CC BY
0
DOI 10.54770/20729316-2023-3-275
А.В. Голубцова (Москва)
МИФОЛОГЕМА СЕЛЬСКОЙ РОССИИ В ИТАЛЬЯНСКОЙ ПУТЕВОЙ ПРОЗЕ 1920-1960-Х ГГ1.
Аннотация
В статье на материале итальянских травелогов о Советском Союзе периода 1920-1960-х гг. анализируется устойчивое представление о России (СССР) как принципиально сельской стране. Образ сельской России рассматривается как один из ключевых элементов так называемого «русского мифа» - комплекса представлений, сложившихся на Западе в течение XVIII-XIX вв. и в значительной степени определявших европейскую, в том числе и итальянскую рецепцию СССР на протяжении значительной части его истории. Рассматривается функционирование данной мифологемы в составе бинарной оппозиции села и города, которая, в свою очередь, является частью базовой для русского мифа дихотомии цивилизации и варварства, прогресса и отсталости, где «сельская», и, следовательно, «варварская» Россия мыслится как неосвоенное пространство, где доминирует природное, стихийное начало, в противовес цивилизованной, урбанизированной Италии - носительнице высокой культуры и европейских ценностей. В 1950-е гг. под влиянием ряда социально-политических факторов, во взаимодействии с другим мифологическим комплексом -так называемым «советским мифом» - мифологема сельской России переживает серьезную трансформацию, отчасти утрачивая свои отрицательные коннотации и окрашиваясь в ностальгические и романтические тона. Начиная с 1960 г. «сельские» мифологемы в итальянской путевой прозе об СССР постепенно уходят на второй план, что косвенно свидетельствует о постепенном ослабевании мифологического начала в итальянской рецепции Советского Союза в период 1960-1980-х гг.
Ключевые слова
Травелоги; советско-итальянские литературные связи; русский миф; город и село; цивилизация и варварство.
1 Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-18-00393, «Россия / СССР и Запад: встречный взгляд. Литература в контексте культуры и политики в ХХ веке», https://rscf.ru/ project/23-18-00393/.
A.V. Golubtsova (Moscow)
THE MYTHOLOGEM OF RURAL RUSSIA IN ITALIAN TRAVEL PROSE OF THE 1920 1960s1
The article analyzes the concept of "rural Russia" in Italian Travel Prose about the USSR of the 1920-1960s, including the works by such pre-war authors as Vincenzo Cardarelli and Corrado Alvaro, and a number of travelogues written after World War II by Italo Calvino, Sibilla Aleramo, Anna Maria Or-tese, Carlo Levi, Alberto Moravia, Pier Paolo Pasolini and Goffredo Parise. The image of rural Russia is considered as a key element of the so called Russian myth, which took shape during the 18th and the 19th centuries and determined the European (and Italian) perception of the USSR throughout a large portion of its history. We consider this mythologem as a part of the binary opposition of city and country, which, subsequently, constitutes a part of the dichotomy of civilization and barbarity, progress and backwardness, where the "rural" and "barbaric" Russia is perceived as an uncultivated territory dominated by elemental forces of nature, as opposed to the civilized urban Italy, the champion of high culture and European values. The 1950s witness a serious transformation of the image of rural Russia under the influence of certain socio-political factors, including the interaction with another mythological complex, known as the "Soviet myth": the concept loses its traditional negative implications and takes on a romantic and nostalgic hue. Since 1960 the "rural" mythologems in Italian travel prose about the USSR gradually become less important, which may be seen as a sign of a larger tendency towards a decrease of mythological components in Italian perception of the Soviet Union in the period of 1960-1980s.
Key words
Travelogues; Soviet-Italian literary relations; Russian myth; city and country; civilization and barbarity.
На протяжении всей своей истории Советский Союз привлекал внимание зарубежных интеллектуалов, в том числе писателей и поэтов, которые, как справедливо отмечает исследователь советской «культурной дипломатии» М. Дэвид-Фокс, занимали особое место среди «гостей» СССР, «<...> что отражало гипертрофированную роль писателя и печатного слова в советской культуре. Так же как литература и Союз писателей СССР
1 The research was carried out at A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences and was financially supported by the Russian Science Foundation, grant no. 23-18-00393, "Russia and the West viewing each other: Literature at the intersection of culture and politics, XX century", https://rscf.ru/en/project/23-18-00393/.
