МИФОПОЭТИКА «СИБИРСКОГО» ХРОНОТОПА В РОМАНЕ К. ЯРМЫШ «НЕВЕРОЯТНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В ЖЕНСКОЙ КАМЕРЕ № 3» КАК НАРРАТИВНОМ ПАЛИМПСЕСТЕ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

DOI 10.54770/20729316-2023-1-43

Д.Б. Толстошеева (Москва)

МИФОПОЭТИКА «СИБИРСКОГО» ХРОНОТОПА В РОМАНЕ К. ЯРМЫШ «НЕВЕРОЯТНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В ЖЕНСКОЙ КАМЕРЕ № 3» КАК НАРРАТИВНОМ ПАЛИМПСЕСТЕ

Аннотация

Применение категории нарративного палимпсеста позволяет увидеть, насколько смысл литературного произведения определяется его ориентацией на классическую традицию. В некоторых случаях такое влияние может быть определяющим. Палимпсестная природа произведения проявляется на разных уровнях его структуры - в числе прочего, и на уровне пространственно-временной организации текста. Каким образом это происходит, исследуется в данной статье на материале романа К. Ярмыш «Невероятные происшествия в женской камере № 3» - «тюремная» тема, заявленная в заглавии, ясно дает понять, насколько важны в тексте будут хронотопические характеристики. Примечательно, что хронотоп Сибири как лиминального пространства, страны вечной зимы и ночи, населенной хтоническими божествами, где происходят экзистенциальные испытания попавшего туда человека, в исследуемом произведении напрямую почти не воспроизводится - сюжет разворачивается летом в Москве. Но косвенно, пунктирно - в воспоминаниях (с юности она привыкла думать о Сибири как о месте, закрытом взгляду постороннего, мифическом, легендарном) и снах главной героини - он, несомненно, присутствует, актуализируясь именно после ее попадания под стражу. Это особенно заметно при наложении отдельных участков текста на аналогичные участки текстов-предшественников, в качестве которых выступают самые известные в русской литературе произведения на тему отбывания наказания: «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского, «Воскресение» Л.Н. Толстого и «Один день Ивана Денисовича» А.И. Солженицына.

Ключевые слова

Палимпсест; хронотоп; мифопоэтика; тюрьма; Сибирь; Ярмыш.

D.B. Tolstosheeva (Moscow)

MYTHOPOETICS OF THE "SIBERIAN" CHRONOTOPE IN THE NOVEL BY K. YARMYSH "INCREDIBLE INCIDENTS IN THE WOMEN'S CELL NO. 3" AS A NARRATIVE PALIMPSEST

stract

The application of the category of narrative palimpsest allows us to see how the meaning of a literary work is determined by its orientation to the classical tradition.

In some cases, this influence can be decisive. The palimpsest nature of the work manifests itself at different levels of its structure, among other things, at the level of the spatial-temporal organization of the text. How this happens is explored in this article on the material of K. Yarmysh's novel "Incredible Incidents in the Women's Cell No. 3" - the "prison" theme stated in the title makes it clear how important chronotopic characteristics will be in the text. It is noteworthy that the chrono-tope of Siberia as a liminal area, a country of eternal winter and night, inhabited by chthonic deities, where a person goes through existential trials, is almost not directly reproduced in the work under study - the plot unfolds in Moscow in the summer. But indirectly, dotted - in the memories (from her youth she used to think of Siberia as a place closed to the eyes of an outsider, mythical, legendary) and the dreams of the main character - it is undoubtedly present, actualizing precisely after she was taken into custody. This is especially noticeable when particular fragments of the text are superimposed on similar fragments of predecessor texts, which are the most famous works in Russian literature on the topic of serving a punishment: "The House of the Dead" by Fyodor Dostoevsky, "Resurrection" by Leo Tolstoy and "One Day in the Life of Ivan Denisovich" by Aleksandr Solzhenitsyn.

Keywords

Palimpsest; chronotope; mythopoetics; prison; Siberia; Yarmysh.

