CC BY
86
ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
Г. У. Аминова
МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТВОРЧЕСТВА С. И. ТАНЕЕВА В СВЕТЕ РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКОЙ ТРАДИЦИИ
В статье на основе анализа эпистолярного творчества С. И. Танеева, его записей, писем, дневников, а также философских работ русских мыслителей предлагается рассмотрение мировоззрения музыканта-мыслителя в органичной связи с идеями русского религиозного идеализма, под воздействием которых находилась современная композитору отечественная культура рубежа Х1Х-ХХ веков.
Ключевые слова: С. И. Танеев, эпистолярное творчество, русский религиозный идеализм, рубеж Х1Х-ХХ веков.
Творчество С. И. Танеева - явление русской музыки, русского искусства в целом, составная часть единой культуры. Соответственно его изучение может быть плодотворным, прежде всего, в контексте национальных духовных традиций. Танеев с его идеей создания «православной кантаты», «русской оратории» предстает художником, ярко выразившим духовную настроенность русской культуры рубежа веков, ее сильные религиозные обертоны. Откликнуться сердцем на родное, великое, священное может только человек духовно и национально самоутвердившийся, не растерявший по жизненной дороге, как писал И. Н. Крамской, «драгоценнейшее качество художника - сердце»1.
Из эпистолярного наследия Танеева вырисовывается человек необыкновенно искренний, скромный, принципиальный, не терпевший лжи и фальши. Особенно показательны в этом отношении письма А. С. Аренскому, в которых проявляется отеческая забота о любом нуждающемся во внимании, в духовном наставлении, поддержке. В одном из писем С. И. Танеева содержится мысль, точно выражающая нравственное кредо композитора и весьма характерная для его мировоззрения в целом: «Удовлетворение физических потребностей - вещь в сущности весьма почтенная, но отнюдь не тогда, когда в жертву им приносится все то, что человек имеет в себе самого лучшего <...> все то, что делает человека человеком»2. Смысл того, что разумел Танеев в словах «самое лучшее в человеке», открывается для нас в его творчестве.
Творчеству Сергей Иванович отдал все свои силы, творчество стало для него самой жизнью - ее сутью, ее формой, ее целью. В этом смысле жизненная позиция Танеева - позиция подвижника3 - является по существу христианской. Духовный свет, исходящий от личности композитора, есть плод напряженного труда души. Данное заключение противоречит широко распространенному в литературе мнению
об атеизме, антирелигиозной настроенности композитора4. С этим стереотипом никак не согласуются ни творческие интересы Танеева, ни целый ряд его собственных высказываний. Так, в письме от 1897 года к Ю. И. Сабанеевой Танеев пишет, что «без добросовестного и искреннего отношения к духовной стороне своей природы человек не может сделаться ни нравственным, ни счастливым»5; а Ю. П. Лукин-ской на вопрос, бывает ли он в церкви, Танеев отвечает: «... почти не бываю, но... по временам работаю на Бога: пишу духовные сочинения и думаю, что это может заменить хождение в Церковь»6.
Современные «социологи» скорее всего обвинят Танеева в недостаточной степени воцерковленности, свойственной многим русским интеллигентам рубежа XIX-ХХ веков. Однако Танеева не праздно занимали вопросы веры. Воспитанный в атмосфере глубокого Богопочитания, царившего в доме родителей композитора, Сергей Иванович на протяжении всей жизни читает религиозную литературу (в его дневниках упоминается Евангелие, труды И. Дамаскина и др.); начиная с 90-х годов, он особенно часто посещает святые места - Черниговский скит близ Троице-Сергиевой лавры, Донской монастырь (март 1895 год), Пафнутиево-Боровский монастырь, Бер-люковскую пустынь (май 1895 год), Даниловский монастырь (1896 год) и т. д. Дневниковые записи последних двадцати лет свидетельствуют о духовной потребности Танеева в приобщении к таинствам церкви.
Более того, напомним о намерении композитора написать православную кантату «по случаю открытия Храма Спасителя».
