CC BY
93
УДК 821(410).09"21"
Муратова Ярослава Юрьевна
кандидат филологических наук Литературный институт имени А.М. Горького, г. Москва
Y_Muratova@mail.ru
МИФ В ПРОИЗВЕДЕНИИ А.С. БАЙЕТТ «РАГНАРЁК. КОНЕЦ БОГОВ»:
СПЕЦИФИКА НАРРАТИВА
В статье рассматриваются содержательно-формальные особенности последнего произведения А.С. Байетт «Рагнарёк. Конец богов» (2011), где писательница предлагает свою версию скандинавского мифа о гибели мира, основанную на переложении древнегерманских мифов немецкого филолога XIX в. В. Вагнера в книге «Асгард и боги». Специфика произведения определяется не только тем, что это «пересказ пересказа», но ещё и тем, что повествование ведется от лица двух человек: «худенького дитяти», которое являет детскую ипостась Байетт, и взрослой ипостаси писательницы. Кросскультурный материал мифа позволяет внедрить в пересказ ряд «претекстов», таких как элементы автобиографии, «Путь паломника» Дж. Беньяна, Библия, «Происхождение видов» Ч. Дарвина, элементы романтической эстетики Вордсворта, Колриджа, Байрона. В результате миф о конце мира и гибели богов насыщается чертами аллегории, выражающей мысль Байетт о современных техногенных угрозах, нависших над миром.
Ключевые слова: Байетт А.С., Рагнарёк, Беньян, Дарвин, миф, пересказ, аллегория, эсхатология, интертекст, проблемы жанра.
Жанр последнего произведения А.С. Байетт «Рагнарёк. Конец богов» («Ragnarok. The End of the Gods», 2011) не так-то просто определить: это не повесть, тем более не роман, хотя некоторые рецензенты и называют его «novel» [10]. Сама автор пользуется глаголами «написать миф» («to write a myth»), «рассказать миф» («telling the myth») или «пересказать миф» («retelling») [7, с. 163-166]. Книга представляет перекрестье нескольких жанров. Во-первых, это пересказ древнегерманского эпоса «Старшей Эдды». Во-вторых, пересказ обрамлен историческими и автобиографическими деталями: он ведется от лица маленькой девочки, названной в книге «худое дитя» («a thin child»), в которой отражено детство самой писательницы. Как и маленькую Антонию Байетт, девочку в начале Второй мировой войны вывезли из Лондона в сельскую местность. Мать девочки преподаёт в школе, а отец на войне - летчик в составе эскадрильи, ведущей боевые действия над Африкой и Европой. В руки девочки попадает мамина книга с интересными картинками про скандинавских богов. Историко-автобиографический аспект задаёт определенный угол восприятия мифологического эпоса: девочка читает мифы «Старшей Эдды», пересказанные немецким исследователем, это помогает ей отвлечься от грозной реальности и вместе с тем погружает в сюжет, связанный с древнегерманской культурой и войной. Действительно, Байетт пользуется не самим текстом «Старшей Эдды», а пересказом - книгой Вильгельма Вагнера «Асгард и боги: истории и традиции наших северных предков, представляющие полный свод древнескандинавской мифологии» («Wagner W. Asgard and the Gods: the tales and traditions of our Northern ancestors forming a complete manual of Norse mythology», London, 1880), в котором скомпилированы мифы германо-скандинавского эпоса, аналогично «Легендам
и мифам Древней Греции» Н.А. Куна. Поскольку Байетт обращается не ко всему корпусу эддиче-ского эпоса, включающего песни о богах и героях, а к определенным мифологическим сюжетам песен о богах, то в дальнейшем мы будем говорить о мифах «Старшей Эдды». Таким образом, миф в «Рагнарёк. Конец богов» проходит через цепочку пересказчиков: немецкий филолог XIX в., современная британская писательница, воспринявшая миф в детском возрасте и рассказывающая его от лица двух человек: себя сегодняшней и себя в детстве.
Книга была заказана писательнице для серии «Canongate Myth Series» известным шотландским издательством «Canongate Books», которое предложило разным известным авторам пересказать на выбор какой-нибудь миф. В рамках проекта вышли такие книги, как «Пенелопиада» («The Penelopiad», 2005) - история об Одиссее от лица Пенелопы, рассказанная М. Атвуд; «Вес» («Weight», 2005) - миф об Атласе в изложении Дж. Уинтерсон; «Львиный мёд: миф о Самсоне» («Lion's Honey», 2006) в переложении Давида Гроссмана; «Шлем ужаса» («The Helm of Horror», 2006) о Тезее и Минотавре в интерпретации В. Пелевина и др.