Категория палимпсеста в переносном (не источниковедческом) значении, предложенная Ж. Женеттом в 1982 г. и неоднократно применявшаяся с тех пор в отечественном литературоведении, позволяет примирить два противоположных варианта подхода к тексту, существующих в теории интертекстуальности: как к организованному авторской волей целому и как к автономному фрагментарному образованию, интерпретация смысла которого лежит целиком и полностью в сфере ответственности читателя. В отечественном литературоведении структура палимпсеста рассматривалась в первую очередь как метафора особого рода целостности (см. [Тюпа 2014a, Тюпа 2014b, Шатин 1997, Шатин 2018]). Палимпсест - стратегия художественного письма, предполагающая воздействие на читателя с помощью особого кода, заложенного в произведение. Для расшифровки этого кода адресату необходимо отыскать в своей памяти ключи-выходы на ранее прочитанное, увиденное, изученное. Тогда становится возможной встреча креативного и рецептивного сознаний, достигается «диалог согласия» (М.М. Бахтин). Несомненно, эта стратегия предполагает работу с произведением в его целом, хотя «подсказки» для считывания кода могут быть обнаружены читателем в различных структурных слоях текста - где-то они обнаруживаются сразу и легко; для того чтобы заметить другие, нужно обладать высоким уровнем читательской эрудиции.

Одним из таких структурных уровней является хронотоп произведения. Хронотоп организует время и пространство художественного мира в их неразрывной связи: в нем «имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство

же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории» [Бахтин 1975, 235]. Уже по названию романа К. Ярмыш - «Невероятные происшествия в женской камере № 3» - можно судить, сколь велико в данном случае будет значение пространства, в котором разворачивается сюжет - именно по отношению к этому пространству события будут восприниматься как в той или иной степени «невероятные». Открыто заявленная в заглавии романа «тюремная» тема не может не вызывать в памяти читателя самые известные произведения на эту тему: Ф.М. Достоевского («Записки из Мертвого дома»), Л.Н. Толстого («Воскресение»), А.И. Солженицына («Один день Ивана Денисовича»). Но пребывание в заключении всегда подразумевает собой определенный срок, поэтому время в «тюремных» романах также имеет особую значимость.

Очевидно, что в большинстве из них сюжет будет организован схожим образом - это описание обычного дня с подъемом, проверкой, работой, приемами пищи. Иногда случаются праздники или другие заметные (но тоже год от года повторяющиеся) события, иногда арестант попадает в больницу. В силу того, что тюрьма как «дисциплинарное пространство» (М. Фуко) изначально создавалась с целью максимально полно и тщательно упорядочить жизнь попадающих в нее людей - они начинали рассматриваться уже не как личности, а как элементы некоей машины, обеспечивающей воспроизводство самой себя. Существование этих элементов подчиняется строгому регламенту, они находятся в одинаково закрепощающих условиях быта, день их расписан с утра и до вечера, за ними неусыпно наблюдают. В связи с этим внешний сюжет, как и подробности ежедневного арестантского уклада практически любого романа о тюрьме будут повторять то, что уже было в предыдущих. Конечно, благодаря особенностям субъектной структуры они каждый раз могут обретать иное, уникальное освещение, поэтому пренебрегать их анализом не стоит. Размеренное повествование о течении лет у Достоевского, где особенно полно отражены впечатления о первых и последних днях в остроге, у Солженицына сменяется описанием одного обычного, «почти счастливого» дня. Повтори автор это описание еще три тысячи шестьсот пятьдесят три раза - и вышел бы полный и достоверный отчет обо всем сроке наказания Шухова, но ведь и из «Одного дня...» можно извлечь сущностно важное. А К. Ярмыш в своем романе прямо так и делает: кропотливо описывает каждый день срока главной героини, каждый его час, и даже ночные сны, предварительно сократив этот срок до десяти суток.

Стоит оговориться, что сюжет «Невероятных происшествий.» организуют три линии. Внешний хронотоп романа - десять суток, проведенные главной героиней Аней Романовой в спецприемнике, ее общение с соседками по камере и полицейскими. Вторая линия - это воспоминания Ани, которые раскрывают ее образ. Третья - мистическая. Чем дальше, тем больше Аня убеждается, что ее соседки и она сама наделены некой божественной силой, близкой к силе греческих мойр или римских парок: разорвав принадлежащую человеку нить (цепочку, шнурок крестика, распустив шарф), они могут умертвить его. Читатель, как и глав-

ная героиня, никогда не сможет точно узнать, действительно ли верны ее догадки: в самом финале романа она решается на пробу, и чем эта проба закончится, неизвестно.

