CC BY
135
Исаева Н.С. ©
Кандидат филологических наук, доцент, кафедра китайской, корейской и японской филологии, Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко
МИР ДЕТСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ РАННЕЙ ПРОЗЫ МО
ЯНЯ
Аннотация
Статья посвящена выявлению особенностей художественной концепции детства в ранней повести современного китайского писателя Мо Яня «Прозрачная морковь» (1985). Внимание сконцентрировано на ассоциациях модели поведения главного героя с обрядами посвящения у даосов, а также связи его фантазийного мироощущения с китайской литературной традицией и психологическим фактом непосредственной близости детского сознания миру.
Ключевые слова: современная китайская проза, Мо Янь, детское мироощущение.
Keywords: contemporary Chinese literature, Mo Yan, children's perception of the world.
Литературоведческие исследования, предметом которых является мир детства в творчестве того или иного писателя, преимущественно исходят из роли, которую играет этот мир в писательской концепции художественной действительности. Для одних авторов доминирующей представляется конкретно-историческая специфика образов детей, которая воплощается в реалистических типах, отвечающих особенностям условий исторической эпохи. Так, в творчестве китайских писателей-реалистов первой половины ХХ века Лу Синя, Лао Шэ, Ба Цзиня1 и др. воссоздается целая панорама трагического детства, представленного образами осиротевших, больных, голодных детей. Отчаянный крик Лу Синя «Спасите детей!» подчеркивает социальное звучание этой темы. В некоторых произведениях авторы в большей мере сосредоточены на морально-этической проблематике и представляют мир детства как некий идеал (часто утраченный), противопоставляя его жестокому реальному миру зла и насилия. Например, в романтическом ключе изобразила детство в своих лирических миниатюрах известная китайская поэтесса Се Бинсинь: «О детство!/ Это явь во сне, /Сон дивный наяву» [4, 64]. Морально-этическая составляющая присутствует во многих произведениях китайских писателей ХХ ст., касающихся проблем детского сознания, поведения, мироощущения и т.д. Дети все чаще выступают в роли жертв или молчаливых судий теряющего духовное обличие общества (наиболее остро эта проблематика проявилась в китайской неореалистической и авангардной прозе 80-90-х годов). В начале 90-х годов был введен термин «онтологическая поэтика» (или иначе «иноформный анализ текста»), в пределах которого исследователи поставили перед собой задачу «понять тот механизм, ту силу, с помощью которой (в том числе) исподволь, чаще всего неприметно для самого автора, связываются друг с другом отдельные повествовательные элементы, организуется сюжет и оформляются внешние облики конкретных сцен, эпизодов, положений. <...> Здесь на первом месте оказывается удивление перед самим фактом явленности бытия, его наличествования в конкретном пространственно-вещественном оформлении» [2, 92]. С тех пор мир детства в литературных произведениях рассматривается и в аспекте художественно-онтологических связей между ребенком и окружающим его вещественно-предметным миром [3, 4]. Этот подход представляется наиболее продуктивным в изучении произведений китайских авторов, которые создают образы детей, прежде всего в связи со сказочно-мифологическим контекстом и фантазийно-преобразующими свойствами детского сознания. Ярким представителем плеяды таких писателей является лауреат Нобелевской премии 2012 года Мо
© Исаева Н.С., 2013 г.
Янь (настоящее имя Гуань Мое), который был удостоен признания Шведской академии за «его галлюцинаторный реализм, который объединяет народные сказки с историей и современностью»[9].
