Мифологические реминисценции в романе Л. М. Леонова «Русский лес» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 882

ББК 83, (Рос-Рус) 6-8

Лобова Екатерина Павловна

асприрант кафедра русской филологии БирГСПА г. Бирск Lobovа Ekaterina Pavlovna Post-graduate Chair of the Russian philology Birsk State Socio-Pedagogical Academy Birsk

Мифологические реминисценции в романе Л.М. Леонова «Русский лес»

Mythological Reminiscences in «The Russian Wood» Novel by

L.M. Leonov

В статье рассматривается один из самых сложных романов Л.М. Леонова «Русский лес» сквозь призму мифологической образности. Мифологизм определяется как ключевой элемент художественного мышления писателя. Особое внимание уделяется функционированию в романе фольклорной символики.

The article considers one of L.M. Leonov’s most difficult novels «The Russian Wood» through a prism of mythological figurativeness. Mythologism is defined as a key element of the writer’s art thinking. The special attention is paid to functioning of folklore symbolics in the novel.

Ключевые слова: мифологизм, герой-антипод, мифологическое пространство, фольклорная образность.

Key words: mythologism, character-antipode, mythological space, folklore vividness.

Романы Л. Леонова - новаторские жанровые образования, в основу которых положены народное сознание, элементы христианской культуры, мифологическая образность и символико-реалистические приемы и способы отображения мира. Новые подходы прозаика к переосмыслению вечных тем искусства проявились в выборе незаурядных сюжетов о жизни народа, его настоящем, прошлом и будущем; о герое-идеологе и герое-антиподе; в постановке тревожных проблем противоречивого ХХ столетия.

Мифологические образы и мотивы вызывают в читателе доверие и симпатию к произведению, потому что, во-первых, заставляют ощутить связь с далеким прошлым, с историей народа, а во-вторых, отвечают на вневременные, никогда не устаревающие, глобальные общечеловеческие вопросы. В творчестве

каждого отдельно взятого писателя понятие «архетип» преломляется сквозь призму авторского мировосприятия, становясь тем самым неотъемлемой частью его художественной картины мира.

Так, в «Русском лесе» читатель находит добрую сказку о добром мире, где происходит чудесное переплетение реального и ирреального. В романе мифологическое пространство концентрируется в образе старого мира. Мифологические мотивы в романе неотделимы от сказочных, связаны с образом Облога и старика Калины. В романе примечательно то, что Л. Леонов создает мифологическое пространство произведения наряду с реальной жизненной ситуацией, обличает жестокую истину жизни: «<...> любая зрелость начинается с разоблачения сказки, а в этом смысле мальчик Иван довольно рано узнал, из каких незамысловатых лоскутов, при лучине, сшивались увлекательные народные сказы, и как сказочно, с песней да поножовщиной, гуляет перед паводком сплавная вольница, и как посылают ходоков на поиск сказочной крестьянской правды, и как скупо, бесслезно плачут женщины на сказочной Руси <...>» [2; 60]. Здесь архетип «пути-перемещения» героя в мифологическом пространстве инобытия является как ключевым мотивом, так и сюжетно-композиционным стержнем всего повествования. В традиционной культуре наших дней, как и прежде, мир не делится на «бытие» и определяемое им «сознание»: обе сферы, объективная и субъективная реальность, составляют нерасторжимое целое. Для традиционного религиозного сознания более актуальны представления о временной и вечной реальности, видимой и невидимой сущности бытия. В народных мифологических представлениях, в ритуальной сфере и в словесном творчестве сохраняется также осознание грани между этим и тем светом, равно реальными и сосуществующими мирами.