Кроме хронотопа места заключения как такового для русского классического литературного произведения на эту тему большое значение имеет хронотоп Сибири. Сибирь мифологизирована в национальном сознании как место, существующее отдельно от всей России, как бы за ее границей, она стала «общепонятным хронотопическим образом определенного способа присутствия человека в мире» [Тюпа 2009, 254] («И уже только впоследствии, уже довольно долго пожив в остроге, осмыслил я вполне всю исключительность, всю неожиданность такого существования и все более и более дивился на него» [Достоевский 1988, 223]). Это отдельная страна, как бы отражающая Россию, но порой гротескно искажающая ее характеристики, переворачивающая их («Передняя, лакей, вестовой, лестница, зал с глянцевито натертым паркетом - все это было похоже на Петербург, только погрязнее и повеличественнее»; «Он там царек, такой же, как я здесь», - говорит о себе начальник края в Сибири и спрашивает: «Как это вас занесло в наше тридевятое царство?» [Толстой 1983, 433-436]). Сибирь в русской литературе - это страна «холода - зимы - ночи (луны), то есть смерти в мифологическом ее понимании» [Тюпа 2002]. Жить в Сибири - значит жить на краю гибели, проходить испытание смертью, пытаясь найти путь к воскрешению.

Несмотря на то что сибирский хронотоп в романе К. Ярмыш явлен пунктирно (в воспоминаниях героиня едет в Новосибирск со своими друзьями, да и то летом), нельзя сказать, что его особенности в тексте проигнорированы. Аня, героиня Ярмыш, до попадания в спецприемник много путешествовала, но в рамках сюжета вспоминает она лишь о поездке домой к маме и на родину своего друга, в Сибирь («Эта поездка была особенной» [Ярмыш 2021, 51]). Несомненно, происходит это неслучайно. На специфичность мифологемы Сибири здесь есть несколько прямых указаний; важно, что Сибирь, холод и зима так или иначе находят свое отражение в романе, позволяя сблизить его с текстами-предшественниками. Сами герои романа отмечают собственное отношение к Сибири как к особенному месту, вокруг которого ходят легенды: «Саша всегда хвалился местом, где родился: крохотная деревня в Новосибирской области была центром его мифологии, в которую он всех с удовольствием посвящал. <...> Аня относилась к Сашиным рассказам с иронией, переходящей в скепсис, но когда на пятом курсе он вдруг предложил ей съездить вместе в Новосибирск, она, конечно, сразу согласилась. Ей казалось, будто она несколько лет читала книгу про выдуманное место, а потом магическим образом получила возможность перенестись в него и исследовать» [Ярмыш 2021, 49-50].

В этой поездке героиня убеждается, что все рассказанные Сашей вещи - правда. То, что казалось невероятным, смешным, искаженно преувеличенным в Москве, в Сибири оказывается действительным и единственно возможным - другими словами, Аня убеждается в том, что незнакомая страна из легенд на самом деле существует, и попасть в нее не так

уж сложно, особенно если у тебя есть «свой» человек, проводник - тогда и тебя там примут как «своего».

Указания на специфический сибирский хронотоп в «Невероятных происшествиях. » проявляются и в деталях. В частности, Аня отбывает свой срок летом и, тем не менее, постоянно мерзнет (особенно часто - во сне). Это вносит в обстановку московского спецприемника, казалось бы, необычайно далекого от каторги или ГУЛАГа, оттенок обстоятельств, в которых живет, к примеру, герой Солженицына. Иван Денисович Шухов постоянно озабочен тем, чтобы не растерять тепло тела, подкрепить его чем-то, «угреться», а при потере как можно быстрее восполнить (среди прочих причин именно страх утратить накопленное за ночь тепло заставляет его желать, чтобы очередной день подольше не начинался). «Только под утро вдруг похолодало - во сне Аня глубже забилась под одеяло, и ей даже снилось, как она встает, берет с верхнего яруса второе и укрывается им, но в реальности она так и продолжала мерзнуть под первым» [Ярмыш 2021, 152]. «А в следующую секунду открыла их [глаза], словно вынырнула. Она лежала на кровати в спецприемнике, была ночь. Аня страшно замерзла» [Ярмыш 2021, 281].

В отдельный момент во сне Ани даже рисуется характерный для Солженицына сибирский пейзаж - безлюдная голая снежная пустыня, похожая на ледяной ад, а не на реально существующую область на земле - в Сибири Солженицына не должен жить человек, потому что там вообще нет места ничему живому: «Ане снилось, что она идет по бескрайней заснеженной равнине. Стояла глухая ночь, безлунная и беззвездная, но снег был таким чистым, что казалось, светился сам по себе. Его ровную нетронутую гладь то там, то здесь прорезали глыбы льда, напоминавшие сломанные зубы» [Ярмыш 2021, 279].