преобладали в развитии сталинской культуры, так и среди "друзей Советского Союза" <...> доминировали литераторы» [Дэвид-Фокс 2015, 21]. Это замечание, относящееся к сталинской эпохе, сохраняет актуальность и по отношению к последующим периодам. Путевые заметки, оставленные итальянскими литераторами, не могут служить объективным источником сведений о советских реалиях, поскольку реальная картина советской жизни в них подвергается искажениям сразу в нескольких аспектах. Во-первых, советская сторона с самого начала разрабатывает ряд так называемых «техник гостеприимства» [Холландер 2001; Дэвид-Фокс 2015; Орлов, Попов 2018], направленных на создание привлекательного образа СССР и основанных на взаимодействии двух основных компонентов: «Первый - это подобающее отношение лично к гостю: следует обеспечить его комфорт, благополучие и сделать так, чтобы он чувствовал себя лицом значительным, уважаемым, дать ему понять, что его ценят и любят <...> Вторым важным компонентом техники гостеприимства выступает выборочное представление «реальности», объясняющее жесткое планирование и высочайшую организацию политических туров» [Холландер 2001, 74-75]. Во-вторых, путевые впечатления неизбежно пропускаются через фильтр авторского восприятия: П. Холландер, исследователь феномена «политического паломничества», отмечает, что в формировании суждений о политических режимах, привлекающих западных «пилигримов», «установки интеллектуалов играют роль гораздо более значимую, чем их реальный опыт» [Холландер 2001, 74]. Однако травелоги итальянских писателей, с одной стороны, дают важную информацию об итальянской и, шире, европейской рецепции советского общества (то есть о тех самых «установках», на существование которых справедливо указывает исследователь), с другой - в силу своей популярности и художественных достоинств - сами оказывают мощное влияние на образ СССР в итальянском массовом сознании.
В формировании европейского и, в частности, итальянского «взгляда» на Россию ключевую роль играют два устойчивых комплекса стереотипных представлений, традиционно именуемых «мифами» - «русский миф», сложившийся в Европе в течение XVIII-XIX вв. под влиянием свидетельств западных путешественников и русской классической литературы и окончательно оформившийся ближе к концу XIX в. в знаменитой книге Э.-М. де Вогюэ «Русский роман» (Le roman russe, 1886), и «советский миф» [см., например: Flores 2017; Traini 2022], который достиг своего расцвета в сталинские годы и постепенно утрачивал свое влияние начиная с середины 1950-х гг. В большинстве западных стран советский миф окончательно сложился и достиг наивысшего влияния в 1930-е гг. [Холландер 2001, 68], в значительной степени потеснив традиционные «русские» мифологемы. Однако в фашистской Италии антикоммунистическая риторика официальной пропаганды и относительная культурная изолированность страны несколько затормозили этот процесс, поэтому в итальянских травелогах об СССР 1920-1930-х гг. по-прежнему преобладала «русская» мифологическая парадигма, в рамках которой Россия воспринималась как
легендарный край снегов и бескрайних степей, восточная страна, чуждая европейской (в особенности латинской) цивилизации, варварская, примитивная, и в то же время проникнутая особой мистической, «византийской» духовностью, населенная загадочным народом - носителем противоречивой «русской души». Стереотип о варварской России, царстве дикой природы и необузданных стихий, естественным образом порождал представление о принципиально сельском пространстве, противопоставленном цивилизованной, городской Европе. Мифологеме сельской России, ее роли и функции в рамках «русского мифа», ее эволюции во взаимодействии с «советским» мифологическим комплексом и будет посвящена эта статья.