Писатель поэтически интерпретирует многочисленный фольклорный материал русских легенд и леших, давая при этом ссылки на использование в романе научных работ. Например, фрагмент из книги А. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» Л. Леонов цитирует практически дословно, включая этот материал в знаменитую лекцию Вихрова: «<...> Как установлено

народной молвой, лешие - тоже патриоты своих лесов, к коим приписаны, и при гражданских междоусобицах тоже хлещутся промеж собой столетними деревами. Не лишены они и людских слабостей: так, усиленное лесоистеребление тысяча восемьсот сорок третьего года в уездах Ветлужском и Варнавском, вызвавшее массовое переселение ходовой белки на север, нашло себе отражение в крестьянском сказе о том, как местный лесовик проиграл своего зверя в карты вологодскому соседу <...>» [2; 280]. А. Афанасьев писал: «Низводя мифические сказания на землю, налагая на них бытовые черты, народ рассказывает, что в каждой стране лешие подчинены своим воеводам и царям и что у них так же бывает солдатчина (набор), как и между людьми. Над русскими лесовиками царствует Мусаил (Мафусаил) - лес <...>» [1; 120]. Л. Леонов отмечал, что главным из «<...> немногочисленного русского Олимпа является сомнительное наше страшилище - лесовик, леший, в крестьянском просторечии, лес <...>» [2; 279]. Следует сказать о том, что сказочное двоемирие в художественной концепции Л. Леонова является способом изображения духовной связи человека и природы, а также, трансформируя эти представления в плоскость реальной действительности, романист представляет картину трагического разрушения духовности.

Так, в романе неотделим от природы мир детства, от мифологического ее восприятия, именно маленький Иван Вихров смог увидеть прелесть жизни, уникальность того, что создано природой: «Достойно удивления, как умещались на планете необозримые пространства, входившие в круг мальчишеских владений и населенные легендарными созданьями. на Облоге проживала мохнатая блазна, местная разновидность нечистой силы, с не менее странной силой валить лес по осени <...>» [2; 60]. Композиционная двуплановость романа неразрывно связана с образом Вихрова, а также с второстепенными действующими лицами (Калина, Ананий, маленький Калинка). Лесная нечисть органична для русского леса, для народного восприятия мира. Примечательно то, что она не вселяет ужаса и страха, напротив, нечисть оказывается хранительницей уклада жизни, истинный ужас наводит звук топора и вид преобразователей

мира, строителей новой жизни: «<...> Со вторым рассветом грянул железный ливень по Облогу, низовой ливень в тысячу дружных топоров. Рваный гул огласил окрестность, и, как над всяким побоищем, взмыла и загорланила черная птица <...>» [2; 90]. Лес в произведении изображен через образ Ивана Вихрова, в котором «<...> привлекало обостренное чутье природы - чудесный и врожденный дар <...>» (IX; 69). Он с самого детства видел мимолетное движение природы, всю ее несказанную прелесть, заключающуюся в простых вещах: «<...> Иван часами мог выслеживать обычай дятла или наблюдать толчею муравьиных городов, без числа раскиданных по Заполоскам <...>» [2; 69].

Интересен хронотоп в романе. Мир детства неразрывно связан со сказкой. Реальное жизненное время и пространство соединяется с мифологическим пространством и временем. Возникает мотив сказки, волшебного, неведомого мира, каким и представляется прошлая жизнь, удивительная в своей безыскусственности: «<...> жизнь Ивана Матвеевича началась как раз в сказочном богатстве, потому что владел игрушками, недоступными и заправдашнему богачу <...>» [2; 60]. Облог представлялся «чудесной неизвестностью» [2; 69]. Уже в самом описании затерянной местности прослеживаются мифологические мотивы, фольклорная образность: «Дорогу сразу преградила замшелая колода, могила лесного великана, ставшая колыбелью целой сотни молодых елочек <...>» [2; 71]. В представлении детей проникнуть на Пустоша, значит попасть «<...> на край света <...>» [2; 69].

Мифологизирован образ Калины Тимофеевича, хранителя Облога: «<...> на границе Облога и Пустошей проживал ужасный Калина Тимофеевич, грозное существо сверхбогатырского телосложения и замысловатого озорства, в особенности опасного для торгового сословия <...>» [2; 69]. Образ Калины, древнего старика-крестьянина, мудрого, прожившего жизнь в единении с природой, олицетворяет чистоту народной души, связь русского человека с лесом. Он искренне любит природу, поэтически воспринимает мир. Именно Калина помог маленькому Вихрову увидеть истинную красоту и потаенную силу природы: «<...> всегда впоследствии, когда ему бывало плохо в жизни, Иван Мат-

веевич вызывал в памяти дикую красу ночного бора, и нешелохнутую тишину, проникнутую еле внятным разговором сосен <...>» [2; 76].