Ср.: «Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не было ни одного» [Солженицын 2007, 35]; «Было все так же темно в небе, с которого лагерные фонари согнали звезды» [Солженицын 2007, 23].

В этом же сне, предваряющем осознание Аней божественной природы своей и сокамерниц, она встречает «хтоническое божество ночной страны мертвых» [Тюпа 2002], в которое переродилась одна из ее сокамерниц, и вступает с ним в схватку:

Почти сразу она разглядела у костра темную фигуру. С такого расстояния невозможно было понять, что это за существо, но на человека оно не походило - Аня была готова поклясться, что смутно различает над его головой рога. <...> Это была Катя, точнее, какая-то невозможная, прекрасная ее версия. Казалось, что каждую черту Катиного лица довели до высшей, надмирной гармонии. Кожа у нее была белоснежной, как фарфор, скулы, нос и лоб вылеплены безупречно, глаза - немыслимо голубые. <...> Катина красота была упоительной -не насмотришься. Окружавшее их ледяное царство, молчаливое и безлюдное, обрамляло ее как идеальная оправа [Ярмыш 2021, 279-280].

Драка с Катей, перешедшая из сна в реальность (прямых указаний на возможность однозначного прочтения этого момента в тексте нет, но существенно, что граница так или иначе пройдена - из замогильного царства сна героини оказываются в камере - существующей или также снящейся), является не только деталью «тюремного» образа жизни, полного самого жестокого и открытого насилия (см. схожий эпизод драки Кораблевой и рыжей в «Воскресении»), но и важным моментом инициации Ани как такого же неприступного и высокого существа, шагом к ее преображению.

Это тесное соприкосновение с темой судьбы, жизни и смерти в третьей сюжетной линии, безусловно, непривычным образом актуализирует заложенные в первой мифопоэтические ассоциации. Тюремная камера для Ани становится самым настоящим порталом в потусторонний, чужой мир. Сам процесс попадания Ани в спецприемник как будто становится церемонией перехода ее в этот мир:

За дверью, ведущей в недра спецприемника, обнаружилась вторая, а за ней - коридор, выкрашенный зеленоватой краской. Окон здесь не было, только пронзительно-белые лампочки на потолке. Ане казалось, что она ступает по затонувшему кораблю, лежащему на морском дне. <...> Моргая, кашляя и стискивая пакет с вещами, Аня наугад шагнула в полутьму. Дверь за ней тотчас захлопнулась, и наступила тишина. <...> Несколько женщин сидели в глубине комнаты и смотрели на Аню. Свет из окна широкими пластами падал им на плечи и лбы, отчего они казались не живыми людьми, а статуями, вырубленными из камня. Они молчали и были неподвижны, и Ане вдруг показалось, что они в самом деле не люди, а идолы, которых рассадили по кроватям. Камера тонула в дыму, и очертания идолов казались смазанными, как будто она смотрела на них сквозь запотевшее стекло. Секунды шли одна за другой, но каменные истуканы не шевелились. Аня почувствовала, как внутри у нее все холодеет [Ярмыш 2021, 19-20].

Сокамерницы в глазах Ани часто выглядят как идолы, истуканы или божества, на которых нельзя смотреть без боли. Неживыми кажутся ей и работники спецприемника: «Мертвая какая-то», - говорит она об одной из надзирательниц (тут можно вспомнить, как герой Толстого смотрит на одного из начальников, ведающих острогом: «Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под седых бровей. и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов - бесполезно» [Толстой 1983, 278]). В какой-то момент Аня даже оказывается окруженной «мертвыми душами»: невидимым простым глазом населением этого странного мира: «Она медленно опустила ложку, и в этот момент за окном снова вспыхнула молния, на секунду осветив столовую. Вся она была заполнена людьми. Они теснились вокруг стола, нависая над Аней, обступали ее со всех сторон, и за каждым рядом голов она видела еще один ряд - армия людей, бесстрастно глядевшая на нее. Тут были детские лица, увечные лица, красивые лица, старые, злые, безобразные, добрые - целый калейдоскоп мертвенно-бледных скул, щек и лбов» [Ярмыш 2021, 211].

