CC BY
42
ПОЭТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК
МИР ПИСАТЕЛЯ В ЗЕРКАЛЕ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ (О СЛОВЕ ГОРЯЧИЙ У ПУШКИНА И ДОСТОЕВСКОГО)
Ю.Н. КАРАУЛОВ
Кафедра общего и русского языкознания Российский университет дружбы народов Ул. Миклухо-Маклая, 6, 117198 Москва, Россия
В статье рассматриваются семантика художественного текста как отражение творческого мира писателя и методы ее изучения.
Мир писателя представлен в его произведениях и складывается из действующих в них персонажей, окружающей обстановки, историко-временных и пространственно-географических данных; из бытовых суждений. Философских концепций, жизненных идеалов и оценок, вложенных в дискурсы действующих лиц, а также из сюжетных траекторий описываемых автором событий. От внутреннего мира той повседневной духовной жизни, в котором пребывает каждый человек, мир писателя отличается прежде всего тем, что он полностью оязыковлен, эксплицирован словесными средствами в его текстах. При этом подчеркну, хоть это и банально, что мир писателя в его художественном творчестве и внутренний духовный мир этого же человека как частного лица не совпадают. Так, повышенная суеверность Пушкина [1] не наложила какого-то специфического отпечатка на его творчество; аналогичным образом интерес Достоевского к проявлениям некрофилии в реальной жизни и к некроману как особому патопсихологическому типу [2] не нашел прямого отражения в его произведениях.
Именно поэтому, «когда мы пытаемся понять текст, мы не переносимся в душу автора, в ее устройство или конституцию, и уж если говорить о том, чтобы «переноситься», то мы переносимся в то, что он подразумевает как смысл... Задача герменевтики — прояснить это чудо понимания, а чудо заключается не в том, что души таинственно сообщаются между собой, а в том, что они причастны к общему для них смыслу» (Гадамер, 1991). Этот «общий смысл», о котором говорит Гадамер, в значительной мере, по-видимому, соотносится с довольно неопределенным в своих очертаниях, но весьма емким понятием, с которого я и начал, — с миром писателя. При всем его фактологическом и идейном богатстве, сопровождаемом все той же фундаментальной неопределенностью его границ, мир каждого автора существенно однороден, в самом деле, если взять героев разных произведений одного писателя, то вполне реальной может представиться встреча и беседа, например, Версилова из «Подростка» с князем Валковским из «Униженных и оскорбленных» или матери Татьяны Лариной с Василисой Егоровной из «Капитанской дочки». Много общего обнаружили бы в подобной встрече Дубровский и Сильвио из «выстрела» или Маша Троекурова и Лиза из «Барышни-крестьянки», а Степан Трофимович Верховенский («Бесы») нашел бы,
по-видимому, достойного собеседника и оппонента в Фоме Опискине («Село Степанчиково и его обитатели»). Но вот о чем могли бы говорить, встретившись, Петруша Гринев с Иваном Карамазовым, Германн с Голядкиным или Кирила Петрович Троекуров с полковником Ростаневым, представить себе трудно, фигуры кажутся совершенно несовместимыми.
Ну конечно, скажут мои слушатели, в этом нет ничего удивительного, ничего неожиданного; мир Пушкина, каким он предстает перед нами в его произведениях, имеет мало точек соприкосновения с миром Достоевского; это утверждение само собой разумеющееся, трюизм, который не требует специальных доказательств и с которым согласится любой непредвзятый читатель. Для иллюстрации, с одной стороны, различий двух писательских миров, а с другой, внутренней однородности каждого из них, я использовал лишь одну составляющую такого мира, а именно, типы действующих лиц. Думаю, с таким же результатом для подобной иллюстрации можно было привлечь и показатели хронотопа в текстах того и другого автора или, например, перечни тем, которые обсуждают персонажи, особенности их жизненных идеалов, структуру сюжетных конфликтов и другие компоненты содержания их произведений, которые и составляют мир писателя.