В фашистской Италии представления о русском варварстве и клише антибольшевистской пропаганды входили в резонанс, взаимно усиливая друг друга: стереотипы о русском варварстве поддерживали веру в величие итальянской нации с ее древней историей, восходящей к античности. Итальянцы, привыкшие к каменному зодчеству и разнообразию пейзажей своей родной страны, воспринимали бескрайние просторы лесов и степей с редкими деревянными постройками как неосвоенное пространство, где доминирует природное, стихийное начало. Винченцо Кардарелли, автор серии очерков «Путешествие одного поэта в Россию» (Viaggio di un poeta in Russia, 1928-1929), описывает свои впечатления следующим образом: «Поезд ехал по бескрайней голой равнине, похожей на неспокойное море. Каменные строения исчезли. Здесь можно встретить разве что редкие недолговечные (effimero) селения с деревянными домами (приметы цивилизации здесь непрочны, земля дика и не освоена человеком). Вдали посреди поля бежит собака. Мне говорят, что это может быть и волк <...> Я словно вижу, как по этой равнине проносятся войска и сшибаются между собой с яростью неумолчно завывающего ветра, и повсюду кружат вороны» [Cardarelli 1981, 749-750]. Коррадо Альваро в травелоге «Творцы потопа. Путешествие в Советскую Россию» (I maestri del diluvio. Viaggio nella Russia Sovietica, 1935), приехав в Москву, описывает «чувство, которое испытываешь в недавно заселенной земле (in una terra da poco occupata)» [Alvaro 2004, 79], и активно использует при описании советской действительности «природные» метафоры: московская улица с неухоженными, требующими ремонта домами напоминает ему «русло пересохшей реки» [Alvaro 2004, 75], повсюду чувствуется один и тот же «животный запах, запах толпы, перезрелых фруктов, соленой рыбы - запах России» [Alvaro 2004, 78] и т. п.
Образы девственной природы и необузданных стихий в парадигме русского мифа тесно связываются с представлением о России как принципиально сельской стране - даже если автор травелога описывает сугубо городские реалии. При этом дикая «сельская» Россия отчетливо противопоставляется урбанизированной и цивилизованной Италии. Не случайно итальянское слово civile родственно латинскому civitas - «город» (итал. citta): противопоставление города и деревни здесь является частью дихотомии дикости и цивилизации, лежащей в основе русского мифа (к той же группе взаимосвязанных представлений относятся, помимо оппозиции
деревни и города, также противопоставления стихийного и рационального, коллективизма и индивидуализма, нормы и отклонения, отсталости и прогресса). Кардарелли, еще не покинув Польшу, ощущает себя в «дикой и варварской» земле, где города кажутся «анахроническими и временными» [Cardarelli 1981, 750]. Территория СССР производит на него такое же впечатление: маленькие железнодорожные станции, деревни с «почерневшими и замшелыми» деревянными избами на опушке леса, ветряные мельницы [Cardarelli 1981, 754]. Более того, ту же «деревенскую Россию» автор видит и в Москве - у стен Китай-города, в Кремле, на набережных Москвы-реки [Cardarelli 1981, 762]. Альваро, проведший детство в южноитальянской деревне, описывая свои впечатления от Москвы, напрямую обращается к опыту сельской жизни: «Это все равно что оказаться в деревне, далекой от цивилизованного общества (consorzio civile), где жизнь тяжела, все друг друга знают и привыкли к бедности, к бедной одежде, к общему спокойному страданию, которое бесполезно скрывать» [Alvaro 2004, 75]; московский магазин описывается как «лавка с товарами, то ли бедными, то ли пыльными (povere o polverose), какие мы, деревенские ребята, видели на крестьянских ярмарках» [Alvaro 2004, 78]; вагон поезда, набитый людьми, напоминает «деревенскую таверну» [Alvaro 2004, 192] и т.д. Использование подобных сравнений по отношению к феноменам, не связанным напрямую с сельской жизнью, в определенной мере отражает объективную реальность первых десятилетий советской истории, когда, как отмечает сам Альваро, после потрясений революции и гражданской войны «города были заняты полностью новым населением, приехавшим с полей и из отдаленных деревень, которое месяц за месяцем открывает для себя ценности цивилизованной жизни» [Alvaro 2004, 76]. Однако в немалой степени эта ассоциация с деревней обусловлена и влиянием русского мифа - не случайно Альваро возводит слово «Русь» к латинскому слову rus - поле или деревня [Alvaro 2004, 95].
