CC BY
78. Полное собрание стихотворений Н.А. Некрасова: В 2-х т. — СПб.: «Новое время», 1913. — Т. 1. — С. 302.
9. Эмон Л. Покорность. (Maria Chapdelaine) / Пер. Е.С. Хохловой. — Петроград: Изд. Кооперативный союз «Кооперация», 1924. — 159 с.
10. Hémon L. Maria Chapdelaine. Réçit du Canada Français. — Paris: Polygone, 1927. — 208 c.
УДК 929
Звонарёва Лола Уткировна,
доктор исторических наук, профессор кафедры рекламы и связей с общественностью НАНО ВО «Институт мировых цивилизаций», e-mail: lzvonareva@mail.ru
Кудрявцева Лидия Степановна,
член Московского союза художников и Союза журналистов Москвы, e-mail: likudr@list.ru.
мифы и реальность в биографии русского парижанина
Александра алексеева через призму архивов и мемуаров
Аннотация. В настоящей статье рассмотрены все имеющиеся факты, касающиеся детства известного в Европе как французский художник и аниматор русского происхождения Александра Александровича Алексеева (1901, Казань — 1982, Париж), иллюстратора мировой классики. Вводятся в научный оборот новые факты, связанные с его биографией. Впечатления осиротевшего мальчика, переезжающего из Константинополя в Гатчину, оказали значительное влияние на становление будущего художника и отразились в его творчестве. Ключевые слова: призвание рисовальщика, контрасты темноты и света, потерянный рай детства.
Александр Алексеев, признанный в Европе ещё в 20-х годах прошлого века как самобытный книжный иллюстратор, а в 30-х создавший новое анимационное кино — «абсолютно гениальный художник в мире французского анимационного кино, несравненный творец», отозвался о нём президент фильмофонда Франции Жан-Шарль Такшелла, у нас был публично открыт лишь спустя более полувека [10, с. 3]. А.А. Алексеев родился в России, в Казани. В одном из французских изданий указано, что он родился в Уфе. Есть и другие ошибки и неточности, и не только в этом издании. Так, читаешь, что он родился 5 августа, а не 5 апреля. Составители французской «Хронологии Алексеев/Паркер (1899-2015)» Жан-Батист Гарнеро и Софи Ле Тетур в сборнике статей «Алексеев/Паркер. Укротителей теней» предупредили: они готовили хронологию по различным источникам, где даются противоречивые сведения, и потому не могут «гарантировать точность всего объёма информации» [11, с. 40].
Архивные документы открывали нам подлинную биографию Алексеева, его отца, матери и других ближайших родственников, многочисленные факты их жизни, о которых сам художник часто не ведал. В Российском государственном военно-историческом архиве хранится «Дополнительный список пенсионеру, которому назначена пенсия из военной 40 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
эмеритальной кассы по ведомству Лифляндской казённой палаты» от 8 ноября 1906 года. Под «пенсионером» подразумевалась мать художника Мария Никандровна Алексеева, а «эмеритальная касса» (от латинского слова эмеритаус, то есть «отслуживший свое время») означало страховую кассу, обеспечивавшую семьи военных и других служащих пенсиями и пособиями, эмеритурой [5, с. 25]. Со слов М.Н. Алексеевой тут засвидетельствовано, что Александр родился 5 апреля 1901 года (18-го по новому стилю).
Его отец, Александр Павлович Алексеев, подполковник Генерального штаба, два года служил помощником старшего адъютанта штаба Казанского округа. Ему было 39 лет, и это его четвёртый сын (первый умер в младенчестве). Александр Павлович родился в 1862 году 30 августа в славном городе Оренбурге, пограничной крепости, форпосте Российской империи на юго-востоке. И в 1879 году семнадцати лет от роду закончил Оренбургскую Не-плюевскую военную гимназию, она же — кадетский корпус имени И.И. Неплюева, один из лучших в тогдашней России. Дворянин А.П. Алексеев (его отцу, дедушке художника, по профессии топографу, было пожаловано дворянство за верное служение Отечеству), получит блестящее военное образование — после кадетского корпуса он закончит прапорщиком 3-е Александровское военное училище в Москве, то самое, где позднее учился А. Куприн и описал его в романе «Юнкера». В Петербурге штабс-капитан Алексеев 13 декабря 1892 года принят на курсы восточных языков при учебном отделении Азиатского департамента Министерства иностранных дел (в записках его внучки, со слов отца, сказано, что он знал их несколько десятков), а затем — в Николаевскую академию Генерального штаба, которую успешно заканчивает уже капитаном в 1898 году. 28 декабря 1899 года прибудет в Казань помощником старшего адъютанта штаба Казанского округа. 6 декабря 1901 года направлен штабс-офицером для особых поручений при штабе 8 армейского корпуса, потом — штабс-офицером при управлении 3 стрелковой бригады. 25 ноября 1904 года (все даты по старому стилю) подполковник Алексеев назначается в Турцию военным агентом при российском посольстве. С женой и тремя малолетними сыновьями (младший из них и родился в Казани, а два других в Петербурге во время его учёбы в Академии генерального штаба) А.П. Алексеев 11 декабря 1904 года прибыл в русское посольство в Константинополе, где ему предоставили белоснежную трехэтажную виллу над Босфором. Будущему художнику было в то время 3 года и 8 месяцев (в воспоминаниях он назовёт себя двухлетним). В конце 1906 года семья навсегда покинет Босфор. Но эти два года станут отдельной главой в парижских зрелых воспоминаниях художника, и он назовёт то место и ту жизнь «раем». «Раем» названа и первая глава записок «Забвение, или Сожаление» с подзаголовком «Воспоминания петербургского кадета».