Китайские литературоведы расходятся в определении особенностей творческого метода Мо Яня, однако большинство из них все же находят в его прозе признаки литературы «поиска корней» (китайского варианта «магического реализма») [14, 371-373; 11, 144]. Исследователи отмечают влияние на творчество Мо Яня романов Уильяма Фолкнера и Габриеля Гарсия Маркеса, в то же время прослеживают связь его произведений с китайским традиционным авантюрно-фантастическим повествованием, определяющим, в частности, манеру изложения классических романов Ло Гуаньчжуна «Троецарствие» (1522), Ши Най-аня «Речные заводи» (1585), а так же фантастических историй Пу Сунлина (1640-1715). Однако, даже в пределах литературы «поиска корней» Мо Янь проявляет себя не последователем чужих идей, а основателем новых взглядов и художественных решений. Представитель китайской «новой критики» профессор Пекинского университета Чень Сяомин отметил, что «благодаря убедительности личного опыта Мо Яня <...> слишком отягощенный историческим сознанием «поиск корней» <...> был направлен в русло пробуждения национальной памяти, к тому же, памяти позитивной, утверждающей. Мо Янь изменил исторический замысел «поиска корней», возвративши его к истории и обстоятельствам жизни малой родины» [10, 334]. В этом же ключе рассматривается творчество Мо Яня и российскими литературоведами К.Н. Хузиятовой [6] и Д.С. Цыреновой [7]. Вышесказанное дает основания утверждать, что и мир детства в произведениях китайского писателя тесно связан с обстоятельствами жизненного уклада малой родины (уезда Гаоми провинции Шаньдун), которую автор пытается реставрировать в художественной концепции своих произведений через призму детских воспоминаний и детского мировосприятия. Образы детей не только наполняют конкретно-историческим смыслом сюжетно-тематический пласт повествования, но и определяют онтологическую сущность изображаемого вещественно-предметного мира.
Тематика прозы Мо Яня, где в той или иной мере присутствует мир детства, очень разнообразна и часто непредсказуема. Детские персонажи, как носители субъективной памяти об исторических событиях, показаны в повестях «Прозрачная морковь» (1985), «Красный гаолян» (1987), романе «Большая грудь, широкий зад» (2003) и др. События истории Китая ХХ века: китайско-японская война, гражданская война, коммунистический период, включая «культурную революцию» - все это передается и через призму восприятия детей, с их собственными представлениями о природе зла и добра, о законах существования человека в семье и обществе. Важную роль в реализации замысла романа «Большая грудь, широкий зад» играет центральный персонаж Цзиньтун, который присутствует в повествовании с момента рождения. Он воплощает идею инфантильности молодого поколения (прежде всего мужчин), которое всю жизнь не может преодолеть зависимость (физиологическую и психологическую) от матери. Гипертрофированная привязанность ребенка к материнской груди наиболее ярко передается в описании ощущений и представлений младенца. Китайская исследовательница Ке Цяньтин настаивает на оценке этой ситуации с точки зрения феминизма: мать не должна превращаться в объект человеческих нужд; жизнеспособность нации таится в глубоко спрятанном потенциале творить новое на основе того ценного, что оставила в наследие традиционная культура; материнство - это лишь одна из миссий женщины, которая заканчивается по мере взросления детей [11, 152]. Шокирующе звучит тема детей в романе-фантасмагории «Страна Вина» (1992), где изображена ужасающая картина каннибальского пиршества. В обществе, где на протяжении веков удовлетворялись неограниченные пристрастия и желания властьимущих, идея поедания деликатесов из мяса детей звучит пугающе убедительно. Детские образы романа выстраиваются по принципу интертекстуальности, притягивая ассоциации с «Записками сумасшедшего» Лу Синя, средневековой авантюрно-приключенческой прозой, легендами и современной неореалистической литературой. Перечень экспериментов Мо Яня
с темой детства можно продолжить. В рамках этой статьи мы детальней остановимся на ранней повести «Прозрачная морковь», которую китайские исследователи выделяют как произведение, наиболее ярко передающее возможности детского сознания в процессе восприятия и преобразования окружающей действительности.
