CC BY
12
от труда Лосского, тем более «Русская идея» написана скорее в жанре культурологического эссе, однако в основе всех трех просматривается по существу одна общая схема:
§ преддверие философии в России (до XIX в.), особое значение петровской эпохи (становление европейской системы образования, рационализма, генезис интеллигенции, начало идейного импорта с Запада);
§ начало, проект русской философии у славянофилов;
§ период ученичества у Запада;
§ подлинное основание Вл. Соловьев и его предшественники;
§ расцвет русской религиозной философии начала ХХ в.;
§ революция и разделение русской философии на подлинную, религиозную и тоталитарный ленинский марксизм.
Иные «святцы» и модель у Яковенко. «Позвоночным столбом» русской философии объявляются Юркевич, Соловьев, Лопатин и кн. С. Трубецкой, но по сути лишь последние два, в особенности же кн. С. Трубецкой, единственно создавший, по мнению Яковенко, самостоятельную концепцию «критичной и научной метафизики в форме своеобразного конкретного идеализма» [1,798]. Здесь явно сказывается неокантианское первородство самого Яковенко. Соловьев указан более для проформы, под влиянием скорее известности имени последнего в начале ХХ века в широких кругах российской интеллигенции. Собственно же характеристика Соловьева свидетельствует о довольно критическом отношении к нему лидера «лого-совцев». Соловьев растратил свое «замечательное спекулятивное дарование» на религиозные построения. Потому и получилось так, что несмотря на сотни страниц текста, он «не оставил не только законченной системы или хотя бы вполне законченной концепции, но не разработал даже в философском смысле ни одной из основных проблем философии» [1,786]. Схема Яковенко исходит из его понимания природы философии и выглядит следующим образом:
v ! рецепция философских идей Запада, длительный период эпигонства (весь XIX в.);
v ! первое основание, (самоутверждение философии на русской почве): Юркевич, Соловьев, Лопатин, кн. Трубецкой;
v ! безвременье 90-х гг. Х!Х в.: декаданс Толстого и Достоевского;
v ! второе основание: философы «Логоса» и к ним примкнувшие (Вышеславцев, Франк, Шпет, Лосский), диалектическая борьба с «путейцами», порождающая автономную, свободную философию;
v ! эмиграция, смягчение борьбы, ренегатство, поражение.
Итак, мы могли убедиться в том, что русская философия в своем досоветском и несоветском исполнении представляла собой две взаимодополняющие традиции национальной философии, выражавшие как общие историко-философские тенденции становления рефлексии, так и историко-культурное своеобразие российской действительности.
Список литературы
1. Яковенко Б. Очерки истории русской философии // Мощь философии.
СПб.: Наука, 2000.
2. Бердяев Н. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2.
3. Зеньковский, В.В. История русской философии. Т.1. Ч.1.Л.: Эго, 1991,
4. Лосский Н. История русской философии. М.: Советский писатель,
1991.
5. Шпет Г. Очерк развития русской мысли. Первая часть // Сочинения.
М.: Правда, 1989.
6. Вышеславцев Б. Вечное в русской философии //Этика преображенно-
го Эроса. М.: Республика, 1994.
7. Лосский Н. Характер русского народа // Условия абсолютного добра.
М.: Политиздат, 1991.
8. Гессен С. Мое жизнеописание //Вопросы философии.1994.№ 7-8.
9. Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллекту-
ального изменения. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002.
Кузнецов
Олег Валентинович
МИФОЛОГИЧЕСКОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ГЛОБАЛЬНЫХ ПОТРЯСЕНИЙ
Аннотация
В статье рассматривается проблема постава глобальных потрясений в человеческий план мифологическими средствами осмысления всемирной катастрофы. Тема глобальных потрясений, имеющая место в древних мифологиях, представлена как образ, модель и идея. Придание гибельным событиям вселенского характера полагается как способ связи в судьбе человека действия естественных и сверхъестественных сил, как становление парадигмы мышления, сообразно которой значимые события человеческой истории берутся на излом исторической перспективы и ретроспективы.
Ключевые слова: миропорядок, глобальный катаклизм, образ катастрофы, кризис.