Первое младенческое, самого раннего периода пятилетней жизни впечатление Алексеева: он видит себя «на деревенской улице, вдали — деревянные, бревенчатые дома, или точнее, один дом..., полностью обрамлённый листвой» [3, с. 271] (приверженность к чёрно-белой графике без ярких красок станет одной из примет его творчества). В полтора-два года, по мнению Алексеева, второе воспоминание: «Я — в коляске, которая катится вперёд по лугу, а перед нами появляются горизонтальные деревянные перегородки, покрашенные белым и чёрным, а также красным по диагонали» [3, с. 272]. Это глаз художника. Это Казань. Возможно, военный городок.
Что же дала ребёнку жизнь в пригородной Терапьи над сияющим голубизной Босфором под боком у экзотического Константинополя? Что навсегда врезалось в память, посчиталось важным для его представления о «рае», которое всегда — детство? Алексеев назовёт этого счастливого мальчика Альфеони по имени понравившегося ему героя текста «Бал у Альфеони». (Его написал бельгийский художник-сюрреалист Поль Дельво под впечатлением от артистичного вечера в парижской алексеевской студии, где был разыгран сюрреалистический перфоманс с участием друзей.) Всего два года, а какой огромной, насыщенной впечатлениями видится эта детская жизнь в преклонные годы! Она и казалась ему намного протяжённее этих двух лет (он ещё и ошибался тут в сроках). Сад. «.камни в саду, упавшие в саду каштаны с длинными иглами, которые могут раскалываться и в этот момент являть прекрасную белую чашу с красивым плодом внутри, ветки, большие и очень лёгкие мёртвые стрекозы.» [3, с. 272]. Он всё это назовёт предметами, вещами. В том числе
больших оловянных солдатиков английского производства. Их можно было попробовать на вкус, они имели и какой-то особый опьяняющий запах. Он пока в них играет, рисовать будет чуть позднее.
Мальчик умел наблюдать за «живыми существами» [3, с. 272]. То были мухи, бабочки, ящерицы, за которыми он никак не мог угнаться, и даже скорпионы, маленькие и, как говорили взрослые, опасные, ядовитые. После упоминания «вещей, существ и животных» [3, с. 273] — чёрной собачки Арапки и осликов — он называет «человеческие существа» [3, с. 273]. Непонятные, незнакомые люди, которые иногда появлялись в их доме — «все большие, властные, сильные» [3, с. 273]. Тайн вообще было много. Они жили в особом, изолированном мире за высокими стенами — поскольку «тот, бесконечный» мир «был непредсказуем, он мог быть враждебным, он мог быть опасным: это был», по словам окружающих Алёшу (так звали в семье Александра), «турецкий мир» [3, с. 273]. В этот мир они ездили вместе с матерью. С каким художественным вкусом описана им пряная экзотика Востока! Это уже не первые младенческие воспоминания, а впечатления пятилетнего, подросшего. Как и об играх в индейцев с братьями Владимиром и Николаем, и детских развлечениях и проказах. И даже о первой тайной «любви» к уже взрослой девочке Лене Майковой, внучке поэта Аполлона Майкова, чей сын был первым переводчиком посольства. Они играли в крокет. Его мячи «регулярно отбивались, чёрт знает куда, безжалостным каблуком Лены, которая каждый раз, когда представлялась возможность «выбить» соперника, находила во мне идеальную жертву» [3, с. 281]. Тут он впервые отмечает в себе черту, которая впоследствии разовьётся. Он не терпит поражений, ущемления самолюбия. Влюблённый мальчишка от волнения растянулся посреди аллеи на виду у барышень и издал вопль, «в котором не было ничего героического» [3, с. 281]. А он хотел быть в их глазах только победителем. Так он испытал «первое поражение в своей жизни» [3, с. 281], заметит семидесятилетний художник.
Читаем в записках под названием «Альфеони глазами Алексеева»: «Альфеони было четыре года, когда Старый Моряк построил ему корабль на террасе, выходящей на Босфор. Корабельные бока были бревенчатые, а днище земляное (это был, собственно, пол террасы). Альфеони принялся грести, и оттого, что корабль как вкопанный стоял на месте, ему пришлось стать исследователем. Простыми линиями он начал рисовать корабли, скользившие по проливам, — один за другим. Потом нарисовал форт Румели Хиссар, его зубчатые башни одну за другой», средневековой крепости, выложенной из серого камня и ставшей достопримечательностью Стамбула. Потом (тоже простыми линиями) воинов, осаждавших крепость, — одного за другим. «И так Альфеони развивал вкус к повтору» [2, с. 107]. И добавим: вкус к простым линиям. Они не раз будут встречаться в его иллюстрациях и даже в анимационных лентах, как и повторы.
Следует обратить внимание на алексеевские высказывания о свете: «Помню™ волшебный голубой свет, проникающий в подземелье через открытый выход, и изумрудно-опаловый цвет камней, устилающих дно и освещенных косыми лучами константинопольского солнца» [3, с. 279]. Свет, идущий с небес, художник назвал «божественным»: он «позволил мне познать Константинополь и научил меня думать». Не отсюда ли идёт понятие «земного рая» [3, с. 281]? Но увидим ли мы этот «рай», «божественный свет» в графике Алексеева, или его затмят иные, земные, картины?..