В поисках идеала национальной русской музыки Танеев опирается, прежде всего, на хоровые жанры, наследующие вокально-хоровую традицию, в частности, традицию древнерусского культового пения. Знаменательным представляется и тот факт, что Танеев обращался к культовым жанрам. Самые ранние духовные сочинения были написаны на тексты псалмов [68, 74, 142], далее сочинены ирмос «В Церковь Небесную» и другие хоры на канонические тексты, был и замысел «Всенощной» и цикла причастных стихов на разные недели и праздники, правда, не получивший окончательного воплощения .
Идея восстановления древнерусского пения, поиск самобытного национального стиля церковной музыки, систематическая работа по созданию переложений рос-певов, целенаправленная реализация в педагогической деятельности «программы» развития мелодического мышления у композиторов московской школы, участие в событиях, происходивших в сфере православного хорового творчества, переписка с Чайковским в 1870-1880-е годы, в ходе которой бурно обсуждаются вопросы «понимания настоящих потребностей нашей церковной музыки»8, фундаментальные проблемы о её путях (это период создания Петром Ильичём его духовных композиций и Сергеем Ивановичем кантаты «Иоанн Дамаскин») - всё это указывает на безусловную включённость Танеева в процесс формирования так называемого «Нового направления» в духовной музыке рубежа Х1Х-ХХ веков. Воспитанный всем строем русской жизни, он полагал, что обращение «за советом» к древним национальным образцам способно вывести искусство из тупика «нелюбия» и «разности». Танеев ценил в художественном творчестве способность соединять «людей <...> любовью, что служит указанием на радость единения людей между собой или на страдание, происходящее от разъединения».
Красота, служащая единению и Любви, - эйдос музыки Танеева, выражающий суть художественного сознания композитора - устремленность творческого «я» к единству с «мировым целым», со всем «древом человечества высоким» (Ф. Тютчев)9. Танеев, подобно многим русским мыслителям рубежа веков, «хоровое начало» отождествляет с соборностью, в которой славянофилы, а вслед за ними и Н. Бердяев, С. Булгаков, Н. Лосский, Вл. Соловьёв, С. и Е. Трубецкие, П. Флоренский, С. Франк и др. полагали основание русской культуры.
Согласно С. Булгакову, С. Трубецкому, П. Флоренскому, соборное сознание сверхлично потому, что оно «не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более чем лично»10. Человеческая личность как бы снаружи замкнута или обособлена; в своих же глубинах субъективное «я» со-общается со всеми остальными «я», со всеобщим, объективным бытием. Соборность в христианстве - религии Бо-
гочеловека и Богочеловечности - тождественна кафоличности или всеединству, в котором осуществляется полнота бытия. Чтобы высшая цель была действительно осуществлена - единогласно учат русские религиозные мыслители рубежа веков -человек призван сообща спасти мир и себя. Утверждая соборность, духовную Любовь как основу человеческой жизни, они пытаются направить развитие общества по пути благодатной и очищающей душу Веры.
Впервые теоретическое обоснование соборности как мировоззренческой доминанты восточно-христианского любомудрия выдвинул А. С. Хомяков, творческое наследие которого знатоки оценивают как вершину отеческой богословской традиции, как гениальное обобщение её путей от истоков до конца Х1Х века. Согласно определению Хомякова, собор выражает идею не столько видимого соединения, сколько внутреннего единства, свободного единодушия. Внешнее единство, как объясняет А. Хомяков, есть «единство, проявленное в общении таинств, внутреннее <.. .> единство Духа»11. Только в Православии, считает Хомяков, принцип соборности осознан как высшая Божественная основа Церкви, где органично сочетаются свобода и единство.
Примечательно, что самое крупное, последнее сочинение Танеева - кантата «По прочтении псалма» - написано на стихотворение именно А. С. Хомякова. По-видимому, вера в неодолимость человеческого духа, в неумирающую Любовь, в «правду на суде», в «сердце», которое «чище злата», рождает идею соборности у Хомякова, нашедшую продолжение в танеевской идее «православной» кантаты, где хор мыслился как всесовершенный инструмент самораскрытия Души Соборной в ее осуществлении высшей формы творчества - духовного делания.
