CC BY
52
© Млечко А.В., 2013
УДК 81’42 ББК 81.001.6
МИФОЛОГЕМА ВОЗВРАЩЕНИЕ И ЕЕ СИМВОЛИЧЕСКИЕ КОРРЕЛЯТЫ В СЕМАНТИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ РУССКОГО ТЕКСТА «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК»
Млечко Александр Владимирович
Доктор филологических наук, доцент кафедры литературы и журналистики Волгоградского государственного университета [email protected], [email protected]
Проспект Университетский, 100, 400062 г. Волгоград, Российская Федерация
Аннотация. Статья посвящена анализу специфического семантико-семиотичес-кого образования, условно определяемого автором как русский текст, позволяющего рассматривать тексты, напечатанные на страницах самого крупного эмигрантского «толстого» журнала «Современные записки», в качестве некоторой текстуальной целостности. Механизмы его функционирования демонстрируются на примере мифосимволического анализа прозы М. Алданова и Б. Зайцева.
Ключевые слова: журнал, текст, роман, миф, символ, семантика, мифологема, репрезентация.
В текстуальном пространстве крупнейшего «толстого» журнала русской эмиграции первой волны «Современные записки» (19201940) можно эксплицировать некоторое проблемно-тематическое и образное единство, условно определяемое как русский текст эмиграции. Он включает в себя ряд достаточно константных комплексов, во многом носящих мифопоэтический характер и интенцио-нально ориентированных на осмысление российских событий 1917 года. Русский текст охватывает собой большую часть эмигрантских текстов самого разного плана, обеспечивая им особую гомеоморфную целостность. Такой подход к текстам журнала в первую очередь выявляет их социологический код, позволяющий транслировать русский текст эмиграции на разнообразные уровни их структуры - от лексико-грамматического и сюжетно-композиционного до категории «метафизических качеств». Герменевтическая процедура позволяет активизировать в «Современных
записках» важнейшие проблемно-тематические комплексы русского текста.
«Примарной единицей», которая с наибольшей эффективностью обеспечивает трансдискурсивность семантического пространства «Современных записок» (то есть активное порождение смыслов в художественных текстах журнала за счет корреляции со смыслами текстов других дискурсов - публицистического, философского, мемуарного, исторического и т. д.) и позволяет порождать ситуацию диалога между текстами различных дискурсов, обеспечивая тем самым семантическую определенность художественному дискурсу журнала и облегчая ту герменевтическую процедуру, без которой адекватная интерпретация текста журнала в целом чрезвычайно затруднена, выступает символ.
Проблемно-тематическое поле, которое представляет собой русский текст «Современных записок», содержательно наполняется именно «эмигрантским мифом», неизбеж-
но калькирующим традиционные мифологические циклические структуры и хронотопически ориентированным на трехчастную структуру классического процесса космогенеза: Хаос - Космос - Хаос.
Элементы «эмигрантского мифа» структурируются вокруг трех основных мифологем (со своим универсальным «набором» символических оппозиций), символически репрезентированных внутри трех основных тем, реализуемых в художественном дискурсе «Современных записок» - дореволюционная Россия, русская революция, эмиграция . При этом дореволюционная Россия вписывалась в символическую парадигму мифологемы Космоса (с ее положительной и «созидательной» аксиологией), революционная Россия, соответственно, - в «деструктивную» мифологему Хаоса, эмигрантское бытие адекватно мифологеме Возвращения (Космоса).
Художественный дискурс «Современных записок» почти идеально подходит для анализа экспликаций «эмигрантского мифа». Появившись в переходную эпоху, будучи компендиумом прецедентных текстов русского зарубежья, претендуя на место «священного текста» эмигрантской культуры, «Современные записки» и их текстуальное пространство выступают уникальным объектом для демонстрации структуры «эмигрантского мифа». Одно из главных условий такой уникальности - бесспорное совпадение осевой -антибольшевистской - линии эмигрантской идеологии и общей антибольшевистской направленности журнала при внешнем идеологическом разнообразии текстуального ландшафта и «Современных записок», и эмигрантской культуры в целом.
