CC BY
56
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2011. № 5
И.П. Кулакова
(кандидат ист. наук, доцент кафедры истории России до начала XIX в.
исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
МИХАИЛ ЛОМОНОСОВ: ЖИЗНЕННЫЕ СТРАТЕГИИ В КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ
В статье, посвященной истории жизни М.В. Ломоносова, рассматриваются трудности, которые возникали при адаптации человека крестьянского происхождения в академической и придворной среде XVIII столетия, проблема покровительства в сфере науки, а также отношение к научному знанию представителей «просвещенной» аристократии. Анализ общей социокультурной ситуации, которая сопровождала Ломоносова по мере движения по карьерной лестнице, позволяет оценить смелость и нестандартное поведение талантливого ученого, искавшего не только «пользы для общества», но и то место в жизни, которое могло обеспечить свободу творчества.
Ключевые слова: биография М.В. Ломоносова, этос науки, социальный статус ученого, придворная культура, просвещенная аристократия, «Письмо о пользе стекла».
The article on the life story of M.V. Lomonosov covers the difficulties of a man of humble origin in academic and noble enviroment of the XVIII century, the issue of patronage in the field of science as well as the attitude of the representatives of the "enlightened" aristocrats to the scientific knowledge. Analysis of the socio-cultural situation, which accompanied Lomonosov as he moved up the career ladder, allows to appreciate the courage and unusual behavior of the gifted scientist, who sought not only the "public benefit", but also his own decent place in life.
Key words: M.V. Lomonosov's biography, ethos of science, social status of scientist, court culture, enlightened aristocracy, "Letter on the good of glass" (by Lomonosov).
* * *
...Что видишь, все твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.
Михаил Ломоносов
В эпиграф вынесены строки известного стихотворения («Кузнечик дорогой.»1), написанного М.В. Ломоносовым летом 1761 г. и имеющего комментарий: «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии
* Кулакова Ирина Павловна, e-mail: ikulakova@mtu-net.ru
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГИФ в рамках исследовательского проекта № 1001-00403а.
1 Фактически является вольным переложением анакреонтического стихотворения «К цикаде».
для Академии, быв много раз прежде за тем же». Строки звучат автобиографически: поэт сетует на свою зависимость, на усталость от бесконечных просьб в период своей административной деятельности в академических учебных заведениях.
В этих строках проглядывает образ, противостоящий стереотипному, обобщенному, «бронзовому» образу М.В.Ломоносова, черты которого были заложены в процессе празднования его юбилеев, начиная с 1911 г., а также юбилеем Московского университета в 1955 г. Нельзя не согласиться — «образ Ломоносова имеет мало общего с реальным человеком, жившим в середине XVIII столетия и действительно своим ярким, многосторонним характером определившим национально-культурное возрождение послепетровской эпохи»2.
Повышение внимания к личности, жизненному пути и обстоятельствам деятельности людей прошлого в последние десятилетия вылилось в формирование целого направления — истории индивида и частной жизни. С последней четверти ХХ в. в рамках направления персональной истории3 исследователи прибегают к биографическому жанру с точки зрения выявления факторов, оказывавших влияние на внутреннюю мотивацию личности, факторы индивидуального выбора, уделяя внимание сплетению социальных связей вокруг человека.
Оставаясь в контексте социокультурного исследования, нам хотелось бы обратить внимание на социальные коллизии, возникавшие вокруг Ломоносова, — некоторые эпизоды его жизненного пути, которые определялись и чертами личности, и социокультурным контекстом. Попытка реконструкции поведенческих императивов заставляет рассматривать его личные взаимоотношения с властными фигурами (которые тоже имеют свою типологию), но придавать значение и общим настроениям, социальным противоречиям, заставлявшим принимать то или иное решение. Интриги, ссоры, конфликты и другие житейские коллизии, отражая специфику времени и места, проливают свет на процесс укоренения новых социальных и культурных норм и становления науки в России второй трети XVIII в.
Итак, не касаясь вопросов собственно научной деятельности Ломоносова, его великих открытий, мы рассмотрим стратегии поведения этой незаурядной личности в условиях уникального
2 Каменский А.Б. Подданство, лояльность, патриотизм в имперском дискурсе России XVIII в.: исследовательские проблемы // Гуманитарные исследования ГУ ВШЭ. М., 2007. С. 31.
3 О «персональной истории» как направлении см.: Репина Л.П. От «истории одной жизни» к «персональной истории» // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005. С. 55—76.
социального эксперимента, начатого Петром I (разумеется, в небольшой статье возможно проследить лишь основные процессы и выделить лишь некоторые тенденции в рамках социокультурного контекста).
Ломоносов на своем жизненном пути воспроизвел весь путь развития российской мысли — от традиционного во многом мировоззрения через схоластику к интеллектуальной традиции европейского типа. Формирование личности Ломоносова в детские и юношеские годы шло под влиянием определенной местной культурной традиции. Поэтому важно начать со среды, где он провел детство, со времени закладывания его характера (еще А.Н. Радищев в «Слове о Ломоносове» говорил о личности гения, вышедшего из «среды народныя» и кровно связанного с ней4). Как мощный фактор влияния на личность, несомненно, выступала традиция «вольного» Русского Севера (среда свободных государственных крестьян), уже обогащенная в XVIII в. культурой раннего Нового времени. Попытаемся представить, какой была эта социокультурная среда времени проживания здесь семейства Ломоносовых.
С одной стороны, северная окраина России издревле была средоточием монастырской культуры, традиционной русской книжности, порождая такие культурные очаги, как Соловецкий монастырь, и таких деятелей православной церкви, как живший в XVI в. игумен Соловецкого монастыря Филипп Колычев (при усовершенствовании устройства монастыря продемонстрировавший свойства «ре-нессансной» личности).
Пытаясь представить себе культурную среду, в которой протекала жизнь холмогорских обитателей начала XVIII в., невозможно сбрасывать со счетов и тот факт, что Архангельский край издавна был местом «политической» ссылки, пополняясь незаурядными образованными людьми из центра. Это могли быть не только заточенные непокорные традиционалисты (такие, как протопоп Аввакум), но и жившие «на поселении» «западники», как, например, высланный Петром «просвещенный» боярин В.В. Голицын, проживший с семейством на Пинежском Волоке 20 лет. Пользуясь известной свободой, сохраняя связи с Москвой, Голицын создал вокруг себя определенный «культурный локус»5. С другой стороны, начи-
4 В «Сокращенном повествовании о приобретении Сибири» Радищев называет черты характера русского народа: «Твердость в предприятиях, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ российский» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. 2. М.; Л., 1941. С. 146—147).
5 Достаточно сказать, что после петровского указа о посылке детей знати на учебу за границу В.В. Голицын отправил в Сорбонну сына и внуков (Воскобойни-ков Н.П. К биографии В.В. Голицына // Архив русских источников. Вып. 6. М., 1995. С. 147).