Танеев и Хомяков сходятся также в понимании народности. Танеевские рассуждения о важности национальных корней для сохранения духовной основы в русской музыке созвучны взглядам Хомякова: «... русский народ не просто материал, а духовная сущность»; от народной жизни происходят лучшие явления русской образованности, художества, быта, «все то, что в нас не мертво, не бессильно, не бесплодно»12.
Созвучны мысли Хомякова и Танеева о роли национальных корней в формировании русской культуры. Хомяков писал: «Когда русское общество встало лицом к лицу с западною наукою, изумленное, ослепленное новооткрытыми сокровищами, оно бросилось к ним со всею страстию <...>. Ему показалось, что только теперь началась умственная и духовная жизнь русской земли <...>. Но действительно было совсем не то. Русский дух создал самую русскую землю <...>». Русские дворяне, оторвавшись от своего народа, только «подражательно перенимают» результаты чужой науки. Право же на собственное мышление они еще не приобрели «или если приобрели, то мало им воспользовались». Уместно привести здесь аналогичные рассуждения «Из памятной записной книжки» Танеева: «Русские музыканты учатся западной музыке, прямо встречаются с готовыми законченными формами. Они или сочиняют в европейском стиле, или стараются втиснуть в евр[опейские] формы русскую песню, не думая о том, что русская [песня] по отношению к ним является чем-то внешним, не имеет с ними органической связи». Обращаясь в своем творчестве к известным формам, казавшимся на пороге ХХ века «устаревшими», Танеев вскрывает в них универсальные художественные каноны, в которых он находил силу воплощать подлинно созерцаемую действительность. В этом смысле свойство «всемирной отзывчивости» (Достоевский) танеевского духа воспринимается не как стремление образованного русского человека «дотянуться» до стандартов западноевропейской цивилизации, но как живая нить, «пуповина», связующая духовный мир русского композитора со всей вселенной. Это присущее Танееву видение национального сквозь призму общечеловеческого - способность, характерная для многих ху-
дожников и мыслителей культуры рубежа Х1Х-ХХ веков. Об общечеловеческом -христианском сознании, найденном через углубление своего «духовнонационального лона» до того уровня, где «живет духовность, внятная всем векам и
13
народам», - писал И. А. Ильин ; для Вяч. Иванова родное мыслится сквозь призму вселенского, для Ф. Достоевского и Вл. Соловьева русский - всечеловек, и вместе с
14
тем - пламенный патриот по живому чувствованию своих духовных корней .
Отношение России к Западу, как следствие - поиск пути, исторического места России и предвидение ее будущего - одна из основных проблем, которые волновали русских мыслителей на протяжении всего христианского периода русской истории. В понимании роли европейского знания в будущности развития культуры композитор и философ были единодушны. Так, Танеев в известном письме П. И. Чайковскому от
18.08.1880 года пишет: «...мы можем, с одной стороны, способствовать росту европейского дерева, а с другой - воспитывать собственные ростки <...> моя мысль заключается в том, что русский оттенок в музыке с течением времени будет получать всё более и более определённый характер, и из него выработается стиль, существенно отличный от европейского. Я нисколько не проповедую отчуждения от Европы, напротив, мы должны у европейцев учиться, что мы и делаем.». Практически так же - в соединении западной «образованности» с русским неразвитым «просвещением» - и Хомяков усматривал возможность преодолеть кризис мировой цивилизации. «Теперь, когда эпоха создания государственного окончилась, когда связались колоссальные массы в одно целое, несокрушимое для внешней вражды, настало для нас время понимать, что человек достигает своей нравственной цели только в обществе, где силы каждого принадлежат всем и силы всех каждому»15. Он утверждал, что Россия стоит на пороге создания самобытной культуры, что возможно при условии слияния образованного дворянства с народом, хранящим живые национальные начала: «Принадлежать народу - значит с полною и разумною волею сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявляющийся (хотя, разумеется, не сполна) в его историческом развитии»16. В России на основе «нравственного закона любви» возможно то «просвещение, к которому Запад стремится безнадежно и которого достигнуть не может вследствие своего внутреннего разложения <. > Художник не творит собственно своею силою: духовная сила народа творит в ху-
17
дожнике» . Аналогичен смысл содержания строк из письма Танеева к Чайковскому от 18.08.1880 года: «.то обстоятельство, что Вы родились в России, слышали песни, жили среди той природы, которая имела влияние на склад характера русского народа, эти и многие другие причины делают то, что Ваша музыка часто носит особый характер, непохожий на европейский». В этом же контексте воспринимаются размышления из письма от 6.08.1880 года: «Мне было весьма приятно услышать на Пушкинском празднике подробность его биографии, дотоле мне неизвестную, именно: под конец жизни он записывал народные выражения, прислушивался, как говорит народ. „Надо учиться русскому языку у просвирен ”, - его подлинные слова. Эти слова мы должны помнить и обращать свои взоры к народу».
