкают споры о том, к какой традиции следует отнести Генриха Белля - одного из самых популярных послевоенных немецких писателей, любимого в Советском Союзе левого католика-антиклерикала. Как известно, в «левое крыло» Белль никогда полностью не вписывался из-за своего католицизма, однако и христианским писателем в классическом понимании этого слова никак не мог считаться из-за своего ярко выраженного антиклерикализма. В статье будет предпринята попытка найти и объяснить истоки подобной, нехарактерной для немецкой литературы позиции.
Обратимся к первому послевоенному роману Белля, опубликованному только в 2002 г., - «Крест без любви». Как считает Н.Т. Ры-марь, «его можно рассматривать по сути как христианский роман»1. В нем описывается становление молодого человека Кристофа, верующего католика, во времена национал-социализма. В результате войны Кристоф постепенно теряет всех близких ему людей - от ставшего нацистом брата до отца, матери и, наконец, жены. Одна
© Бакши Н.А., 2012
Н.А. Бакши
из основных тем романа - человеческое достоинство, «достоинство страдать ради Бога»2 [С. 237]. Тем самым понятия «человек» и «вочеловечение» оказываются неразрывно связаны. Это видно в одной из ключевых сцен романа, когда Кристоф на вопрос командующего в униформе «Что вы за существо такое?» отвечает: «Я человек» [С. 231]. Этот ответ, с одной стороны, напоминает о вочеловечении Христа, с другой - эпизод, когда в Библии произносится «Ecce homo», а именно перед распятием. Таким образом, в этом эпизоде соединены две важнейшие идеи для Белля: достоинство человека в его уподоблении Христу и его абсолютная экзистенциальная бедность. Главные герои романа «Крест без любви» - Кристоф и его мать, Йозеф и Корнелия - живут с Богом, который дает им силы противостоять всему злу. Противопоставленные им персонажи «любили свою униформу» и были не в состоянии «понять великий закон свободы» [С. 293]. Под свободой здесь понимается свобода живущего с Богом, следовательно, также свобода от «общества, отдавшегося дьявольской власти государства» [С. 294], свобода быть изгнанным и принять на себя презрение рабов вплоть до «бичевания» (Рымарь). Рымарь говорит о «бичевании», поскольку, как мы увидим дальше, здесь возникают достаточно явные аналогии с Христом. Белль не просто заставляет своих героев страдать, он приводит их к последней грани страдания - к самоуничижению, асоциальности. Очень важна тема отвращения по отношению к «асоциальному» герою, как считает Рымарь; она возникает впервые в этом романе, где не только «лишенные чувства юмора фигуры в униформе», но и молодые «слишком усердные» католики в униформе с отвращением отворачиваются от Кристофа после того как узнают, что всю вечернюю зарю и всю ночь, когда не переставая звучали сигналы тревоги, он провел «в объятиях актрисы» [С. 293]. Самоуничижение и унижение от «людей в униформе», асоциальное, отчасти безразличное дистанцирование от добродетелей «этого мира» означает особое, «связанное с тайной свободы» «человеческое достоинство» [С. 293] - важные слова в романе, в котором об «асоциальных типах» говорится как о «великих апостолах свободы» [С. 294].
Первый роман сильно отличается от всего последующего творчества Белля. Как считает Рымарь, если в первом романе христианско-антропологическую основу составляет идея imitatio Christi, то в последующих романах ее заменяет антропологическая идея юродства. Imitatio Christi начинается с момента попадания в армию, которая открывает путь страданий для Кристофа, путь,
Мистерия бедности: Генрих Белль и Леон Блуа
неизбежно ведущий на Голгофу, как говорит мать главного героя [С. 338]. «Благодаря вере она видит свой путь страданий и путь своего сына как возможность разделить страдания Христа, в том, что они добровольно принимают эти страдания: опыт страдания приближает человека к Богу» (Рымарь). Война - это «крест, который на тебя возложен», - говорит мать сыну и продолжает: «Мы не можем избежать этого, путь, которым мы идем, неизбежно ведет на Голгофу, потому что мы ранены крестом, и наша кровь льется в тень того следа, что ведет на эшафот. Мы можем жаловаться и кричать, можем пытаться защищаться или просить, чтобы нам это было послано, все равно свершится то, что необходимо для нашего спасения» [С. 338]. Логика матери следует речам Христа в Гефси-манском саду, где он просит Отца избавить его от страшного жребия, но при этом произносит: «Впрочем не как я хочу, но как Ты» (Мф. 26:39).