нали сказываться и результаты петровских преобразований (например, книги по грамматике и арифметике, которые Михайло брал читать у соседа, издавались для навигацких школ). Крестьяне Севера порой имели и целые библиотеки6.
После установления торговых отношений с Англией и Голландией в середине XVI в. Холмогоры стали главным торговым русским городом на Севере. Можно указать на прямое культурное влияние на население оседающих здесь иноземцев («Была в городе комедия у иноземца Ивана Антонова», — сообщает «История о городе Архангельске» под 1703 г.7).
Немалый вклад в формирование новых культурных практик внесло и местное духовенство. Глава епархии Афанасий, архиепископ Холмогорский и Важский (1641—1702) — выпускник Киевской академии, был представителем «старомосковской» партии, но при этом человеком, прикосновенным к новой культуре, активно общавшимся с Петром I. Он, владелец «обсерватории» и библиотеки не менее чем в 490 томов, располагающий коллекцией книг по астрономии, а также компасами, глобусами, сам был составителем оригинальных русских лечебников, летописца, самобытных картографических трудов8. Объективно такой человек, создавший в Холмогорах целый книгописный центр, не мог действовать в одиночку. Очевидно, что в своих картографических исследованиях архиепископ «подпитывался» местной «наукой» поморов. Их многопрофильное хозяйство, ориентированное на разные промысловые виды деятельности, издавна было связано с дальними путешествиями за пределы Белого моря9. Борис Шергин говорит о существовавшей своеобразной «морской культуре», древней северной народной школе астрономических знаний и картографирования (еще соловецкий монах Филипп Колычев «много ревность имый еже в чертеж сложити путь морской»)10.
Итак, видно, что местная культурная среда имела характер «порубежной», замешанной на нескольких традициях. Поэтому уче-
6 См., например: Шилов Н.И. Архив и библиотека заонежских крестьян Корниловых в собрании музея-заповедника «Кижи» // Международ. науч. конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры Русского Севера «Рябининские чтения-95»: Сб. докладов. Петрозаводск, 1997. С. 310—317.
7 Крестинин В.В. Краткая история о городе Архангельском. СПб., 1792 (репринт: М., 2009). С. 81.
8 Верюский В. Афанасий, архиепископ Холмогорский. СПб., 1908. С. 574—575, 673—676; Панич Т.В. «Шестоднев» Афанасия Холмогорского // Христианство и церковь в России феодального периода. Новосибирск, 1989. С. 136—193; Булатов В.Н. Русский Север. М., 2006. С. 518.
9 История Северного крестьянства. Т. 1. Период феодализма. Архангельск, 1984.
10 См.: Шергин Б. Повести и рассказы. Л., 1984.
ность «нового типа», к которой стремился Михайло Ломоносов, не представляла собой полную оппозицию старой допетровской культуре, а научные взгляды не входили в противоречие с религиозностью. Он — истинный внук дьякона11, племянник подьячего Сийского монастыря, учившийся читать у священника по Псалтири, неслучайно через всю жизнь пронес почтение к старославянскому языку (отведя ему почетное место при создании «теории трех штилей»), к «духовной оде», занимался переложением псалмов. Уже пройдя университетскую науку, в своих стихах и одах он прославлял Творца и божественные явления, наблюдать которые с помощью науки научился человек («Не дар ли мы в стекле божественный имеем?» — «Письмо о пользе стекла»). Рассуждая о вере и науке, которые «суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя», ученый писал: «Астрономы открывают храм Божеской силы и великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоговением и благодарением ко Всевышнему!».
Деревня Денисовка: место дома, где родился М.В. Ломоносов
11 Мать его, Елена Ивановна, была дочерью дьякона Матигорской волости.
Что касается социального происхождения, о многом говорит постройка отцом Михайлы «новоманерного» корабля: Василий Дорофеевич первым в Поморье (следовательно, во всей стране) сумел построить и по-европейски оснастить галиот. Апеллируя позднее к высоким покровителям в поэтической форме, Ломоносов создал о себе определенный «миф» — «пасторальный» образ крестьянского мальчика, подхваченный и развитый советской историографией. Фактически же он был сыном зажиточного промышленника и торговца. Трудовое воспитание Михайло Ломоносов получил, помогая отцу в промысле и торговле, что давало и уроки предприимчивости, и богатый эмпирический (в том числе мореходный) опыт. Последний, в частности, выливался позднее в интерес к северному сиянию, в понимание Ломоносовым значения исследований северных земель и морских путей (в 1759 г. он представил в Петербургскую Академию наук «Рассуждение о большой точности морского пути», предложив ряд приборов оригинальной конструкции) и пр.
Интерес Ломоносова к горному делу также не был редкостью среди поморов. Один пример: под 1737 г. (год основания Берг-конторы в Архангельске) в записи об осмотре архангелогородцами Медвежьего острова в Белом море на предмет поисков рудных запасов отмечено, что двое из участвующих крестьян были «любопытные проискатели естественных вещей в царстве минералов»12.
Известно, что земляки Ломоносова, ремесленники Архангельского края, зарекомендовавшие себя как художники высокого класса, уже с петровского времени выезжали в обе столицы для выполнения различных царских и иных заказов или, наоборот, получали заказы. Так, искусные архангелогородские мастера делали мебель по типу английской для Екатерингофского дворца в Петербурге, проявляя при этом знакомство с образцами иноземной мебели и владение барочной образностью нового для России типа13. Декор мебели и произведения прикладного искусства северорусских косторезов демонстрируют включение в узор изображений-символов, судя по всему, из «азбуки эмблематики» — европейского печатного издания «Символы и Эмблемата» (имеющего хождение в Европе еще с XVI в., а на русский переведенного стараниями Петра в 1719 г.). Известно, что с холмогорскими косторезами Ломоносов поддерживал отношения всю жизнь.
Таким образом изолированность Северного края от центров новой культуры не стоит преувеличивать: коммуникативная ситуация
12 Крестинин В.В. Указ. соч. С. 84.
13 Уханова И.Н. К характеристике стиля русского народного декоративно-прикладного искусства 17 — начала 18 в. // Русское искусство барокко. Материалы и исследования. М., 1977.
менялась. В 1703 г. указом Петра 16 холмогорцев были отправлены на учебу в Голландию. Ко времени взросления Михайлы архиепископ Холмогорский и Важеский Варнава уже основал в 1723 г. в Холмогорах славяно-латинскую Словесную школу. Ломоносов (как крестьянин) поступить туда не мог, однако мог в подробностях узнать об учебных заведениях столиц: в Холмогорах уже появились выпускники Киевской духовной академии и Славяно-греко-латинской школы14. Одним словом, нас не должно удивлять в казусе Ломоносова владение им достаточной информацией и его относительная мобильность, позволившие подростку их далекой деревни ориентироваться в общей культурной ситуации (при том что российское общество, безусловно, находилось только в начале пути превращения из «принципиально статического в принципиально динамическое», которым шли развитые страны Европы15.)
