CC BY
132
УДК 316 : 314.7
Рочева Анна Леонидовна
Rocheva Anna Leonidovna
аспирант Института социологии РАН dom-hors@mail.ru
PhD student, Institute of Sociology, the Russian Academy of Sciences dom-hors@mail.ru
МИГРАЦИЯ КАК ЭМАНСИПАЦИЯ? ГЕНДЕРНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ МИГРАЦИИ В РОССИЮ
MIGRATION AS EMANCIPATION? GENDER DIMENSION OF THE MIGRATION TO RUSSIA
Аннотация:
Summary:
В статье представлены результаты исследования мигрантов, проведенного в Самаре и Астрахани в 2010 году при участии автора. Цель работы - рассмотреть гендерное измерение миграционных процессов.
The article presents results of the research of migrants carried out in Samara and Astrakhan in 2010 with the participation of the author. The objective of the paper is to investigate the gender dimension of the migration processes.
Ключевые слова:
миграция, гендер, женщины-мигранты, эмансипация, гендерные роли.
Keywords:
migration, gender, female migrants, emancipation, gender roles.
Тема миграции и гендера, ставшая в последние три десятилетия вполне традиционной для западных исследований, в российском контексте находится скорее на эмбриональной стадии развития [1, с. 8]. Между тем целый ряд европейских и североамериканских научных работ фиксирует конституирующую роль гендера в миграционном процессе, поскольку он пронизывает множество социальных практик, идентичностей и институтов, связанных с миграцией [2]. Соответственно игнорирование категории гендера упрощает картину социальной реальности, отображаемую исследователями миграции.
Как правило, гендерные исследования проводятся в рамках качественной методологии [3]; сложность использования количественных методов заключается в том, чтобы не подменить гендер дихотомической переменной пола, потеряв понимание социальной конструируемости гендера и связи с властными отношениями. Однако в последнее время методологи начинают искать основания для проведения феминистских исследований в рамках количественной методологии [4; 5]. Данная работа - попытка гендерного анализа данных, собранных в ходе анкетного опроса мигрантов из Узбекистана и Киргизии в Самаре и Астрахани в 2010 г. [6]. Работа строится вокруг вопроса о том, каким образом гендер структурирует миграцию, фокусируясь на следующих основных моментах: во-первых, как оценивается приемлемость миграции для женщин - носителей определенных гендерных ролей; во-вторых, как соотносятся стремления мужчин и женщин к более независимой жизни, связанные с миграцией; в-третьих, насколько эти стремления реализуются. Методологически исследование основывается на теории пересечений [7; 8], согласно которой не существует универсальных категорий «мужчина» или «женщина», поскольку с необходимостью гендер конструируется совместно с другими категориями: этничность, возраст, сексуальная ориентация и т. д.
Эмпирическая база исследования - анкетный опрос, проведенный в Самаре и Астрахани в 2010 г., охвативший 600 мигрантов, по 300 в каждом городе, среди которых равно представлены этнические «киргизы» и «узбеки» (по самоидентификации; далее кавычки будут опущены). Около трети респондентов (35 %) - женщины, доля которых примерно одинакова в обеих этнических группах. Следует отметить, что поскольку генеральная совокупность мигрантов в России неизвестна, то говорить о репрезентативности выборки в строгом смысле не приходится.
Несмотря на то что миграция в Россию движима в первую очередь факторами экономического характера (в первую очередь экономическими затруднениями, необходимостью заработка денег «для себя и своих родственников»: только 2,6 % мужчин и 3,5 % женщин отвергли экономические факторы в качестве причины миграции), нельзя отрицать того, что социальные факторы определяют, для кого миграция приемлема. В преимущественно мужских потоках трудовой силы из стран Средней Азии в Россию в последнее время намечается тенденция феминизации [9], что может свидетельствовать об изменении социальных установок относительно женской миграции.
Уровень приемлемости женской миграции в Россию на заработки варьируется. В целом 10 % мужчин и 22 % женщин признают возможной самостоятельную мобильность женщины. Более легитимна в глазах мигрантов поездка в Россию вслед за мужем или другим мужчиной-родственником: доля признающих приемлемость такой миграции колеблется в разных этнических группах в Самаре и Астрахани от 54,8 % (киргизы в Самаре) до 79,3 % (киргизы в Астрахани). Родственник-мужчина признается неким «пунктом социального контроля», однако в этой роли отказывают женщине-родственнице: если миграция вслед за родственником приемлема для женщины в глазах 68 %, то вслед за родственницей - в глазах 13 % респондентов.