«...Чтобы дом говорил по-французски в совершенстве, у нас были две девушки, их называли «мадмуазель»; этих девушек выписывали из Франции» [3, с. 274] — вначале Эстер Паняр из Прованса, потом Жозефина Беранак из Бордо. Европейцы в Турции общались на французском. Вот его словесный автопортрет того, «райского» времени: «Я только что научился говорить. Разумеется, я говорил по-французски. Я был блондином, у меня были вьющиеся волосы, я носил платье (в то время маленькие мальчики моего возраста ещё носили платья). На мне была маленькая шляпа из белой пикейной ткани с пуговкой наверху. Я был совершенно счастлив. В этом мире я чувствовал себя очень удобно. Я впитывал тень листвы и тепло пробивающихся солнечных лучей. Я внимал звукам, но особенно вкушал запахи и ароматы»[3, с. 276]. Главными в этом очаровывавшем ребёнка мире, а «любое детство волшебно»[3, с. 282], по собственному его выражению, были мать и отец. Мать рядом 42 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
чаще отца. С ней он ездил на греческом фиакре в город и в посольство, по дороге совершая прогулку на пароходе, любуясь башнями Румели-Хиссар и другими константинопольскими редкостями. С ней гулял, и во время этих получасовых прогулок по набережной вдоль Босфора каждый раз около трёх часов дня вдвоём, она требовала, чтобы он говорил только по-русски, и со строгим лицом не отвечала ему, если он забывался — ему легче было говорить по-французски, когда рассказывал ей свои сны. Ей, здороваясь, целовал руку по утрам. Он запомнил её в белом пеньюаре с кружевами, держащей в руках «томик в жёлтой обложке». Ему почему-то казалось: мать «большую часть дня. проводила в шезлонге, в комнате на втором этаже, одетая в белый пеньюар с кружевами, держа в руках томик в жёлтой обложке» [3, с. 273]. Может быть, так оно и было. Во всяком случае, видеть её хотелось чаще. Это он запомнил. Она всегда казалась ему очень светской дамой. Назвал её «королевой»[3, с. 273].
Матушка будущего художника Мария Никандровна была дочерью провинциального священника протоиерея Никандра Николаевича Полидорова, похвально служившего в Вознесенской церкви и столь же ревностно — в разных церковных учреждениях в Оренбурге, а потом, с 1894 года — в Казани. Мария и родилась в Оренбурге, в 1873 году. Отец овдовел при её рождении и, когда та подросла, отправил к суровым тёткам, а они, по всей видимости, определили сироту в Институт благородных девиц, где она и получила соответствующее светское воспитание, понимание высокого христианского долга дочери, жены и матери. Видимо, ещё в Оренбурге познакомилась с кадетом А.П. Алексеевым и вышла замуж в Петербурге уже за штаб-капитана, коим он был с 1892 по 1897 год. Её отец отличался деспотическим нравом, скончался от белой горячки, оставив дочери в наследство лишь икону в позолоченной раме. Мария Никандровна как-то, уже в Петербурге, показав сыну «четырёхэтажный дом на серой и грустной улице», сказала: «Мы жили здесь с твоим Папой, когда ты ещё не родился. Твой брат Кока родился здесь, на третьем этаже. Мы были бедны, работали и днём и ночью. Твой отец готовился к экзаменам в Военную академию. Я ему помогала, и мы вместе учились стратегии и тактике» [4, с. 275].
Если мать — «королева» его детского пространства, то отец — «король» [3, с. 273]. Отец появляется то в чёрном цилиндре и чёрном сюртуке, то — в феске. «Порой он превращался в военного: тёмно-зелёная форма, плечи украшены очень жёсткими эполетами, которые больно кололи меня, когда я прижимался к их золотой бахроме» [3, с. 273]. Отец редко бывал дома, иногда отсутствовал неделями. А дома к нему приходили люди в фесках, называли «эффенди», что «было почётным обращением к начальнику» [3, с. 275]. Они «приносили сведения, в которых он нуждался» [3, с. 275]. Рядом с отцом всегда было счастье. Это он купил детям осликов, один из них — серый с белым животом, самый крупный, и достался младшему — Алёше-Александру. Он учился на нём кататься, как и его братья. О братьях он вспоминает с благодарностью и любовью. В детстве они вместе, как упоминалось, играли в индейцев, по утрам занимались гимнастикой у шведской стенки под приглядом гувернантки, постигали тайны руин и подземных ходов в их саду. Все трое рисовали.
.Встреча со смертью — самое трагическое и непонятное в человеческой жизни. Смерть предстала перед ним, ребёнком, в чёрном цвете. Ему было пять лет и пять месяцев. «Появилась мать без лица. Оно было покрыто чёрной вуалью. Мама была вся чёрная. Потом мы все оказались в маленькой угловой гостиной; нас было семеро или девятеро. Был священник, певший грустные песни. Мама с чёрным лицом, держа белый платок рукою в чёрной перчатке, плакала. Я ухватился за её свободную руку, и меня называли сиротой» [3, с. 283]. Детство кончилось. Но образ потерянного рая с ним останется навсегда. Как ни у какого другого художника, чёрное в сочетании с сумеречными оттенками серого и серебристого, загадочного, сыграет главную, драматическую роль в его творчестве, что произведёт неизгладимое впечатление на экзистенциальных французов, о чём мы в России узнаем лишь в начале XXI века при издании его книг и признаем уникальность творчества русского художника, ставшего французским. Будет и ещё одно его гениальное, оглушившее всех открытие — превращение статичной гравюры в подвижную, в движущуюся.