Москва дала Ломоносову владение языками и схоластический пласт знаний. В Славяно-греко-латинской академии (Заиконоспас-ском училище) он «с великим прилежанием» обучался латинскому и греческому языкам, риторике и стихотворству (летом 1732 г. был зачислен в класс пиитики, которую преподавал Феофилакт Кветниц-кий, а в 1734 г. в классе риторики слушал Порфирия Крайского). Среда школяров, поповских детей, в которую он попал, была весьма специфична. Уходящий уже в середине XVIII в. тип школьника-семинариста (бурсака) хорошо описан — простоватый, наивный, «охотник до скоромного», порой впадающий в семинарскую спесь и кичащийся схоластической ученостью (а в художественных произведениях обычно попадающий впросак и вызывающий насмешки собеседников16).
Затем — Петербург («пространство новой культуры»), Академия наук с ее бюрократией, наконец Германия. Феноменальная одаренность позволила Ломоносову успешно учиться в старейшем протестантском университете в Марбурге, считавшемся передовым научным и учебным заведением Европы. Возвратившись в С.-Петербург в 1741 г. студентом, Ломоносов продемонстрировал высокий уровень подготовки, но сразу почувствовал, что это не обеспечивает ему достойного статуса. Сложный период адаптации и поиска статуса совпал с периодом междуцарствий (регентство Анны Леопольдовны, переворот в пользу Елизаветы Петровны). Борьба Ломоносова за достойное место в Академии наук, связанная с ссорами, инциден-
14 Так, в 1730 г. в Холмогоры прибыл в качестве преподавателя словесной школы Иван Каргопольский, воспитанник Славяно-греко-латинской академии, учившийся в Сорбонне.
15 Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории развития экономического человека. М., 2009. С. 29.
16 См: Нарежный В.Т. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1983. С. 34.
тами и его пребыванием под следствием, описана многократно (она обычно связывается с борьбой «русской» и «немецкой» партий, с противостоянием группировок внутри Академии)17. Однако, на наш взгляд, глубинную основу и этих и будущих конфликтов следует искать в особенностях этапа становления науки в России.
Традиция интеллектуального труда в Европе складывалась постепенно, будучи связана с определенным (достаточно высоким) социальным статусом ученого. Западная научная элита составляла корпорации и занимала в европейском обществе те же позиции, что и любые другие профессиональные группы. В России же резкий слом допетровской традиции и последующее развитие создали уникальную коллизию, привнеся в российский интеллектуальный быт науку как абсолютно новую дискурсивную практику и запустив процесс появления новых социальных типов: «просвещенного дворянина», с одной стороны, и образованного разночинца — с другой. Образование не выполняло пока социально-дифференцирующей и социально-структурирующей функций, поэтому социальное положение ученого в России долго оставалось неопре-деленным18.
Занятие наукой (даже и не профессиональное) представляло собой совершенно новый для россиян тип деятельности19. Этос науки требовал, с одной стороны, самодостаточности человека с определенной внутренней свободой и авторским самосознанием (и этими чертами обладали некоторые представители «просвещенной» дворянской элиты), а с другой, — начитанности и освоения определенных академических навыков (таких, как кропотливый поиск, точный эксперимент, верификация научных фактов и критика источников, научное аргументирование). На этот рутинный труд были способны только образованные разночинцы, ориентированные на академические нормы20. Кроме того, требовалось признание незыблемости таких установок, как уважение бессословных
17 См., например: Турнаев В.И. О национальной тенденции в развитии Петербургской Академии наук. М., 2007. Заметим только — в борьбе за равноправие в академической среде, где символическим капиталом выступает статус иноземца как такового (почтительное отношение к «иностранцу», даже и «неблагородного» происхождения, в России сохраняется долго), и Ломоносов прибегает к новой для российской академической ситуации стратегии: начинает разыгрывать карту «природного» российского происхождения — «истинного защитника» интересов государства.
18 Фундаминский М.И. Социальное положение ученых XVIII столетия // Наука и культура XVIII века. Л., 1984.
19 Подробнее см.: Кулакова И.П. Г.Ф. Миллер — агент европейского культурного влияния в России // Г.Ф. Миллер и русская культура / Отв. ред. Д. Дальманн и Г. Смагина. СПб., 2007.
20 Правда, первым русским адъюнктом был В.Е. Адодуров, талантливый ученый из провинциальных дворян, но характерно, что постепенно он дистанцируется от науки, с 1750-х гг. возглавляя Герольдмейстерскую контору.
ценностей знания и научного авторитета. Что касается россиян, то социальный слой, удовлетворяющий всем этим требованиям, пока не сложился. Иностранные же ученые, работавшие в России, использовали в своей карьере тот символический капитал, который обеспечивался их особым положением.
В 1764 г. И.И. Бецкой писал о трудностях на пути формирования ученого сословия в России: «Из посланных еще при Государе Императоре Петре Великом дворяне с хорошими возвратились успехами в том, чему они обучаться назначены были, но по возвращении, имея путь и право к большим чинам и заслугам, не могли они в том упражняться. Другие, из простого народа к наукам взятые, также весьма скоро успевали в оных, но скорее еще в прежнее невежество и небытие возвратились, отчего и людей такого состояния, которое в других местах третьим степенем или средним называется, Россия до сего времени и произвести не могла»21.
Исключением были самородки вроде Ломоносова, которые сразу попадали на роли маргиналов. Нестандартное поведение активных талантливых разночинцев, пытающихся обрести свое место в Академии или в элитарных сферах, отражало попытки вырваться из замкнутого круга, очерченного низким происхождением и отсутствием социального статуса. Карьера на поприще учености выстраивалась с большими сложностями, реализуясь за счет субъективного выбора и нестандартных решений самого индивида. Нельзя было изменить сразу и манер, закладывающихся в процессе воспитания. Дворяне, получавшие европеизированное воспитание в семье, выгодно отличались этим от разночинцев, даже и получивших университетское образование. А ведь «ничто так не невыносимо, как социально далекие люди в едином физическом пространстве» (П. Бурдье).
Если обратиться к быту и материальному положению учащихся Академического петербургского университета в 1740-х гг. (тех же разночинцев), то мы найдем бесконечные жалобы начальства на брань, пьянство, драки, побои конректора гимназии и другие неприятные инциденты22. Для сына помора овладение этикетом, который стал востребован в эпоху Просвещения, было проблематично. Нормы поведения семинаристов, усвоенные Ломоносовым еще в Заиконоспасском училище, были затем «обогащены» опытом разночинной академической среды и воинственными манерами, почерпнутыми у буршества и в процессе путешествий в Германии (когда Ломоносов чуть не «загремел» в солдаты). И именно академические свободы и бессословные корпоративные традиции,
21 Собрание учреждений и предписаний касательно воспитания в России обоего пола благородного и мещанского юношества. Т. 1. СПб., 1789. С. 4.