Эти составляющие мира не даны в текстах непосредственно, а являются результатом его понимания, результатом интерпретации (читательской ли, исследовательской ли) текста, специфика словесного искусства заключается в том, что знаки, из которых слагается художественный текст, имеют «такую структуру значения, — пишет Поль Рикёр, — где один смысл, — прямой, первичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят только через первый... В связи с этим понятие интерпретации получает вполне определенное значение... Интерпретация, скажем мы, это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении» (Рикёр, 1995). Я хочу показать, что различие миров, раскрываемое на уровне «вторичных, иносказательных» смыслов, коренится глубже, дает о себе знать уже на уровне прямых, буквальных значений и проявляется в различной семантической структуре употребляемых авторами одних и тех же многозначных слов.
Итак, оставаясь в рамках лексикографического подхода к характеристике писательского мира, т. е. на уровне описания семантики используемых автором слов, я бы наметил три линии их рассмотрения. Первая заключается в сопоставительном анализе структур их значения, значения буквального, словарного, традиционно фиксируемого в авторских словарях, или, иначе, толковых словарях языка писателя. Вторая линия связана с анализом «вторичных» смыслов, которыми обладают не все слова в текстах определенного автора, а наиболее важные для построения мира писателя, «ключевые» для понимания содержания его творчества слова. Это, как правило, мироформирующие, тезаурусообразуюшие понятия, систематизирующие и структурирующие его мир, полнозначные (т. е. не грамматические) слова, характеризующиеся высокой частотой употребления. Такие слова я называю идиоглоссами.
Термин идиоглосса является производным от понятий «идиолект» (индивидуальный язык автора), и «идиостиль» (индивидуальный авторский стиль) и несет комплексный смысл, слагающийся из того, что эти единицы, во-первых, суть отражение главных мирообразующих и мироформирующих идей автора и, во-вторых, что они служат концентрированным выражением специфики его языка и стиля. В семиотическом аспекте идиоглосса — это слово-знак, но не обычный, а
знак сублимированный, знак второго порядка, поскольку его содержанием является не только семантическая составляющая, как у обычного слова, но также мироформируюшая функция строительного элемента в картине мира автора. Наличие такой функции и служит основным показателем идиоглоссного характера той или иной лексической единицы. Сублимированным является и план выражения идиоглоссы, поскольку он определяется не последовательностью составляющих ее букв и звуков, а акцентуированной, различительной ее позицией в лексиконе данного автора на фоне стандартного для данной языковой общности лексикона или на фоне других индивидуально-авторских лексиконов той же культурно-языковой общности.
Значит, статус идиоглосс определяется следующими показателями:
— они представляют собой тезаурусообразующие понятия, являясь элементами авторского образа мира, авторского мировидения;
— по отношению к конкретному тексту они выполняют роль ключевых слов, набор которых позволяет воспроизводить в свернутом виде его содержание, т. е. строить то, что иногда называю и текст-примитив;
— сам способ их существования и их поведение в тексте определяются тем, что идиоглоссы, обладая повышенной семантической емкостью, образуют в пространстве текста точки концентрации смысла, своеобразные центры аттракции, вокруг которых развертываются ассоциативные структуры, формируются специфические текстовые ассоциативные поля, т. е. каждая идиоглосса существует в тексте, будучи погруженной в определенным образом ориентированное ассоциативное пространство.
Понятно, что в роли идиоглосс у разных писателей выступают разные слова, и этим прежде всего и различаются их миры. Однако различие последних может быть связано также и с разной ассоциативной ориентированностью одних и тех же идиоглосс в текстах двух авторов. Поэтому третья линия сравнительно-лексикографического рассмотрения мира писателя предполагает анализ таких случаев, когда номинально идиоглоссы в произведениях двух авторов оказываются совпадающими, но связанные с ними ассоциативные ряды, т. е. развернутые вокруг них в текстах ассоциативные текстовые поля, не обнаруживают между собой общности.
Таким образом, следовало бы рассмотреть последовательно все три возможности лексикографического подхода к сопоставительному изучению мира писателя: идиолектные особенности семантической структуры многозначных слов; расхождения в наборе идиоглосс, конституирующих содержание авторского мировидения; разное ассоциативное окружение формально одинаковых идиоглосс в текстах двух авторов, мы ограничимся здесь первой задачей [3].