Русский народ, по убеждениям славянофилов Хомякова и Киреевского, обладает глубоким религиозным чувством как началом начал в жизни и общественном устройстве. Православие и русская земля - живой источник русского народного самосознания - как национального, так и религиозного его аспектов. Эту традиционную духовность и религиозность русского народа философы рубежа веков противопоставляли европейскому социализму, видя в нем «насильственное низведение всех к одному чисто материальному уровню сытых и самодовольных рабочих»18. Осмысленным стремлением сохранить подлинную духовность в человеке, не дать «яду ма-
териализма» поразить сознание было обусловлено обращение лучших умов России к чистым истокам христианства, к его духовной сути, к освещенным его светом русской истории и искусству.
Записи из дневников Танеева, где упоминается чтение им газет «Россия», «Курьер», «Наша жизнь», «Русские ведомости», «Путь», «Товарищ», «Жизнь и свобода», «Начало» и др., вырезки из некоторых газет, хранящиеся в архиве Государственного Дома-музея П. И. Чайковского в Клину, говорят об осведомленности музыканта в событиях революционного периода русской истории. Показательным может быть сравнение высказываний Танеева с высказываниями Н. Бердяева: «. увлечению модными европейскими учениями должна быть противопоставлена традиция, традиция же должна быть и универсальной, и национальной, - тогда лишь она плодотворна для культуры» («Философия свободы. Смысл творчества»); «... Так мало я думаю о том, чтобы представлять в своих сочинениях образцы какого-то до меня не выдуманного стиля, создавать новую, неслыханную музыку. Но, повторяю, русские мелодии должны быть положены в основу музыкального образования. Думаю, что придет время, когда в консерваториях не станут слепо учить тому, чему учат в Лейпциге или в Берлине, а поймут <...>, что у нас иные задачи, чем у немцев или французов, что нельзя забывать о существовании русских песен, что надо применяться к тем обстоятельствам, среди которых находишься» (из письма Танеева Чайковскому от
18.09.1880 года).
Философы рубежа веков, характеризуя мировоззрение русского человека, усматривают его основание в идее органической структуры духовного мира, утвердившейся ещё в раннем христианстве и платонизме. Согласно этой идее «каждая личность является звеном живого целого, а разделенность личностей между собой только кажущаяся» (С. Франк)19. Отсюда духовная жизнь человека рассматривается «не просто как особ[ая] сфер[а] мира явлений, область субъективного, или как придаток, эпифеномен внешнего мира», но как подлинная реальность, которая коренится в божественном Сущем. Достижение «свышнего мира» возможно лишь в любви, отождествляемой религиозными мыслителями с животворящим Духом и Светом Истины: «Но послал Господь нам заповеди, ведущие в жизнь вечную» (Илларион)20.