22 Материалы по истории С.-Петербургского университета. XVIII век. Обзор архивных документов / Под ред. Г.А. Тишкина. СПб., 2001. С. 118—120.
с которыми он познакомился в европейских университетах, Ми-хайло пытался отстоять уже в Петербургской Академии — с азартом неофита, не стесняясь в проявлении протеста. В.М. Живов, говоря о М.В. Ломоносове, так определил посылы его поведения в Академии наук в молодые лета: «...получение... статуса требовало утверждения собственной исключительности, и это обязательство, тяжкое и унизительное, поддерживало ощущение социальной неполноценности, а вместе с ним и тот надрыв, который побуждает Ломоносова пить, скандалить и вступать в бесконечные конфликты со своими коллегами»23.
Независимое поведение Ломоносова воплощалось в той защитной реакции, которую иногда современники называли «высокомерием». Сам он свою неуемность считал даром Провидения и писал в 1761 г. Г.Н. Теплову об этом так: «Я бы охотно молчал и жил в покое, да боюсь наказания от правосудия и всемогущего промысла, который не лишил меня дарования и прилежания в учении и. дал терпение и благородную упрямку и смелость к преодолению всех препятствий к распространению наук в отечестве, что мне всего в жизни моей дороже»24.
Сравнение со стратегиями поведения других образованных разночинцев показывает, что без «упрямки» выжить удавалось не всем. Так, например, приятелю Ломоносова Дмитрию Виноградову изобретение уникального рецепта русского фарфора и способов его росписи не принесло ни признания, ни статуса (сравнимого даже с ломоносовским). Впав в депрессию, Виноградов запил и был взят под караул, а после попытки бегства арестован и прикован к стене (уж слишком драгоценен был его рецепт). В этом положении в течение 13-ти лет ему пришлось писать первый в Европе теоретический труд в области производства керамики («Обстоятельное описание чистого порцелина»). В той же безвестности он скончался в 1758 г. 38-ми лет от роду25.
Обращение к биографиям российских разночинцев второй половины XVIII в., получивших университетское образование, показывает, насколько сложными и изломанными оказывались судьбы тех из них, кто, демонстрируя независимое поведение в сословном обществе, пытался зарабатывать на жизнь интеллектом, но неизбежно попадал в ряды маргиналов26. Исследователи мира эмоций
23 Живов В. Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // Новое литературное обозрение. 2000. № 25.
24 Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 10. М.; Л., 1952. № 72. С. 548.
25 НикифороваЛ.Р. Создатель русского фарфора. Л., 1962.
26 См. подробнее: Кулакова И.П. Университетское пространство и его обитатели: Московский университет в историко-культурной среде XVIII в. М., 2006. Гл. 3. Университет в социокультурной среде Москвы. Раздел 3.
XVIII в. отмечают одну из важнейших составляющих культурного сценария русской тоски — пьянство. Пристрастие к спиртному, характеризующее «неблагородное сословие» россиян в целом, чаще всего являлось следствием «неустроенности», которая выглядит как константа. Этому давалось такое объяснение: «.Если кто от самых нежных юности своей лет воспитан не в добродетелях, и твердо оные в сердце его не вкоренены, а небрежением того и ежедневными дурными примерами привыкает он к мотовству, своевольству, бесчестному лакомству и непослушанию. Смело утверждать можно, что прямого в науках и художествах успеха у третьего степени людей в государстве ожидать всуе»27. Дворянское воспитание гарантировало нравственную устойчивость, но не позволяло серьезно думать о научной карьере.
Даже добившись звания профессора, Ломоносов не обеспечил себе прочного положения в обществе: академические должности оказались вне чинов, и в каждом отдельном случае Сенат решал вопрос о присвоении очередного чина.
В 1751 г. Ломоносов получил чин 6-го класса — коллежского советника «за его отличное в науках искусство». Это меняло и социальное положение ученого (переход в дворянство), и материальное — его годовое жалованье увеличивалось почти вдвое. Впрочем, происхождение по-прежнему довлело над ним (женитьба на мещанке не повысила его статус), а продвижение по иерархической лестнице тормозилось (только в 1763 г., через 12 лет, Ломоносов получил следующий чин 5-го класса — статского советника).
Единственным путем повышения реального статуса было «встраивание» в придворный мир. В этом направлении Ломоносов шел в течение шести лет после своего возвращения в Россию, действуя на единственно возможном поприще — в качестве поэта. Обстановка на этом поле была также непростой, наполненной конкурентной борьбой: известно, что лишь в 1743 г. Ломоносову удалось привлечь к себе внимание состязанием в стихах, а в 1747 г. развить успех, угодив одой императрице Елизавете.
Здесь необходимо обратиться к феномену придворного патронажа. Институт покровительства, попечительства пронизывал в Средние века и раннее Новое время не только личные отношения, но и структуры общества. Еще при европейских дворах XVI—XVII вв. развился феномен придворного патроната как форма поддержки деятелей в сфере культуры, натурфилософии и изобретательства и использования их «продукта» в системе властных отношений28.
27 Собрание учреждений и предписаний касательно воспитания в России обоего пола благородного и мещанского юношества. Т. 1. СПб., 1789. С. 8.
28 Дмитриев И. Творчество и чудотворство: природознание в придворной культуре Западной Европы в эпоху интеллектуальной революции XVI—XVII веков // Новое литературное обозрение. 2007. № 87.
XVIII столетие представило новый этап взаимоотношений науки и власти — вопросами репрезентации последней занимались целые академические структуры (Парижская академия наук, Королевское общество и др.). Характер академической деятельности зачастую определялся именно придворным этосом, что, наряду с другими факторами, определяло и манеру ведения дискуссии, а также членство, цели и степень независимости в выборе тематики исследова-ний29. То же можно сказать и о Петербургской Академии, которая была тесным образом связана с двором (когда последний отправлялся в Москву, Академия тоже пустела).
Ломоносов воспринимался современниками прежде всего как придворный одический поэт, и именно эта деятельность принесла ему милость двора. «Лесть» в системе придворных отношений века была нормой литературной практики. Главной фигурой, разумеется, была фигура суверена. Ломоносов жил при восьми царствованиях, каждое из которых в соответствии с этикетом он прославлял в своих барочных одах, прибегая к сложной системе символов, образов и мифов, уподобляя «золотому веку», времени процветания и истины30.
