CC BY
198
автора романа или книги бытия. Все в этом мире, размышлял герой «Соглядатая», «зыбко, все от случая, а случай есть не что иное, как очаровательный прием фантазии, управляющей жизнью».
Впоследствии формула «мир как текст» ляжет в основу поэтики постмодернизма.
Тема творчества фокусирует важнейшие художественные смыслы сочинений Набокова. «Восприятие различных аспектов через призму творческого сознания отражает связь поэтического мышления и взглядов автора на литературу как "новый модус жизни языка" (М. Бахтин), понимания процесса творчества как полного смещения и разъединения вещей и соединения их в терминах гармонии». В контексте романов тема творчества оказывается сопряженной с мотивами жизни и смерти; двойничества (соглядатайства); памяти; дара и бездарности и др., образуя своеобразные сцепления между ними.
В новелле Франца Кафки «В исправительной колонии» речь идет о том, что для одного приверженца старой власти адская машина наказания становится своеобразным смыслом жизни. Все силы его уходят на то, чтобы сохранить прежние порядки. Аллегорический смысл этой новеллы таит в себе множество загадок. Машина становится символом творчества, который перекликается с образом «вонзаемого в тело ножа» как образа бытия кафки. С другой стороны, смысл этого произведения может трактоваться как описание процесса демифологизации развития человечества. неудивительно, что многие видели в кафке провидца последующих тиранических тоталитарных режимов.
набоков так же вдохновенно ненавидел толпу и всячески противопоставлял себя ей. Именно поэтому набоков и кафка сознательно стремились к сокрытию подлинного смысла своего искусства. Однако любые экспериментаторские тенденции в языке писателей было бы наивно рассматривать только как выражение эстетствующей позиции в искусстве. «Мне нравилось -и до сих пор нравится - ставить слова в глупое положение, сочетать их шутовской свадьбой каламбура, выворачивать наизнанку, заставать их врасплох» [5].
В романе «Отчаяние» мотив творчества получает пародийное звучание, реализуется через оппозицию: бытие - лжебытие, творчество - лжетворчество. Этот традиционный мотив сопровождается художественным осмыслением темы памяти. «Если бы я был совершенно уверен во всем, усомнился в главном - и понял, что весь небольшой остаток жизни будет посвящен одной лишь бесплодной борьбе с этим сомнением, и я улыбнулся улыбкой смертника и тупым, кричащим от боли карандашом быстро и твердо написал на первой странице «отчаяние» - лучшего названия не сыскать» [6]. Детективный сюжет (убийство с целью получения страховки) - банальная схема, которой удалось бы воспользоваться кому-то другому, но не Герману. Пытаясь с помощью недоступного для понимания «простого обывателя» «поэтического откровения» этого обывателя обмануть, Герман неминуемо идет к провалу, не замечая всего комизма ситуации. Примечатель-
но, что речь в романе идет не только о двойничестве, но о зеркальном двойничестве. Когда зеркало становится литературной метафорой, отраженный мир усложняется, получает новые изменения.
Феномен двойничества давно вошел в литературу. (Он занимал Гофмана, Гоголя, Готорна, Э. По, О. Уальда, Стивенсона и др.) Это также реализуется в новелле Ф. Кафки «Превращение». В ней повествуется о том, как человек переродился в насекомое. Образ человека-насекомого сам по себе - не более чем метафора социальной ничтожности. Под пером Кафки метафора художественно реализуется, раскрывая все глубины своего жуткого смысла в картинах поразительной явности, причем невероятное и обыденное соседствуют в новелле настолько равноправно и привычно, что читатель поневоле содрогается от ужаса. Грегор Замза перестал быть человеком потому, что ни на что человеческое вокруг него попросту нет спроса. Фантастическое, страшное возникает в тот момент, когда люди и вещи кафковского мира вступают во взаимодействие: начинают двигаться, притягиваться и отталкиваться.
Роман «Процесс» начинается поразительно схоже с новеллой «Превращение»: действие тоже начинается утром, в момент пробуждения. Первая фраза романа: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест». Больше всего озадачивает в его прозе - абсурдность, алогичность, неправдоподобность причинно-следственных связей. Здесь функционирует художественный прием - метафора «кошмарного сна». Так в прозе Кафки сюрреалистическое начало обрело внутренне сложную структурированную реальность, что снова сближает Набокова и австрийского писателя. Важной доминантой творчества Набокова является фокусирование внимания на едва уловимом состоянии между сном и бодрствованием («Король, дама, валет»).