Приемлемость женской миграции лишь одно из измерений гендерного порядка, тесно связанных между собой, которые включают и представление о гендерных ролях, о соотношении присутствия женщины в публичном и приватном пространствах. Большинство респондентов, допускающих самостоятельную миграцию женщины, признают за женщиной роль «кормильца» - необходимость работать независимо от материального положения семьи (80 %). Напротив, среди возбраняющих женскую мобильность большая часть приписывает женщине роль «хранительницы очага», занимающейся домашним хозяйством и воспитанием детей (69 %).
Любопытно, что роль «хранительницы очага» в большом числе случаев ведет за собой и роль «кормильца»: 73 % из поддержавших первую роль признают и необходимость второй. Вероятно, в этом сказывается влияние советского прошлого с предписываемой женщине «двойной нагрузкой» [10], подразумевающей двойной рабочий день: дома и на оплачиваемой работе. Однако среди поддерживающих необходимость занятости женщины в публичной сфере половина не согласны с необходимостью заниматься домашним хозяйством (50 %), причем среди женщин доля несогласных выше, чем среди мужчин (64 % против 42 %).
Длительность пребывания в России, соответственно длительность знакомства с местным гендерным порядком влияет на оценку женской миграции: готовность принять самостоятельную мобильность женщин растет по мере проживания в России. Так, среди приехавших в Россию год-два назад недопустимость подчеркивают 20 %, а среди приехавших более 10 лет назад - только 6 %.
Готовность признать миграцию приемлемой для женщин-соотечественниц связана и с собственными стремлениями к более независимой жизни в результате поездки в Россию: наибольшая доля стремящихся к более независимой жизни оказалась среди признающих возможной женскую мобильность (67 %).
В целом, более половины респондентов назвали стремление к независимой жизни среди планов, связанных с поездкой в Россию: 50 % назвали стремление жить более независимо вполне определенно, 20 % ответили «и да, и нет». Интересно, что, вопреки ожиданиям, значимость этого фактора увязана больше не с гендером, а с возрастом; его популярность выше всего для молодых возрастов и снижается обратно пропорционально возрасту: доля отметивших присутствие этого стремления в той или иной мере падает с 94 % (среди людей до 25 лет) до 32 % в группе 40 лет и старше. Сдвиг от зависимости к независимости наряду с переходом от безответственности к ответственности может рассматриваться как общая характеристика молодежи («Молодость - термин, описывающий ... движение от зависимости к независимости») [11, с. 174-175] и сквозь призму этого поездка на заработки в Россию может представляться способом достижения независимости в разных смыслах: финансовом, социальном и т. д. Более того, опыт миграции в Россию может составлять необходимую часть «нормального» пути молодого человека, окончившего школу» [12], подобно тому как служба в армии могла составлять элемент инициации юноши в советское время.
Стремление к независимой жизни в связи с миграцией в Россию в наименьшей степени отмечали респонденты, состоящие в зарегистрированном браке, а в наибольшей - те, чей брак не зарегистрирован. Стратегию построения отношений в виде сожительства, вероятно, легче реализовать в России, где уровень социального контроля ниже, более того, по мере роста населения города в России уровень социального контроля снижается (вероятно, в связи с этим незарегистрированные браки оказались более распространены в Самаре, нежели в Астрахани: 18 % против 2 %). Наряду с семейным положением важным оказывается уровень образования: чем выше образование, тем выше значимость независимой жизни (среди лиц с высшим образованием этот фактор хотя бы в некоторой степени значим для 100 % ответивших).
Среди тех, у кого были определенные намерения жить более независимо, эти намерения удалось реализовать в той или иной степени подавляющему большинству (96 %). Хотя бы отчасти это стремление реализовалось примерно одинаково во всех возрастных группах, среди мужчин и женщин; исключение составили молодые женщины до 25 лет, среди которых 9 % не удовлетворены полученной степенью независимости.
Оценка «эмансипирующего» действия миграции в Россию различается у мужчин и женщин в зависимости от семейного положения и фактического проживания с супругом/супругой или отдельно. Социальный контроль способны и уполномочены осуществлять не жены, а мужья: 59 % мужчин, живущих вместе с женой, и 60 % мужчин, живущих без супруги, признают большую степень свободы в России, чем дома; для женщин эти показатели 45 % и 70 % соответственно, то есть наличие мужа / партнера является фактором, препятствующим признанию «эмансипирующего» действия миграции в Россию. Тем не менее при миграции в Россию социальный контроль снижается и для женщин, и для мужчин; однако для женщин без мужей / партнеров снижение еще более заметно, чем для этой же категории мужчин.