Байетт выбрала для переосмысления любимую с детства германо-скандинавскую мифологию. Глубокий интерес писательницы к мифам и сказкам был замечен уже давно: сказочные вставки есть в романе-диптихе «Ангелы и насекомые» («Angels and Insects», 1992); повесть «Джин в бутылке из стекла соловьиный глаз» («The Djinn in the Nightingale's Eye», 1994) представляет собой феерию сказок из «1001 ночи», античных мифов и фольклорных и литературных сюжетов разных национальных традиций; роман «Детская книга» («The Children's Book», 2009) насыщена литературной сказкой, стилизованной в духе викторианской эпохи. Отдельно вышли сборники сказочных и полусказочных историй «Элементалы. Истории
98
Вестник КГУ Ji № 2. 2017
© Муратова Я.Ю., 2017
огня и льда» («Elementáis. Stories of Fire and Ice», 1998), «Чёрная книжка сказок» («Little Black Book of Stories», 2003). Ссылки, упоминания и аллюзии на древнегерманскую мифологию можно встретить в романе «Обладание» («Possession», 1990).
Интерпретация мифа в пересказе.
Байетт передает основные эпизоды и сюжетные повороты песен о богах, а также образы действующих лиц, основываясь на книге В. Вагнера, но расставляет акценты по-своему.
Образы асов.
Образы богов трактуются пересказчицей в контексте идей порядка и жестокости, которые в книге взаимосвязаны. В «Рагнарёк» имеется целый список преступных деяний асов. Так, Один, Вили и Ве, сыновья великана Бора, убивают первого великана Имира, чтобы установить в мире свой порядок. В «Рагнарёк» эта картина рисуется в воображении ребенка в черно-красно-белых тонах с разными жуткими подробностями. Особенно подчеркивается жестокость убийства: «Они вскарабкались на него, эти первые боги, и вспороли его тело - ногтями, зубами, косами, крюками, чем ещё? <...> Новые боги кромсали [плоть Имира] и смеялись. Кровь хлынула из нанесённых ими ран, полилась из шеи по плечам, разлилась подобно горячему одеянию поверх груди и бокам, всё текла и текла, наполняя стеклянный шар жидким багрянцем, и залила мир» (здесь и далее перевод мой. - М. Я.) («They crept up on him, the first gods, and tore him open - with fingernails, with teeth, with scythes, with hooks, with what? <.> The new gods hacked and laughed. Blood spurted from the wounds they made, poured from his neck over his shoulders, slid like a hot garment over his chest and flanks, flowed, flowed, filled the glass ball with running crimson, and drowned the world») [7, c. 26]). Потоки крови стали причиной всемирного потопа. Последующее за убийством творение мира из плоти великана кажется абсурдным и тревожит воображение ребенка, увидевшего кое-какие реалии Второй мировой войны, представляющего, что все вокруг, возможно, остатки чьего-то тела.
Чтобы устранить угрозу, Один бездумно вышвыривает из Асгадра детей Локи - змею Ёрмун-гард и уродливую великаншу Хель, не смущаясь его присутствия. Этим самым он создает предпосылки для будущей гибели асов и мира. Боги устраивают глупое и опасное соревнование, чтобы испытать бессмертие Бальдра, которое заканчивается первой в мире смертью бога. Все действия асов направлены на то, чтобы в мире максимально долго сохранялся удобный для них порядок: битвы и пиры. Асы у Байетт - недалёкие и недальновидные, жаждущие славы и развлечений, очень похожие на людей своей уязвимостью и подверженностью страстям. Не случайно глава книги, рассказывающая о жизни асов, называется «Homo Homini Deus Est» - «человек человеку бог» - мысль Фейерба-
ха, которая уже цитировалась в романе «Morpho Eugenia», первой части диптиха «Ангелы и насекомые», о кризисе викторианского сознания [9].
Образ Локи.
В. Вагнер вкратце показывает, как персонаж Локи эволюционировал в представлении северных народов. Вначале он положительный герой - брат Одина, несущий тепло и огонь в мир и человеческие дома, но постепенно в нём ярче проявляются свойства трикстера, обманщика, злоумышленника [14]. В «Старшей Эдде» Локи чаще предстает в последнем, отрицательном, качестве.