После Второй мировой войны элементы русского мифа в итальянских травелогах об СССР в значительной степени вытесняются «советским» мифологическим комплексом, облик которого, по крайней мере в Италии, в этот период определяют две группы ценностей: ценности мира и интернационализма, связанные с областью внешней политики, и относящиеся к внутреннему общественному устройству ценности труда и социальной справедливости (а также связанные с ними в единый комплекс ценности свободы, демократии, человеческого достоинства) - то, что итальянская исследовательница К. Траини определяет как диаду «труд и мир» [Traini 2022, 39]. Вместе с русским мифом из травелогов на время исчезает и мифологизированное представление о принципиально сельском характере русской (и, следовательно, советской) цивилизации в противовес освоенной, урбанизированной Европе. Напротив, в апологетических просоветских травелогах рубежа 1940-1950-х гг. СССР предстает как оплот социального и технического прогресса. Так, И. Кальвино в серии очерков «Дневник путешествия Итало Кальвино в СССР» (Taccuino di un viaggio in URSS di Italo Calvino, 1952) описывает строящееся здание Москов-
ского университета, напоминающее ему о городах будущего из детских фантастических книг [Calvino 1995, 2419]. Сибилла Алерамо в травелоге «Россия - высокая страна» (Russia alto paese, 1953) противопоставляет сокровищам древней европейской культуры современные достижения советского строя - все то же новое здание Московского университета, широкие улицы и площади т.п., и с восторгом повествует о том, как бескрайние и дикие русские просторы - хрестоматийный образ русского мифа - активно осваиваются и «окультуриваются»: «Драгоценные камни и золото в прошлом служили для украшения корон, мантий и туфелек цариц <...>: сегодня богатство идет на создание удивительных творений, таких, как недавно открытый канал Волга-Дон; на то, чтобы сделать плодородными далекие степи, чтобы основывать на бескрайней территории Советского Союза новые города со школами и университетами» [Aleramo 1953, 30].
Однако период безраздельного господства советского мифа оказывается недолгим. Как отмечает ведущий итальянский исследователь западного «мифа об СССР» М. Флорес, советский миф в Италии, как и повсюду в Европе, достигнув вершины своего развития в период сталинской диктатуры, с 1956 г. входит в период упадка: «1956 г. ознаменовал собой момент эпохального поворота в эволюции социалистической идеи, в очаровании советской модели, в отношении между западными обществами и коммунистическими партиями. Прежде всего, разрушилась связь с интеллектуалами, которая с конца 20-х годов составляла одну из самых прочных опор солидарности с режимом Советского Союза и один из самых эффективных каналов проникновения в общественное мнение позиций, близких коммунистическим» [Flores 2017]. Действительно, подавление Венгерского восстания осенью 1956 г. оттолкнуло от Советского Союза интеллектуалов леволиберальных взглядов, а состоявшееся в начале того же года разоблачение культа личности Сталина вызвало смятение и раскол в рядах ярых коммунистов, ранее безусловно поддерживавших СССР. Однако в итальянских травелогах постепенное ослабевание или, во всяком случае, проблематизация советского мифа начинается еще раньше, почти сразу после смерти Сталина: ярким примером подобной трансформации становятся путевые заметки 1954 г. писательницы и журналистки Анны Марии Ортезе (1914-1998) из циклов «Русский поезд» (Il treno russo) и «Другие воспоминания о Москве» (Altri ricordi di Mosca), в которых уже ощущается дух приближающейся «оттепели». Именно с очерков Ортезе начинается возвращение русского мифа в итальянские травелоги об СССР: «русские» мифологемы, вступая в сложное взаимодействие с «советскими», создают объемную и неконвенциональную картину советского общества, резко отличающуюся от плакатного апологетического образа из просоветских травелогов рубежа 1940-1950-х гг.
В очерках Ортезе и последующих «оттепельных» травелогах актуализируются те же «русские» мифологемы, что и в довоенной путевой прозе, но во взаимодействии с советским мифом они переживают серьезную трансформацию, переосмысляются и переоцениваются. В частности, соотнесение России с миром природы и сельской жизнью утрачивает негатив-
ные коннотации, связанные с дикостью и варварством, и окрашивается в сказочные, романтические тона. Так, у Ортезе бал выпускников в Кремле изображается как своего рода мистерия, «полурелигиозный, полусельский, исполненный тайны праздник», участники которого - не просто девушки и юноши, а лесные и речные божества, в которых возрождается «сказочная вчерашняя Россия», какой она предстает в произведениях русских классиков [Ortese 2004, 302-303]. В «оттепельных» травелогах Советский Союз уже не воспринимается как безусловный флагман социального прогресса, скорее наоборот, но очевидные признаки отставания СССР от стран Запада, особенности советского быта и психологии, ассоциирующиеся с архаикой и сельской, крестьянской жизнью, - то, что в довоенных травелогах служило доказательством русского «варварства» - с середины 1950-х гг. зачастую оцениваются позитивно, как признак здорового консерватизма.