Русский текст охватывает абсолютное большинство эмигрантских текстов, принадлежащих самым разным дискурсам, обеспечивая им особую гомеоморфность, а в специфических условиях (например, будучи помещенными в единое текстуальное пространство, в частности, в журнальное) делая возможным прочтение даже весьма «нейтральных» текстов с помощью именно своего кода. Широту амплитуды этого охвата в первую очередь демонстрирует - на самом элементарном уровне - поэтика заглавий тех эмиг-
рантских текстов, которые с полным правом можно было бы назвать прецедентными. Простое перечисление заглавий, содержащих лексемы русский, Россия или родина, займет не одну страницу - «Мысли о России» Ф.А. Степуна, «На родине» М.В. Вишняка, «Пути России» И.И. Бунакова-Фондаминско-го, «Я унес Россию» Р.Б. Гуля, «Истоки и смысл русского коммунизма» Н.А. Бердяева, «Письма о русской культуре» Г.П. Федотова, «Из размышлений о русской революции» С.Л. Франка, «Миссия русской эмиграции» И.А. Бунина, «Третья Россия» А. Ветлугина, «Затуманившийся мир и русский вопрос» В.Ф. Иванова, «Религия революции и гибель культуры» В.Н. Ильина, «Россия в концлагере» И.Л. Солоневича и др.
Большая часть только этих текстов либо появилась, либо получила отклики на страницах «Современных записок» (например, среди текстов философско-публицистического дискурса выделяются напечатанные в журнале уже названные нами работы Ф.А. Сте-пуна, М.В. Вишняка, И.И. Бунакова-Фонда-минского, Г.П. Федотова), во многом составив ядро того общеэмигрантского идейного единства, объяснение которому ищут современные исследователи: «Очевидно, что мыслители, ставшие очевидцами разрушения привычных устоев российской жизни в результате революции, особое внимание уделяли поискам причин случившегося в истории России и перспективам дальнейшего развития родины. Отсюда - огромное количество работ, посвященных специфике российской истории, анализу социальных и культурных особенностей страны, национального характера, предвидению грядущего» [1, с. 34-35].
Тем самым, философско-публицистический дискурс (частично совпадающий с границами журнального раздела «Культура и жизнь») «Современных записок» является доминирующим в экстраполяции стержневой проблемы русского текста - «Россия и революция». Именно этот дискурс является определяющим для общей программы издания: «Содержательный фактор программирования в журнале задает сама структура критической рефлексии, которая в соответствии с ведущими целями и условиями функционирования данного вида деятельности представляет собой единство
диффузно взаимопроникающих и равнозначных компонентов: философско-эстетического, оценочно-прагматического и публицистического» [8, с. 91-92]. Он контагиозирует менее идеологически маркированные тексты других дискурсов - художественного, критического, собственно-философского, - но сам вскоре теряет свою «силу» вследствие изначальной смысловой эн-тропийности, хаотичности, неопределенности, неспособности предстать в виде более или менее стройного учения, идеи или, как мы увидим дальше, мифа, «рассказа о России», что будет под силу лишь менее идеологизированному, но более семантически гибкому, «культурно живучему», оказавшемуся способным, словно Протей, не только принимать адекватные культурные формы, но даже создавать собственные культурные «матрицы», дискурсу художественному. Философско-публицистический дискурс словно передает художественному «гальванический заряд» основного смысла, чтобы самому, избегая первоначального бессильного пароксизма, вновь принять вернувшийся смысл, стройным и обретшим в результате мутации невиданные ранее пропорции, стать - пусть лишь одним из важнейших -элементом в построении гармонично освещенного целого - эмигрантского мифа, репрезентация которого выступает как тактической, так и стратегической целью нашего анализа. Таким образом, мы можем говорить о трехуровневой структуре «Современных записок» (или вообще «толстого» журнала - с учетом культурно-исторической конкретики) как текстового образования: «Журнальная книга представляет самостоятельную художественную ценность как целостный и завершенный текст» [5, с. 6]. Во-первых, необходимо выделить текстуальное пространство журнала как формально-содержательную целостность (см.: [3, с. 146-468; 4, с. 54-74]). Во-вторых, нами экстраполируется семантическое единство (см.: [2, с. 163-301; 7, с. 259-368]) этого текстуального пространства, определяемое как русский текст «Современных записок». В-третьих, нами выявляется архитектоника русского текста журнала - эмигрантский миф.