Наложение видимой невооруженным взглядом картины обыденной действительности на проявляющееся в редкие и страшные моменты прозрения нутро скрытой, хтонической реальности спецприемника вызывает у Ани ощущение существования сразу в двух мирах («Да и вообще все вокруг казалось обыденным до невозможности. Ане оставалось только недоумевать, как это место, исключавшее любую тайну, могло породить у нее какие-то видения» [Ярмыш 2021, 148-149]). И потусторонний мир, в котором нет привычных для Ани проявлений жизни, даже более густо населен - поколения и поколения прошедших через пребывание в спецприемнике или контакт с женщинами-мойрами (но в любом случае - через смерть) людей, существуют здесь почти открыто, хоть и безмолвно.

И в текстах-предшественниках сибирский хронотоп не всегда характеризуется только проявлениями зимы, холода или ночи. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» подробно описывает быт острога на протяжении всего года, включая и весенне-летний сезон. В это время каторжане особенно остро ощущают свою исключенность из общества, свою замкнутость, неспособность двигаться физически и духовно - мир вокруг них «воскресает», расцветает, а они остаются прежними. Изъятая из повседневности, находясь в четырех стенах, Аня, конечно, лишена возможности взаимодействия с природой, дававшего такое яркое амбивалентное восхищение торжествующей жизнью, близостью свободы и в то же время неутолимой тоской по ней, какое было ведомо герою Достоевского: «Весна действовала и на меня своим влиянием. Помню, как я с жадностью смотрел иногда сквозь щели паль и подолгу стоял, бывало, прислонившись головой к нашему забору, упорно и ненасытимо всматриваясь, как зеленеет трава на нашем крепостном вале, как все гуще и гуще синеет далекое небо. Беспокойство и тоска моя росли с каждым днем.» [Достоевский 1988, 412-413].

Однако в воспоминаниях о поездке в сибирскую деревню она очень близко воспроизводит этот ход мысли: «Стоял апрель, и все вокруг казалось молодым и ослепительно чистым: высоченное небо, лужи, подернутые хрупким льдом, изморозь на только что проклюнувшейся траве, дома в солнечных бликах. <...> Она глядела вокруг и не могла наглядеться, но, словно на контрасте с этой торжествующей ревущей красотой, чувствовала себя крохотной и сокрушительно одинокой» [Ярмыш 2021, 49-51].

Да и спустя годы оказавшейся в спецприемнике Ане особенно обидно, что она попала туда летом - ведь в это время года нужно наслаждаться жизнью, чувствовать ее ритм, развиваться, а дни, проведенные в заключении, кажутся ей вычеркнутыми, прожитыми зря.

Таким образом, можно сказать, что, хоть сибирский хронотоп не развернут в «Невероятных происшествиях.» в полной мере, указания на его характерные особенности как пространства, где проходит граница между жизнью и смертью, остаются в поле зрения читателя. Пересечения между произведениями разных эпох обусловлены «не столько единым объектом описания, сколько монолитностью (единство и цельность) максимальной смысловой установки (идеи)» [Топоров 2003, 26]. Эти пересечения важны для понимания места героини в ряду аналогичных персонажей русской литературы. На уровне мифопоэтики

хронотопов, в рамках которых и тюрьма, и Сибирь (как область, где исторически сложились обстоятельства для организации там острогов) рассматривались как места, где становится невозможным привычное бытие человека, роман К. Ярмыш, очевидно, продолжает ту же традицию. Его палимпсестная природа становится очевидной. В московском спецприемнике посреди лета так же замирает нормальная жизнь, человек вступает в какую-то пограничную область существования, выйти из которой не преображенным внутренне он уже не сможет. Здесь действуют свои законы, властвуют свои божества, а отношения между людьми так же напряженны и неестественны, как между героями текстов-предшественников. Без сомнения, на этом уровне структурной организации текста ориентация на классические тексты позволяет «Невероятным происшествиям...» закрепиться в традиции русской классической литературы.

Литература

1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 504 с.

2. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 3. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1988. 510 с.

3. Солженицын А.И. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 1. М.: Время, 2007. 672 с.

4. Толстой Л Н. Собрание сочинений: в 22 т. Т. 13. М.: Художественная литература, 1983. 485 с.

5. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. СПб.: Искусство-СПБ, 2003. 616 с.

6. Тюпа В.И. Анализ художественного текста: учебное пособие для студентов филологических факультетов высших учебных заведений. М.: Академия, 2009. 336 с.

7. Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27-35.