Ярким примером подобной переоценки становится травелог Карло Леви «У будущего древнее сердце» (Il futuro ha un cuore antico, 1956), в котором представление о сельской России утрачивает ассоциацию с природой и приобретает новые коннотации, связываясь с прошлым, с миром детства - как индивидуального детства автора, так и коллективного «детства» Европы. Если в довоенном травелоге Альваро отсылки к детским воспоминаниям обусловлены конкретными биографическими обстоятельствами - детством, проведенным в южноитальянской деревне, то у Леви, уроженца промышленного Турина, эта связь приобретает скорее символический характер. На момент путешествия в СССР его знакомство с сельской жизнью сводится к двум биографическим эпизодам, не имеющим прямого отношения к детским годам: в 1930-х он проводит около года в ссылке в южноитальянскую область Лукания (этот опыт нашел свое отражение в документальном романе «Христос остановился в Эболи» -Cristo si è fermato a Eboli, 1945), а в 1950-х совершает путешествие на Сицилию (после чего выпускает книгу «Слова - это камни» - Le parole sono pietre, 1955). В творческом сознании автора архаика южноитальянского крестьянского быта и некоторые приметы советской жизни, также воспринимаемые как архаические, соединяясь с детскими воспоминаниями его собственного детства, порождают единый комплекс ностальгических представлений о предельно обобщенном, вневременном прошлом.
Мгновенно возникающая симпатия автора к советским людям обусловлена их сходством с крестьянами Южной Италии: «Я где-то уже видел эту скромную гордость, которая здесь читалась во всех людях и вещах, этот аскетичный неяркий облик простой человеческой добродетели <...> Может быть и это, думал я, страна крестьян. Крестьян, настоящих крестьян, приехавших с полей, из самых далеких деревень Союза» [Levi 1956, 32]. Даже советские «техники гостеприимства» - в частности, постоянный надзор за иностранными гостями - Леви склонен объяснять не политическими соображениями, а «более древней привычкой», вырастающей из самого духа русской цивилизации: по тем же причинам невозможно почувствовать себя одиноким среди крестьян Лукании, где «каждый поступок, каждое слово, каждое движение разворачивается перед глазами всего селения, которое участвует в нем, сопро-
вождает тебя, радуется за тебя, судит и чествует тебя» [Levi 1956, 302]. В то же время устойчивая ассоциация советской действительности с миром детства по-прустовски «возвращает» писателя в детские годы: нежданный снег напоминает о детской игре в снежки [Levi 1956, 242], накрытый стол в гостях воскрешает в памяти блюда, которые некогда готовила его бабушка («Я был в своей собственной семье, в своей семье пятьдесят лет назад, или сто, или двести, или тысячу лет назад» [Levi 1956, 260]). Его собственное детство, о котором напоминает ему советская действительность, в свою очередь, отождествляется с «детством Европы, когда казалось, что весь мир будет расти вместе с нами <...> в естественном, бесконечном и непрерывном прогрессе» [Levi 1956, 89]. Это «мощное и подлинное» чувство, которое Леви обнаруживает повсюду в СССР, словно восстанавливает связь времен: парадоксальным образом нить, разорванная западной цивилизацией, в стране, пережившей революцию, сохраняется в целости. Октябрьская революция воспринимается им как «революция сохранения» - «возможно, такой могла бы быть революция луканских крестьян» [Levi 1956, 242].