Основными репрезентантами мифологемы Возвращения в пространстве русского текста «Современных записок» являют-
ся символы перехода, выступающие в качестве символических комплексов, аккумулирующих эсхатологическую символику традиционных культур - убежища, пути, Центра, круга и т. д. Реализация данных репрезентантов проходит в рамках центральной оппозиции сакральное / профанное. На страницах «Современных записок» - в рамках эмигрантской тематики - эта символика наиболее широко представлена в романах В. Набокова «Дар» и «Подвиг», Б. Зайцева «Дом в Пасси» и трилогии М. Алданова «Ключ» - «Бегство» - «Пещера». Герои ал-дановской трилогии делятся на две большие категории - герои-резонеры, выражающие авторскую позицию в романе, и персонажи, играющие «самостоятельную» роль, олицетворяющие собой представителей той или иной социальной группы.
Персонажи первой группы выполняют функцию реализации авторской публицистической интенциональности. Именно они позволяют активизировать социологический код цикла с максимальной интенсивностью, в условиях же их включения в смысловое пространство русского текста «Современных записок» авторские размышления о сущности русской революции и последующей за ней эмиграции становятся частью семантического единства журнала, репрезентируют «эмигрантский миф» в рамках совершенно определенных символических комплексов и социокультурных оппозиций. Структурообразующим комплексом, обеспечивающим качественное вхождение алдановской трилогии в семантическое поле русского текста, выступает центральный символический комплекс цикла - символика убежища, репрезентируемая двумя ведущими символами романов -ключа и пещеры.
Первый символ раскрывает свой семантический потенциал уже в «Ключе», что обнаруживается уже на уровне поэтики заглавия романа. В названии произведения конта-минируются по меньшей мере три смысловых вектора. Во-первых, прямой - формально в основе сюжетной структуры романа лежат поиски пропавшего ключа от квартиры Фишера. Во-вторых, добавочный - так называется философская «книга счетов», которую на протяжении всего повествования пишет Браун.
В-третьих, основной, символический, смысл заключается в том, что автор (прежде всего с помощью своих героев-резонеров) пытается найти «ключ» к происходящему с Россией, объяснить смысл революционной трагедии. Символика ключа позволяет активизировать -в границах очевидного социологического кода - и конспирологический код трилогии, в достаточной мере проявленный в текстуальном пространстве «Современных записок», например, в рамках философского дискурса. Так, Лев Шестов публикует в журнале первую и последнюю части своей обширной работы «Potestas clavium» («Власть ключей»), общий пафос которой заключался в необходимости избавления от догматических и общепринятых философских иллюзий. «Таким способом, - заключает философ, - логический “глаз” создает иллюзию твердых, прозрачных понятий, подобно тому как и физический глаз создал иллюзии твердого хрустального купола над нами. Общее и необходимое есть небытие par excellence. Только постигши это, философия искупит грех Адама и придет к рг^цата rcdvxrav, к корням жизни, к тому туцытатоу, тому важнейшему, о котором столько тысячелетий грезят люди» (Современные записки. 1921. № 5. С. 141). Именно конспирологическая интенциональность алда-новской символики делает возможной актуализацию имманентной русскому тексту «Современных записок» оппозиции истинное / ложное как противопоставления истинного и ложного знания о русской революции. Обладающие истинным знанием о происходящем в России Браун и Федосьев противополагаются всем остальным персонажам, ключа к провокационной сути русской революции не имеющим. Именно в глазах второй группы героев трагические перемены в жизни страны кажутся праздником, маркирующимся в пространстве русского текста журнала символикой Хаоса.