Проблема страдания и следующего за ним обращения, по мысли Рымаря, одна из центральных проблем. И обращение это происходит у главного героя поэтапно. Рымарь упоминает в этой связи модель обращения Августина и выделяет три этапа обращения в романе. Первая ступень обращения связана с его осмыслением сути казармы. «В дьявольской пустоте» казармы он осознает свою повседневную жизнь со всеми ее ценностями как нечто искусственное и лишнее. Парадоксальным образом жизнь в молотильне казармы приближается к истинной жизни - жизни перед лицом «великой тайны жертвенности». Он приходит к осознанию религиозного смысла своих страданий: «Ему стало ясно, что ежедневное и ежечасное повторение жертвы Христа в мире означает также повторение и его собственных страданий» [С. 242] (Рымарь). Рымарь подчеркивает парадоксальность и неоднозначность страдания, мистику страдания и бедности, однако не упоминает об истоках этой идеи.
Вторая ступень обращения - это смех над распорядком жизни казармы и ее абсурдностью. И, наконец, третья ступень - продолжение обращения на протяжении последующих трех дней, излечение от слепоты, как герой сам это называет [С. 244]. Наконец он смог плакать, думать - о матери, о жизни, все ожило в его слезах, он проснулся для реальности, внешний мир снова обрел облик, он освободился от «тупой концентрации на своем страдании. Его охватила блаженная уверенность в том, что христианин никогда не бывает одинок» [С. 245]. И «ему показалось, что милосердие Бо-жие вынуло его из котла, в котором сгущались отчаяние и страх» [С. 245]. Страдание больше не было бессмысленным, оно было
Н.А. Бакши
понято как благодать Божия и давало возможность жить в истине. Его охватило чувство «крепкого мира, который был похож на воплотившуюся улыбку Бога» [С. 245].
На этом сопоставление внутреннего сюжета романа с концепцией «Исповеди» Августина обрывается, хотя этой третьей ступенью заканчивается только первая часть двухчастного романа. А между тем интересно проследить внутренний путь Кристофа после обращения. Вторая часть посвящена войне и тому, как Кристоф медленно все в ней теряет: брата, который отдает за него жизнь, веру, жену, отца и мать. И уже в эпилоге, потеряв все, он говорит о надежде как единственном стержне своей жизни. И на вопрос, что делать дальше, сам же отвечает: молиться и работать. Но что такое «молиться и работать», как не знаменитое бенедиктинское монашеское правило ora et labora?! Таким образом, обращение Кристофа - это не трехступенчатый, а многоступенчатый процесс, отнюдь не заканчивающийся в конце первой части романа. С другой стороны, монашеское ora et labora является прямым ответом на вопрос Кристофа, заданный в самом начале этого внутреннего пути: «Неужели нельзя наполнить монашескую простоту монашеским духом?» У Августина «я» после обращения исчезает и начинается трактат о времени и памяти, поскольку «я» растворяется в Боге, оно приобщается Божьему безвременью. Белль идет другим путем, путем Иова XX в. Его герой на своем пути теряет все, чтобы остаться наедине со своей надеждой. Его монашество в миру - это голое существование, в котором нет ничего, кроме надежды. И прообразом и вдохновителем подобного существования был для Белля французский писатель второй половины XIX в., один из самых радикальных представителей течения renouveau catholique, Леон Блуа.