В истории каждого народа были трагические периоды, грозившие завершиться его гибелью. Эти периоды остались в памяти как исторические предания о стихийных бедствиях локального и глобального масштаба, или катастрофах, пережитых тем или иным народом. Помимо стихийных бедствий, гибельностью отмечены периоды уничтожительных войн и междоусобных распрей. Если последние нашли своё наиболее полное отражение в героическом эпосе и сказочном фольклоре, то разрушительное действие природных сил в большей степени получило оформление в мифах о великих пожарах, землетрясениях и потопах.
Вплетение реальных событий в ткань мифологических воззрений расширяет понимание крупных потрясений от представления о происшедших ранее внезапных и случайных изменениях привычного хода событий до представлений провиденциального характера о вмешательстве надчеловеческих сил в человеческие дела. Обретение бедствием контуров катастрофы позволяет понимать его не только как факт истории, но и как кризисный период исторического движения и как ожидаемое в будущем событие.
В целом представления о бедствии становятся представлениями о катастрофе вследствие постава гибельных событий в человеческий план и придания им вселенского характера, что позволяет связать в человеческой судьбе действие человеческих и сверхчеловеческих сил.
Изображение катастрофы в мифах различных народов обычно даёт страшную картину крушения мироустройства, в эпицентре которого находится человек. В эпосе индейцев киче «Пополь-Вух» катастрофа описывается
следующим образом: когда лик земли почернел и сверху лилась густая смола, боги вырывали людям глаза, отрывали головы, пожирали их плоть, крушили жилы и ломали кости; в избиении людей приняли участие животные, деревья, скалы и утварь; люди пытались спастись, карабкаясь на деревья и крыши и устремляясь в пещеры, но деревья и крыши сбрасывали их, а скалы закрывались для них.
Ветхозаветное описание будущей катастрофы, опирающееся на предания о последних днях и наказании людей, выглядит не менее мрачно: «Все истреблю с лица земли, - говорит Господь: Истреблю людей и скот, истреблю птиц небесных и рыб морских, и соблазны вместе с нечестивыми; истреблю людей с лица земли... День гнева - день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы... И Я стесню людей и они будут ходить как слепые... и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их как помет... пожрана будет вся эта земля...» [Соф 1: 2, 3, 15, 17, 18].
В Коране о грядущей катастрофе говорится, что в день различения небо расколется, звёзды померкнут и осыпят-ся, земля растянется, извергнет то, что в ней и опустеет, горы развеются, моря перельются, могилы перевернутся [77: 8-10; 82: 1-4; 84: 3-4].
Гибельность и разрушительность являются обязательными компонентами изображения глобальных потрясений в различных мифологиях, однако этот план не является единственным. Мифологический образ катастрофы мно-гоплановен, он отлит в разнообразные сюжетные и стилистические формы, в зависимости от особенностей культурной традиции того или иного народа, но везде потрясение основ мироздания - будь то потоп, пожар, приводящие к гибели большинства людей; гибель поколения великанов или старших богов, хтонических чудовищ или героев; разрушение родоначальных устоев или хаотизация космоса - предстаёт как потрясение существующего миропорядка, прерывность исторического движения, решительный поворот, переход к иному состоянию (как вариант - возвращение к первоначальному), изменение сложившегося соотношения сил.
Вследствие диффузности, проникновения одного в другое, мифологического мышления локальные катастрофы могут быть поняты как вселенские, а отождествление в мифе генезиса и сущности, или замена причинно-следственных связей прецедентом, когда описание возникновения события и его модели совпадают, позволяет представить рассказ о катаклизмах прошлого как объяснение нынешнего состояния культуры, этноса или человеческого рода.
В теме глобальных потрясений, воспринятых теологической логикой мышления, получил своё развитие целый ряд мифологических мотивов, которые, благодаря включению в её контекст, обрели своё логическое и логичное завершение. Мотив битвы (войны) наполнился апокалиптическим смыслом - в конце истории произойдёт последнее, решающее сражение, в котором зло потерпит окончательное поражение. Мотив несовершенства мира и человека дополнился идеей очищения земли и людей от скверны в периодически насылаемом богами наказании, а также идеями возмездия и воздаяния в будущем за греховную или праведную жизнь, соответственно. Мотив обретения спокойствия и достижения благостного существования приобрёл мессианский смысл: путь к бессмертию и совершенному состоянию предполагает испытание Богом человека посредством ввержения во всё большие бедствия. Представления о загробном мире трансформировались в представления о золотом веке, отделённом от века боли, страданий и смерти бедствиями глобального масштаба. Мотив противопоставления жизни и смерти
наполнился эсхатологическим смыслом: в конце истории смерть будет преодолена, а достижение бессмертия связано с прохождением через мучения, которые связаны и с решающей битвой, и с последним испытанием, и со Страшным судом.