При Елизавете Петровне российский двор окончательно сформировался как придворное сообщество, публичная сфера. Именно в 1740-х гг. создается контекст, в котором интеллектуальная (научная) деятельность вошла в культурную практику общества — при дворе. При узости читательской аудитории в целом здесь можно было найти дворян-ценителей, которые помогали бы «конвертировать» творчество в социальный успех и в то же время дискредитировать недругов31. Именно в этой сфере искал свое место Ломоносов, и это требовало особой стратегии, такта и умения не «уронить себя» (изредка прорывается в письмах горечь «стратегии терпения»: «Чем реже, тем лучше видеть было персон высокородных, которые мне низкою моею породою попрекают»32). Выбрать линию поведения при дворе зависимому «от случая» поэту было нелегко. Дворянин А.П. Сумароков именно как придворный поэт попал в положение «шута» вельмож, вращающихся при дворе (имея в виду эту позицию, своенравный Ломоносов писал И.И. Шувалову: «не токмо у вельмож, но ниже у Господа Бога дураком быть не хочу»). Впрочем, порой Ломоносов сам разыгрывал карту «простеца», прибегая к специфической риторике типа «принужден был
29 Там же. С. 22.
30 Проскурина В. Миф об Астрее и русский престол // Новое литературное обозрение. 2003. № 63.
31 См.: Живов В. Первые русские литературные биографии.
32 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 10. № 72. С. 539.
читать и учиться, чему возможно было, в уединенных и пустых местах и терпеть стужу и голод»33.
Отношения покровительства в принципе строились как обмен услугами. Покровители нуждались в ставленниках и доверенных лицах; покровительствуемый же поэт воспевал патрона в стихах, подносил книги с посвящениями, свидетельствующими о почтении и преданности. Это было нормой времени, так поступали и англичанин А. Поуп, посвящая свою знаменитую философскую поэму «Опыт о человеке» лорду Болингброку, и Ломоносов, обращаясь к И.И. Шувалову в «Письме о пользе стекла».
Помимо И.И. Шувалова Ломоносову покровительствовали и другие просвещенные аристократы (А.К. Разумовский, М.И. Воронцов). Однако с Шуваловым сложились особые отношения. («Мы так привыкли к его звездам и лентам, к его раззолоченной карете», — вспоминала о частых посещениях вельможи племянница Ломоно-сова34.) В своих одах поэт использует в отношении камергера термин «предстатель», употреблявшийся по отношению к святым угодникам, в значении посредника перед лицом «божественной» власти. Умение находить и обращать на свою пользу «просвещенного» покровителя было чертой, необходимой для ученого и организатора российской науки XVIII в.; специфической функцией вельможи-медиатора было осознать полезность идеи и донести ее до императрицы и сенаторов, сформулировать нужды науки или учебного заведения и добиться взаимопонимания сторон (успешность такого сотрудничества Шувалова и Ломоносова продемонстрировал проект основания Московского университета35).
Хочется обратить внимание на то, что «придворный» просветительский пафос Ломоносова был всегда направлен на пропаганду науки как дела государственной важности. Специфика форм этой пропаганды определялась спецификой времени. Восхищение возможностями науки у Ломоносова отражали установки европейского рационального сознания (они были заложены культурой античности, став платформой перехода к рационально-рефлективному сознанию европейца). Отношение «просвещенного» аристократа (не только российского) к науке строилось в совсем иной логике. Она утверждалась в глазах представителей властных структур в качестве специфического занятия — искусства особого рода, сулившего наслаждение, «увеселение». Роскошь изящно оформленных коллекций
33 Письмо Ломоносова к И.И. Шувалову от 31 мая 1753 года // Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. М.; Л. 1948. С. 127.
34 БартеневП.И. Биография И.И. Шувалова. СПб., 1857. С. 20.
35 Подробнее см.: Кулакова И.П. Университетское пространство и его обитатели. Гл. 1. Университет — наука — общество. Раздел 1.
минералов, гемм и диковин, устроение и оформление дворцов — все это не было простой прихотью избранных, но отражало тенденции к универсальному постижению мира и одновременно — способ репрезентации науки того времени.
В отличие от передовых стран Европы невостребованность науки в прикладном смысле в России была следствием слабой тогдашней ее связи с жизненными нуждами: еще не сложилось массовых производств, а значит, не было необходимости в технике, точных измерениях, стандартах (что было связано как раз с неразвитостью рационального сознания). Все это отражалось на отношении общества к науке, тем более — к теоретическим ее основам. Поэтому так важно было разъяснять полезность науки и «новых технологий» в принципе, преподавая их на языке политической элиты, т.е. тех, от кого зависела судьба науки. Формами такого рода научной публикации при дворе для Ломоносова были «Слова» и «Рассуждения» о пользе того или иного предмета, послания вельможам, в которых формулировались научные задачи и рекомендации в сфере культурной политики.
Для прямой пропаганды естественных наук применялся эксперимент с использованием специальных приборов, демонстрирующих феномены электрической силы, гальванизма, аэростатические опыты36. Коллега Ломоносова физик Рихман в 1745 г. погиб при подготовке демонстрационного электрического опыта для Елизаветы Петровны («чтоб видеть изволила»). Демонстрации шли перед небольшим кругом «посвященных» представителей знати, и в этом также проявлялась специфическая роль «просвещенного аристократа» в истории науки XVIII в.
Между тем разносторонний талант Ломоносова позволял ему проявлять себя при дворе в самых разнообразных «прикладных» сферах («я... одами, речьми, химиею, физикою, историею делаю честь отечеству»37). Мы укажем только на некоторые направления, предоставляющие специфические способы репрезентации научного знания.
Химические составы, которые готовил Ломоносов, использовались в фейерверках (он сам и «режиссировал» огненные потехи с их богатой символикой, являвшиеся особой формой «политической рекламы»).
36 См.: Пестр Д. Социокультурная и антропологическая история науки: новые определения, новые объекты, новые практики // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 3—4. С. 41; Филонович С.Р. Эксперимент и его роль в становлении классической физики: Автореф. дис. ... докт. физ.-мат. наук. М., 1996. С. 26—31; Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. С. 99—102.
37 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 10. № 72. С. 548.
Изображение иллюминации и фейерверка в Москве, 1754 г.
Развитие географии также имело для власти и прикладной, и символический смысл: картографирование, связанное поначалу лишь с ведением войн, начинает рассматриваться как политический инструмент абсолютной власти38. Важнейшей из решаемых астрономией задач было проведение наблюдений и измерений владений для составления новых карт и в первую очередь — Атласа Российской империи. (В системе придворной культуры эта репрезентация власти воплощалась еще и в другой форме: в 1763 г. Тау-берт и Ломоносов готовили для Академической канцелярии во-
38 См., например: Шоу Д. Географическая практика и ее значение в эпоху реформ Петра Великого // Вопросы истории естествознания и техники. 1999. № 3. С. 13—17.
прос об изготовлении «географических обоев» — Екатерина II «всевысочайше повелеть соизволила в Летнем ее величества доме и одном покое вместо обоев по белой тафте написать ландкартами Российской империи с прочими к тому пристойностьми искусной работы»39.)
Астрономия стала довольно модной наукой при дворе еще при Петре I40. Сам император любил наблюдать в телескоп и поощрял склонность к наблюдению в других (ценя просветительский смысл астрономии — возможность предсказывать солнечные затмения, изымая их таким образом из круга мистических явлений41). «Выполняя предначертания Петра Великого», после Ж.Н. Делиля в Академии дело продолжали С.Я. Румовский и М.В. Ломоносов.