Локи у Байетт - единственный бог, обладающий оригинальным умом, непредсказуемый, ловкий, изворотливый, любознательный, исследователь природных сил, изобретатель и чародей. Симпатии маленькой девочки и взрослой писательницы явно отданы этому персонажу: «Но она почти сделала исключение для Локи. Он единственный среди всех этих существ обладал юмором и острым умом. Непостоянство его форм привлекало, его ум очаровывал. Он вызывал тревогу, но по отношению к нему она хоть что-то чувствовала, тогда как другие, Один, Тор, Бальдр прекрасный, были неизменны в своих очертаниях, мудрые, сильные, красивые» (перевод мой. - М. Я.) («But she almost made an exception for Loki. Alone among all these beings he had humour and wit. His changeable shapes were attractive, his cleverness had charm. He made her uneasy, but she had feelings about him, whereas the others, Odin, Thor, Baldur the beautiful, were as they were, their shapes set, wise, strong, lovely») [7, c. 45].
Элементы романтической эстетики.
В ходе пересказа ткань древнего мифа насыщается воображением рассказчицы: мифологическое повествование расширяется и обогащается за счет описаний и образов, отсутствующих в каноническом тексте и в «Асгарде» В. Вагнера. Например, в Байеттовской версии появляется Рандрасиль - древо, аналогичное Иггдрасилю, но растущее в океане, продолжающее центральную мировую ось в подводном мире. Первые люди Аск и Эмбла не имеют никаких характеристик в тексте «Эдды» [4], Байетт описывает цвет их кожи, их ощущения, движения после того, как они превратились в людей. Много сказано о детях Локи: о характере волка Фенрира и о том, как боги пытаются его приручить; подробнейший портрет змеи Ёр-мунгард (в пересказе это существо женского пола) и её биография; яркое описание внешности и поведения великанши Хель. В том, как изображены дети Локи и связанные с ними эпизоды, имплицитно присутствует тема уязвимости, беззащитности детства, пусть даже выраженного в таких странных, уродливых формах. Важно то, что это имаги-нативное насыщение исходит в первую очередь от ребёнка, что создает ту специфическую образность пересказа, соотнесение мифа и действительности,
характерную для детского возраста, когда миф интерпретируется через доступную реальность.
Через ребенка в пересказ входит важнейший элемент романтической поэтики - воображение. Когда рассказчица вспоминает свои впечатления от иллюстраций «Асгарда» в детстве, она говорит о том, что самое интересное и удивительное было связано с возможностью представлять скалы на одной из картинок в виде разных форм и существ. В детском воображении твёрдая порода принимала самые разнообразные очертания. Мысленная трансформация и оживление нарисованных силуэтов ведет к перестраиванию привычных структур, насыщению их новой жизнью, созданию новых элементов, что свойственно романтической эстетике.
В описании удовольствия и радости, которое испытывает девочка, находясь на природе и изучая её [7, с. 34-35], угадывается параллель с Вордсвортовской «Одой об отголосках бессмертия из воспоминаний раннего детства» («Ode on Intimations of Immortality From Recollections of Early Childhood»), где поэт говорит о своём особом детском ощущении небесного света («celestial light»), исходящего от всего природного.
В явном противопоставлении сил порядка и сил хаоса, где с силами порядка ассоциируется все тривиальное, однозначное, застывшее, а с силами хаоса - идея творчества, энергии, воображения, узнаётся радикальная романтическая традиция Блейка.
Пристальный интерес Байетт к романтической эстетике и духовная близость к некоторым её положениям прослеживается с самых первых романов («Тень солнца», например) вплоть до последнего романа «Свистящая женщина» («A Whistling Woman», 2002) из квартета об истории Англии 60-х, где тема блейковского богоборчества и его романтический идеализм становятся важными сюжетно-смысловыми компонентами. Указание на работу Ф. Ницше «Происхождение трагедии из духа музыки» в библиографии к «Рагнарёк. Гибель богов» [7, с. 174] можно рассматривать как ещё один знак интереса писательницы к открытиям романтической эстетики и философской мысли XIX в.
Влияние идей Дарвина.