Память об отце, образ отца, смерть отца в метафорическом выражении пройдут через всё его творчество. Он с детства знал, что отец умер в Германии и был «похоронен там прежде,
чем мать смогла туда добраться» [1, с. 285]. Это единственное верное свидетельство. Алексеев написал: отец умер «внезапно от неизвестной болезни» [3, с. 285]. Что не совсем так. Было время, когда он и в этом сомневался. Дочь Светлана пишет, что дед «...был убит турком, по всей видимости, за то, что слишком много знал о Ближнем Востоке» [1, с. 19]. Друг художника Джанниальберто Бендацци, искусствовед, издавший большую книгу очерков разного авторства о жизни и творчестве Алексеева, изложил иную легенду, подхваченную другими мемуаристами. «Немецкая секретная служба, «использовав по максимуму ситуацию с русско-японской войной, покончила с талантливым дипломатом, которого немцы рассматривали как угрозу своим интересам в стране» [10, с. 27]. На самом деле Александр Павлович Алексеев, полковник Генерального штаба, секретный военный агент в Турции, умер 13 августа по старому стилю 1906 года от тяжёлого воспаления верхних дыхательных путей в баварском городе Бад-Рейхенхалле, куда был направлен на лечение. Об этом свидетельствуют документы Военно-исторического архива.
Лечащий врач Д. Плесков сообщал в докладной записке: полковник Алексеев во время посещения русских военных кораблей, возвращавшихся с русско-японской войны с Дальнего Востока и стоящих на рейде в море, в ненастную и холодную погоду сильно простудился и заболел острым воспалением дыхательных путей. «Несмотря на неоднократные предупреждения» врача, полковник, «верный долгу службы, продолжал посещать прибывающие пароходы, что не смогло не отозваться вредно на ходе лечения», — уточнял Плесков 8 сентября 1906 года из Константинополя [8, л. 8-8 об.]. С ухудшением состояния, после консилиума врачей он был отправлен на лечение заграницу.10 сентября 1906 года королевский штабной врач в отставке, королевский надворный советник Гольдшмидт, к которому 8 августа обращался за помощью больной, в заключении о смерти полковника Алексеева указывает диагноз: «Больной страдал тяжёлым катарромным состоянием лёгких, осложнённым большими бронхиктадиями. Очевидно болезнь продолжалась уже долгое время и развилась до такой степени вследствие недостаточной бережности» (перевод с немецкого, подписан бароном фон Вельсиным) [7, л. 14].
А вот письмо генерал-майора И.Н. Свечина в Петербург на имя действительного тайного советника Зиновьева от 25 сентября 1906 года: «В августе текущего года скончался здесь, в Bad-Reichenhallin Bayer, (само название говорит о том, что это лечебный курорт. В баварском Рейхенхалле и сегодня лечат дыхательные пути альпийскими солями. — Л.З., Л.К.), военный агент в Константинополе полковник Генерального Штаба Александр Павлович Алексеев. <...>. С приездом сюда Алексеева болезнь его стала угрожающей жизни. Постоянно навещая больного, я, руководствуясь предупреждениями врачей, был вынужден, со своей стороны, предупредить больного как служащего и семейного человека о серьёзности его положения» [7, л. 14]. По желанию Алексеева, Свечин выписал из Мюнхена православного священника и телеграфировал жене полковника о его состоянии. Генерал стал свидетелем подписания Алексеевым духовного завещания, а под его диктовку записал телеграмму на имя императора Николая Второго. Но после кончины полковника не посмел послать её адресату и направил в Генеральный штаб. Текст телеграммы сохранился в архиве: «...Умирая, чувствуя себя мало сделавшим для пользы ВАШЕЙ, обожаемый МОНАРХ, а также и пользы дорогого моего отечества, но, верьте, ГОСУДАРЬ, что вся продолжительная моя служба была направлена исключительно для блага ВАШЕГО, ГОСУДАРЬ, и России. Прошу ВАШИХ щедрых милостей к моей семье, жене и трём малолетним сыновьям, будущим верным ВАШИМ слугам. Верноподданный ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полковник Александр Алексеев, военный агент в Константинополе» [7, л. 3-3об.]. Александр Павлович имел награды: орден святого Святослава 3 степени и орден святой Анны 3 степени [7, л. 46].
Ему было 44 года (а не 37 лет, как пишет дочь художника Светлана). Остаётся только недоумевать, почему Алексеев при его зоркости к деталям, при его фантастической памяти, не помнил отца больным, тяжело кашляющим после сильнейшей простуды (он ещё и много курил). Почему ничего не знал о его болезни и к нему приходили мысли об убийстве? И даже точно не назвал города в Германии, где Александр Павлович умер и был похоронен, и куда мать всё-таки съездила уже на кладбище, и откуда приходили открытки в день памяти отца, как он сам пишет.