Следует обратить внимание на еще один важный аспект: «повторение тайных тем» в творчестве Набокова и Кафки, мотив сновидческой реальности. «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое... «Что со мной случилось?» - подумал он. Это не было сном». Так начинается новелла Кафки «Превращение». Мотив сна Кафка начинает разрабатывать уже в первых рассказах «голубых тетрадей». Данный прием позволяет писателю вырваться за пределы обыденного, расширить мысль.
Выявление внутренней сложной структуры происходящего посредством сна активно использует В. Набоков. Сон и явь постоянно меняются местами. Во сне Годунову-Чердынцеву было непонятно отвращение, которое он, бывало, испытывал, когда в наспех построенных снах ему мерещилось то, что совершилось теперь наяву. Сну Набоков доверяет больше, чем яви. Именно за его непредрешенность, расплывчатость, облачность, когда в каждый миг чудится нечто другое, за непрестанную готовность к развитию и преображению, -все это странно соответствует переменчивой природе внутреннего мира человека, его сознания.
в роковой оторванности от жизни (в «непроницаемости», как у Набокова), в неспособности наладить контакт, найти компромисс. Кафка здесь прямо предвосхищает одну из основных попыток экзистенциона-лизма: «Все начинается с каждого отдельного человека и с его индивидуального выбора» [11]. Через роман «Процесс» проходит мысль о бесполезности и невозможности сопротивления тем страшным и зловещим силам, которые господствуют над человеческой жизнью. Попытки Йозефа К. защитить себя изображены кафкой в гротесковой, ироничной манере, чем больше подчеркивается безысходность положения героя романа. Суд в романе предстает как некая абстракция. Таким образом, в цикле «Кара» Кафка рассматривает феномен власти. Взывать здесь к Разуму, уповать на Закон и Справедливость столь же бессмысленно, как спорить с ураганом или землетрясением.
Ситуация заблудившегося человека - один из ключевых мотивов, который роднит поэтику Кафки с поэтикой сказки. Но если сказочные герои блуждают в дремучем лесу, символизирующем первичный хаос мироздания, то у Кафки они теряются в рукотворных лабиринтах человеческой цивилизации. Внешняя геометрическая правильность этих сооружений обманчива, стоит свернуть за угол - и человек вступает все в тот же первобытный хаос, где хищник поджидает добычу, сильный уничтожает слабого, палач истязает жертву.
Проза Набокова, по пушкинскому завету, наполнена мыслью, а не барочными завитками словесных кружев - мыслью сложной, парадоксальной, всегда чуждой банальности. Сложности замысла неминуемо соответствует сложная техника исполнения, - но нельзя ведь по-варварски сводить замысловатость чертежа к декоративности орнамента.
По Набокову, язык есть нечто наднациональное, ценность писателя определяется не фактурой изображаемых событий, а качеством языка. «Мыслительная по существу манера речи В. Набокова роднит его, как это ни странно, с литературой до- и раннеромантичес-кого периода...» [12] Главное содержание, смысл и цель художественного слова - расширение возможностей мышления, такое моделирование бытия, которое открыло бы смысл в той их общности, который называется реальным миром.
Проза Набокова лирична, если понимать прозу жанрово. При этом она антиполилогична и антипси-хологична. Человек в мире оказывается главным импульсом исследования Набокова. В этом отношении проза Набокова и Кафки аскетична, монологична, как у всех великих, замкнута на себе. Однако не стоит искать прямой параллели: писатель и герой. Так, например, имея плохие зубы, Набоков наделяет многих своих героев такими же зубами.
Душевная организация обоих художников отличалась «ажурной тонкостью, хрупкостью, деликатностью». Эта беззащитность перед внешней стороной жизни доставляла Кафке непрекращающиеся мучения. А главное, они порождали глубокое чувство вины перед жизнью. Он глубоко страдал от необходимости ежедневно служить в своей конторе. Заниматься твор-
чеством безраздельно Кафка не мог не только из-за материальных проблем, но и из-за моральных соображений. Комплекс вины перед отцом и семьей нашел воплощение в «Письме к отцу». И с этой точки зрения новелла «Превращение» - грандиозная метафора этого комплекса. Грегор - жалкое, бесполезное, разросшееся насекомое, позор и мука для семьи, которая не знает, что с ним делать.
Воспоминания о Набокове более разнородные. Но в целом в них писатель предстает снобом. По-видимому, Набокову тоже достаточно сложно было идти на контакт, а порой на сделку со своей совестью. Положение эмигранта не способствовало развитию гармоничной личности. Неслучайно Россия в творчестве писателя предстает неким раем. Набоков - единственный писатель, который на земле имел свой «Эдем». Глубочайшая культура - от библейских мифов до современных авторов - питала их творчество. В творчестве Кафки смешиваются, сталкиваются элементы германской, иудейской, славянской культур, образуя свой странный поэтический мир. Это во многом сближало его с другими австрийскими писателями - Музелем, Брохом, Рильке, Гофмсталем и др.