Семантическая структура слова горячий в общелитературном языке характеризуется цепочечной зависимостью и складывается из прямого значения («имеющий высокую температуру» — горячий чай) и нескольких последовательно выводимых переносных значений («страстный» — о чувстве, напр., горячая любовь; «вспыльчивый» — о человеке, напр., горячая голова и «напряженный» — главным образом о времени, напр., горячие дни), такое расположение значений в словарных статьях толковых словарей литературного языка является общепринятым и диктуется лексикографической традицией.
В текстах Пушкина «горячий» употреблено всего 25 раз, тогда как Достоевский использовал его 383 раза (230 — в художественном творчестве, 87 — в публицистике, 64 — в письмах и 1 раз — в деловой прозе) [4]. Составители словаря Пушкина, структурируя соответствующую словарную статью, поступили в соответствии с традицией и сделали первым значением прямое [Еще бокалов жажда,
просит Залить горячий жир котлет. Но звон брегета им доносит, что новый начался балет (Пушкин А.С. «Евгений Онегин») — Все, слава богу, тихо, — отвечал казак, только капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды (Пушкин А.С. «Капитанская дочка»)]. Причем имели на это и статистические основания, поскольку более половины употреблений этого слова (а именно — 13) реализуют прямое его значение. Второе и последнее в Словаре Пушкина значение этого слова «вспыльчивый, легко возбуждающийся» покрывает остальные случаи его использования (оставляю в стороне фразеологически связанное употребление «по горячим следам»): Он увидел, что:
1) Дубровский мало знает толку в делах;
2) человека столь горячего и неосмотрительного не трудно будет поставить в самое невыгодное положение (Пушкин А.С. «Дубровский»),
Вместе с тем, в рамках второго переносного значения отмечены однократные употребления, которые в силу их единичности квалифицированы здесь как оттенки значения: «о чувстве» (Жуковский заступился за Вас с своим горячим прямодушием; (Пушкин А.С. Письма)) и о чем-то «вызванном сильным чувством» (ревность начинала бурлить в африканской его крови, и горячие слезы готовы были течь по его черному лицу (Пушкин А.С.)).
В семантической структуре слова горячий у Пушкина обращают на себя внимание три момента:
— преобладание в числе употреблений прямого, вешнего, так сказать, грубоматериального, «земного» его значения;
— фактическое использование только двух из четырех стандартных его значений;
— почти полное отсутствие (единичные случаи) переносного употребления этого слова в применении к чувству, что с позиции восприятия нами его поэтического, эмоционально-чувственного мира представляется неожиданным.
Иначе выглядит структура прилагательного горячий в языке Достоевского. Прежде всего, опираясь на высокую его частотность, необходимо отметить исключительную важность этого понятия в картине мира писателя, понятия, передающего характер отношения, оценки, поведения, общественной позиции человека, глубины его переживаний и квалифицирующего высшую, часто крайнюю, степень их проявления. В его текстах по частоте употребления на первое место выходит значение «исполненный, проникнутый сильным чувством, выражающий сильное чувство», т. е. то, которое в нормативном языке является вторым, переносным. Причем это значение представлено в произведениях всех периодов его творчества и во всех жанровых разновидностях — первая фиксация этого значения относится к «Бедным людям»: Впрочем, несмотря на волнение мое, я заметила, что в Покровском все-таки оставалось какое-то смущение и принуждение, кажется, он не мог надивиться моему увлечению, моему восторгу, такой внезапной, горячей, пламенной дружбе (Достоевский Ф.М. «Бедные люди»). А вот пример из «Идиота»: Нет, не «русская душа потемки», а у него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас. За несколько горячих и сердечных слов в Москве Рогожин уже называет его своим братом, а он... Но это болезнь и бред? (Достоевский Ф.М. «Идиот»).