Повесть «Прозрачная морковь»2 ( И) ) впервые была издана в 1985 году
на страницах журнала «Писатели Китая» ( ). В ней описана жизнь и тяжелая
работа производственной бригады крестьян во времена «культурной революции». Сельских женщин собрали в бригаду для укрепления дамбы во избежание разлива паводковых вод. Крестьянки дни напролет проводят в тяжелой работе, разбивая железным долотом камни. На берегу реки в пещере старый кузнец и его подмастерье выковывают для них орудия труда. Вся повесть посвящена описанию жизни в бригаде нескольких главных персонажей -десятилетнего мальчишки по прозвищу Байстрюк (в оригинале ШШ), кузнецов и девушки по имени Цзюйцзы ( Щ ^ , дословно «Хризантема»). На первый взгляд, такой сюжет не предполагает возможность окунуться в фантазии и видения. Однако Мо Янь обращается к воспоминаниям собственного детства [12] и отражает события через призму детского сознания Байстрюка.
Для Мо Яня мальчишка из повести «Прозрачная морковь» - особенный персонаж, которого он выделяет среди всех героев своих произведений. Китайский литературовед Лю Сяоке утверждает, что маленький Байстрюк является своеобразной проекцией детства самого писателя [12]. Его необычность проявляется уже при первом знакомстве, когда Байстрюк с радостью покидает родительский дом, где никогда не знал ни любви, ни ласки, ни заботы, и отправляется вместе с односельчанами практически на каторжный труд. Внешний вид ребенка красноречиво говорит о его тяжелой жизни - он маленький и худой, в грязных лохмотьях. Однако его внешняя слабость и незащищенность скрывает поистине нечеловеческую волю и терпение. Он никогда не плачет, не реагирует на брань и грубость окружающих его людей (особенно в этом преуспевает молодой кузнец). Кроме того, он способен терпеть страшную боль, например, когда голой рукой хватает раскаленное долото или молотком разбивает себе ноготь. Мальчишка не ждет ни от кого помощи, а залечивает свои раны, присыпая их землей.
Стоит отметить, что В. Пропп, исследуя сказочные мотивы ухода ребенка из дома и прохождение им различных испытаний, связывает их с обрядами инициации. Интересно, что в отличие от славянских сказок, китайские практически не содержат такие мотивы, хотя наделяют детей необычными свойствами и возможностями. Тем не менее, обстоятельства жизни и поведение Байстрюка все же ассоциируются с некоторыми элементами обряда посвящения у даосов. Обряды эти были устремлены к достижению сакрального и духовного через символическое возвращение в лоно матери и новое рождение. Румынский писатель и историк религий Мирче Элиаде утверждает, что ряд обрядов и мифов посвящения связаны с символикой гротов и пещер, и поэтому «китайский термин «дун», означающий «пещеру», получил значение «таинственный», «глубокий», «трансцедентный», то есть стал эквивалентом тайн, открываемых при посвящении» [8, 19]. В повести Мо Яня мальчишка живет и работает именно в пещере. При этом он не демонстрирует стремление найти свое место в социуме, стать похожим на окружающих его односельчан. Наоборот, он все глубже уходит в себя. Работа в пещере-кузнице, где Байстрюк раздувает меха возле наковальни - для него не столько общественно-полезный труд, сколько магическое действие. Вряд ли Мо Янь преследовал цель добиться таких ассоциаций, однако они как нельзя лучше подчеркивают цельность образа наивного и одухотворенного ребенка, который с самого начала повести противопоставляется изуродованному обществу.