Идеей любви направляется духовный поиск в Поучениях, летописях, богословских трактатах Иллариона и его последователей. Так, например, Вл. Мономах (Х11 век) отечески наставляет: «Укройся от зла, и делай добро, и будешь жить вечно»; Кирилл Туровский (Х11 век) убежден, что плоды «древа жизни» есть такие добродетели, как любовь, послушание, смирение. В том же русле воспринимаются речения протопопа Аввакума (ХУ11 век): «... не говоры ищет от нас Господь, но любви с прочими добродетельми хощет»21.
Пламенные «Слова» Аввакума пронизаны незримой нитью, связующей Учителей Древней Руси с их духовными наследниками Руси послепетровской. Разоблачение гордыни рационалистов, сотворивших себе кумира из разума и самовластья души и отвергнувших Любовь, находим, в частности, у священника Александра Ель-чанинова - немеркнущего светильника Православия в ХХ веке: «Всегда в жизни прав тот, кто опирается не на логику, не на здравый смысл, а тот, кто исходит из одного верховного закона - закона любви»22. В лучах любви вызревали убеждения даже столь далекого от Церкви русского мыслителя, как Л. Толстой, этическая система которого так или иначе восходит к Нагорной Проповеди: «Идеал Совершенства, данный Христом, не есть мечта или предмет риторических проповедей, а есть самое необходимое, всем доступное руководство нравственной жизни людей.»23. Характерный для русского Православия этический аспект выделяется и в суждениях
А. С. Хомякова, творческое наследие которого знатоки оценивают как вершину отеческой богословской традиции, как гениальное обобщение ее путей от истоков до конца Х1Х века. В сущности, вся философия А. Хомякова зиждется на идее, что бо-жия «живая истина» не укладывается в границы рационального, которое есть только один из способов человеческого познания. «Всецелый разум» недостижим вне Веры. Таким образом, гносеология Хомякова целиком и полностью согласуется с логикой апофатического знания24.
Познавая Бога «нравственною силою искренней любви», человек должен выйти за пределы самого себя. Это «внутреннее», «непосредственное», живое знание так отличается от знания отвлеченного (рассудочного), как действительное ощущение света зрячим отличается от знания законов света слепорожденным (В. Лосский)25. Для А. С. Хомякова вера и любовь суть едины: «. никто не спасается, не приобщившись внутренне святости церковной, ее Вере, Надежде и Любви, ибо не дела спасают, а Вера <.> истинная и живая»26. Это - высказывание не только Поэта, облекающего философскую «премудрость» в отточенные словесные формулы, но и глубоко воцерковленного человека, которому внятен смысл слова Божия. Единство святости и Любви, учит Хомяков, образует основу Церкви, которая потому и называется соборною, или кафолическою, ибо «сущность ее состоит в согласии и в единстве Духа и жизни всех ее членов, по всей земле, признающих ее»27.
Идея любви как целительной нравственной силы и как высшего творческого принципа Бытия - одна из ключевых в русской культуре рубежа Х1Х-ХХ веков: ею во многом был определён поиск путей духовного обновления искусства по законам красоты. Ее претворение в искусстве многообразно, но отчетливо поляризуется в двух противоположных, взаимоисключающих эстетических позициях: Красота нерукотворная - красота, творимая человеком. Соответственно возникает и оппозиция этическая: художник либо благоговейно преклоняется перед Красотой, позволяющей душе «коснуться рукой Божества» (С. Булгаков) - Красотой, освещающей человеческий путь к истине; либо творит с ощущением высоты лишь собственного «я», забывая о том, Кто сказал: «Без меня же не можете творить ничего».
Дух Любви - первоисток и творчества Танеева, для которого только в творческом акте любви и возможно явление прекрасного сочинения. Все его сочинения -от первого опуса «Иоанн Дамаскин» до последнего «По прочтении псалма» - пронизаны идеей неумирающей любви, возможной только в «сердце чище злата».
Примечания
1 Крамской об искусстве / сост. Т. М. Коваленская. - М., 1988. - С. 40.
2 Памяти Сергея Ивановича Танеева (1856-1946) : сб. ст. и материалов к 90-летию со дня рождения / под ред. В. В. Протопопова. - М., 1947. - С. 95.