Говоря о наследии Набокова, нельзя не отметить, что помимо богатого художественного наследия, писатель оставил не менее ценный критический материал. В этой связи, проводя литературные параллели, необходимо упомянуть о том, что Набоков в своем курсе лекций не последнее место отводил творчеству Франца Кафки. Лейтмотивом курса была установка Набокова: «Стиль и структура - это сущность книги; большие идеи - дребедень» [13].
«От серьезного критика, - говорит он в одном интервью, - я ожидаю прежде всего восприимчивости, достаточной для того, чтобы понять, что какой бы термин или троп я ни использовал, цель моя состоит не в блеске остроумия или гротескной загадочности, но в том, чтобы выразить свои чувства и мысли с максимальной правдивостью» [14]. Именно с такой позиции Набоков подходил к анализу шедевров мировой литературы.
В лекции «Искусство литературы и здравый смысл» Набоков приводит определение озаглавленного понятия: «здравый смысл в наихудшем своем проявлении - это смысл здорового большинства, и все, к чему он прикасается, выгодно дешевеет», «здравый смысл затоптал не одного тихого гения» [15].
Набоков - субъективный писатель, может быть, именно отсюда следует его забота об индивидуальности. Личностный взгляд на мир не просто неожиданнее и точнее, а единственно возможный. Пристрастия читающей публики именно к «общественно значимым» произведениям, к «Буденброкам» и «Форсайтам» были Набокову неинтересны. Об этом, впрочем, Набоков ясно говорит и сам: «для меня рассказ или роман существует только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением, а это, в свой черед, я понимаю как особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, кем-то -связанным с другими формами бытия, где искусство
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ►►►►►
Несмотря на такое сближение, Набоков и Кафка остаются самобытными, суверенными писателями и, может быть, еще менее разгаданными.
Культурологический аспект феномена межкультурной диффузии особо четко выявляется при исследовании процесса развития художественной культуры, в котором огромную роль играет коммуникация между творцом и потребителями искусства, принадлежащим к различным культурным общностям. Межкультурная диффузия в литературе проявляется прежде всего в интертексуальности как магистральном потоке перекличек, взаимовлияний, взаимодействия писателей. Осмысление данного феномена предполагает глубокое изучение художественного мира писателя, тестов его произведений.
список ЛИТЕРАТУРЫ И ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кафка Ф. Америка: Роман; из дневников. М.: Политиздат, 1990. С. 531.
2. Кафка Ф. Превращение: Рассказы, афоризмы. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 57.
3. Гарин И. Пророки и поэты. Т. 2. М., 1992. С. 625.
4. Кафка Ф. Прометей // Превращение: Рассказы, афоризмы. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 256.
5. Набоков В. В. Pro et contra. СПб., 1997. С. 140.
6. Набоков В. В. Отчаяние: Роман. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 95.
7. Набоков В. В. Франц Кафка // Лекции по зарубежной литературе. М., 2000. С. 327.
8. Злочевская А. В. В. Набоков и М. Е. Салтыков-Щедрин // Филологические науки. 1999. №5. С. 3-11.
9. Кафка Ф. Америка: Роман;Процесс;Из дневников. М.: Политиздат, 1991. С. 19.
10. Там же, с. 21.
11. Там же, с. 321.
12. Шульман М. Набоков. Писатель. Манифест. М., 1998. С. 71.
13. Там же, с. 327.
14. Набоков В. В. Два интервью // Pro et contra. СПб., 1997. С. 140.
15. Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. М., 2000. С. 61.
16. Там же, с. 71.
17. Там же, с. 241.
18. Там же, с. 245.
19. Кафка Ф. Превращение: Рассказы, афоризмы. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 61.
20. Набоков В. В. Дар // Собр. соч. В 4 тт. Т. 3. М.: Правда, 1990. С. 181.
21. Набоков В. В. Франц Кафка // Лекции по зарубежной литературе. М., 2000. С. 251.
22. Кафка Ф. Америка: Роман;Процесс;Из дневников. М.: Политиздат, 1991. С. 231.
23. Кафка Ф. Сельский врач // Замок: Роман, новеллы и притчи. Письмо к отцу. Письма к Милене. М.: Политиздат, 1991. С. 370.
24. См. Злочевская А. В. В. Набоков и М. Е. Салтыков-Щедрин // Филологические науки. 1999. № 5. С. 3-11.
25. Белоножко В. Превращение Владимира Набокова. «Превращение» Франца Кафки // Новое литературное обозрение. 2003. № 3. С. 18.
26. Набоков В. В. Соглядатай: Повесть. Отчаяние: Роман. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 91-92.