В ходе повествования разрыв между ребенком и обществом становится все более ощутимым. Во внешности мальчика выделяются черты странного существа: «У него была огромная голова на тоненькой шее, и казалось, что под тяжестью такой ноши, шея могла в любой момент переломиться» [13, 50]. Далее в разных ситуациях мальчик изображается посредством сравнения с животными: «своим видом и движениями он напоминал котенка,
который крадется вдоль стены» [13, 57], «своей худобой он похож на обезьянку» [13, 59], «он скулил, будто щенок, который рвется кого-то укусить» [13, 61], «его сердечко билось, как испуганный мышонок» [13, 61] и т.д. Сам механизм сравнения создает двоемирие реального и представляемого. Байстрюк постепенно погружается в мир собственного воображения, превращаясь в полусказочного персонажа. Он оказался лишним в аномальном, жестоком и циничном мире человеческих отношений (что особенно подчеркивает его немота), зато гармонично вписался в мир окружающей природы, стал его частью. Мальчик владеет особым даром видеть и слышать то, что не доступно другим, поэтому его глаза и уши внешне также наделены свойствами, которые привлекают внимание, но и пугают окружающих. «Ребенок пошевелил ушами. И тогда девушка обратила внимание, что уши у него очень большие: “Ой, у тебя уши шевелятся, как у зайца!”» [13, 55]. Еще большее впечатление производят его глаза. «На всем его теле белыми оставались только зубы и глазные белки, потому глаза казались особенно пронзительными. Когда он смотрел на кого-либо, крепко стиснув губы, то сердце того человека сжималось, будто его прижигали каленым железом» [13, 58]. Противопоставление пронзительного взгляда и сжатых губ говорит о том, что истина не может быть облачена в слова. Штампованные обороты человеческой речи искажают правду, не приводят к понимаю, разрушают надежду, разособляют людей. Поэтому маленький герой практически не слышит искренних, ласковых, добрых слов от окружающих, но очень часто слышит брань и угрозы. Его даже не называют по имени (которое так и остается неизвестным читателю), заменяя его грубыми прозвищами - Байстрюк, Тощая Обезьянка, Сученок и т.д. Поэтому в описании членов бригады, а особенно в портретных характеристиках карикатурного символа эпохи «культурной революции» заместителя начальника Лю, автор не жалеет натуралистических красок в изображении рта. «Байстрюк наблюдал за широким ртом заместителя начальника Лю. Две лиловых губы, образовывающие рот, непрерывно смыкались, выдавая целую тираду звукосочетаний...» [13, 52]. Выражение «тирада звукосочетаний» говорит об инфляции слов и отсутствии смысла. Заместитель Лю, которого часто величают титулом Солнце (прозрачный намек на образ Мао Цзэдуна), в основном озвучивает приказы руководства и, грубо ругаясь, вычитывает за ошибки и промахи. Однако все сказанное воплощается лишь в изнурительный процесс каторжного труда. Будет ли результат - этот вопрос остается за рамками произведения.
Не вписавшись в пространство искаженных человеческих отношений, Байстрюк все сильнее ощущает потребность в красоте и гармонии, которые он находит в природе. Ей в унисон ребенок погружается в мир грез. Но этот мир, создаваемый детским сознанием, нельзя назвать выдуманным, несуществующим. Соотношение фантазии и реальности в этом мире может быть обусловлено двумя факторами: китайской литературной традицией и психологическими особенностями детского восприятия. Сказочные преображения природы отражают особенности китайской традиционной фантастической новеллы, где моделируется связь людей с окружающей природой, равно как и с потусторонними персонажами - бесами, феями, душами растений, лисицами-оборотнями и т.д. Самым известным сборником таких новелл в Китае можно назвать «Удивительные истории» Пу Сунлина (1640-1715). Толкование природы фантазии в его новеллах дал в предисловии к сборнику Тан Мэнлай (современник автора), подчеркивая, что люди считают удивительным только то, что они не могут видеть постоянно. Привыкнув к изменениям в природе, они не удивляются им, а считают удивительными только духов и драконов. «Но ведь, - продолжает комментатор, - движение [ветра] в пустоте, течение тысячи потоков, когда никто не управляет, а движется, никто не побуждает, а звучит, - разве это не удивительно?!» [Цит по: 5, 41]. Природа прячет не менее чудесного, чем представляемый человеком потусторонний мир. Детское сознание Байстрюка в повести Мо Яня реализует именно этот принцип. Кроме того, существует психологический фактор, который дает основания утверждать, что ребенок не выдумывает мир, а видит то, чего не видят взрослые. Российский психолог М.Л. Груздева, обратившись к древнекитайской легенде о Лаоцзы (дословно «Старый Ребенок»), мудрость которого сохраняла совершенно детский взгляд на мир, не испорченный ограничениями социума,
пришла к выводу о «непосредственной близости детского сознания миру, его открытости до тех пор, пока его не начинают закрывать рассудочные фильтры, вносимые в сознание ребенка извне» [1, 482]. Герой Мо Яня избавлен от влияния социума, поскольку его существование не было предметом заботы взрослых, включая отца и мачеху. Кроме того, ребенок сам оградился от этого влияния, когда в 4-5-летнем возрасте (психологи утверждают, что это возраст осознания ребенком собственного «я» [1, 483]) по неизвестным причинам утратил способность говорить. Поэтому открытое, подталкиваемое любопытством восприятие мира сохранилось в его сознании и в 10 лет, что передается в повести картинами преображенной природы, сказки наяву.