Через образ Калины в романе звучит народная философия, которая существует в форме предания, и она неотделима от восприятия природы по самому своему существу, в этом и заключается ее тайнозримое начало. Человеку необходимо научиться входить в мудрость культуры слова. Культура предания признает жизненную устойчивость и воплощенность основ мироздания в жизни, также важны и традиции как воплощение культуры народа: « <...> затем лишь строит народ неприступные твердыни духа и силы, и хмурое войско держит на своих границах, и самое дорогое ставит в бессонный караул, чтоб не пробралась сюда, не замутила, не осквернила чистой струйки ничья поганая ступня <...>» [2; 74]. К сожалению, в процессе построения нового мира об этом забыли, а Калина и является связующим звеном между стародавним миром Руси и новым, который и входит в его жизнь с образом маленького Вани Вихрова, который уже готов был продолжить эти традиции сакрального отношения к природе, так «<...> Иван еще не понимал в тот вечер, но ни при каких обстоятельствах впоследствии он не ощущал себя таким ничтожным, как перед лицом того беззащитного, казалось, родничка, никогда не испытывал такого светлого, беспричинного ликованья <...>» [2; 74].

Современный мир входит в жизнь Калины не только вместе с Иваном, но и с Кнышевым, который является совершенным антиподом Калины Глухова. Для него лес - это материал, объект для заключения сделки: «Вот тебе мой счет: по сорок тысяч... да от зятя береги, пропьет! Подмазка в губернии твоя, мое дело -топор. Остальные полтораста к Новому году <...>» [2; 83]. Кнышев безжалостно разрушает сказочный мир Калины, но хранитель Облога воплощает в себе достоинство и твердость духа даже при виде крушения всего, что было ему дорого: «<...> Калина был без шапки, какой-то чистенький и помолодевший, на плечи накинут кожушок; медноватый свет его последнего солнца отражался в лысой голове <...>» [2; 91]. Философия Кнышева в свою очередь заключается в том, что «<...> лес-то: все одно чужой он - сказал Кнышев тихо, словно оправ-

дываться хотел. - Думаешь, без меня не раскрадут ее, Расею-то? Все берут, эва, из-за моря ручища тянутся. Как же русскому-то близ матушки не поживиться?

- Вдруг как бы зарница опахнула его потемневшее лицо <...>» [2; 145]. Жестокие слова говорит он маленькому Ивану Вихрову: «Не жалей, Ванюха, стегай ее втрое, трать, руби. хлеще вырастет!» [2; 145]. В образе Кнышева перед читателем предстает разоритель жизни, темное ее начало, он «<...> подобно коршуну кружил над всей Россией, высматривал наиболее лакомые куски; только хрип древесного падения мог утолить его страшный зуд <...>» [2; 143]. Кнышев представляет собой зеркальное отражение Грацианского. Он страшный персонаж, но вместе с тем и трагический. Он обречен на муки, жизнь наказала того, кто так грубо и бесцеремонно пытался погубить ее. Иван Матвеевич «<...> увидел пропойцу, сидевшего на тротуаре <.> с деревяшкой вместо ноги <.> Это был Кнышев <.> Он не просил милостыни, он вымогал ее самим видом своим <. > правая рука еще не отучилась от прежнего порывистого движенья, словно подхлестывал кнутиком жизнь в неодолимой жажде поглядеть, что именно находится там, при самом ее конце» [2; 151]. И Вихров «<...> без сожаления перешагнул деревяшку, подобно шлагбауму преграждавшую тротуар» [2; 151]. Больше Кнышев не способен прерывать жизнь, он бросил вызов вековым природным устоям и жестоко поплатился за это.