Публицистический смысл первого романа трилогии, включенного в пространство русского текста «Современных записок», проходит путь между двумя символическими точками: ключ русской революции, по мысли Алданова, в движении от «мечты декабристов и десятка поколений» до ее реализации -«развалин огромного государства». Здесь сим-
волика ключа начинает звучать в следующем семантическом регистре - ключ от убежища, в котором пытаются укрыться от наступающего революционного хаоса герои романного цикла. В романе «Бегство» символика убежища репрезентирует в первую очередь внутреннюю эмиграцию персонажей, их негативную оценку «наследников Февраля». Поэтому с включением трилогии в русский текст «Современных записок» в «Бегстве» активизируется именно авторская антибольшевистская интенциональность, публицистическую составляющую которой обеспечивает образ Александра Брауна.
Символ пещеры вбирает в трилогии Ал-данова практически все основные смысловые векторы и проблемно-тематические комплексы, жестко соотносимые с аналогичными структурами текстуального пространства «Современных записок». Он используется писателем прежде всего для репрезентации темы эмиграции, вынужденного изгнания, в рамках которого идет тяжелый процесс философского постижения героями случившегося с Россией. Выбор именно этого символа не был у Алданова случайным. Будучи глубоко укорененным в мировой мифологической традиции, символ пещеры «замещает дом, но в ней, скорее, спасаются от опасности, чем живут, или укрываются от мира» [6, с. 311]. Традиционно пространство пещеры - это пространство иного мира, временное убежище, консервирующее в себе потенциальное возвращение. «Пещера - сакральное убежище, укрытие. <.. .> В пещере скрываются от мира отшельники, в пещере до времени находятся спящие короли, пророки, вожди, герои. » [там же]. Локус пещеры представляет собой пространство ожидания и оценки. Изнутри нее, застыв, как во «временной вечности», можно более адекватно расценить происходящее извне. Поэтому именно в статусе изгнанников герои трилогии начинают в полной мере осознавать смысл русского Хаоса.
Мифопоэтический хронотоп романа Б. Зайцева «Дом в Пасси» связан с противопоставлением - а текст романа в целом построен по принципу чередующихся оппозиций - трех локусов. Это два географических - Советская (революционная) Россия и современный Париж, где живут герои романа. В отличие от
двух первых, третий не имеет отчетливой географической «привязки» - это сакральное пространство русского Космоса, пространство утраченной «святой» России, обладающее не столько географическими, сколько ментальными и метафизическими характеристиками. Именно это пространство жестко противопоставляется двум первым, отчетливо фундированным символикой зла.
Большевистская Россия представлена как профанное пространство смерти. Генерал Вишневский в разговоре с отцом Мельхиси-деком так говорит о смерти зятя: «Эту самую главрыбу через полгода по его смерти всю раскассировали, кого в Соловки, большинство к стенке - там у них это просто-с... Так по крайней мере он естественной смерти дождался, не насильственной от руки палача» (Современные записки. 1933. № 52. С. 108). При характеристике этого локуса используются весьма свойственные русскому тексту символы - например, мифосимволический образ потопа; генерал называет приход большевиков «татарским игом». Именно с коагуляцией этого пространства будет связана не только проблема построения сакрального ло-куса утраченной России, но и вся публицистическая проблематика романа.