3 Напомним характеристику подвижничества, данную С. Булгаковым в статье «Героизм и подвижничество», согласно которой основными принципами его являются личная нравственность, личное самоусовершенствование, выработка личности, личный долг и его исполнение, самоконтроль, превращение жизни «в незримое самоотречение, послушание», исполнение «своего труда со всем напряжением, самодисциплиной, самообладанием».
4 Истоком данного мнения, на наш взгляд, является «ложное понимание сущности светских областей жизни». В. В. Медушевский замечает, что «светская культура не находится в логической оппозиции к Церкви», как это часто понимают. Правильнее было бы говорить не о светских, но «о внехрамовых сферах жизни Церкви как тела
Христова, которое наряду со священством и монашеством включает в себя всех истинно верующих: государственных деятелей, работников культуры, искусства, науки, образования, просвещения, производства и всех вообще профессий, которые не противоречат благочестию <. > Мысленная противопоставленность понятий церковного и светского провоцировала их реальное размежевание в истории христианской цивилизации» (См.: Медушевский, В. В. Христианская социальная педагогика в эпоху глобализма / В. В. Медушевский. - М., 2003. - С. 17). Творчество, рожденное в подвиге чистой веры, возможно не только в рамках церковного обряда. Искусство Моцарта и Глинки, Пушкина и Шекспира, Рафаэля и Нестерова - «высшее цветение человека в мире». Правомерно в этот ряд включить и имя С. И. Танеева, творчество которого равнозначно духовному поиску, устремлению к высшей жизни.
5 Танеев, С. И. Дневники. Кн. 1 : 1894-1898 / С. И. Танеев. - М., 1981. - С. 311.
6 Танеев, С. И. Материалы и документы. Т. 1 : Переписка и воспоминания / С. И. Танеев. -М., 1952. - С. 103.
7 Песнопения Всенощного бдения и Литургии были изданы в сб. Танеев, С. И. Духовная музыка / С. И. Танеев ; сост. Н. Ю. Плотникова. - М., 1999 и записаны на СД в исполнении камерного хора Православного Свято-Тихоновского Богословского института под рук. Евг. Тугаринова.
Из письма от П. И. Чайковского С. И. Танееву от 05.08.1881.
9 По-видимому, это имел в виду Б. Асафьев, характеризуя этос танеевского творчества: «Мысли свои об этическом в искусстве, столь исконные в русской художественной литературе, Танеев сочетал с русскими же идеями о всечеловечности искусства». См.: Асафьев, Б. В. Избранные труды. Т. II. / Б. В. Асафьев. - М., 1954. - С. 284.
10 См: Трубецкой, С. Н. Соч. / С. Н. Трубецкой. - М., 1994. - С. 498.
11 Хомяков, А. С. Полн. собр. соч. А. С. Хомякова. Т. 2 : Сочинения Богословские/
А. С. Хомяков, изд. под ред. [и предисл.] Ю. Самарина. - Прага, 1867. - С. 15.
12 Цит. По: Цымбаев, Н. И. Славянофильство. Из истории русской общественнополитической мысли ХХ века / Н. И. Цымбаев. - М., 1986. - С. 73.
13 Ильин, И. А. Путь духовного обновления / И. А. Ильин // Путь к очевидности. -М., 1993. - С. 245.
14 Иванов, В. И. Родное и вселенское / В. И. Иванов. - М., 1994. - С. 386.
15 Хомяков, А. С. Соч. : в 2 т. Т. 1 : Работа по историософии / А. С. Хомяков. -М., 1994. - С. 470.
16 Цит. по: Холодный, В. И. А. С. Хомяков и современность : зарождение и перспектива соборной феноменологии / В. И. Холодный. - М., 2004. - С. 133-134.
17 Там же. - С. 100-138.
18 Соловьёв, В. С. Собр. соч. : в 10 т. Т. 7 / В. С. Соловьев. - Сиб., 1914. - С. 146.