Герхард Заудер описывает колоссальное впечатление Белля от чтения Леона Блуа и от его идеи абсолютной бедности, которая роднит его с Франциском Ассизским3. Как описывает сам Белль: «В 1936 г., на Рождество, мне было 19 лет. Первая книга Леона Блуа. Она называлась "Кровь нищих" и взорвала, подобно бомбе, немецкий католицизм во мне и моих друзьях. Потому что она содержала в себе нечто - не только мистическое начало денег, крови нищих, но еще и свободу, отвагу мысли и выражения, которой до сих пор не знал бесконечно провинциальный парализованный немецкий католицизм»4. 9 января 1942 г. в письме с фронта своей невесте он пишет: «Я читал дневники Леона Блуа и, как всегда, почувствовал, что моя жизнь и моя цель заключаются только в том, чтобы
Мистерия бедности: Генрих Белль и Леон Блуа
сказать по-немецки то, что он говорил на французском. В этом все мое желание, и я постоянно молю Бога предоставить мне такую возможность <...> Разве не удивительно, что Леон Блуа умер в ноябре 1917 г., а я родился в декабре 1917? Когда я в какой-то момент, читая его книгу, понял это, то по-настоящему испугался <...>»5. В послевоенное время Блуа продолжал оставаться важной фигурой для Белля. В романном фрагменте «На краю» мы находим прямые и косвенные указания на Блуа. Так же и в рассказе 1949 г. «У моего друга свои идеи». В 1949 г., во время написания романа «Ангел молчал», Белль перечитывал произведения Блуа «Неблагодарный нищий» и «Кровь бедных», что нашло свое отражение в романе.
Белль не просто антиклерикален, для него важно построение нового христианского облика человека, но не как воплощение теоретических или академических догматов, а как нечто повседневное, складывающееся из элементарных повседневных потребностей человека. Его романы «Хлеб прошлых лет», «И не сказал ни слова», «Дом без хозяина» основываются на главных христианских символах: хлебе, Слове, доме. Однако они выступают в первую очередь не как христианские символы, а как знаки повседневного, неотъемлемого человеческого быта.
В 1952 г. интенсивность внимания к Блуа достигает своего апогея. Белль не только пишет многочисленные рецензии на его книги, но и готовит так и не опубликованный 40-страничный типоскрипт о Блуа для гессенского радио6. Вот один из пассажей, который для передачи пришлось сократить: «Кое-что в личности и трудах Блуа можно порицать: некоторые элементы его стиля, напоминающие высокопарный орнамент югендстиля, которые, однако, не могут снизить величину и оригинальность его образов, а также его ненависть, оправдываемую любовью к Богу. Блуа сказал о себе, что он не мыслитель, не интеллектуал, что теология нагоняет на него скуку, что в сущности его единственная цель - поклонение Богу, и его жизнь доказывает, что поклонение он воспринимал крайне серьезно и считал, что каждый христианин должен относиться к нему серьезно. Его ненависть нужно понимать в религиозном смысле. Возможно, именно поэтому она нас так задевает и вызывает ужас <...>»7.
Таким образом, истоки радикального христианства и радикальной антропологии у Белля находятся не в протестантской теологии, а в renouveau catholique. Только через увлечение Леоном Блуа можно понять позицию Белля как писателя. В своем эссе для «Франкфурстких тетрадей», сокращенном и переработанном варианте типоскрипта радиопередачи, Белль пишет об антиклери-
Н.А. Бакши
кализме Блуа: «<...> насколько вялым кажется антиклерикализм неверующих по сравнению с тем, что написал о священниках такой пламенный католик, как Блуа»8. И далее: «Блуа всегда один и тот же, во всех своих книгах: он проживал свои великие темы, верил в них и писал о них. Он оставил за собой право открыть всю пропасть общих мест, этот великолепный и страшный вокабулярий бюргера, всего посредственного, что сейчас превратилось в вокабулярий прессы и государственных мужей»9.