Это значение встречается практически во всех художественных текстах автора, а также в публицистике и письмах, где мы встречаем: горячая молитва, г. дружба, г. любовь, г. взгляд, г. слова, г. участие, г. сочувствие, г. душа, г. сердце, г. преданность, г. благодарность, г. страницы, г. слова, г. проба пера. В ассоциативном окружении этого прилагательного в данном значении мы находим слова высокой эмоциональной насыщенности: восторг, пламенный, порывистый, броситься (в
объятия), сердечный, жар, искренний, гореть, сердце, беспредельный, превосходный и т. п.
Естественно, что соперничающими по числу употреблений с рассмотренным являются два — тесно связанных с ним семантически — значения: «вспыльчивый, легко возбуждающийся» и «страстный, с увлечением отдающийся какому-либо занятию». Первое из них характеризуется такой же широкой распределенностью по всем литературным жанрам и всем периодам творчества писателя, как и значение «исполненный чувства» — от «Бедных людей» до больших романов. Вот пример из «Преступления и наказания»: и я не осуждаю, не осуждаю, ибо сие последнее у ней и осталось в воспоминаниях ее, а прочее все пошло прахом? Да, да дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит (Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание»).
Типовыми сочетаниями с прилагательным в этом значении становятся сочетания со словами человек, люди {г. человек, г. люди, он такой г.) с их заменителями и гипонимами, а также с именами собственными: г. поручик, г. арестанты, г. (как) дети, г. дама, г. натура, г. юношество и др. столь же богатым и специ-фически-выразительным как в предыдущем случае оказывается ближайшее ассоциативное окружение этого значения, которое не обнаруживает с тем, предыдущим окружением никаких пересечений: молодой, гордый, неразумный, нетерпеливый, беспокойный, хвастливо, упрямый, нервный, впечатлительный, неопытный, пылкий, резвый, страстный, не допустить. А в антонимическую часть ассоциативного окружения входят слова типа благоразумие, трусливый, не сметь, робкий.
Что касается значения «страстный, с увлечением отдающийся какому-нибудь делу», то у Достоевского оно приобретает исключительно общественно-политическую окраску, полностью отсутствующую у Пушкина, и встречается лишь в публицистике и письмах. Вот пример из «Дневника писателя»: О, я не идеалист, я слишком понимаю, что ныне времена наступили не те; но не отрадно ли было бы услыхать, что духовным просветителям нашим прибавилось хоть капельку доброго духу еще и до прибавки жалованья? повторяю, пусть не обижаются: все отлично знают, что, в среде нашего священства, не иссякает дух и есть горячие деятели (Достоевский Ф.М. «Дневник писателя», 1876). Словосочетания с прилагательным в этом значении (г. русские патриоты, г. деятели, г. защитник, г. почитатели, г. приверженцы), как и неповторимое ассоциативное окружение {идеалист, духовные просветители, дух, священство, либералы, отрицатели, скептики, проповедники социальных идей, проповедовать истину и т. п.). При этом интересно отметить, что и в словосочетаниях, и в ассоциативном окружении преобладают формы множественного числа.
Два следующих значения этого слова в текстах Достоевского тоже являются производными от основного, главного, исходного в его языке значения — «исполненный чувства». Если два рассмотренных выше производных от главного — г. человек и г. сторонник — передавали не непосредственные, неконкретизирован-ные, так сказать, нематериализованные выражения чувства (если не бояться каламбура, то можно было бы даже сказать «сверхчувственные обозначения сильного чувства»), то оба рассматриваемых ниже значения реализуют очень важный для художественного мира писателя смысл, а именно, характеризуют внешние, имеющие физиологическую природу, материальные показатели их проявления, непосредственно воспринимаемые наблюдателем.