Композиционная модель катастрофы, в самом первом приближении, на уровне фундаментальной теоретической схемы, имеет следующий вид: разрушение имеющего место порядка вещей с последующим восстановлением.
Существуют мифы о локальных и глобальных катастрофах. В ряде случаев определить масштабы катастрофы довольно трудно, однако масштабность, вследствие особенностей мифологического мышления, не так важна. В отношении размаха бедственных событий, представляющего интерес для историков и этнографов, количественные характеристики, просматривающиеся в исторических преданиях, играют существенную роль, поскольку касаются возможностей и перспектив устранения последствий действия разрушительных факторов, или вопроса о дальнейшем существовании какого-либо поколения, народа или культуры. Однако эти характеристики отступают на второй план при изучении восприятия и понимания бедственных событий как катастрофических.
В контексте представлений о глобальном потрясении с наибольшей отчетливостью прослеживается такая особенность трансформации мифологического образа мышления, как увеличение этической нагрузки мифологических сюжетов, мотивов и тем. Всё это позволяет говорить о теме коренного перелома как об одной из центральных тем в мифологиях мира, развитие которой связано не только с построением различных моделей разрешения ситуации глобального кризиса, но и со становлением одной из парадигм человеческого мышления, сообразно которой значимые события человеческой истории берутся как бы «на излом» исторической перспективы и ретроспективы.
При таком понимании места темы катастрофических изменений в развитии мифологической картины мира и мифологического образа мышления само понятие катастрофы может быть отнесено не только к периодическим или эсхатологическим, но и к космогоническим мифам, касающимся процесса творения мира, а также к культуро-гоническим и антропогоническим мифам, в которых возникновение человека объясняется и как трансформация тотемных животных, и как «доделывание» несовершенных существ, и как перемещение неких существ из нижнего мира на поверхность земли, и как порождение или изготовление богами из земли, глины или дерева первых людей. Здесь также речь идёт о переструктурировании бытийного пространства и изменении имеющегося соотношения сил.
Хотелось бы подчеркнуть, что мифологическое объяснение процессов происхождения мира, природы и человека далеко от имеющей хождение в научной среде эволюционной точки зрения, связывающей эти процессы в единую цепь событий, вытекающих одно из другого. В мифах идея естественного поступательного усовершенствования исходного материала не получила своего развития. Мифы повествуют не о постепенном накоплении благоприобретённых изменений, а о кардинальном изменении миропорядка. Катастрофа как бы связывает различные времена, периоды и миры. Разные состояния мира увязываются посредством внезапного и быстрого перехода от одного к другому, причём прохождение через катастрофу распространяет своё влияние на дальнейшее развитие событий таким образом, что их понимание оказывается невозможным без представления о процессах, предшествующих и сопровождающих перелом.
В древних мифологиях с трудом обнаруживаются
22
ВЕСТНИК КГУ, 2009. № 2
следы идеи возрастания человека в могуществе и прогрессе. Мифологическому мышлению они чужды. Более того, основной идеей является идея нисхождения. Так, в древнеиндуистической традиции космографической традиции выделяются 4 юги, или мировых периода, составляющих 1 махаюгу («большую югу») продолжительностью 4 320 000 лет: 1) критаюга (также сатьяюга, «благой век»), 2) третаюга, когда появляются пороки и справедливость уменьшается, 3) двапараюга, когда пороки начинают преобладать, а людей поражают болезни, 4) калиюга, или период полного упадка добродетелей, истребительных войн и торжества лжи, злобы, распутства. В греческой мифологии век богов уступает место веку героев, который в свою очередь предшествует веку людей. Упадок добродетели с каждым новым человеческим циклом - от золотого века к железному - у Гесиода имеет аналог в философии Платона в виде представлений об ухудшении форм человеческого общежития начиная с века правления богов и заканчивая тиранией. В мифологии горных майя людей из глины сменили люди из дерева, которые в свою очередь превратились в маленьких лесных обезьян.