Как показывают результаты проведенного анализа, женская самостоятельность в миграции оценивается скорее негативно, хотя продолжительное проживание в России способствует формированию положительного отношения. Интересно, что значимость более независимой жизни варьируется в зависимости от поколения и уровня образования даже больше, чем в зависимости от гендерной принадлежности: для молодых мужчин и женщин и людей с высшим образованием это довольно сильная мотивация миграции. По собственным оценкам респондентов, миграция в Россию способствует реализации проекта независимой жизни. Однако оценка эмансипирующей роли миграции выше в случаях отсутствия партнера / партнерши; для женщин эта тенденция более отчетлива, чем для мужчин.
Ссылки и примечания:
1. Космарская Н.П. От составителя // Диаспоры. 2005. № 1.
2. Gender and U.S. Immigration: Contemporary Trends. University of California Press, Berkeley and Los Angeles ; London, 2003.
3. Donato K. et al. A Glass Half Full? Gender in Migration Studies // International Migration Review. 2006. Vol. 40. № 1. P. 3-26.
4. Scott J. Quantitative methods and gender inequalities // International Journal of Social Research Methodology. 2010. Vol. 13. № 3. P. 223-236.
5. Williams J.R. Doing feminist-demography // International Journal of Social Research Methodology. 2010. Vol. 13. № 3. P. 197-210.
6. Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 09-03-00374а «Анализ различий в восприятии социальной среды российских городов иноэтничными трудовыми мигрантами и принимающим населением» (руководитель В.И. Мукомель).
7. Crenshaw K. Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics and Violence against Women of Color // Stanford Law Review. 1991. Vol. 43. №. 6. P. 1241-1299.
8. Collins P.H. Black Feminist Thought. Knowledge, Consciousness and the Politics of Empowerment. Routledge, 2000.
9. Оценка нужд и потребностей женщин - трудящихся мигрантов. Центральная Азия и Россия / Тюрюканова Е. и Аба-зов Р. ; Фонд ООН для развития в интересах женщин (ЮНИФЕМ). [Б. м.], 2009.
10. Здравомыслова Е.А., Тёмкина А.А. Гендерное измерение социальной и политической активности в переходный период : сб. науч. ст. / под ред. Е. Здравомысловой, А. Тёмкиной. СПб., 1996.
11. Фрис С. Социология молодежи / пер. Е.Л. Омельченко // Омельченко Е.Л. Молодежные культуры и субкультуры. М., 2000.
12. Ривз М. По ту сторону экономического детерминизма: микродинамика миграции из сельского Кыргызстана // Неприкосновенный запас. 2009. № 4 (66).
References (transliterated) and notes:
1. Kosmarskaya N.P. Ot sostavitelya // Diaspory. 2005. № 1.
2. Gender and U.S. Immigration: Contemporary Trends. University of California Press, Berkeley and Los Angeles ; London, 2003.
3. Donato K. et al. A Glass Half Full? Gender in Migration Studies // International Migration Review. 2006. Vol. 40. № 1. P. 3-26.
4. Scott J. Quantitative methods and gender inequalities // International Journal of Social Research Methodology. 2010. Vol. 13. № 3. P. 223-236.
5. Williams J.R. Doing feminist-demography // International Journal of Social Research Methodology. 2010. Vol. 13. № 3. P. 197-210.
6. The article was performed with financial support from the Russian Humanities Research Foundation, project № 09-03-00374а “Analysis of differences in perception of the Russian cities' social environment by host population and labour migrants of other ethnics” (supervisor V.I. Mukomel).
7. Crenshaw K. Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics and Violence against Women of Color // Stanford Law Review. 1991. Vol. 43. №. 6. P. 1241-1299.
8. Collins P.H. Black Feminist Thought. Knowledge, Consciousness and the Politics of Empowerment. Routledge, 2000.
9. Otsenka nuzhd i potrebnostey zhenshchin - trudyashchikhsya migrantov. Tsentral'naya Aziya i Rossiya / Tyuryukanova E. and Abazov R. ; Fond OON dlya razvitiya v interesakh zhenshchin (YUNIFEM). [B. m.], 2009.
10. Zdravomyslova E.A., Tyomkina A.A. Gendernoe izmerenie sotsial'noy i politicheskoy aktivnosti v perekhodniy period : sb. nauch. st. / ed. by E. Zdravomyslova, A. Tyomkina. SPb., 1996.
11. Fris S. Sotsiologiya molodezhi / transl. by E.L. Omel'chenko // Omel'chenko E.L. Molodezhnye kul'tury i subkul'tury. M., 2000.
12. Rivz M. Po tu storonu ekonomicheskogo determinizma: mikrodinamika migratsii iz sel'skogo Kyrgyzstana // Neprikosno-venniy zapas. 2009. № 4 (66).