Природа оживает в воображении мальчика, она наполняется мелодичными звуками, яркими красками, пребывает в процессе непрерывных изменений - собственно так, как говорил об этом Тан Мэнлай. «Он [Байстрюк] услышал, как из джутового поля донеслась музыка птичьего щебета и мелодия песни осенних насекомых. Рассеивающийся туман с оглушительным шумом наталкивался на листья джута, на ярко-красные и бледно-зеленые стебли. Саранча трещала своими крыльями так, будто по железному мосту ехал поезд. Он видел поезд во сне, это удивительное одноглазое существо, которое мчало быстрее коня, лежа на животе. А если бы оно поднялось на ноги?» [13, 53-54]. Сказочный дискурс этого отрывка очевиден: персонифицируются явления природы (туман) и технические достижения цивилизации (поезд), обычное состояние природы оживляется с помощью индивидуального голоса каждого обитателя. Кульминацией фантазийного преображения обыденных предметов является созданный воображением ребенка образ моркови: «Он увидел картину небывалой красоты: гладкая железная наковальня, отблеск слабых синих и голубых лучиков. На железной наковальне, где играют слабые сине-голубые лучики, лежит золотая морковь. Цветом и размером она напоминает лайянскую грушу, отбросившую длинный хвост. Отростки на хвосте похожи на золотистые волокна овечьей шерсти. Морковь хрустальная, светящаяся. Прозрачная золотая шкурка наполняется живительным серебристым соком. Вся морковь гладкая - само совершенство, прекрасный силуэт отсвечивает золотым нимбом. Отблески длинные и короткие: длинные - будто пшеничные колоски, короткие - будто реснички, и все золотое.» [13, 71]. Этот отрывок ассоциируется со сказочными мотивами, когда герой, выдержав суровые испытания, находит чудодейственный предмет и восторженно любуется его изяществом и красотой.
Образ «волшебной» моркови - центральный и смыслообразующий в повести. Интересную трактовку этого образа дает Лю Сяоке [12]. Он считает, что это прекрасное видение возникло в воображении ребенка в момент впервые пережитого счастья. Цзюйцзы питала к нему теплые чувства и проявляла заботу (по мнению китайского исследователя, она соединила в себе три ипостаси - матери, сестры, любимой девушки), к тому же тепло печи в кузнице вызывало ощущение домашнего очага. Поэтому увиденная мальчиком морковь стала символом внешнего мира, отражающим его внутреннее состояние счастья [12]. Однако, как недолгим было это радостное ощущение, так недолгим было существование «волшебной» моркови. В искренний мир детского мироощущения снова вторгаются циничные законы жизни взрослых - кузнец раздраженно выбрасывает морковь в реку, а увлеченная молодым каменщиком Цзюйцзы на какое-то время забывает о Байстрюке. Мальчишка отчаянно пытается вернуть потерю, но ни один из вырванных на грядке корнеплодов не похож на ту «волшебную», «прозрачную» морковь. Счастье живет только в сердце ребенка, оно не может воплотиться в реальности в условиях существующего общества, как невозможно вернуть и морковь.