Пьер Паоло Пазолини в путевом очерке «Сельский праздник для тридцати тысяч» (Festa di paese per trentamila, 1957), посвященном VI Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве, напротив, отрицает консерватизм советского общества, описывая СССР в духе апологетических травелогов первой половины 1950-х годов - как оплот прогресса, равенства и социальной справедливости. Однако в его травелоге звучит та же же идея, что и у Леви - «сельский» дух советской жизни. Пазолини прямо характеризует Москву как «город крестьян» - возможно, это парадоксальное определение имплицитно отсылает к травелогу «У будущего древнее сердце», где Советский Союз назван «страной крестьян». Однако если Леви соотносит свои впечатления от поездки в Советский Союз с опытом пребывания в ссылке в южноитальянской Лукании, то Пазолини обращается к детским и юношеским воспоминаниям о времени, проведенном в Казарсе - местечке во Фриули на севере Италии, где его семья много лет подряд проводила лето и где будущий писатель тесно соприкасался с жизнью фриуланского крестьянства. Этот опыт в значительной степени определил и содержание репортажа, о чем свидетельствует само его название, описывающее Фестиваль молодежи и студентов как «сельский праздник» (festa di paese). Пазолини видит знакомые крестьянские черты во внешности и манерах советских людей, сравнивает Советский Союз с родной Северной Италией («<...> кажется, что находишься на Паданской равнине» [Pasolini 2004, 1451]). На фоне этой «деревенской» атмосферы поражает масштаб церемонии открытия фестиваля на огромном стадионе им. Владимира Ленина (нынешние Лужники). Логическим продолжением грандиозного парада становится неформальная встреча участников фестиваля на Красной площади, где вечером под стенами Кремля собираются несколько тысяч человек. В противовес официальной торжественности церемонии открытия, здесь царит атмосфера деревенской ярмарки: собравшаяся молодежь одета «как крестьяне в воскресный день» [Pasolini 2004, 1452], они разговаривают, смеются, играют в те же игры, что и дети на деревенских площадях, «по древней и непрерыв-
ной крестьянской традиции» [Pasolini 2004, 1453]. Для Пазолини, как и для Леви, крестьянский мир, связанный с миром его собственного детства и детства всего человечества, воплощает собой связь времен, поэтому советская Россия, пережившая революцию и, в русле советского мифа, изображенная в репортаже как образец социального прогресса, парадоксальным образом оказывается в то же время и символом уходящей вглубь веков живой традиции, непрерывности коллективной и индивидуальной истории.
В радикально ином тоне написан сборник путевых очерков Aльберто Моравиа «Месяц в СССР» (Un mese in U.R.S.S., 1958): принципиально сельский характер русского и советского общества - то, что у Леви представало как знак здорового консерватизма, - у Моравиа ассоциируется с дикостью и варварством, в духе довоенных травелогов. Царская Россия, породившая и героев Достоевского, и будущих революционеров, описывается как отсталая средневековая страна «крестьян, приверженных примитивному мистическому христианству» [Moravia 1958, 14], плоские, монотонные ландшафты Подмосковья воспринимаются как воплощение «подлинно национальных черт», «сельской России, неизменной, загадочной, воспетой Есениным» [Moravia 1958, 33], приметы прошлого в советской психологии и быте («архаическая религиозность», «викторианское» пуританство, старомодная обстановка аэропортов и гостиниц, резко контрастирующая с декларативным прогрес-сизмом советского общества) свидетельствуют о социальной отсталости Советского Союза, который «словно бы остановился во времени, предшествовавшем революции» [Moravia 1958, 152], и соотносятся (как и у Леви, но с противоположным знаком) с преимущественно крестьянским характером советского социума. Впрочем, как ни парадоксально, с этим фактом Моравиа связывает не только нынешнюю отсталость СССР, но и надежду на будущее, предполагая, что крестьянский менталитет, «более мягкий, более целостный, более здоровый», в сочетании с завоеваниями индустриальной революции сумеет породить «нового человека современного мира», человека нового бесклассового общества, которое может стать реальностью и в Советском Союзе, и в других странах [Moravia 1958, 58]. Возможно, эта оговорка в травелоге марксиста Моравиа порождена влиянием советского мифа, в рамках которого СССР воспринимался как образец и ориентир для западного общества.
Столь же критический характер носят очерки Гоффредо Паризе из цикла «Это Россия Xрущева» (Questa é la Russia di Krusciov, 1960), но если у Моравиа «сельское» начало в советской жизни ассоциируется с социально-экономической отсталостью, то у Паризе в основе противопоставления городского и сельского, цивилизации и дикости лежит причастность к высокой культуре - в первую очередь, культуре эпохи Возрождения. С самого начала, еще в описании московского аэропорта, у Паризе возникают «сельские» ассоциации, неизменно окрашенные восточным колоритом («Сначала кажется, что ты в деревне. Большой рынок, мекка, базар», «сельская земля под снегом и асфальтом» [Parise 2001, 1457]), а наиболее ярким воплощением крестьянской психологии и эстетики для него становится московское метро: «Его <народа> культуру составляло то, что он видел на лотках деревенских торговцев, поэтому в Москве и построили золоченые
базары, нечто среднее между мечетью и казино <...> Высокая культура, подлинная, гуманистическая, возрожденческая, вдохновившая Петра Первого и его приближенных на строительство такого города, как Петербург, была им неизвестна. Русский народ был народом крестьян <...> Сталин построил метро не для экс-бюрократов и не для жителей Ленинграда, а для всех этих крестьян, которые никогда не бывали в городе. Потому он и приказал возвести этакий волшебный замок, как на большой деревенской ярмарке» [Parise 2001, 1470]. Для писателя - уроженца Виченцы, знаменитой постройками Андреа Палладио, архитектурного гения позднего Возрождения, «крестьянский» вкус становится синонимом варварского, восточного, аляповатого, в противовес классической гармонии Ренессанса.