И, наконец, самым ярким примером влияния Блуа на Белля, на наш взгляд, является роман «Где ты был, Адам?». Название романа представляет двойную цитату. С одной стороны, это вопрос Бога, заданный Адаму после грехопадения в третьей главе книги Бытия. С другой стороны, это цитата из «Дневников и ночных раздумий» («Tag - und Nachtbücher», 1940) умершего в 1945 г. философа Теодора Хеккера, вынесенная в эпиграф: «Мировая катастрофа может послужить некоторым целям. Например, найти алиби в глазах Бога. Где ты был, Адам? Я был на войне». Теодор Хеккер, будучи католическим философом, получил в 1936 г. запрет на публикацию, после чего на протяжении девяти лет писал что-то вроде дневников «Дневники и ночные раздумья» и был активным членом движения сопротивления «Белая роза». Именно эти дневники были символом сопротивления и внутренней эмиграции во время войны и стали популярны в первые послевоенные годы. Хеккер, как и Леон Блуа, своей бескомпромиссностью в жизни и творчестве был близок Беллю.
Остановимся на этом главном антропологическом вопросе более подробно. В комментарии к третьей главе Бытия Макинтоша читаем: «Вначале Бог нисходил, чтоб созидать; затем, когда змей осмелился вмешаться в дело творения, Бог пришел с небес, чтобы спасти. Об этом свидетельстве нам первое слово, произнесенное Богом после падения человека: "И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?" Вопрос этот доказывал два факта, а именно, что человек погиб и что Бог пришел искать его; доказывал грех человека и благость Божию. "Где ты?" Какою верностью, какою благодатию дышало это слово, являвшее в то же время весь ужас положения, в которое себя поставил человек, и обнаруживавшее истинный характер и отношение Бога к падшему человеку»10. Итак, с одной стороны, в этом вопросе заключена вся благодать Божия. С другой стороны, в ответе на него заключена вся бесконечная глубина падения человека: «Чем же отвечает человек-грешник на верность и благость благословенного Бога, его звавшего и ему
Мистерия бедности: Генрих Белль и Леон Блуа
говорившего: "Где ты?" Увы, ответ Адама лишь открывает всю глубину зла, в которое он погрузился. Адам, мы видим, слагает всю ответственность за свое постыдное поведение на обстоятельства, для него созданные Богом, иначе говоря, косвенно на Самого Бога. Таково было ужасное положение человека. Он утратил все: свое господство, сознание своего собственного достоинства, свое счастье, свою невинность, свою чистоту, свой мир и, что всего хуже, он делал Бога ответственным за свое несчастие. Погибший, виновный пред Богом грешник, он еще решался оправдывать самого себя и обвинять Бога»11.