Калина предстает как пророк, потому что именно из его уст звучат простые, но точные и предупреждающие слова: «<...> прозябнет землица без своей зеленой шубейки и здоровьишко станет у ней слишком колебательное. Будет коровка за семь верст за травинкой ходить, а раньше с аршина наедалася. И будет вам лето без тучек, иная зимица без снегов <.> и поклянут люди свое солнышко !<...>» [2; 92]. За простонародной речью Калины скрывается пророчество самого писателя, желание быть услышанным. Не случайно именно он наделяется функцией прорицателя, так как является праведником, хранителем не только Облога, но и самой жизни. Степенность и величие всегда сохранялись в образе Калины, даже в трагическую минуту «<...> не гнев, не жалоба звучали в речах Калины, а только жалость к остающимся<...>» [2; 92]. Пророчества за-

нимают важное место в творческой концепции Л. Леонова. Калина высказывает сокровенные мысли автора о защите «зеленого друга», о той опасности, которая грозит человечеству.

Интересно и то, что, наряду с пророчествами Калины, Л. Леонов проводит мотив лжепророка, «<...> упоминание о нанятом пророке запало ему [Вихрову

- Е.Л.] в душу» [2; 142]. Здесь его образ конструируется по принципу парадоксально-иронического смещения отображаемого. В библейской традиции истинный пророк наставлялся Богом и был посредником между Ним и народом, подобно пророку Моисею. Все пророки основывались на Законе. Поэтому во всех их речах и действиях наблюдалось единство Духа и направления. Никто не мог быть избранным или посвященным в пророки по своей или человеческой воле. Сам Бог, по Своей воле, призывал человека к этому служению, не считаясь со званием, состоянием и происхождением. Призвав пророка, Бог непосредственно открывал ему Свою волю относительно отдельных личностей, относительно народа Божьего, а также относительно всего человечества. Бог вкладывал Свое Слово в уста пророка (Иезекииль 3:10, 27; Аввакум 2:1-2). Калина и является тем человеком, который был наделен этим правом самой природой, оно было негласным, а его слова простыми, понятными и правдивыми. Чего нельзя сказать о «нанятом» пророке, Иван Вихров «<...> услышал за приоткрытой дверью сверлящий, презрением налитый голос: кто-то вычитывал там, в номере, разного рода устрашения, нараспев и как бы из Священного писания. Словом, мальчику повезло: пророк находился в самом разгаре своей уязвленной деятельности» [2; 142]. Причем на протяжении повествования о Калине хранитель Облога ни разу не назван громким именем «пророк», хотя последующие страницы убеждают нас в этом. В компании Кнышева этим словом оказывается легко назвать того, кто приглашен пророчествовать за деньги.

Л. Леонов обращается к сложным формам бытия, используя при этом мифологизированные природные образы. Эти проблемы имеют вселенское значение, так как угрожают жизни следующих поколений. Трагический мотив возникает в начале произведения и развивается на протяжении всей книги по двум

направлениям: социально-историческому и психологическому. Прежде всего, это прослеживается на примере спора между Вихровым и Грацианским. К сожалению, его итог был предопределен: «<...>великая битва за лес, - заметил он, - длилась уже полтора века, и было бы самонадеянностью полагать, что как раз Вихров увенчает ее победой <...>» [2; 54].

Инвариантным содержанием мифа у Л. Леонова являются представления о человеческом существовании, об отношениях между человеком и природой. Противоречия между прошлым и настоящим, истинными и мнимыми ценностями изображаются с помощью системы бинарных оппозиций. В повествовательной ткани романа противоставлены такие понятия, как жизнь - смерть, добро - зло, созидание - разрушение. В романе за мифологическим кодом скрывается глубокие философские раздумья автора о судьбе русского леса, всей системы жизни.

Библиографический список

1. Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу [Текст] / А.Н. Афанасьев. - М., 1995. -414 с.

2. Леонов, Л.М. Русский лес. Собр. соч.: В 10-ти т. Т.9. [Текст] / Л.М. Леонов. - М., 1984. - 735 с.

Bibliography

1. Afanasiev, A.N. Poetic Views of the Slavs on Nature [Text] / A.N. Afanasiev. - M., 1995. - 414 p.

2. Leonov, L.M. The Russian Forest. Collected Works. In 10 V. Vol. 9 [Text] / L.M. Leonov. - M., 1984. - 735 p.