Увлечение астрономией русского двора было в XVIII в. проявлением этикетного поведения «просвещенного правителя», для которого она была важна как «философская» наука. (В 1727 г., например, Академия наук отмечала коронацию Петра II следующим образом: «г-н Делиль на французском языке проблематический вопрос изъяснит, ежели учиненными поныне астрономическими обсервациями доказать можно, которое сущее система есть света, и ежели земля вокруг солнца обращение имеет или нет»42.) Астрономы развлекали самодержцев «обсервациями». Для Анны Иоан-новны Делиль проводил демонстрации колец Сатурна, и она приказала, чтоб «как физические так и астрономические инструменты для продолжения таких обсерваций при дворе. оставлены были»43.
В ломоносовских одах 1740-х гг. — масса астрономических об-разов44. Но, используя для пропаганды наук любимые веком театральные формы, М.В. Ломоносов пытался решить более сложную задачу: «легитимизировать» в придворных кругах идею «множе-ствености миров» (хотя пропаганда гелиоцентризма и осуждалась церковью). В 1757 г. в рамках задуманных великой княгиней (буду-
39 Тауберт И., Ломоносов М.В. Определение Канцелярии АН об изготовлении ландкарт для обоев в Летнем дворце и о проектах пьедестала для конной статуи Петра I. 1763 августа 11 // Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 9. М.; Л., 1955. С. 292.
40 Ченакал В.Л. Очерки по истории русской астрономии. Наблюдательная астрономия в России ХУЛ и начала ХУШ в. М.; Л., 1951.
41 Петр прямо предписывал адмиралу Ф. Головнину о затмении 1705 г.: «Изволь сие поразгласить в наших людях, что когда оное будет, дабы за чюдо не поставили. Понеже когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чюдо» (Кузаков В.К. Очерки развития естественнонаучных и технических представлений на Руси в Х—Х^ вв. М., 1976. С. 89).
42 Курукин И.В. Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России. Рязань, 2003. С. 142.
43 Пекарский П. История императорской Академии наук. Т. 1. СПб., 1870. С. 130.
44 Ломоносов не брезгует и астрологией: в 1748 г. на день восшествия на престол Елизаветы Петровны он дает такое примечание: «Во время рождения ее императорского величества планеты Марс и Меркурий стояли в одном знаке с Солнцем».
щей императрицей) Екатериной увеселений Ломоносов затеял аллегорическое действо — постановку драматической кантаты «Пророчествующая Урания». В основу композиции была положена книга Х. Гюйгенса «Космотеорос»: с помощью особой машины «являлась муза Урания, сидящая на множестве блистающих сфер и глобусов»45.
В списке работ М.В. Ломоносова есть перечень того, что ученый считал наиболее важным и ценил в области естественных наук. Среди них — его теория света, идея связать окраску тела с его физическим строением. Намерение «испытать» природу цвета стояло в связи с занятием мозаичным делом, а химия стекла и мозаичное дело стали к 1754 г. его главными научными занятиями. «В мозаичных портретах и картинах Ломоносова благодаря его оптической и художественной зоркости к цвету реализовались его разносторонние и глубокие минералогические и химические знания и технологии, эмпирически приобретенные из опытов и экспериментов технические навыки и приемы»46.
Древняя техника мозаики (в европейских языках термин происходил от лат. opus musivum — буквально «посвященное музам») была известна на Руси еще со времен украшения Киевской Софии по образцу византийских храмов. После монгольского завоевания традиция пресеклась, хотя и оставалась известной в России.
Ломоносов желал возродить старинное искусство мозаики, разгадать технологию производства т. н. итальянской смальты, но также продвинуть и развить ее47. В раскрытии свойств стекла и новых областей его применения он, как известно, усматривал новые возможности48 — мы бы сейчас назвали это интересом к новым технологиям.
Прежде всего, Ломоносов видел возможность создавать красивые и прочные художественные композиции (и первой его мозаичной работой был портрет Петра). Удивляет, однако, странный на пер-
45 Солоухина М.И. Творческое общение Великой Княгини и Императрицы Екатерины Алексеевны с М.В. Ломоносовым // Международ. конференция «Екатерина Великая: эпоха российской истории» в память 200-летия со дня смерти Екатерины II (1729—1796), к 275-летию Академии наук. Санкт-Петербург, 26—29 августа 1996 г. СПб., 1996.
46 Леонардо и Ломоносов. Материалы Международ. науч. конференции, посвященной 550-летнему юбилею со дня рождения Леонардо да Винчи и 130-летию Политехнического музея. Москва, 18—21 ноября 2002 г. // http://www.vinci.ru/ public_3.html
47 Безбородое М.А. М.В. Ломоносов и его работа по химии и технологии силикатов. М.; Л., 1948.
48 «Письмо о пользе стекла», написанное в жанре европейской дидактической поэзии, являясь по сути энциклопедическим трудом, репрезентовало технические, естествоведческие и философские проблемы (подробнее см.: Абрамзон Т.Е. «Письмо о пользе стекла» М.В. Ломоносова. Опыт комментария просветительской энциклопедии. М., 2010).
вый взгляд его интерес к производству такой «мелочи», как бисер и стеклярус (они использовались для украшения нарядов элиты).
Следует напомнить, что еще в 1724 г. советник Мануфактур-коллегии Андрей Каассис подавал Петру I проект о развитии стекольной промышленности и указывал на потребности в изделиях из стекла: «Венецкие зеркалы... и Маргариты, то есть круглые всякие разных колеров стеклянные бисеры, кроме Венеции, нигде не делаются». Петр I тогда поддержал отправку «русских ребят для ученья»49. Таким образом, вопрос о производстве стеклянных изделий обсуждался на высшем уровне. Производство бисера предназначалось прежде всего для экспорта, для торговли с Востоком (в это время Англия и Голландия уже вели оживленную торговлю этим товаром с Индией и Африкой). Следовательно, предложения Ломоносова имели серьезное экономическое основание50.
Аналогичным образом росло внимание к фарфору: каждый европейский правитель старался наладить у себя фарфоровое производство. Попытки Елизаветы Петровны приобрести секрет производства фарфора или организовать его в России с помощью приглашенных иностранных мастеров окончилась неудачей, но Д.И. Виноградов к 1748 г. уже решил в основном задачу. Ломоносов также работал с фарфором51, но сделал ставку на стекло. Его буквально поглощали заботы об устройстве усть-рудицкой «фабрики делания цветных стекол». Осуществилось его ходатайство перед Елизаветой Петровной о передаче ему села Ополья, где он начал вести постройку фабрики для развития мозаичного дела, но также «делания изобретенных им разноцветных стекол, и из них бисеру, пронизок и стеклярусу и всяких других галантерейных вещей и уборов, чего еще поныне в России не делают, но привозят из за моря». Сенатский указ 1752 г. позволял «Профессору Ломоносову завесть фабрику для делания разноцветных стекол бисеру, стеклярусу и других галантерейных вещей, с привилегией на 30 лет»52. Весной 1753 г. он получил землю с приписанными к ней 200 душами.