Во многих мифологиях, послуживших затем материалом для ортодоксальных религий, непорочное вначале бытие «эволюционирует» посредством впадания во всё большее несовершенство. В гностических учениях результатом эволюции объявлялось появление зла. Согласно ветхозаветной интерпретации человечество впадает во всё больший грех. В библейской книге Бытия становление человеческого общежития рисуется как последовательное впадение во всё больший грех, начиная с первородного греха Адама и Евы, через братоубийство, «развращение человеков», поведение Хама, гордыню строителей башни до греха содомитов.
В тех религиозных учениях, которые некоторые исследователи готовы назвать «антисистемными», зло представляется или как исходное онтологическое условие судеб мира (например, манихейство) или как главный онтологический принцип (сатанизм). По сравнению с дилеммой, относящейся к первопринципу «добро или зло», дуалистический первопринцип «добро и зло», по-видимому, является более древним, поскольку соответствует мифологическому мышлению оппозициями типа «верх-низ», «свет-тьма».
Так или иначе, идеи прогресса, эволюции, возрастания не получили ни в мифологии, ни в религии развития, достаточного для того, чтобы их можно было отнести к числу ключевых.
Настрой восприятия, складывающийся под влиянием представлений о нисхождении, таков, что в первом приближении тема глобальных потрясений выглядит достаточно мрачно, и, казалось бы, должна вселять уныние и пессимизм: дальше будет всё хуже и хуже, трагическая развязка неизбежна, нить судеб мира и человека оборвётся в самый неподходящий момент без надежды на то, что хоть что-нибудь удастся поправить. На обыденном уровне понимания темы и даже на уровне её научно-теоретического воспроизводства подобный путь развития представлений о неизбежных потрясениях, как правило, преобладает Между тем, более глубокие пласты понимания - мифологический, религиозный, философский - весьма далеки от пессимизма. Здесь тема потрясений приобретает совершенно другое развитие благодаря контексту мифологической, религиозной, философской картины мира, вырастающих друг из друга хронологически и обнаруживающих известные параллели при рассмотрении фундаментальных вопросов, касающихся человеческого бытия, исторического пути и будущего.
В древних мифологиях тема глобальных потрясений
получила своё развитие как образ, модель и идея. Как образ картина потрясения основ оказывается картиной глобального катаклизма, переживаемого глубоко личнос-тно. Говоря об образе катастрофы, я имею в виду не столько его собственно изобразительный аспект, сколько смысловой. В модели потрясения основ представлена ситуация кризиса, понимаемого как вселенский, а также причины, приводящие к кризису. Идеей потрясения является идея возможности выхода из безнадёжной ситуации, разрешение кризиса, восстановление миропорядка либо в прежнем виде, либо в улучшенном (ухудшенном).
Муль
Дмитрий Андреевич
МЕЖПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ КАК АРЕНА КОНКУРЕНЦИИ
Аннотация
В статье представлены рассуждения о природе межправительственных организаций как образований, созданных преимущественно для осуществления межправительственной конкуренции.
Ключевые слова: конкуренция, власть, воля, род, межправительственные образования.
В данной работе предоставлена гипотеза возникновения межправительственных образований как результат и продолжение межправительственной конкуренции.
Основой рассуждений послужило убеждение, что воля к власти есть необходимая и наиболее важная характеристика жизни. Кратко выраженное афоризмом «Жизнь - воля к власти» [2]. При этом под властью в данной работе понимается способность и возможность некоторого субъекта осуществлять свою волю, даже вопреки воли других субъектов. В наиболее простом варианте за счет доминирования над ними, поэтому в наиболее простом варианте жизнь есть стремление к доминированию над окружением. В данной работе это утверждение является бездоказательным онтологическим основанием.
При рассмотрении сложных систем в них можно выделить минимум два компонента - ядро и периферию. При этом как ядро так и периферия могут, и как правило содержат свое ядро и периферию. Наиболее предпочтительным местоположением в системе является ядро, так как именно нахождение в ядре предоставляет наилучшую возможность осуществить свою волю.
Вероятно, что зародышем межгосударственных образований (межправительственных) было их некоторое подобие, возникшее между родами на заре человеческой истории.
Первоначально человеческие рода существовали обособленно друг от друга. И в силу того, что они потребляли одни и те же ресурсы, рода находились друг к другу в состоянии непримиримой вражды. В случае возникновения конфликта начиналась война на уничтожение, и не