8. (а) Тюпа В.И. Нарративный палимпсест // Поэтика «Доктора Живаго» в нарратологическом прочтении. Коллективная монография / под ред. В.И. Тюпы. М.: Intrada, 2014. С. 270-308.

9. (b) Тюпа В.И. Палимпсестное прочтение художественного текста // «Учености плоды»: к 70-летию профессора Ю.В. Шатина: сборник научных трудов / под ред. С.Ю. Корниенко и Н.О. Ласкиной; Новосибирск: НГПУ, 2014. С. 10-23.

10. ШатинЮ.В. «Капитанская дочка» А.С. Пушкина в русской исторической беллетристике первой половины XIX века. Новосибирск: Открытая кафедра, 2018. 96 с.

11. Шатин Ю.В. Минея и палимпсест // Ars interpretanda сборник статей к 75-летию Ю.Н. Чумакова: Новосибирск: СО РАН, 1997. С. 221-233.

12. Ярмыш К. Невероятные происшествия в женской камере № 3. М.: АСТ; CORPUS, 2021. 448 с.

References

•Articles from Scientific Journals

1. Tyupa V.I. Mifologema Sibiri: k voprosu o "sibirskom tekste" russkoy literatury [Mythology of Siberia: on the Issue of the "Siberian Text" of Russian Literature]. Sibir-skiy filologicheskiy zhurnal, 2002, no. 1, pp. 27-35. (In Russian).

50

•Articles from Proceedings and Collections of Research Papers

2. ShatinJu.V. Mineya i palimpsest [Menaion and Palimpsest]. Ars interpretandi: sbornik statey k 75-letiyu Ju.N. Chumakova [Ars Interpretandi: Collection of Articles Dedicated to the 75th Anniversary of Yu.N. Chumakov]. Novosibirsk, SB RAS, 1997, pp. 221-233. (In Russian).

3. Tyupa V.I. Narrativnyy palimpsest [Narrative Palimpsest]. Tyupa V.I. (ed.). Po-etika "Doktora Zhivago" v narratologicheskom prochtenii. Kollektivnaya monografiya [Poetics of "Doctor Zhivago" in Narratological Interpretation. Collective Monograph]. Moscow, Intrada Publ., 2014, pp. 270-308. (In Russian).

4. Tyupa V.I. Palimpsestnoe prochteniye khudozhestvennogo teksta [Palimpsest Reading of a Literary Text]. Kornienko S.Ju., Laskina N.O. (eds.). "Uchenosti plody": k 70-letiyu professora Ju.V. Shatina: sbornik nauchnykh trudov ["Fruits of Learning": to the 70th Anniversary of Professor Yu.V. Shatin: a Collection of Scientific Papers]. Novosibirsk, NGPU Publ., 2014, pp. 10-23. (In Russian).

•Monographs

5. Bakhtin M.M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of Literature and Aesthetics]. Moscow, Khudozhestvennaya literature Publ., 1975. 504 p. (In Russian).

6. Shatin Ju.V. "Kapitanskaya dochka" A.S. Pushkina v russkoy istoricheskoy belle-tristike pervoy poloviny XIX veka ["The Captain's Daughter" by A.S. Pushkin in Russian Historical Fiction of the First Half of the 19th Century]. Novosibirsk, Otkrytaya kafedra Publ., 2018. 96 p. (In Russian).

7. Toporov V.N. Peterburgskiy tekst russkoy literatury [Petersburg Text of Russian Literature]. St. Petersburg, Iskusstvo-SPB Publ., 2003. 616 p. (In Russian).

8. Tyupa V.I. Analiz khudozhestvennogo teksta: uchebnoe posobie dlya studentov filologicheskikh fakul'tetov vysshikh uchebnykh zavedenii [Literary Text Analysis: Textbook for Students of Philological Faculties of Higher Educational Institutions]. Moscow, Akademiya Publ., 2009. 336 p. (In Russian).

Толстошеева Дарья Борисовна,

Российский государственный гуманитарный университет.

Магистрант. Научные интересы: поэтика интертекстуальности

и поэтика циклизации, современная русская литература.

E-mail: dariatolstosheeva@gmail.com ORCID ID: 0000-0002-3093-9911

Daria B. Tolstosheeva,

Russian State University for the Humanities.

Master's student. Scientific interests: the poetics of intertextuality

and the poetics of cyclization, contemporary Russian literature.

E-mail: dariatolstosheeva@gmail.com ORCID ID: 0000-0002-3093-9911