«Польза» была одним из базовых понятий культурной парадигмы XVIII в.53, и сам Ломоносов обосновывал смысл начинаемого им дела так: «к пользе и славе Российской империи», поскольку производство изделий из цветного стекла он рассчитывал «со временем так размножить, что и за море оные отпускать можно будет»54.
49 Цит. по: 150 лет Никольско-Бахметьевского хрустального завода. СПб., 1914. С. 167.
50 См.: Безбородов М.А. Указ. соч. Гл. 5.
51 В 1762 г. Сенат вынес решение о назначении Ломоносова директором фарфоровой фабрики, но пробыл он на этом посту менее месяца и был освобожден, как считается, вследствие своего отказа.
52 Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. 13. С. 751.
53 Подробнее см.: Абрамзон Т.Е. Указ. соч. С. 31—35.
54 Полное собрание законов Российской империи. Т. 13. С. 751.
Но, заметим, Ломоносов поставил вопрос о постройке именно своей фабрики. Он прекрасно понимал, что успех собственного производства даст ему и исследовательскую, и экономическую независимость. Здесь проявились и предпринимательский опыт Ломоносова (обретенный еще в юности, в деле отца), и определенные буржуазные тенденции времени, которые нельзя не отметить.
По сути, любой ученый в развитых европейских странах являлся представителем среднего (мелкобуржуазного) слоя, зарабатывая на жизнь своим ремеслом. Одним из видов новых практик было преподавание академического знания, и ему сопутствовала практика частных уроков.
Развитие сферы независимой печати и наличие массового потребителя-читателя гарантировали европейскому интеллектуалу ту самую желанную независимость, которой не хватало российскому интеллектуалу. В качестве примера укажем на то, что «производство» и издание 35-томной «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера, одного из самых продаваемых изданий 1750—1780-х гг., являлось по сути капиталистическим предприятием. Сориентировавшись, издатели начали выпускать книги в более удобном формате, в более дешевом варианте, получая таким образом наибольший доход с быстрого оборота средств. По мнению Вольтера, «никакая торговля с обеими Индиями не давала ничего подобного»55. (Не стоит, однако, и говорить, что при этом распространение «Энциклопедии» оказало беспрецедентное влияние на распространение новых просветительских идей.)
Желание совместить научную и просветительскую деятельность с доходностью предприятия вовсе не являлось экзотикой того времени даже в России. Известен предпринимательский опыт Н.И. Новикова, с 1779 г. взявшего в аренду на 10 лет университетскую типографию (вместе с «Московскими ведомостями»). В пяти типографиях Новикова (в том числе и университетской) было издано более тысячи книг и журналов, что составило почти треть всей печатной продукции России в тот период (не приходится напоминать о просветительском значении этого «эксперимента»). Исследование сферы книжной торговли в Москве показывает, что постепенно, к 1770-м гг., роль книготорговых заведений при государственных учреждениях падает, а основными участниками книжного рынка становятся частные предприниматели (действующие как издатели, книгопродавцы, организаторы подписных кампаний и пр.)56.
55 Артемьева Т.В., Микешин М.И. Плоды «энциклопедического древа», или два великих проекта // Философский век. Альманах. Вып. 27. Энциклопедия как форма универсального знания: от эпохи Просвещения к эпохе Интернета / Отв. ред. Т.В. Артемьева, М.И. Микешин. СПб., 2004. С.
56 См.: Карпова И.Л. Газета «Московские ведомости» как источник по истории отечественного книжного дела второй половины XVIII века: Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 2009.
Аналогичный ход продемонстрировал и Ломоносов — разумеется, им двигал исследовательской интерес и стремление к государственной пользе, но и, думается, потребность в собственной экономической независимости. Ее, а с ней и желанную свободу, он надеялся обрести, развивая «высокотехнологичное» производство, позволяющее продвинуть выпуск популярного в стране и за ее рубежами продукта. В понимании «просвещенного» человека XVIII в., целью распространения и развития знания было прийти к цивилизованному существованию, как говорили на языке той эпохи — «к прохладному житию» (так писал другой ученый, И.А. Третьяков)57.
Итак, в эпоху Ломоносова впервые в России интеллектуальная сфера рассматривается как доходная в коммерческом отношении, и ученый стоит у истоков этого процесса. Но Ломоносов не был бы Ломоносовым, если бы им двигал только интерес предпринимателя.
Выступая «в защиту стекла», Ломоносов приводит примеры его «полезности» из разных сфер, начиная с линз телескопов и микроскопов и заканчивая повседневными предметами. Как минералог, ученик Генкеля, одного из самых знаменитых ученых в этой области, он утверждал, что «стекло не ниже минералов» (сохранившиеся изделия из цветной смальты, изготовленные на фабрике Ломоносова, выглядят не хуже мраморных).
Еще одна сфера применения стекла, на его взгляд, связана с использованием его в «живопистве». Мы знаем о планах практического применения мозаик Ломоносова в дворцовом убранстве: в конце 1759 г. Растрелли составил проект украшения стен Зимнего дворца и здания Эрмитажа, где предполагалось использовать различные аллегорические сюжеты (правда, никаких мозаичных работ во дворце не было произведено). Кстати, изображения в оформлении одного из залов, примыкающих к Светлой галерее, олицетворяли науку.
Применение «вечных» смальт и глазурей (не поддающихся «грызению» времени) предполагалось Ломоносовым и для украшения общественных зданий (наиболее известна его «Полтавская баталия», выполненная для Петропавловского собора)58.
Ломоносову был дорог его «фабричный» проект, на первый взгляд несопоставимый с широтой и значимостью других открытий, проектов и замыслов. Однако известно, что гравированный
57 Третьяков И.А. Слово о происшествии и учреждении университетов в Европе на государственных иждивениях // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века: В 2 т. Т. I. М., 1952. С. 338.
58 Ломоносов М. В. Описание мозаических украшений для монумента Петру I, отчет в израсходовании отпущенной на них суммы и смета на дальнейшие расходы. 1764 декабря // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 169—179.
портрет Ломоносова, выполненный Э. Фессаром, исправлялся затем Вортманом по настоянию самого ученого, и основные его замечания относились не к портретному сходству, а к фону — «романтический» сюжет на заднем плане композиции Ломоносов потребовал заменить изображением усть-рудицкой фабрики59. Этот прикладной «коммерческий» проект, на наш взгляд, с одной стороны, воплощал желание Ломоносова всюду искать новизну, целесообразность и государственную пользу, а с другой — стремление к финансовой самостоятельности и творческой независимости. По сути, он «возвращался» в третье сословие, но уже в новом качестве — как профессор и независимый исследователь. (Скажем кстати, что лишь к 1757 г. ученый наконец обретает условия для нормальной жизни и творчества — строит дом в Петербурге, где обустраивает лабораторию и рабочий кабинет.) Казус Ломоносова демонстрировал усложнение представлений о высшем содержании государственной службы, олицетворяя появление в России феномена «частного человека» из нового слоя российских интеллектуалов.