Мир Иггдрасиля и мир Рандрасиля, то есть весь окружающий богов мир, описан ярко и подробно, в традициях поздневикторианской литературы Дж. Элиот, Т. Харди. Байетт дает длинные перечни существ (растений, животных, насекомых), обитающих на суше и в воде. Причем природный мир мифа не содержит никакой намеренной сказочности или фантастичности в виде изображения допотопных животных или растений, он выглядит вполне современно. Основное его свойство - борьба за существование: все существа в мире - хищники и вместе с тем жертвы: «Древо поедало само и его поедали, оно кормилось и им тоже кормились» (перевод мой. - М. Я.) («The Tree ate and was eaten,
fed and was fed on») [7, c. 14] Этот пёстрый мир переплетающихся ветвей, лиан, копошащихся насекомых, пожирающих листву Ясеня, охотящихся зверей, грибов, прорастающих на коре Иггдрасиля и подпитывающих его своими соками, - мир Дарвина, мир, основанный на постоянной битве за существование [8]. Эта битва идет на всех уровнях -природного мира, мира людей и мира богов. Все переплетено и в своей взаимозависимости и взаимосвязности подобно образу змеи Ермунгард, поймавшей себя за хвост. Свойства хищника заложены во всех и вся, даже первые люди, созданные из деревьев, улыбаясь, показывают клыки. Рассказчица, переиначивая высказывание Гоббса «homo homini lupus est» («человек человеку волк») [7, c. 169] говорит, что волк сидит в голове («the wolf in the head»). Образы змеи и волка (волк Фенрир, проглотивший Одина; волки, преследующие колесницы Солнца и Луны) проходят сквозь повествование пересказа от начала до конца. Змея, кусающая себя за хвост, и волк предстают как символы этого мира.
«Путь паломника» Дж. Беньяна.
Мифологический эпос Эдды сопоставлен в пересказе с другими текстами, повлиявшими на рассказчицу, - это «Путь паломника» Джона Беньяна и Библия. Поучение Беньяна представляет один из ключевых текстов английской литературы, имеющих сильное влияние на формирование национальной британской идентичности. «Путь паломника», написанный в середине XVII в., в период закладки основ буржуазного общества, оказался у истоков английского романа, поэтика которого формировались в это же время. В книге Беньяна соединились жанры рыцарского романа (romance), выраженного в структуре квеста-паломничества, реалистического повествования, связанного с типическими для человеческой жизни ситуациями, и христианской проповеди, что придает книге форму христианской аллегории [11].
Её роль в байеттовском повествовании велика, поскольку «Путь паломника» любим и читаем девочкой наравне с «Асгадром». Байетт в лице своего детского «я» говорит о недоверии к «милым, исполненным покорности и мягкости» («the sweet, cotton-wool meek and mild») [7, c. 12] историям, изучаемым на уроках Святого Писания в приходской школе. В мире войны ребёнку эти истории кажутся искусственными, нарочитыми. События в своей жизни она идентифицирует с эпизодами из жизни Паломника: например, она сравнивает свою школьную сумку и положенный в военное время противогаз с грузом, который чуть не потопил Христианина в Болоте Уныния; неприятие библейского языка вызывает в ней боязнь наказания, подобного тому, какое обрушилось на Невежество, провалившегося в бездну прямо перед небесными вратами.
В структуре произведения Байетт есть элементы, характерные для поэтики «Пути паломника».
100
Вестник КГУ Jí № 2. 2017
Так, путь Христианина строится как движение от реалистической истории, связанной с Городом Разрушения (City of Destruction) к эсхатологической картине Небесного Града (Celestial City) в конце повествования [11, c. 7]. У Байетт можно наблюдать нечто подобное: повествование постоянно обращается от современной истории (образ ребенка и Второй мировой войны) к мифу о гибели мира. Только Рагнарёк - эсхатология с обратным знаком: у Беньяна герой достигает Небесного Града и Спасения, у Байетт конец войны и возвращение отца девочки с фронта - локальный, временно счастливый финал на пути к возможному Финалу, выраженному в глобальных экологических катастрофах и возможному полному исчезновению человечества с лица земли. Оптимистический финал «Старшей Эдды» представляется ей позднейшим добавлением средневековых христианских толкователей и священников. Более логическим и естественным ей видится финал пессимистический - полная и окончательная гибель всего, мир, погруженный во тьму, неподвижный, неживой, черная поверхность вод в ночном пейзаже, навевающая картины из таких известных литературных текстов, как «Кубла-Хан» Колриджа и «Тьма» Байрона.