Тем самым мы видим, что уже в самом названии заложены несколько основных для Белля тем: благодать Бога, падение и вина человека. Но есть и еще одна важная тема, которая ведет от этого библейского высказывания к другой, не менее важной, хотя и не вынесенной в эпиграф фигуре, - Леону Блуа и его основной теме - бедности. Белль пишет о Блуа в 1952 г.: «<...> бедность была для него не просто богоугодным состоянием, но состоянием самого Бога. Бедность была для него не одним из возможных, но единственно возможным достоинством человека». И далее: «Все они - христиане и марксисты - обещают бедным "лучшую жизнь", а Блуа знал: нет никакой лучшей жизни, чем та, которая у нас есть и в которой нам нужно стараться быть братьями <...>»12. С вопроса Бога «где ты был, Адам?» начинается состояние абсолютной, экзистенциальной бедности человека, его изгнание из рая, состоящее в отделении от Бога. Именно это состояние абсолютной бедности и интересует Белля. Этот роман прежде всего не о вине человека, как принято думать, а о его бедности, и в этом плане он находится в одном ряду с христианскими экзистенциалистами Т. Хеккером и Л. Блуа. Одна из ключевых фигур романа Илона представляет собой совершенного человека в смысле Блуа: за полчаса до смерти, измученная в концлагере, она начинает молиться, но не о чем-то конкретном, а просто так: «Она молилась не о том, чтобы что-то получить, не о том, чтобы чего-то избежать, не о быстрой безболезненной смерти, не о жизни, она просто молилась и была рада, что может облокотиться на обитую тканью дверь и остаться одной хотя бы спиной. Сначала она стояла наоборот спиной к толпе, и когда в изнеможении начала падать назад, ее тело вдруг вызвало в мужчине, на которого она упала, сумасшедшее желание, которое ее напугало, но не оскорбило, даже наоборот, она почувствовала, что может как-то помочь ему, этому незнакомцу <...>»13. Что же здесь описано? Жуткая, бесчеловечная ситуация самого страшного падения, когда
Н.А. Бакши
совершенно изможденную, ожидающую смерти женщину насилует человек, у которого она пытается найти последнюю поддержку. Или другим радикально-христианским языком Блуа и Белля: человек в своей абсолютной бедности старается быть братом другому, незнакомому человеку, не только не осуждая его, но и стараясь понять его действия, и в этом состоянии совершенной бедности и беспомощности человек парадоксальным образом снова оказывается абсолютно близок Богу, преодолевает ту дистанцию, которая открылась в момент вопроса Бога: «Где ты был, Адам?». Не случайно через несколько строк мы читаем, казалось бы, странный вопрос протоколиста: «Она назвала свое имя, профессию, дату рождения и религию и была удивлена, когда писарь спросил ее, сколько ей лет. "Тридцать три", ответила она»14. Казалось бы, вопрос излишен, если известна дата ее рождения. И именно из-за своей ненужности ответ на него оказывается ключевым. Илоне 33 года, она в возрасте Христа. Это ей, Илоне, принадлежат слова: «Нужно молиться, чтобы утешить Бога»15. То есть молитва необходима для того, чтобы вернуть утраченное единство с Богом, вернуть свое изначальное высокое положение по слову восьмого псалма: «Что есть человек, что ты помнишь его?» (Пс. 8:5). И конечно, здесь мы встречаемся с совершенно католической антропологией: человек настолько важен для Бога, что он в состоянии утешить Его. Человек не менее важен для Бога, чем Бог для человека.
Эта фраза снова указывает на Леона Блуа и хорошо известное Беллю эссе Карла Пфлегера «Мистерия бедности у Леона Блуа»16: «Взгляд Блуа останавливается на Христе, он ничего не ищет, но "неожиданно" оказывается ослепленным ярким светом. Он увидел бедного Бога. Он вдруг понимает, что эта жуть существует, существует бедный Бог, который так беден, что ему нельзя молиться, чтобы что-то получить от него, но необходимо молиться, чтобы его утешить»17. Кроме того, в самом известном автобиографическом романе самого Блуа «Отчаянный» находим: «Господь увидит истину, и найдет в нас утешение, как свидетельствует Моисей в своем песнопении: и он найдет утешение в рабах своих. Картезианцы, умершие для мира, чтобы быть верными слугами, бодрствуют и славословят вместе с церковью, чтобы и они могли утешить Бога. Господь наш опечален до смерти, потому что его друзья покинули его и потому что он должен умереть, чтобы оживить холодные сердца неверных»18.