19 Франк, С. Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии / С. Л. Франк // Философы России Х1Х-ХХ столетий. Биографии, идеи, труды. - М., 1999. - С. 11.
20 Илларион. Слово о законе и благодати / Илларион // Прометей : ист.-биогр. альм. Т. 16 : Тысячелетие русской книжности / сост. Е. Бондарева. - М., 1990. - С. 180. Сер. «Жизнь замечат. людей».
21 Лаппо-Данилевский, А. С. История русской общественной мысли и культуры ХУП-ХУШ вв. / А. С. Лаппо-Данилевский. - М., 1990. - С. 206.
22 Ельчанинов, А. В. Записи / А. В. Ельчанинов. - Париж, 1978. - С. 28.
23 Толстой, Л. Н. Собр. соч. : в 22 т. Т. 21 : Дневники. - М., 1985. - С. 222-223.
24 Апофатия является основной отличительной чертой всей богословской традиции Восточной Церкви. Согласно апофатическому, или отрицательному, знанию путь отрицания, приводящий к полному незнанию, - путь совершенный и единственно по
своей природе подобающий Непознаваемому, ибо «Бог беспределен и непостижим, и одно в Нем постижимо - Его беспредельность и непостижимость» (Иоанн Дама-скин).
25 Лосский, В. Н. Очерки мистического богословия восточной церкви /
В. Н. Лосский. - М., 1991. - С. 32.
26 Хомяков, А. С. Полн. собр. соч. Т. 2 : Сочинения Богословские. - С. 15.
27 Там же. - С. 5.
Т. С. Сергеева
ЗИРЬЯБ - СОЗДАТЕЛЬ ЗАПАДНО-АРАБСКОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ
КЛАССИКИ
В статье на основе сравнительного сопоставления исторических источников рассматриваются основные достижения Зирьяба и его вклад в развитие музыкальной культуры ал-Андалус и всего мусульманского Запада. Кроме того, на примере биографии Зирьяба анализируется процесс мифологизации исторических фактов, который представляет собой типологическое явление, характерное как для Средневековья, так и для Древности.
Ключевые слова: Зирьяб, мусульманский Запад, мифологизация исторических фактов.
До недавнего времени в отечественном музыкознании не уделялось должного внимания проблеме творческой личности в классике мусульманского Востока. Постепенно эта область становится предметом исследования, хотя вклад выдающихся личностей в музыкальную культуру мусульманского Запада до сих пор не признан. Андалусская классика, известная как масштабные циклы нубы, сохранилась до наших дней в странах Северной Африки (Магриб) и представляет собой самое старое музыкальное наследие на мусульманском Востоке. «Арабы рассматривают это искусство как откровение коллективного характера, почти божественного или таинственного происхождения»1. Истоки этой традиции связаны со средневековой Андалусией 1Х-Х веков и творчеством прославленного Зирьяба.
В музыкальной культуре арабской Испании (ал-Андалус) существовало несколько легендарных личностей, но первый среди них - несомненно, великий Зирь-яб, «отец андалусской музыки», который и в наши дни, спустя 1150 лет (!), в исламских странах является символом андалусской классики. Настоящее имя этого выдающегося музыканта - Абу-л-Хасан Али ибн Нафи (789-857)2. Однако в истории он известен под своим артистическим псевдонимом - Зирьяб, что означает «чёрный дрозд», данным ему из-за тёмного цвета лица и красноречия3.
Существует несколько различных биографий Зирьяба со времён Средневековья: у Ибн Абд Раббихи (890-940) в ‘Икд ал-Фарид («Уникальное ожерелье»), у Ибн Хайяна (987-1076) в ал-Муктабис («Поучительная книга») и, следовательно, у ал-Маккари (1578-1632) в Нафх ат-Тиб («Благоухание свежей андалусийской ветви»), где цитируется Ибн Хайян, а также у ал-Кутийи (ум. 977). Однако все эти биографии не согласуются между собой.
Несомненно, Зирьяб был исторической личностью, но его жизнь обросла невероятными легендами. И сейчас уже почти невозможно отделить историческую прав-