Аллегория и эсхатология.
Беньян близок писательнице своей поэтикой, в которой воображение выявляется через форму аллегории. Сама Байетт не собиралась превращать свой пересказ ни в аллегорию, ни в проповедь, как она сообщает в небольшой работе «Мысли о мифе» («Thoughts on Myths»): «Я хотела написать конец нашего Мидгарда, а не аллегорию или проповедь» («I wanted to write the end of our Midgard - but not to write an allegory or a sermon») [7, с. 168]. Вместе с тем её рассказчица осмысливает свою жизнь не только через призму Беньяновского иносказания, многие события её биографии и, шире, мировой истории вписываются в модель Рагнарёка. Она оказывается свидетельницей мировой войны, она страшится гибели мира и готовится к гибели своего отца. Позднее наступает мирная жизнь, отец возвращается, все восстанавливается как бы на новых основаниях, только дерево, растущее перед её окном, с которым связано много детских фантазий, её собственный Иггдрасиль, срублен её отцом, а в детской памяти навсегда остается образ вероятного, но не случившегося апокалипсиса. Змея Ёрмунгард показана, по словам самой писательницы, центральным характером книги [7, с. 168]. Присущие её природе хищность и агрессивность, желание уничтожить лишь ради наблюдения за жертвой, её охотничий инстинкт, заставляющий заглотить свой собственный хвост, все эти черты довольно точно передают характер современной техногенной цивилизации. Соотнесение мифа «Эдды» о конце света с современной историей придает Байеттовскому пересказу черты аллегории, а ука-
зание на Беньяновский текст воспринимается как ключ к пониманию аллегоричности пересказа. «Аллегория представляет видимый знак содержащейся внутри поэта истины, которую слушатель выражает рационально путем собственных интерпретаций». («Allegory functions as the visible sign of inward truth in the poet, which the auditor expresses rationally by his interpretations».) [12, с. 166-167].
«Путь паломника» пронизан эсхатологическими предчувствиями: паломничество начинается с того, что Христианин предвидит грядущий конец своего города и пытается спастись от гибели. Другой страх связан с вероятностью оказаться не в Небесном Граде, а в геенне огненной. Эсхатоло-гичность является также специфической чертой скандинавской мифологии [3, с. 271]. Байетт её даже усиливает, сосредоточив основное внимание на истории последней битвы богов с силами хаоса и описании хтонических существ; другие сюжеты из мифологических песен «Эдды», например, о получении Одином магического знания, о сватовстве, о встречах с великанами упомянуты вскользь или опущены. В работе «Мысли о мифе» она говорит о том, что для того ребенка, которым она была, естественным представлялся циклический ход истории мира, то есть за гибелью должно было следовать возрождение. В XXI в. ей видится иное развитие событий и иной финал: «Мы принадлежим к такому виду животных, который ведёт мир, в котором мы были рождены, к гибели. Не из-за злобы или коварства, по крайней мере, не только из-за этого, а из-за неправильного смешения невероятного ума, невероятной жадности, невероятного распространения нашего вида и биологически встроенной в нас близорукости» («We are a species of animal which is bringing about the end of the world we were born into. Not out of evil or malice, or not mainly, but because of a lopsided mixture of extraordinary cleverness, extraordinary greed, extraordinary proliferation of our own kind, and a biologically built-in short-sightedness») [7, c. 167]. По сути, предложенная Байетт интерпретация мифа о гибели богов может рассматриваться как аллегорическая картина мироустройства, центральным принципом которого является межвидовая борьба за выживание.
В эссе «Старые сказания, новые формы» Байетт говорит о том, что интерес к мифу и сказке в ХХ в. связан отчасти с усталостью от традиционного романа, предполагающего конструирование характера персонажа, некоего смысла, идеи [6, с. 126127]. В мифе и сказке нет характера и нет морали, это «полая структура», кросскультурный материал. В своем пересказе Байетт стремилась сохранить, насколько возможно, эту дистанцию, и пересказ от лица ребенка - один из приемов отстранения: «Читая и перечитывая эти сказания, худое дитя ни любило, ни ненавидело показанных там людей,
они не были "персонажами", действия которых она могла бы наполнить собственным воображением» («The thin child, reading and rereading the tales, neither loved nor hated the people in them - they were not 'characters' into whose doings she could insert her own imagination») [7, c. 44]. Чтобы показать неискушенность ребенка, автор привязывает к девочке определение «thin», имея в виду не только её худобу из-за недоедания, но в не меньшей мере её интеллектуальную неполноту, отсутствие готовых теорий и схем.