Одно из этих значений, которое можно обозначить как «вызванный сильным чувством, страстью» и которое однократно встречается у Пушкина (горячие слезы готовы были течь по его черному лицу), имеет заметную поэтико-романтическую
окраску и, видимо, потому свойственно только художественным текстам Достоевского; прилагательное в этом значении ни разу не зафиксировано в его публицистике и письмах. Пример из «Двойника»: «Или это все, может быть, только так показалось господину Голядкину, потому что он сам весьма прослезился и ясно слышал, как текли его горячие слезы по его холодным щекам» (Достоевский Ф.М. «Двойник»). Другой контекст: «Она схватила мою руку, я думал, что целовать, но она приложила ее к глазам, и горячие слезы струей полились на нее. Она вся тряслась от рыданий, но плакала тихо» (Достоевский Ф.М. «Подросток»), Вообще слезы — в непосредственных ли сочетаниях с прилагательным или в его ассоциативном окружении оказываются у Достоевского обязательным элементом в реализации рассматриваемого значения. При этом ситуации, в которых выступает данное значение прилагательного горячий, являются шаблонными, стандартно-типовыми, постоянно повторяющимися, что создает впечатление какой-то нарочитости в описании соответствующим сцен. Эта шаблонность усиливается присутствием почти в каждом контексте антонимического противопоставления (холодный, похолодевший) и слова рука. Ср. :
— Наконец она разразилась градом слез; горячие капли жгли похолодевшую руку Ордынова (Достоевский Ф.М. «Хозяйка»).
— Наташа как безумная схватила мою руку, и горячая слезинка обожгла мне пальцы (Достоевский Ф.М. «Униженные и оскорбленные»),
— Слезы опять катились и сохли на горячих щеках ее... (Достоевский Ф.М. «Хозяйка»).
— Горячее дыхание ее палило мои щеки... Наконец, поцелуй и слезы упали на мою руку... (Достоевский Ф.М. «Маленький герой»),
— Восторженно проговорила она опять, схватив его холодную руку своею горячею рукой... (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
На этом довольно однообразном фоне единичность аналогичного употребления слова горячий у Пушкина имеет свои объяснения. Надо сказать, что само слово слезы (слеза) в текстах Пушкина весьма частотно (281) и столь же значимо, т. е. играет тезаурусообразуюшую роль, как и для мира Достоевского (хотя, заметим, что это совсем иные «слезы»), но сочетания г. слезы поэт избегал, видимо, намеренно из-за его романтической затертости, стандартности, распространенности подобно рифме-штампу «морозы — розы», над которой он смеялся в «Евгении Онегине». Поэтому у него скорее появляются «холодные слезы» (Журчит во мраморе вода И каплет хладными слезами. Не умолкая никогда (Пушкин А.С. «Бахчисарайский фонтан»)).
Показательно, что ассоциативное окружение прилагательного «горячий» в этом значении у Достоевского оказывается чисто «физиологическим», т. е. состоит из глаголов восприятия и названий частей тела и его движений: слышать, щеки, голос, рыдания, прошептать, губы, жечь, рука, пальцы, обжечь, талья, лицо, колени, схватить, обхватить, целовать, трястись, потупиться, нагнуться, наклониться, плакать, дыхание, поцелуй, грудь.
Второе в рассматриваемой паре значение делает акцент на интенсивности внешнего проявления чувства и может быть описано как «очень сильный, напряженный», причем специфика этого значения в том, что «чувство» находит свое выражение не в «физиологических» реакциях особи, индивидуума, а в парном взаимодействии, вернее, в противодействии друг другу двух индивидуумов или двух противоборствующих сторон, однако у Достоевского ведь нет батальных сцен, и поединки в его произведениях в основном словесные. Поэтому напряженность взаимодействия у него, так сказать, диалогическая, она проявляется только в характере речи (в том числе, внутренней). Такое речевое значение
«горячий» отсутствует у Пушкина, а у Достоевского в равной мере представлено в художественной, эпистолярной прозе и публицистике во всех периодах его творчества: «Шла речь серьезная и даже горячая о прощальном обеде, который хотели устроить эти господа завтра же, сообща, отъезжавшему далеко в губернию их товарищу Зверкову, служившему офицером» (Достоевский Ф.М. «Записки из подполья»). «Тогда внове был этот раздавшийся вдруг по всей России горячий говор о новых делах и новых вопросах, как будто все вдруг об чем-то догадались, что-то увидели вовсе, встрепенулись, ободрились и помолодели» (Достоевский Ф.М. «Журналистика», 1862—1864). Типовая сочетаемость охватывает существительные, содержащие в своем значении сему говорения или мыслительной деятельности: г. разговор, г. речь, г. скороговорка, г. спор, г. говор, г. протест, г. голоса, г. полемика.