Не быть просителем у Бога ненужных вещей, «таких как успех и богатство, которых Бог все равно не может дать»19, а быть равным
Мистерия бедности: Генрих Белль и Леон Блуа
Богу, т. е. его утешителем, как Бог является утешителем человека. И здесь опять Белль ставит знак равенства: сознательно оставаться бедным и ничего не просить у Бога значит быть его истинным подобием, его утешением. Именно это осознание и приходит к главному герою Файнхальсу в конце романа, где возвращение домой приобретает неожиданно совершенно иное значение. Это возвращение к Богу, к утраченному и страстно ожидаемому единству; не случайно его накрывает в конце белый флаг - символ чистоты. И смерть его поэтому не трагична, как пишет Альфред Андерш в своей рецензии на роман «Христос не дает отпуска»: «Смерть не является для христианина драматической фигурой, а Белль христианин, то есть не драматург в собственном смысле слова. Белль - рассказчик и знает о возможностях христианской прозы: представить роман человека, расположенного к познанию откровения, возможность его гибели или его возвращения, одиссею на Таити души, - все это совершенно эпические темы»20.
Белль тем самым стоит в традиции renouveau catholique, а не в немецкой традиции католической литературы. В отличие от всех остальных немецких христианских писателей, чье творчество основано на теологическом дискурсе, Белль опирается на совершенно другую линию - простоты и святости, ведущую свои истоки от Франциска Ассизского и плавно приводящую к Леону Блуа. Для него важно было не провозвестие, а единство слова и жизни.
Примечания
1
2
RymarN. «Die Gnade, leiden zu dürfen»; Anfänge der lyrischen Prosa in Heinrich Bölls Roman Kreuz ohne Liebe // Literatur und Religion 1945-1955 / Hg. N. Baks-hi, D. Kemper. München; Fink Verlag (в печати).
Böll H. Kreuz ohne Liebe // Idem. Werke. Kölner Ausgabe; 1946/1947. Bd. 2 / Hsg. von J.H. Reid. Köln; Kiepenheuer & Witsch, 2002. Здесь и далее роман цитируется по этому изданию. Страницы указываются в тексте.
Sauder G. Heinrich Bölls Leon-Bloy-Lektüre; Ursprünge eines radikalen Katholizismus // «Ich sammle Augenblicke». Heinrich Böll 1917-1985 / Hg. W. Jung, J. Schubert. Bielefeld; Aisthesis Verlag, 2008. S. 31-48.
Böll H. Werke. Kölner Ausgabe; 1963-1965. Bd. 14. Köln; Kiepenheuer & Witsch, 2002. S. 702.
Цит. по; Sauder G. Op. cit. S. 42.
Böll H. Existenz in Gott und in der Armut. Leon Bloy von Heinrich Böll. Manuskript. Eigentum; Hessischer Rundfunk, Abendstudio, Frankfurt a/M, Mai 1952.
3
4
5
6
Н.А. Бакши
7 Цит. по: Sauder G. Op. cit. S. 45-46.
8 Böll H. Jenseits der Literatur // Böll H. Werke. Kölner Ausgabe: 1952-1953. Bd. 6. Köln: Kiepenheuer & Witsch, 2007. S. 97.
9 Ibid. S. 98.
10 Макинтош К.Х. Толкование на Пятикнижие. Бытие. Главы 1-5. Гл. 3 // Христианская страничка. URL: http://www.blagovestnik.org/bible/macintosh/m01. htm#6 (дата обращения: 22.12.2011).
11 Там же.
12 Böll H. Jenseits der Literatur. S. 97.
13 Böll H. Werke. Kölner Ausgabe: 1951. Bd. 5. Köln: Kiepenheuer & Witsch, 2004. S. 283.
14 Ibid. S. 285.
15 Ibid. S. 298.
Pfleger K. Das Mysterium der Armut bei Leon Bloy. Salzburg, Leipzig: Anton Pustet, 1936.
Böll H. Werke. Kölner Ausgabe: 1951. Bd. 5. Stellenkommentar. S. 475-476. Ibid. S. 476. Ibid. S. 328.
Andersch A. Christus gibt keinen Urlaub // Frankfurter Hefte. 1951. 6 Jg. H. 12. S. 939-941.
16