Парадоксальным образом именно отстраненность и бесстрастность мифа оставляет место для интерпретаций. Как пишет Байетт в заметке об именах (A Note on Names) в начале книги, «мифы изменяются в воображении в зависимости от пересказа, не существует единой правильной версии» («Myths change in the mind depending on the telling -there is no overall correct version») [7]. Предложенный пересказ мифа о Рагнарёк несет на себе отпечаток уникальной личности рассказчицы, через неё в миф проникают другие истории и история. Пересказ мифа оказывается сложно устроенным текстом, в котором интертекстуальные элементы сплавлены с автобиографическими. Интертекстуальность представлена ключевыми для английской истории литературы текстами, такими как «Путь паломника» Дж. Беньяна, поэмами английских романтиков, «Происхождение видов» Ч. Дарвина. Более того, миф, возможно, вопреки намерениям автора, вбирает в себя в пересказе Байетт элементы аллегории, относящейся, по мысли К.С. Льюиса, к «формальным элементам поэтического искусства» [2, с. 71]. Кросскультурный материал мифа обогащается уникальным национальным содержанием, которое усиливает его вненациональную, универсальную специфику.
Библиографический список
1. Гуревич А.Я. «"Эдда" и сага». - М.: Наука, 1979. - 187 с.
2. Льюис К.С. Аллегория любви. Исследование литературной традиции средневековья // Избранные работы по истории культуры. - М.: НЛО, 2016. - С. 19-446.
3. Мелетинский Е.М. Скандинавская мифология как система // Избранные статьи. Воспоминания. - М.: РГГУ 1998. - С. 259-284.
4. Старшая Эдда // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. - М.: Художественная литература, 1975. - 629 с.
5. Bunyan John. The Pilgrim's Progress. -Wordsworth Classics of World Literature, 1996. - 255 c.
6. Byatt A.S. On Histories and Stories. Selected Essays. - Harvard UP; Cambridge; Massachusetts, 2001. - 184 c.
7. Byatt A.S. Ragnarok. The End of Gods. -Canongate, 2011. - 176 c.
8. Darwin Charles. The Origin of Species // ed. with an introduction and notes by Beer G. - Oxford UP, 1998. - 439 c.
9. Lackey Michael. A.S. Byatt's «Morpho Eugenia»: Prolegomena to Any Future Theory // College Literature. - 2008 (Winter). - Vol. 35. -No. 1. - C. 128-147.
10. Larrington C. Draft TLS review of A.S. Byatt: Ragnarok: The End of the Gods and Madeline Miller: The Song of Achilles. -2011 (Sept.) [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.academia. edu/10196226/draft_TLS_review_of_A.S._Byatt_ RAGNAROK_THE_END_OF_THE_GODS_and_ Madeline_Miller_THE_SONG_OF_ACHILLES (дата обращения: 24.02.2017).
11. Leigh J.D. Narrative, Ritual and Irony in Bunyan's «Pilgrim's Progress» // Journal of Narrative Theory. - 2009 (Winter). - Vol. 39. - No. 1. - С. 1-28 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.jstor.org/stable/30224662?seq=2#page_scan_ tab_contents (дата обращения: 10.01.2017).
12. Murrin Michael. The Veil of Allegory: Some Notes toward a Theory of Allegorical Rhetoric in the English Renaissance. - Chicago; London: University of Chicago Press, 1969. Цит. по: Svetlikova А. Typology as Rhetoric: Reading Jonathan Edwards. Dissertation. - Prague: Charles University, 2012.
13. Reception, Appropriation, Recollection. Bunyan's Pilgrim's Progress / еds. Owens W.R., Sim St.-Peter Lang, International Academic Publishers. - Bern, 2007. - C. 253
14. Wagner W., Macdowall M.W., Anson W.S.W. The Asgard and the Gods: the Tales and Traditions of our Northern ancestors forming a complete manual of Norse mythology. - S. Sonnenschein, Le Bas&Lowrey, 1886 [Электронный ресурс]. - https://archive.org/ details/asgardandgodsta02ansogoog. (дата обращения: 15.01.2017).
Вестник КГУ .J № 2. 2017
102