Следующее значение, в котором прилагательное горячий употребляется в текстах Достоевского, эксплуатирует все ту же, доминирующую, присутствующую во всех его значениях сему интенсивности, напряженности, но связывает ее не с самим чувством, как в исходном, первом значении (горячая любовь), не с его носителем человеком (горячий человек и горячий приверженец), не с внешним проявлением чувства — физиологическим ли, диалогическим ли {горячие слезы и горячая полемика), а с фактами реальности и временной их координатой, ставшими причиной, источником этой напряженности. Толкование этому значению может быть дано следующее: «неотложный, срочный, требующий сосредоточения всех сил». Примеры таковы: «Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось дослать карету за Степаном Трофимовичем» (Достоевский Ф.М. «Бесы»), «Итак, почему же вы думаете, что даже убийство а 1а Нечаев остановило бы если не всех, конечно, то по крайней мере некоторых из нас в то горячее время, среди захватывающих душу учений и потрясающих тогдашних европейских событий, за которыми мы, совершенно забыв отечество, следили с лихорадочным напряжением?» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя, 1873).
Это значение встречается в текстах писателя, относящихся к последнему, третьему периоду его творчества, т. е. к периоду больших романов и Дневника писателя, типовые словосочетания с этим значением не разнообразны: г. дело, г. повод, г. хлопоты, г. время, г. минута, г. дни; но ассоциативное окружение, включающее неординарно-тревожные слова, довольно четко его дифференцирует: последний, судьба, взывать, остановить, захватывающий, потрясающий, лихорадочный, напряжение, поспеть, поскорей, события, метаться, страшно, спасать.
И, наконец, прямое, материально воспринимаемое значение рассматриваемого слова у Достоевского (а именно, «горячий — имеющий высокую температуру, сильно нагретый») занимает почетное последнее место в его семантической структуре, т. е. в иерархии его ЛСВ. Такая позиция определяется как статистическими показателями его употребления, так и отнесенностью всех случаев его использования автором в художественных произведениях к первому или самому началу второго периода творчества («Двойник», «Господин Прохарчин», «Дядюшкин сон», «Вечный муж»). Но в письмах это значение встречается и позже. Примеры стандартны, сочетаемость узкая {г. чай, г. песок, г. вода); ассоциативное окружение не позволяет выделить дифференцирующих черт. Из «Двойника»: «Он сгорел от стыда и уткнул в бумагу свою победную голову, совершенно с тою же самою целью, с которою страус, преследуемый охотником, прячет свою в горячий песок» (Достоевский Ф.М. «Двойник»). Из письма: «Уговорился с обедом, будут приносить, как и в прежние разы, из соседнего отеля полный обед за 3 марки в день;
из этого обеда я намерен откладывать кусочек на ужин. Кофей утром с хлебом 80 пфенигов, чай же вечером мой, но за горячую воду, прибор и проч. хозяйка ничего не берет, а в «Люцерне» бы взяли, это я знаю» (Достоевский Ф.М. Письма, 1878-1864).
Вариацией прямого значения, его оттенком следует считать распространение его на погоду, которая характеризуется тем самым как «жаркая, знойная»: «Это было в июне месяце, в жаркие дни. Климат в этом городе довольно ровный; летом погода стоит постоянная, горячая: а это на руку бродяге» (Достоевский Ф.М. «Записки из мертвого дома»). Ассоциативное окружение в этом употреблении выразительно: яркий, солнце, небо, жаркий, лень, ночь, лето, погода, воздух, степь, берег, жара, час, температура, тень и т.п.
Подводя итог рассмотрению семантической структуры избранного слова у двух авторов, надо сказать следующее.