Литературные травелоги 1920-1930-х гг. и 1950-1960-х гг. свидетельствуют, что дихотомия города и села в значительной степени определяет итальянское восприятие СССР как в довоенную, так и в послевоенную эпоху, являясь частью глобального противопоставления варварства и цивилизации - одной из основ европейского «мифа о России». В наиболее чистой форме оппозиция городского и деревенского, как и другие «русские» мифологемы, представлена в травелогах 1920-1930-х гг., где Италия воспринимается как цивилизованное, упорядоченное и принципиально городское пространство, Россия же, напротив, как варварское, стихийное и, следовательно, сельское. На рубеже 1940-1950-х гг, в период господства советского мифа, создававшего строго позитивный образ СССР, «русские» мифологемы на время уходят на второй план, а после смерти Сталина и начала «оттепели» возвращаются в трансформированном виде. Под сохраняющимся (хотя и постепенно ослабевающим) влиянием советского мифа представление о «сельской» России отчасти утрачивает негативные коннотации, характерные для довоенных травелогов: у многих авторов, среди которых Ортезе, Леви, Пазолини, сельские мотивы ассоциируются с романтическим миром фантазии и детства. При этом даже относительно просоветские писатели не отрицают очевидной отсталости Советского Союза по сравнению с капиталистическим Западом - напротив, именно архаические, «сельские» черты советского быта позволяют им мысленно перенестись в мир их собственного детства и в мифологическое прошлое - коллективное «детство» Европы и всего человечества. В очерках Моравиа и Паризе экономическая и культурная отсталость «крестьянской» России лишается романтического ореола и оценивается резко отрицательно, в духе довоенных травелогов Кардарелли и Альваро. Можно предположить, что критика советского общества в путевой прозе конца 1950-х гг. в немалой степени спровоцирована событиями 1956 г., оттолкнувшими от Советского Союза многих западных интеллектуалов, в то время как положительные отзывы связаны (по крайней мере отчасти) с атмосферой «оттепели» и надеждами на демократизацию советской политической и культурной жизни. Во всяком случае, на это прямо указывает в своем травелоге К. Леви, говоря о движении советского общества к свободе («свобода - смысл сегодняшней <советской - А.Г.> жизни» [Levi 1956, 290]), о дремлющих повсюду «новых силах», об «оттепели, открывающей новый путь водам ручьев» [Levi
1956, 297]. Картина советской жизни в путевой прозе эпохи «оттепели» кажется более объемной и реалистичной, чем в травелогах предыдущих периодов, однако это представление в значительной мере иллюзорно: при всем многообразии оценок и авторских позиций, итальянские писатели по прежнему воспринимают советскую действительность в рамках мифологических схем, о чем свидетельствует сохраняющаяся бинарная оппозиция «сельской» России и «городской» Италии, которая прямо соотносится с базовой для русского мифа дихотомией варварства и цивилизации. С 1960 г. количество травелогов резко снижается, и на их основе становится трудно делать какие-либо однозначные выводы, однако анализ имеющихся (крайне немногочисленных) свидетельств, таких как цикл очерков Гвидо Пьо-вене (1960), «Короткое путешествие в страну долгого времени» (Viaggio breve nel paese del tempo lungo, 1966) Марио Сольдати, «Россия за пределами СССР» (Russia oltre l'Urss, 1989) Джины Лагорио, указывает, что начиная с 1960-х гг. «сельские» мифологемы в итальянской путевой прозе об СССР уходят на второй план. Можно предположить, что речь идет об общей тенденции к постепенному ослабеванию мифологического начала в итальянской рецепции Советского Союза в период 1960-1980-х гг. - этот вопрос, требующий более масштабного междисциплинарного изучения с использованием методов социальных наук, еще ждет своего исследователя.