Итак, биография Ломоносова как ни чья другая выстраивалась, продвигалась за счет нестандартных решений индивида, его субъективного выбора — и все это в жестких рамках имперской сословной системы. Трудно переоценить роль Ломоносова в закладывании прецедента в различных сферах его деятельности, проявлении новых для россиянина качеств. Биографические подробности жизни Ломоносова представляют драгоценный материал с точки зрения выявления пределов свободы человека в рамках своей эпохи. Это как раз тот случай, который показывает: будучи порождением социального и культурного контекста, человек и в XVIII в. мог влиять на социальную практику. Жизненный путь ученого демонстрирует, что в определенных случаях «групповой статус» или «групповое сознание» не могут лишить индивида свободы в выборе решений и потому не способны детерминировать его поступки60. Кажется, в своих поисках творческой независимости в условиях дворянской империи ученый, происходящий из низов, добился максимума возможного.
Список литературы
1. 150 лет Никольско-Бахметьевского хрустального завода. СПб., 1914.
2. Абрамзон Т.Е. «Письмо о пользе стекла» М.В. Ломоносова. Опыт комментария просветительской энциклопедии. М., 2010.
59 Подробнее см.: Безбородов М.А. Указ. соч. Гл. 5.
60 Эти проблемы одним из первых в отечественной историографии поставил Ю.Л. Бессмертный, изучавший своеобразие и «инакость» человека европейского Средневековья (см.: Бессмертный Ю.Л. Индивид и понятие частной жизни в средние века (в поисках нового подхода) // http://www.polit.ru/article/2003/03/28/ 613121/; Он же. Странное счастье рыцаря // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 4. М., 2002).
3. Артемьева Т.В., Микешин М.И. Плоды «энциклопедического древа», или два великих проекта // Философский век. Альманах. Вып. 27. Энциклопедия как форма универсального знания: от эпохи Просвещения к эпохе Интернета / Отв. ред. Т.В. Артемьева, М.И. Микешин. СПб., 2004.
4. Бартенев П.И. Биография И.И. Шувалова. СПб., 1857.
5. Безбородое М.А. М.В. Ломоносов и его работа по химии и технологии силикатов. М.; Л., 1948.
6. Бессмертный Ю.Л. Индивид и понятие частной жизни в средние века (в поисках нового подхода) // http://www.polit.ru/article/2003/03/28/ 613121/
7. Бессмертный Ю.Л. Странное счастье рыцаря // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 4. М., 2002.
8. Булатов В.Н. Русский Север. М., 2006.
9. Верюский В. Афанасий, архиепископ Холмогорский. СПб., 1908.
10. Воскобойникое Н.П. К биографии В.В. Голицына // Архив русских источников. Вып. 6. М., 1995.
11. Дмитриев И. Творчество и чудотворство: природознание в придворной культуре Западной Европы в эпоху интеллектуальной революции XVI—XVII веков // Новое литературное обозрение. 2007. № 87.
12. Живов В. Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // Новое литературное обозрение. 2000. № 25.
13. Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории развития экономического человека. М., 2009.
14. История Северного крестьянства. Т. 1. Период феодализма. Архангельск, 1984.
15. Карпова И.Л. Газета «Московские ведомости» как источник по истории отечественного книжного дела второй половины XVIII века: Ав-тореф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 2009.
16. Крестинин В.В. Краткая история о городе Архангельском. СПб., 1792 (репринт: М., 2009).
17. Кузаков В.К. Очерки развития естественнонаучных и технических представлений на Руси в X—XVII вв. М., 1976.
18. Кулакова И.П. Г.Ф. Миллер — агент европейского культурного влияния в России // Г.Ф. Миллер и русская культура / Отв. ред. Д. Дальманн, Г.Смагина. СПб., 2007.
Кулакова И.П. Университетское пространство: Московский университет в историко-культурной среде XVIII века. М., 2006.
20. Курукин И.В. Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России. Рязань, 2003.
21. Леонардо и Ломоносов. Материалы Международ. науч. конференции, посвященной 550-летнему юбилею со дня рождения Леонардо да Винчи и 130-летию Политехнического музея. Москва, 18—21 ноября 2002 г.
22. Материалы по истории С.-Петербургского университета. XVIII век. Обзор архивных документов / Под ред. Г. А. Тишкина. СПб., 2001.
23. НикифороваЛ.Р. Создатель русского фарфора. Л., 1962.
24. Панич Т.В. «Шестоднев» Афанасия Холмогорского // Христианство и церковь в России феодального периода. Новосибирск, 1989.
25. Пекарский П. История императорской Академии наук. Т. 1. СПб., 1870.
26. Пестр Д. Социокульная и антропологическая история науки: новые определения, новые объекты, новые практики // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 3—4.
27. Проскурина В. Миф об Астрее и русский престол // Новое литературное обозрение. 2003. № 63.
28. Репина Л.П. От «истории одной жизни» к «персональной истории» // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005.
29. Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001.
30. Солоухина М. И. Творческое общение Великой Княгини и Императрицы Екатерины Алексеевны с М.В. Ломоносовым // Международ. конференция «Екатерина Великая: эпоха российской истории» в память 200-летия со дня смерти Екатерины II (1729—1796), к 275-летию Академии наук. Санкт-Петербург, 26—29 авг. 1996 г. СПб., 1996.
31. Турнаев В.И. О национальной тенденции в развитии Петербургской Академии наук. М., 2007.
32. Уханова И.Н. К характеристике стиля русского народного декоративно-прикладного искусства 17 — начала 18 в. // Русское искусство барокко. Материалы и исследования. М., 1977.
33. Филонович С.Р. Эксперимент и его роль в становлении классической физики: Автореф. дисс. ... докт. физ.-мат. наук. М., 1996.
34. Фундаминский М.И. Социальное положение ученых XVIII столетия // Наука и культура XVIII века. Л., 1984.
35. Ченакал В.Л. Очерки по истории русской астрономии. Наблюдательная астрономия в России XVII и начала XVIII в. М.; Л., 1951.
36. Шергин Б. Повести и рассказы. Л., 1984.
37. Шилов Н.И. Архив и библиотека заонежских крестьян Корниловых в собрании музея-заповедника «Кижи» // Международ. науч. конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры Русского Севера «Рябининские чтения-95»: Сб. докладов. Петрозаводск, 1997.
38. Шоу Д. Географическая практика и ее значение в эпоху реформ Петра Великого // Вопросы истории естествознания и техники. 1999. № 3.
Поступила в редакцию 11 мая 2011 г.