Неожиданно овдовев, Мария Никандровна остаётся без средств к существованию. Пенсия ей не полагается, так как муж скончался, не дослужив положенного срока. Она обращается за помощью в Министерство иностранных дел, в Генеральный штаб, наконец, ещё находясь в Константинополе, видимо, по чьему-то совету пишет самому императору. Вот её письмо, написанное элегантным каллиграфическим почерком. «Всеприветлийший, Державнейший, Великий Государь Император Николай Александрович Самодержец Всероссийский Государь Всемилостивейший Верноподанной вдовы Военного Агента в Константинополе Генерального Штаба Полковника Марии Никандровны Алексеевой Вернопо-даннейшее прошение: Положив все свои силы на честное исполнение возложенного на него службой долга и руководствуясь единственным желанием — принести посильную пользу делу, муж мой имел несчастие простудиться при исполнении им служебных обязанностей и умер, оставив меня с тремя малолетними сыновьями: Владимиром — 10 лет, Николаем — 8 лет, Александром — 5 лет — без средств к существованию и воспитанию детей. Сама я — крайне слабого здоровья и страдаю хроническим аппендицитом, сын же мой, Николай, страдает глухотою вследствие повреждения барабанной перепонки обоих ушей после скарлатины. На основании вышеизложенного осмеливаюсь всеподданнейше просить Ваше Императорское Величество о назначении мне и оставшимся детям пенсии в усиленном режиме вне правил. Приложение: 1) Свидетельство доктора Плескова о роде болезни покойного, 2) Свидетельство доктора Гольдшмидта о роде болезни и смерти мужа и 3) Свидетельство доктора Плескова о болезни сына Николая. Г. Константинополь 10 сентября 1906 г. Вашего Императорского Величества Верноподданная Вдова Военного Агента в Константинополе Генерального Штаба Полковника Мария Никандровна Алексеева» [8, л. 87 об.-89 об.]. Было ли отослано это послание, не известно. Как случилось это с предсмертным письмом её мужа. Но небольшую пенсию после длительных хлопот она получит.
Отъезд в Россию на пароходе «Николай Первый» Алексеев назовёт изгнанием из рая. В Одессе, куда приходит пароход, они останавливаются у дяди Миши, младшего брата отца, полковника. Мальчика отталкивает отсутствие цивилизации: «В доме не имелось ни канализации, ни сливного механизма, а место для раздумий было из дерева с большими дырами, в которые я боялся упасть. Это был мой первый ужас перед невидимым и неизвестным» [3, с. 287]. Дядя Миша видит в племяннике будущего военного и воспитание берёт в свои руки. После небольшой мальчишеской провинности (Александр укусил старшего брата за руку — тот не пускал его в дверь на веранду) у него требуют просить прощения, он упрямо твердит «не буду», и тогда ему говорят, очевидно, вспыльчивый дядя: «Если ты не попросишь прощения, то будешь выпорот денщиком». «Я не буду просить прощения». Что же было дальше? Алексеев пишет: «.даже вспоминать об этом не хочу. и моё сопротивление сломлено» [3, с. 288].Он, что очевидно, попросил прощение, но не сразу, это было сильным ударом по его болезненному самолюбию. Он запомнил своё унижение на всю жизнь. В детстве над Босфором никто так не посягал на его детскую свободу, хотя воспитание было строгим. «Однажды утром денщик своими сильными и добрыми руками осторожно меня поднял, посадил в седло и прокатил вдоль забора. Это было единственное счастливое воспоминание, которое осталось у меня от Одессы» [3, с. 287]. То были мрачные месяцы его жизни. Мария Никандровна, не сторонница столь жёсткой армейской муштры, увещевает деверя: дети ещё малы для военной дисциплины, но это будет уже в Риге, куда скоро они переедут все вместе, — Михаил Павлович, видимо, получил новое назначение.
Мария Никандровна ещё в Риге продолжала носить глубокий траур, «чёрную вуаль открывала только во время еды, никуда не ездила и никого не принимала» [3, с. 286]. Через год она сменила чёрное платье на фиолетовое. Дядя Миша стал мягче, и дети даже поговаривали, хорошо бы, чтобы они поженились. Но вдовец дядя Миша готовился к другой свадьбе. Они стали собираться к отъезду в Гатчину. Прежде стоит отметить: семилетний Алеша-Александр в Риге впервые попал в кино и увидел, как из проекционной кабины, от проектора, спрятанного за стеной, так объясняла детям немецкая гувернантка Паулина, идёт изображение на экран. И не только серая улица была на нём, но шёл сильный дождь, бегали люди, «дрыгали ногами», словом, двигались. Он углядел «стеклянную трубку, приделанную к стене, длиной она была с карандаш, но потолще. Я заключил, что трубка по-
сылает изображение, как мы сами пускали солнечных зайцев. Хоть и перепутав следствие с причиной, я всё же предугадал эффект широкого экрана. в термометре» [3, с. 289]. Так родился в нём будущий киноизобретатель.