При характеристике «парижского» локу-са Зайцевым используется более разветвленная (с ярко выраженными апокалипсическими аллюзиями) сеть инфернальной символики. Переходы и коридоры парижского метро сравниваются Зайцевым с летейскими притоками, полными бессмысленного хаоса, лишенного души и света. Рядовая поездка в парижском метро уподобляется - пусть и немного иронично - перевозке в ладье Харона, а сама столичная подземка метафорично становится подземным царством мертвых греческой мифологии. Тем самым Зайцевым вводится тема личной и исторической памяти в эмиграции - летейские воды Парижа способны уничтожить и то, и другое. Этой же символикой зла инкрустируется и локус парижских квартир, где живут навсегда оборвавшие всякую связь с Россией зажиточные эмигранты. Зайцев включает «парижское» пространство в эсхатологическую картину мира, он осуществляет символический перенос значений эсхатологического хронотопа Апокалипсиса
на «реально-достоверный» хронотоп современного писателю Парижа. Таким образом повествование переводится в план не столько исторических, сколько метаисторических и даже метафизических значений.
Включая профанное пространство Парижа в систему эсхатологических противопоставлений, Зайцев (как и в случае с «советским локусом» в набоковском «Подвиге») придает ему сакральный статус, но уже с иным знаком, с иными аксиологическими характеристиками. Этот статус обретается парижским локусом лишь в его противопоставлении с третьим локусом - русским духовным пространством, моделируемым и выстраиваемым писателем на географическом пространстве современной ему Франции. Зайцев гипостазирует третье - противопоставляемое двум первым - пространство в качестве locus sanctus, служащего своеобразной точкой пересечения духовных и материальных онтологических векторов. В начале повествования эту роль выполняет сам образ дома в Пасси - временного пристанища русских, потерявших свой родной кров в результате революции. Поэтика заглавия романа указывает на то место, которое отводится этому ключевому зайцевскому образу. Совершенно не случайно один из героев называет «русский дом» скитом, тем самым подчеркивая его сакральный статус. Однако в ходе повествования русское духовное пространство успевает обрести иную материальную оболочку. Точкой сбора этого дискретного, пу-антированного пространства выступает, конечно же, центральный образ «Дома в Пасси» -отца Мельхиседека, образ, в рамках которого максимально полно актуализируется православное мировоззрение.
Парадоксально, но русское духовное пространство получает свою овеществленность, свою материализацию в своеобразной «точке уплотнения», почти лишенной плотской плотности, легко и неуловимо пересекающей границы совершенно разных локусов, мерцающей на их ландшафте, чтобы однажды вспыхнуть, разрушая силой духовной импло-зивности свои собственные границы, расширяя их до пределов «овеществленного» сакрального пространства - русского монастыря. Символической фигуре отца Мельхиседека, тем самым, дано преодолеть свою симво-
личность, собрать, притянуть к себе все хаотично движущиеся, осциллирующие в рамках иных локусов точки доселе незримого русского метафизического пространства и придать ему форму, дать ему плоть и голос, плотность и объем, смысл и саму жизнь.
Русский скит мыслится в романе не просто как часть России, а как модель России, но не как ее уменьшенная копия, а как ее утраченный оригинал, ее воссозданный, возвращенный и созидаемый сакральный топос: «Так и осела здесь эта Русь, в латинском месте раскинув свое становище. Зимой было холодно. Печурки дымили. Стены покрывались плесенью. Сырой, затхлый воздух. К маю стало легче. Понемножку устраивалась церковь. Из Ниццы прислали икону. Из Парижа - расшитые херувимами воздухи - рукоделие офицерских, шоферских жен. Главное же: солнышко появилось. Распустились столетние вязы, липы, каштаны. Плющ завил статую Иосифа Обручника перед двухэтажным зданием аббатства. Запестрели в клубах цветы Аврамия. И лягушки загукали по болотцам - перекликались ночью с совами. Авраамий поймал первого пескаря. Появились первые дети» (курсив наш. - А. М.) (Современные записки. 1933. № 53. С. 96).