ЛИТЕРАТУРА
1. Дэвид-Фокс М. Витрины великого эксперимента: культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости. 1921-1941 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2015. 568 с.
2. Орлов И.Б., Попов АД. Сквозь «железный занавес». Бее USSR!: иностранные туристы и призрак потемкинских деревень. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. 488 с.
3. Холландер П. Политические пилигримы (путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе 1928-1978). СПб.: Лань, 2001. 590 с.
4. Aleramo S. Russia alto paese. Roma: Italia-URSS, 1953. 36 p.
5. Alvaro C. I maestri del diluvio. Viaggio nella Russia Soviética. Reggio Calabria: Falzea, 2004. 433 p.
6. Calvino I. Saggi 1945-1985: in 2 t. T. 2. Milano: Mondadori, 1995. P. 1539-3081.
7. Cardarelli V. Opere. Milano: Mondadori, 1981. 1262 р.
8. Flores M. L'immagine della Russia sovietica. L'Occidente e l'URSS di Lenin e Stalin (1917-1956). Firenze: GoWare, 2017. URL: https://books.google.ru/books7id =RzM7DwAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=it#v=onepage&q&f=false (дата обращения 31.08.2023).
9. Levi C. Il futuro ha un cuore antico: viaggio nell'Unione Sovietica. Torino: G. Einaudi, 1956. 306 p.
10. Moravia A. Un mese in U.R.S.S. Milano: Bompiani, 1958. 156 p.
11. Ortese A.M. La lente scura. Milano: Adelphi, 2004. 501 p.
12. Parise G. Opere: in 2 vol. Vol. 1. Milano: Mondadori, 2001. 1725 p.
13. Pasolini P.P. Festa di paese per trentamila // Romanzi e racconti: in 2 vol. Vol. 1: 1946-1961. Milano: A. Mondadori, 2004. P. 1448-1453.
14. Traini Ch. L'URSS dentro e fuori. La narrazione italiana del mondo sovietico. Firenze: Firenze University Press, 2022. 337 p.
REFERENCES (Monographs)
1. David-Fox M. Vitriny velikogo eksperimenta: kul'turnaya diplomatiya Sovetskogo Soyuza i yego zapadnyye gosti. 1921-1941 gody [Showcasing the Great Experiment: Cultural Diplomacy and Western Visitors to the Soviet Union, 1921-1941]. Moscow, Novoye literaturnoye obozreniye Publ., 2015. 568 p. (In Russian).
2. Flores M. Limmagine della Russia sovietica. EOccidente e l'URSS di Lenin e Stalin (1917-1956). Firenze, GoWare, 2017. Available at: https://books.google.ru/ books?id=RzM7DwAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=it#v=onepage&q&f=false (accessed 31.08.2023). (In Italian).
3. Hollander P. Politicheskiye piligrimy (puteshestviya zapadnykh intellektualov po Sovetskomu Soyuzu, Kitayu i Kube 1928-1978) [Political Pilgrims: Travels of Western Intellectuals to the Soviet Union, China, and Cuba, 1928-1978]. St. Petersburg, Lan' Publ., 2001. 592 р. (In Russian).
4. Orlov I.B., Popov A.D. Skvoz' "zheleznyy zanaves". See USSR!: inostrannyye tur-isty iprizrakpotemkinskikh dereven' [Through the "Iron Curtain". See USSR!: Foreign Tourists and the Ghost of Potemkin Villages]. Moscow, Izd. dom Vysshey shkoly ekono-miki Publ., 2018. 488 p. (In Russian).
5. Traini Ch. L'URSS dentro e fuori. La narrazione italiana del mondo sovietico. Firenze, Firenze University Press, 2022. 337 p. (In Italian).
Голубцова Анастасия Викторовна, Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН. Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Отдела литератур Европы и Америки новейшего времени. Научные интересы: итальянская литература ХХ в., русско-итальянские культурные связи, переводы, травелоги. E-mail: ana1294@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-1286-7707
Anastasia V. Golubtsova,
A.M. Gorky Institute of World literature of the Russian Academy
of Sciences. Candidate of Philology, Senior Researcher at the Department
of European and American Contemporary Literature. Research interests:
Italian literature of the 20th century, Russian-Italian cultural relations,
translations, travelogues.
E-mail: ana1294@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0002-1286-7707