1908-й — год, когда он окажется впервые в Петербурге у родственника матери, жившего в неприглядной части столицы государства Российского. Он не увидит того пленительно загадочного города, проникновенно воспетого Пушкиным, Блоком, Ахматовой и Мандельштамом, да и другими поэтами и художниками. И нам, простым смертным, до сих пор кружащего голову. А увидит «Санкт-Петербург Достоевского», как объяснял впоследствии французам. Этот город «громоздился на каналах с застоявшейся водой и грязных речушках, окружавших кварталы и строения фантастические, закопчённые, редко — живописные и никогда не мытые» [4, с. 274]. Согласитесь, это впечатления и слова взрослого, никак не ребенка. Взрослым он и вспомнит этот унылый неприглядный Петербург в иллюстрациях к «Запискам из подполья» Достоевского и «Носу» Гоголя. Дворцовую часть города Алексеев дважды упомянет как «официальный» Петербург [4, с. 274]. А пока они поселяются в Гатчине. Выбор этого небольшого городка под Петербургом не случаен: муж сестры отца Анны командовал сторожевой казачьей сотней находившегося там гарнизона. Родня. Без помощи не оставит. Выбор оказался удачен. На Всемирной выставке в Париже в 1900 году Гатчина признана самым благоустроенным из малых городов России. А. Куприн, поселившийся в Гатчине надолго в 1911 году, считал её самым прелестным уголком около Петербурга. Романтическая местность Гатчины подходила для игры воображения восприимчивого мальчика. В пустом императорском дворце он воображал сказочные балы. Флотилия экзотических кораблей, выставленных в павильонах, двигалась на ночные карнавалы. Рыцари Мальтийского ордена являлись засвидетельствовать своё почтение безумному императору Павлу I, их великому магистру. Его призрак их всё ещё ждал в маленьком Приоратском замке, построенном на берегу озера, он уверен, ради подобных таинственных церемоний. В этом, ещё ребёнке уже сильны переживания контрастов темноты и света, которые станут основообразующими его графическую стилистику. Её нервом. «Зимой свет был ярче, чем летом. Снег его отражал, и я рассматривал на потолке перевёрнутые движения веерообразных теней от прохожих и саней» [4, с. 276]. Спустя годы он также будет разглядывать тени от деревьев на стеклянном потолке своей парижской студии.
Настоящий мир грёз ему открывали книги. К девяти годам он свободно говорил на трёх языках — французском, русском и немецком, выученных на слух. Читал. Любимыми были сказки Андерсена, его заворажившие. Он почитывал их вечерами вслух на кухне, если оставался один, неграмотной прислуге Агнелле. Ну и, конечно, — всё мальчишеское чтение переводной приключенческой литературы. Мать тоже любила им читать вслух. В рождественскую ночь у ёлки, по-русски убранной золотыми и серебряными звёздами и гирляндами, они слушали, грызя орешки, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя: «За окнами — в украинской ночи — чёрт во фраке выкрадывал луну» [4, с. 285]. В библиотеку с изрядной прочитанной стопкой книг ходил каждые два дня, благо она была неподалёку, но он срезал дорогу по диагонали, чтобы дойти быстрее «в рай иллюзий». «Все грёзы» хранил каталог детских книг, начинавшийся со слов «Де Амичис — Альпы». Запомнил он и хозяина этого волшебного места: «.бородатый человек в сапогах и толстовке, стоял за пюпитром, окаймлённым крохотной деревянной балюстрадой» [4, с. 285]. Она напоминала развитому не по годам фантазёру «бельведер для лилипутов». Потом, также в Гатчине, увлечётся гончаровским «Фрегатом «Палладой», путешествие от Кронштадта до Японских островов будет стоять у него перед глазами, пока он не увидит Японию воочию.
Они жили на улице Ксениинская дом 12, квартира 5, как указала Мария Никандровна в одном из своих прошений о пенсии в 1910 году в Главное управление Генерального штаба. (В адресной книге «Весь Петербург» за эти годы дом числится под номером 10, как установили гатчинские краеведы [6, с. 90].) Дом находился неподалёку от угла улиц Елизаветинской и Александровской (ныне Достоевского и Володарского). Теперь Ксениинская (Ксенией звали родную сестру последнего императора) названа по имени космонавта Леонова. Гатчинцы гордятся Алексеевым, оказавшимся столь знатным жителем [9]. Мария Никандровна вела достаточно замкнутый образ жизни. Алексеев с любовью описывает их семейный быт, образ 46 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
жизни — в центре неизменно мать. В их квартирке из трёх комнат — она занимала половину первого этажа старого трёхэтажного деревянного дома -была библиотека с произведениями русских классиков и словарями восточных языков, ещё отцовская, вывезенная из Турции. Для детских книг был отведён небольшой шкаф. В гостиной висел портрет отца, на который Алексеев в мемуарах посмотрел сюрреалистическим взглядом художника: «Овальное лицо — гладкое, как яйцо. Причёска и усы — безукоризненны» [4, с. 294]. Напротив стояло материнское пианино, уцелевшее от аукционных торгов в Константинополе. Над ним — отцовские акварельные копии двух морских пейзажей и «Боевого герольда» Мейсонье, французского художника-реалиста второй половины девятнадцатого века. Полковнику-разведчику был дан талант художника. Сын пошёл в него. Но и влияние матери, её ежедневные вечерние музыкальные часы не прошли бесследно, уже не говоря о том, что у будущего художника развился безукоризненный слух. Мария Никандровна предпочитала исполнять Бетховена или Шопена (особенное впечатление на него производили его похоронные марши), а он просил ещё «Соловья» Алябьева — и уплывал в сон под музыку.