Не случайно Зайцев «находит» место для русского скита не в самом Париже, а в его предместье - писатель тем самым выводит овеществленное русское сакральное пространство за пределы парижского - апокалиптического. Русский сакральный локус - возрождаемая, «чаемая» Россия - возникает далеко за пределами географической России, ставшей для большинства эмигрантов пространством инфернальным, враждебным. Возвращаемая Россия получает не только пространственные, но и хронологические измерения. Зародившись в определенном месте и в определенное время, русский скит не получает хронологических ограничений - как локус он не имеет географической привязки к России, а как долженствующий иметь хронологические рамки феномен он не привязан ко времени вообще. Хронотоп русского, сакрального пространства в романе Зайцева - это хронотоп Собора. Его пространство - это устремленное ввысь пространство рая, его время - вечность: «Тихие дома вокруг, и за другой лу-
жайкой, по другую сторону дороги громада собора, как бы грозная, прекрасная вечность. Со своими чемоданчиками под готической аркой входа прошли они двориком к Иосифу Обручнику и Пресвятой Деве» (курсив наш. - А. М.) (Современные записки. 1933. № 53. С. 97). Именно на пространстве монастыря герои романа обретают, казалось бы, навсегда утраченные успокоение и надежду, а у их беженской жизни вновь появляется смысл. Мифосимволизм, реализованный в романе Зайцева, репрезентирует идею духовного возрождения / возвращения России, также широко представленную в рамках философско-публицистического дискурса «Современных записок», в частности, в работах Г. Федотова, Ф. Степуна, Л. Шестова и ряда других авторов.
СПИСОК ЛИТЕРА ТУРЫ
1. Волкогонова, О. Д. Образ России в философии Русского Зарубежья / О. Д. Волкогонова. -М. : Рос. полит. энцикл., 1998. - 325 с.
2. Лотман, Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история / Ю. М. Лотман. - М. : Языки русской культуры, 1999. - 464 с.
3. Мисонжников, Б. Я. Феноменология текста (соотношение содержательных и формальных структур печатного издания) / Б. Я. Мисонжников. -СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. - 490 с.
4. Млечко, А. В. От текста к тексту. Символы и мифы «Современных записок» (1920-1940) / А. В. Млечко. - Волгоград : Изд-во ВолГУ, 2008. - 574 с.
5. Снигирева, Т. А. «Толстый» журнал в России как текст и сверхтекст / Т. А. Снигирева, А. В. Подчиненов // Известия Уральского государственного университета. Гуманитарные науки. -1999. - № 13. - С. 5-13.
6. Топоров, В. Н. Пещера / В. Н. Топоров // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. - М. : Сов. энцикл., 1998. - Т. 2. - С. 311-312.
7. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Образ : Исследования в области мифопоэтического : Избранное / В. Н. Топоров. - М. : Изд. группа «Прогресс-Культура, 1995. - 624 с.
8. Шильникова, О. Г. Программные литературно-критические публикации как типоформирующий фактор «толстого» журнала (Статья первая) / О. Г. Шильникова // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 8, Литературоведение. Журналистика. - 2013. - Вып. 12. - С. 90-99.
VOZVRASCHENIE MYTHOLOGEME AND ITS SYMBOLIC CORRELATES IN THE SEMANTICS SPACE OF RUSSIAN TEXT OF “SOVREMENNYE ZAPISKI ”
Mlechko Aleksandr Vladimirovich
Doctor of Philological Sciences, Associate Professor, Department of Literature and Journalism, Volgograd State University [email protected], [email protected]
Prospect Universitetsky, 100, 400062 Volgograd, Russian Federation
Abstract. The article is devoted to the analysis of the specific semantic and semiotic structure defined by the author as russkiy tekst (Russian Text). This analysis demonstrates functioning of the texts, published in the major emigrant journal known in Russia as “Sovremennye zapiski”, as a certain textual unity. The mechanisms of Russian Text functioning are described through the mythological and symbolic analysis of the fiction by M. Aldanov and B. Zaitsev.
Key words: journal, text, novel, myth, symbol, semantics, mythologeme, representation.