Таким образом, обращение Мо Яня к детским воспоминаниям и детскому сознанию позволило ему обнажить болезненные проблемы китайского общества, как утратившего духовность и человечность. Автор не пытается анализировать причины явлений - он наблюдает лишь результат. Наивный и открытый мир ребенка не просто противопоставлен искаженному, унылому, безрадостному миру взрослых, а представлен как последняя попытка вернуть этому миру утерянные краски и чувства. Немой ребенок не может лгать, а его
мистическая зоркость позволяет видеть истинную сущность явлений. Он находит таинственную и прекрасную душу природы, но не может разглядеть ее в людях. На миг блеснувшее счастье в образе «прозрачной» моркови, оказывается миражем и навсегда исчезает. Тяжесть и невосполнимость потери становится основным лейтмотивом произведения.
1Речь идет лишь об общей тенденции, что не исключает иного дискурса детства в произведениях названных писателей. Например, повесть-сказка Лао Шэ «День рождения Сяопо» написана под влиянием повестей Льюиса Кэрролла [Родионов А.А. О влиянии Льюиса Кэрролла на творчество Лао Шэ // От национальной традиции к глобализации, от реализма к постмодернизму: пути развития современной китайской литературы. - СПб.: Роза мира, 2004. - С. 209-221].
2Здесь и далее перевод с китайского автора статьи.
Литература
1. Груздева М.Л. Онтология в онтогенезе: рождение сознания // Вестник Нижегородского госуниверситета имени Н.А.Лобачевского. Серия: социальные науки. - Нижний Новгород. -2006. - №1. - С. 481-488.
2. Карасев Л.В. Онтологическая поэтика (краткий очерк) // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. — 2005. - Вып. 1. - С. 91-113.
3. Матвеева А.С. Мир ребенка в творчестве Чарльза Диккенса в контексте онтологической поэтики.
- Автореферат дис. на соискание уч. степени канд. филолог, наук: спец. 10.01.03 «Литература народов стран зарубежья (английская, немецкая, французская)». - Самара, 2009. - 21с.
4. Се Бинсинь Из книги «Звезды» // Поэзия и проза Китая ХХ века. О прошлом - для будущего: Сборник / Сост. Г.Б. Ярославцев, Н.В. Захарова. - М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2002. - С. 64-66.
5. Фишман О.Л. Три китайских новеллиста XVII-XVIII вв.: Пу Сунлин, Цзи Юнь, Юань Мэй. - М.: Наука, 1980. - 430с.
6. Хузиятова Н.К. Модернистские тенденции в творчестве китайских писателей 1980-х годов как поиск идентичности в контексте глобализации: дис. на соискание уч. степени канд. филолог. наук: спец. 10.01.03 «Литература народов стран зарубежья (литературы стран Азии и Африки)».
- СПб, 2008. - 226с.
7. Цыренова Д.С. Мо Янь - писатель «поиска корней» // Проблемы литератур Дальнего Востока: Материалы V Международной науч. конф., 27 июня - 1 июля 2012 г.: В 2 т. - СПб., 2012. - Т. 2. -С. 311-319.
8. Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.Htmir.net/br/?b=151549
9. «The Nobel Prize in Literature 2012 — Prize Announcement». Nobelprize.org. 11 Oct 2012. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.nobelprize.org/nobel_prizes/literature
10. ШШШ ФДШ^^Ш - - 2009. - 598 Ж.
11. ЩШШ ----// 20 М£^ФДЙ&/ ^шад^ш. - АШ=
АШАйЖШ±, 2007. - 143-162 Ж.
12. МШЙ 1^Ь» ^А^ШШ //. -2009 ^. - 7 [Электронный ресурс]. -
Режим доступа: http://www.housebook.com.cn/200907/19.htm
13. ИШШЬ// ^эММ. - 2006. - 50-82 Ж.
14. Ш£Ш. - Ю:ФДАйА^ЖШ±, 2006. - 525 Ж.