Теперь мать выглядела иначе. Через три года после кончины мужа закончился её полутраур с фиолетовым цветом и отказом от светской жизни. Но непреклонное выражение лица сохранялось, как оставались незыблемыми представления о строгих моральных правилах. К ним со второго этажа приходила француженка-гувернантка с русским именем-отчеством Александра Викторовна. Мама в пенснэ с ниспадающей чёрной лентой (такой мы видим её на единственном, гатчинском фото) и мадемуазель в шляпе, с ридикюлем и в неизменных перчатках усаживались друг против друга с прямыми спинами и симметрично сведёнными коленями — «уголок Запада, островок культуры и хороших манер» [4, с. 278]. Оценим остроту взгляда и чувство юмора девятилетнего мальчишки. Иногда они все поднимались наверх, и мадемуазель вместе с двумя воспитанницами обучала их бальным танцам под материнский аккомпанемент. За окном текла иная, провинциальная русская жизнь. Александр охотно с ней знакомился со свойственным ему любопытством ко всему новому. Именно в Гатчине в свои восемь-девять почувствовал он призвание художника. Ещё в Константинополе рисовал простым карандашом «схематично» эскадры, всадников на лошадях, скачущих галопом, их помогали изображать оловянные английские солдатики. Но они, как и другие игрушки, при отъезде из Турции были розданы, «чтобы не увеличивать багаж и стоимость провоза» [4, с. 289] (мебель для этого продали с торгов). А в Гатчине от крёстной он получил знаменитых оловянных нюрнбергских солдатиков. Устраиваемые им подвижные театральные мизансцены маневров или парадов из плоских профильных воинских фигурок и предрешили его «призвание рисовальщика». Он объяснял: любовь к солдатикам ещё в константинопольское время возникла у него не от воинственного характера. «Мне нравилась их форма, серийная повторяемость одних и тех же полихромных фигурок, отмечаемая время от времени вариацией на ту же тему: барабанщик, офицер или знаменосец» [4, с. 289]. Появление крёстной в их семье он посчитает самым счастливым событием своего гатчинского детства не только из-за судьбоносного подарка. Благодаря этой маленькой энергичной женщине, овдовевшей, как и его мать, поэтому всегда в простом чёрном платье, но с золотой брошью, подарком мужа, он понял: человеку дана свобода и нельзя её подавлять. Подруга Марии Никандровны, она и крестила мальчика в Казани. Вновь они встретились в Гатчине. «Крёстная отличалась широтой взглядов, терпимостью и любопытством ко всему новому» [4, с. 284]. Двенадцатилетний Владимир уже учился в петербургском Первом кадетском корпусе, Николай — в гатчинском реальном училище, и Мария Никандровна могла уделять младшему сыну всё своё внимание. Что она неукоснительно и делала. Он находился под особым её присмотром — родился слабым, болезненным, и мать долго боялась его потерять. Она читала вслух ему и Николаю, как он помнит, французские книги «Путешествие двух детей через всю Францию» или сказки графини де Сегюр, или «Тартарен из Тараскона». О книге Брюно Ж. «Путешествие двух детей по Франции» стоит сказать отдельно. Если читалось русское издание, то оно вышло в Петербурге в 1912 году в типографии С.А. Манштейна. Это обработка произведения выступившей под псевдонимом Брюно госпожи Фулье, жены философа Альфреда Фулье, чьи книги распространены во Франции и переведены на многие языки. Это описание путешествия было принято во фран-
цузских школах и выдержало более 260 изданий. Сюжет его построен на том, что после войны 1871 года часть Лотарингии с городом Пфальцбургом отошла к Германии, а именно в Пфальцбурге жил плотник Михаил Вольден с сыновьями Андре и Жульеном. Вольден падает с лесов, разбивается и умирает. Перед смертью он выражает заветное желание, чтобы его дети остались французами; они должны покинуть Германию, отыскать дядю, Франца Вольдена, живущего в Марселе, и поселиться с ним. Дети исполняют его желание, путешествуя несколько раз через всю Францию. Осиротевшим сыновьям полковника Алексеева, также вынужденным постоянно переезжать, этот сюжет был, безусловно, близок.
Матушка готовила Александра по античной и священной истории (с её «непонятными и мрачными легендами», как он выразится) к вступительным экзаменам в кадетский корпус. Иного пути для него не было. Она долго хлопотала об устройстве его за казённый счет. И во все эти унизительные походы по петербургским канцеляриям брала с собой, вероятно, для убедительности бедственного положения. «Вижу её — идущую твёрдым шагом по петербургскому асфальту, одетую в строгий фиолетовый костюм... Левая рука, согнутая в локте, держит ридикюль, словно ружейный приклад... Свободной рукой она подчёркивает шаг» [4, с. 278]. Он увидит и запомнит даже прямое перо на шляпе, похожей на кивер: «...конфликт женской хрупкости с ролью главы семейства... причинял мне боль» [4, с. 279]. У сына было чувство — мама приносила себя детям в жертву, чтобы они могли учиться, расти и жить. Заботы, тревоги матери, которые он наблюдал, сыграют важную роль в его душевной жизни. «Этот смысл, который я в семь лет (тут он ошибается, был постарше. — Л.У.З., Л.С.К.) придавал маминым хлопотам, преследовал меня всю жизнь и определил мои глубокие чувства к матери и вообще ко всем женщинам» [4, с. 293].