1. Логика расположения и взаимосвязи значений у Достоевского оказывается зеркально перевернутой по отношению к структуре значений этого слова в текстах Пушкина: у поэта исходным является прямое, конкретное, материальное, ощутимо-воспринимаемое значение («имеющий высокую температуру, нагретый»), от которого отпочковываются переносные значения и употребления, или оттенки; тогда как у Достоевского в подавляющем числе контекстов представлено и является в семантической структуре главным абстрактное, нематериальное значение, которое в противоположность прямому я рискнул бы назвать «сверхчувственным».
2. Высокая частота употребления Достоевским этого слова и разнообразие его ЛСВ, превышающее разнообразие его семантической структуры в стандартном литературном языке, свидетельствуют о его важной роли в картине мира писателя, о том, что оно в языке Достоевского имеет статус идиоглоссы, тогда как в языке Пушкина это всего лишь одна из рядовых лексических единиц.
3. Три его лексико-семантических варианта в языке Достоевского характеризуются отчетливо выраженной идиостилевой спецификой, обусловленной особенностями писательского мира:
— ЛСВ, условно обозначаемый как «горячий сторонник (противник)», имеет однозначную общественно-политическую прикрепленность (деятель, патриот, проповедник...) и встречается лишь в публицистике.
— ЛСВ, который можно условно обозначить «горячие слезы», носит налет расхожего романтического штампа, который сопровождает все художественные тексты писателя. Его распространенность объясняется принадлежностью к богатейшему у Достоевского и исключительно важному для его мира арсеналу средств, передающих самые разнообразные внешние проявления чувств.
— ЛСВ, выражающий напряженное взаимодействие типа сочетания «горячий бой» (которого у Достоевского на самом деле нет), в связи со спецификой его мира выявляет тенденцию на сочетаемость только с существительными, обладающими семой «говорения» (горячий разговор, горячий спор).
Таким образом, думаю, мне удалось показать, что некоторые особенности мира автора заложены в его произведениях уже на уровне «буквальных значений», т. е. в семантической структуре используемых слов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Напомню известный случай из биографии поэта, происшедший в декабре в 1825 г., когда Пушкин направлялся из Михайловского в Петербург, чтобы присутствовать на
собрании тайного общества декабристов, предшествовавшем событиям на Сенатской площади, но перебежавший в самом начале пути дорогу его саням заяц заставил поэта воротиться.
2. Я имею в виду запись современником Достоевского соответствующего эпизода из его встреч и бесед с писателем: «Устный рассказ Ф.М. Достоевского. Из архива Е.Н. Опо-чинина» // Новый мир, 1992, № 8.
3. Далее для сопоставления я использую «Словарь языка Пушкина» (Т. IV. — М., 1956— 1961) и неопубликованные материалы группы «Словаря языка Достоевского», в частности, вариант словарной статьи «Горячий», подготовленный Е.А. Цыб.
4. Здесь я должен оговорить некоторую условность сопоставления приводимых мной статистических показателей, связанную с разным объемом текстов двух авторов. Дело в том, что в «Словаре языка Пушкина» (вместе с дополнительным томом) зафиксировано около 22 тысяч слов, тогда как в словник только к художественным произведениям Достоевского входит около 35 тысяч лексических единиц, иными словами, словарь к текстам Достоевского примерно на треть превышает по объему словарь к текстам Пушкина. Тем не менее, нельзя не обратить внимания, что частота слова «горячий» у Достоевского в полтора десятка раз превышает его частоту в пушкинских текстах.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гадамер Г.Г. О круге понимания // Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. — М., 1991.
2. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. (Очерки о герменевтике). — М., 1995.
THE WRITER’S WORLD IN THE MIRROR OF THE LEXICAL SEMANTICS (ABOUT THE WORD HOT IN THE WORKS OF PUSHKIN AND DOSTOYEVSKIY)
Yu.N. KARAULOV
General and Russian Linguistics Department Russian Peoples’ Friendship University Mikhlukho-Maklaya str., 6, 117198 Moscow, Russia
The semantics of the literary text as the reflection of the writer’s creative world and the methods of it’s investigation are considered in the article.