Лирически-ностальгические строки прирождённого художника, умеющего рисовать словом незабываемые картины русского детства, наполняют воспоминания — единственное, что свяжет его с родиной. Вместе с ним мы погружаемся в то далёкое, что неизменно зовётся Россией: «Лютая русская зима заканчивается внезапно с появлением кренделей в форме птиц, которых называют «жаворонками», потому что они объявляют таяние снега. Белая ватная тишина пропускает сквозь себя журчание ручейков, которое отмеряется капелью. Показывается солнце; его приветствует щебетанье тысячи крохотных птиц, облепивших деревья, звон колокольчиков на санях в Вербное воскресенье, а неделю спустя — пасхальных колоколов» [4, с. 279-280].
Список литературы
1. Алексеева-Роквелл С.А. Зарисовки. Истории моей юности. — Ярославль: 2013. — 304 с.
2. Алексеев АА. Альфеони глазами Алексеева // Федотова Е.И. Безвестный русский — знаменитый француз. — СПб., 1999. — С. 107-116.
3. Алексеев А.А. Забвение, или Сожаление. Воспоминания петербургского кадета / Пер. с фр. В. Кислова, В.Н. Румянцевой // Киноведческие заметки, 2002. — N° 52. — С. 271294.
4. Алексеев АА. Забвение, или Сожаление. Воспоминания петербургского кадета / Пер. с фр. В. Кислова, В.Н. Румянцевой // Киноведческие заметки, 2002. — N° 55. — С. 274295.
5. Большая советская энциклопедия. — 2-е изд. — М.: 1958.
6. Кислов В. Гатчинские адреса семьи полковника А.П. Алексеева (первые результаты краеведческого поиска) // Оредеж, 2011. — № 8. — С. 90-92.
7. РГВИА. Ф. 400. Оп. 17. Д. 15219. Л. 8-8 об.,14, 3-3об., 46.
8. РГВИА. Ф.725. Оп. 52. Д. 977. Л. 87 об.-89 об.
9. Тришина А. Александр Алексеев: возвращение в Гатчину // Оредеж, 2011. — № 8. — С. 76-90.
10. ALEXEÏEFF. ITINÉRAIRE D'UN MAÎTRE — ITINERARY OF A MASTER. Annecy: CENTRE INTERNATIONAL DU CINÉMA D'ANIMATION-DREAMLAND éditeur, Sous la direction de / Edited by Giannalberto Bendazzi. — Paris-Cinémathèque Française — Paris: 2001. — 318 p. / Пер. с англ. О.В. Звонарёва.
11. ALEXEIEFF / PARKER. Montreursd'ombres. Livre — DVD, collection "Les Animes" Coédition "Les editions de l'OEil. Communaute de l'OEil/ Communaute d'agglomerations d'Annecy (Musee-Chateau) avrc la participation du Centre national du cinema et de l'imageanimee (CNC). — Montreuil-Annecy: 2015 / Пер. с фр. Г.Д. Певцова.
УДК 72.04.03
Иванова Варвара Николаевна,
магистрант факультета теории и истории искусства Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина, e-mail: var55925i@yandex.ru.
ОСОБЕННОСТИ СТИЛЯ МОДЕРН В ДЕРЕВЯННОМ ЗОДЧЕСТВЕ РОССИИ И ЕВРОПЫ
Аннотация. В настоящей статье кратко рассмотрены особенности деревянного строительства рубежа XIX-XX веков. Проведён анализ эволюции стиля, его основных декоративных и объёмно-пространственных форм, оказывающих определённое воздействие на зрителя. Сделаны выводы об истоках стиля, взаимодействии с ним материала, и восприятии основных художественных средств модерна.
Ключевые слова: модерн, деревянная архитектура, фольклоризирующий стиль, здания, многообразие.
Деревянные дома во все времена играли существенную роль. Их возведение было не дорого, а проживание в таком здании комфортно, так как пористая структура древесины обеспечивала сухой микроклимат в помещении в любое время года. Несмотря на широкий размах каменного строительства, возведение деревянных домов оставалось востребованным, поскольку велось довольно быстро, а внешний облик зданий гибко подстраивался под эстетические запросы времени.
Архитектура России в своей стилевой эволюции прошла несколько этапов. На протяжении всех этих этапов деревянные дома продолжали существовать, а их планировка и фасады получали новое развитие.
Поэтому необходимо сказать о специфике дерева. Именно от материала зависит, какую форму обретёт здание, он определяет и восприятие архитектурной формы. Формообразующие возможности материала влияют на контуры горизонтальных сечений, разрезов, элементов мелкой пластики, на сечения и профили конструктивных элементов. Существует нерасторжимая связь между используемым материалом и формированием объёмно-пространственной композиции здания, его пропорционального, масштабного, ритмического строя. Материал характеризует цвет и фактуру поверхности.
Древесина уникальна по своим строительным функциям. Она обладает небольшим объёмным весом при довольно высокой прочности, позволяющей изгибать доски в зависимости от архитектурного замысла. Упругая деформация постепенно переходит в пластическую, предоставляя возможность создания изогнутых форм конструкции и декора. Смысловая насыщенность и художественная выразительность дерева эмоционально воздействует на зрителя, поскольку эстетическое восприятие напрямую связано с характеристиками текстуры и цвета.
В строительстве жилых домов важно соответствие формы и масштаба их назначению. А дерево соответствует этим требованиям уже в силу ограниченной протяженности и неВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017 49
